Артель «Печора»: советская капиталистическая республика

1.00

Нет

Вадим Туманов у плаката Фото: tumanov.top

Вадим Туманов — человек уникальной судьбы. Бывший узник советских лагерей, восемь раз пытавшийся бежать, после смерти Сталина он был освобожден, но решил остаться на Колыме, чтобы создать там первую в СССР частную старательскую артель.

Следующие 30 лет он добывал золото по всей стране, подспудно противостоя государству: оно не могло стерпеть успешную частную инициативу, но и запретить артели золотодобытчиков не могло, потому что госпредприятия не могли даже сравниться с ними по эффективности.

А золото советской власти было слишком нужно. Предприятия Туманова отличались уникальной атмосферой общего дела и здоровой конкуренции, давали работникам ощущение свободы, а руководитель отлично разбирался в людях и заботился о них. Поэтому, когда в 1980-х артель показательно разогнали, а Туманова пытались посадить, ни один из тысяч допрошенных не дал показаний на него.

Рассказываем историю жизни главного золотодобытчика Советского Союза, а также впервые публикуем воспоминания Ефима Фавелюкиса — главного экономиста тумановской артели:

Летом 1976 года Владимир Высоцкий побывал на колымских приисках, в гостях у друзей-старателей. Поездка произвела на Высоцкого столь сильноевпечатление, что он задумал вместе с иркутским журналистом Леонидом Мончинским написать роман о жизни уголовной Колымы. Роман «Черная свеча», над которым они начали работать вдвоем, Мончинский дописывал уже после смерти своего соавтора.

В основу «Черной свечи», одного из немногих прозаических сочинений Высоцкого, легла судьба Вадима Туманова, того самого друга-золотодобытчика, по приглашению которого Высоцкий прилетел на колымские прииски. Туманов, бывший лагерник и один из самых известных золотодобытчиков страны, занимал в жизни Высоцкого место выдающееся. Высоцкий с юности не был обделен общением с замечательными, яркими, интересными друзьями и собеседниками, но именно тумановские рассказы о советской лагерной системе и об опыте, полученном в сталинских лагерях, оказали на него столь решительное, во многом определяющее воздействие. Достаточно сказать, что Высоцкий мечтал снять фильм о Туманове и сыграть в нем главную роль.

Владимир Высоцкий и Вадим Туманов на станции Зима. 1976 г. Фото: tumanov.top

Человек фантастической биографии и неправдоподобной судьбы, Туманов к тому же словно был задуман идеальным «высоцким» персонажем: человек прорыва «за флажки», «побега на рывок», он как мало кто другой воплощал в себе могучую жизненную волю и кураж победы над обстоятельствами.

Он был не только персонажем песен, но и их адресатом — Вадиму Туманову Высоцкий посвятил две песни, и еще с полдесятка написаны под влиянием его рассказов. Одна из песен-посвящений так и начинается, с побега — «Был побег на рывок, Наглый, глупый, дневной. Вологодского с ног — и вперед головой…»

Это — только об одном из побегов Туманова из сталинского лагеря (а всего их было восемь). И только об одном эпизоде его биографии, невероятной даже по невероятным меркам истории минувшего века.

На эту тему: Черный рынок валюты в СССР: за что расстреляны Буонаротти, Косой и Антиквар [2]

И можно ли раздвинуть горизонты

В конце 1940-х Вадим Туманов, молодой штурман арктического корабля, участник сборной Тихоокеанского флота по боксу, ходил в загранплавания, мечтал стать капитаном и верил, что живет в лучшей в мире стране. В своих воспоминаниях «Все потерять — и вновь начать с мечты» он напишет об опыте, обычном для человека его поколения:

«… я рос комсомольцем, принимал на веру идейные постулаты, какие моему поколению давала школа, доступные нам книги, окружающая среда. Я слышал о существовании другой жизни, в которой арестовывают людей, увозят в лагеря. И хотя среди них оказывались наши знакомые, у меня не было и малейшего представления о глубине пропасти, которая разделяет страну ударных пятилеток и страну лагерей. Я не задавал себе вопросов, не мучился сомнениями. Мир казался предельно ясным. Мы были готовы умереть за власть Советов.

Нам и придется за нее умирать, но совсем не при тех обстоятельствах, которые мы воображали в своей наивной и глупой юности».

Вадим Туманов – третий помощник капитана парохода «Уралмаш». 1947 г. Фото: tumanov.top

Товарищеская встреча с Мори, чемпионом Японии. 1947 г. Фото: tumanov.top

Однажды сухогруз, на котором плавал Туманов, зашел по какой-то технической надобности в шведский Гетеборг. В порту толпились моряки с других кораблей. На фоне их пароходов, красивых и свежевыкрашенных, советский сухогруз выглядел «как усталая ломовая лошадь». Один из иностранных моряков, глядя на него, громко спросил по-русски, чей это такой обшарпанный корабль? Туманов, почувствовав, что его патриотические чувства уязвлены, ответил задиристо: дескать, неважно, какой у корабля вид, зато он под флагом самого прекрасного государства! И был удивлен реплике вдруг посерьезневшего моряка: «Кто вам это сказал?» У Туманова тут же вырвался ответ — это не надо говорить, это все прекрасно и так знают, думаю, и вы тоже!

«Взгляд незнакомца был долгим, сочувственным. Так смотрят на тяжелобольного, не имеющего никаких шансов, но не подозревающего об этом, — вспоминал Туманов. — Три года спустя, брошенный после очередного колымского побега на грязный бетонный пол, в наручниках и со связанными ногами, задыхаясь от густого запаха хлорки, из всех впечатлений прожитых мною двадцати трех лет я почему-то вспомню эту сцену в Гетеборге и печальный долгий взгляд незнакомца. В тот день, помучившись со мной и не желая вести беглеца в тюрьму среди ночи, солдаты приволокли меня в сусуманский дивизион… В тусклом свете я увидел рядом на полу другое скрюченное тело. Человек утопил правую часть лица в вонючем месиве, чтобы уберечь от грязи надорванное левое ухо, залитое кровью. Время от времени в помещение входили толпы солдат, и каждый, переступая через наши тела, пинал нас сапогами, как мяч. Когда топот утихал, мой товарищ по несчастью с трудом открывал один глаз и шевелил разбитыми губами: «Видно, одни футболисты!»

…Скрючившись с ним рядом, силясь приподнять голову, чтобы жижа на полу не набивалась в рот, я с отвращением слышал собственный молодой голос — голос третьего штурмана «Уралмаша», как он — то есть я! — искренне и вызывающе усмехался незнакомцу в Гетеборге: «Неважно, что наш пароход некрасивый, зато он под флагом самого прекрасного государства!»

Что же произошло между диалогом в гетеборгском порту и репликой соседа на грязном полу колымского дивизиона?

Перемена участи

В 1948 году молодого штурмана неожиданно арестовывают по 58-й, «политической», статье. Пластинки Вертинского и Петра Лещенко, подаренные дружественным капитаном и найденные при обыске, послужили поводом для обвинения в антисоветских настроениях. Что послужило причиной — до конца не понимал и он сам. Возможно, уличная драка, произошедшая в Таллине при разгрузке судна. В драке пострадал зампредседатель правительства Эстонии.

Туманов был осужден на восемь лет лагерей. И восемь раз пытался бежать.

Пунктирно — хроника этих восьми лет.

Заключение отбывал на Колыме, в самый разгар [3] внутрилагерной войны между «честными ворами» и «суками» — заключенными, сотрудничающими с администрацией. Эти «сучьи войны» потом опишет Шаламов в «Колымских рассказах».

Во Владивостокской тюрьме, защищаясь от произвола администрации, Туманов (мы помним, участник сборной по боксу!) нанес увечье старшему надзирателю. После приговора с учетом осуждения за побеги общий срок заключения увеличился до 25 лет.

Его перевели под Владивосток, в район Второй Речки, в ту самую пересыльную тюрьму № 3/10, где десятью годами ранее погиб Осип Мандельштам.

Дальше была отправка по этапу в бухту Диамид. Участие в массовом побеге из поезда на пути к Ванино в 1949 году, когда заключенные, пропилив лаз в полу товарного вагона, один за другим прыгали на пролетавшие внизу шпалы.

Избиение конвойного; побег с солагерником и предпринятая во время побега попытка ограбления сберегательной кассы; участие в мятеже на корабле, перевозившем заключенных.

Штрафные, самые страшные, лагеря; вновь побег; участие восстании в зоне под Сусуманом, тогдашней столицей Магаданского края, которое переполошило колымские лагеря.

И это — далеко не полная хроника тумановского заключения.

«У нас сегодня есть возможность вырваться. Возможность небольшая, но она есть. Пусть нам не повезет, но лучше, парни, последний рывок, чем дать самих себя менять на колымское золото, как уже там обменяли десятки тысяч людей».

Здесь в первый раз блеснет это почти инфернальное «колымское золото», которое пройдет через всю книгу и через всю жизнь Туманова, маня и отталкивая, подавая надежду и напрасно обольщая. Но это будет потом, а пока, напишет Туманов, месяцы «на переломе 1949–1950 годов промелькнули, как страницы детектива с побегами, драками в лагерях, томлением в изоляторах и на пересылках… Риск, азарт, противостояние пьянили и требовали действия».

Человек, который вырвался

Кроме «страниц детектива» с побегами и драками, были и попытки осмысления происходящего. В мемуарах есть точный исторический комментарий к прозе Шаламова:

«С 1947 года до 1953-го, то есть до смерти Сталина, Колыма испытывала самые кровавые в лагерной истории потрясения, названные «сучьей войной». В Главном управлении лагерей … стратеги исправительно-трудовой системы, обладавшие, как тогда писали, «чисто пролетарской прямолинейной энергией» и «редким даром предвидения будущего», нашли безошибочный способ, как заставить работать миллионы воров, принципиально не желающих иметь что-либо общее с администрациями лагерей, и заодно вовлечь уголовников в массовое уничтожение друг друга. Говорят, теорию уничтожения преступного мира самим преступным миром разработал Вышинский. По крупным зонам Союза прокатилась волна трюмиловок — команды отборных головорезов, созданные из подручных лагерного начальства, проезжали по крупным зонам, под страхом смерти принуждая «честных воров» ссучиться — начать сотрудничать с властью».

Сам Туманов, пользовавшийся беспрекословным авторитетом и среди заключенных, и среди лагерного начальства, несколько раз получал подобные «предложения», но никогда не сотрудничал с администрацией и не был на привилегированных должностях.

К началу 1950-х, после истории с ограблением кассы, имя молодого штурмана стало уже так широко известно на Колыме, что, когда он появлялся в зоне, заключенные висели на оконных решетках бараков: «Туманова привезли!»

Известность, впрочем, принесли не только лагерные эскапады, но и лагерный труд. Туманов стал начальником бригады на рытье котлована, и его бригада была признана лучшей в Дальстрое.

Тогда же началась работа на золотодобывающих шахтах.

А потом был март 1953-го.

Однажды Туманов гулял в тюремном дворике. Проходящий мимо майор, хитро улыбаясь, сообщил: «– Ус хвост отбросил!»

«“Ус” — так называли на Колыме Сталина. Еще мы звали его «зверь», «гуталинщик», «Хабибуллин», хотя каждый знал, что он не татарин. …Я не помню случая, когда бы кто-то говорил о Сталине сочувственно. Обычно к его кличке прибавляли определение «сука». Сука гуталинщик… Сука Хабибуллин…».

Хотя среди колымчан существовала стойкая неприязнь к этому имени, Туманов сразу не поверил услышанному; а поверив, бросился назад, к тюрьме. И стал кричать в глазки́ всех подряд железных дверей: «Сталин сдох! Сталин сдох!»

«Я еще не понимаю, чем это может обернуться для страны, но какое-то будоражащее чувство подступающей новизны, ожидаемых перемен, радующих событий переполняет и требует выхода, хотя бы в диких выкриках», — напишет он позже.

Перемены действительно начались. В 1955-м для заключенных ввели послабления в лагерном режиме. Дело Туманова пересмотрели. При освобождении он поставил условие — останется на прииске, если освободят людей из его бригады. И его бригаду действительно расконвоировали и перебросили на новый прииск.

После освобождения Туманов захотел вернуться на флот. Закончив сезон на прииске, поехал во Владивосток, начал работать штурманом, мечтал о море. Но, узнав, что его дальнейшая морская участь будет зависеть от «милости» того же чекиста, который арестовывал его в 1948-м, принял решение «морскую карьеру» оставить.

И вернулся на Колыму.

Там в конце 1950-х на базе своей бригады, силами бывших заключенных, Вадим Туманов организовал первую советскую старательскую артель.

На эту тему: Варлам Шаламов: «Любой расстрел 37-го года может быть повторен» [4]

Хозяин тайги

Говоря сегодняшним языком, это был редкостный для своего времени технологический стартап. Он стал возможным благодаря стечению нескольких необыкновенных обстоятельств.

«Стране требовался драгоценный металл, его не хватало для закупки нового оборудования, материалов, технологий, и властям не так было важно, кто, каким образом и на каких условиях добывает золото, только бы оно шло бесперебойно в запланированных количествах».

Туманов сразу предложил новый принцип разведки золотоносных пластов. Рационализаторские идеи, внедрявшиеся в его артели, позволили достичь производительности труда, невиданной для советского производства. В основу работы артели были положены принципы, которые потом станут элементами будущей рыночной экономики.

Прииск Горный. 1959 г. Фото: tumanov.top

«Суть была в хозрасчете и самостоятельности артели, которая сама определяла, сколько и какой техники закупать, как строить работу, кому и каким образом оплачивать трудодни. От государства требуется одно — отвести артели участок. И платить только за сданное золото».

Туманов обладал удивительным для руководителя советской поры качеством — он хорошо разбирался в людях, поэтому случайных работников в его артели не было; к тому же он понимал психологию начальства и мог с легкостью прогнозировать его поведение (и тут лагерный опыт оказался неоценимым).

«В артели была атмосфера общего напряжения, постоянной предприимчивости, поиска лучших решений. Этим … артель существенно отличалась от государственного предприятия. Там инициативный человек, предложив решение, сулящее выгоду государству, мог рассчитывать на премию, на почетную грамоту… Практически никакое новшество, предложенное работником, не сулило заметной выгоды его товарищам. В артели любая реализованная идея, кому бы ни принадлежала, в конечном счете вела к увеличению заработка всех. Потому профессионалы, изобретатели, умницы среди старателей котируются высоко».

И в другом месте:

«В артели руками работали на себя, а головой — на всех».

Старательские артели, которые создал Туманов на месторождениях от Урала до Охотского моря, за годы своей работы добыли свыше 500 тонн золота.

Территория свободы

Возникшая как альтернатива советской плановой системе, артель была экономически независимой — она сама добывала золото и продавала его государству по коммерческим ценам. Кроме того, она была юридически автономной — в уставе артели старателей было записано, что трудовое законодательство на нее не распространяется. Старатели много работали и много зарабатывали — ограничений на заработки практически не было. Заработки были легальными.

«Ни до нас, ни после никому не удавалось разрабатывать россыпи такими темпами. Не потому, что мы были оснащены лучше других или люди у нас были технически грамотнее. В условиях административно-бюрократического сумасшествия, усиленного особой системой «Дальстроя», мы впервые попытались руководствоваться не инструкциями, а здравым смыслом, и при этом брать на себя ответственность.

Я видел, как это выпрямляет людей, уставших от бестолковщины, от глупых распоряжений, бессмысленной регламентации. Мне казалось, надо помочь человеку проявить себя, стать личностью, сделать его свободным — хорошим он станет сам».

Отношения в артели изначально строились на доверии и честности, поэтому там были невозможны воровство, коррупция, приписки и все прочее, чем была полна жизнь за пределами «тумановской республики».

Но самое главное — это была территория не только добычи золота, но и добытой свободы, где жизнь протекала по особым законам и где существовали иные, чем в остальном СССР, отношения человека и государства.

Ценность этой свободы бывший зэк Туманов понимал как мало кто.

Фото: tumanov.top

Чтобы оценить важность и новизну тумановского «прорыва», надо понимать, о какой особенной сфере экономики идет речь. Во время одной из поездок на прииски Туманов узнал кое-что об истории золотодобычи в Советском Союзе. Вот краткий экскурс.

«Летом 1927 года Сталин пригласил к себе А.П. Серебровского, крупного ученого и инженера, и заговорил о россыпях Калифорнии, которые разрабатывались старательским трудом. Сталин обратил внимание на одно обстоятельство: хотя со временем крупный капитал США потеснил маленькие артели, старатели еще долго мыли золото. Они внесли свой вклад … в последующий промышленный бум.

Серебровского направили за океан для изучения опыта старательских артелей. Не дожидаясь его возвращения, в январе 1928 года … руководство страны заговорило о том, чтобы придать «особое значение золотодобыче» и в «законодательном порядке добиться улучшения материального и бытового положения старателей».

Когда Серебровский, вернувшись из США, доложил в Кремль о результатах, Сталин попросил «прийти еще раз, чтобы подробно рассказать о калифорнийских старателях, работавших во времена расцвета…»

Не знаю, о чем они говорили, но не могу отделаться от предположения, что именно тогда в голове Сталина зародилась мысль отыскать собственный путь быстрого подъема золотодобычи на Севере при наименьших капитальных вложениях, сохранении государственной собственности на землю, монополии на золото. Это была идея заменить артели старателей на лагеря заключенных».

Когда Туманов начинал создавать артели, все в нем противилось такому обозначению выбранной им формы организации труда. Артель представлялась ему сборищем случайных людей, чаще всего пьяниц. И не только ему — многие, слыша слова «артель» или «старатель», не могли соединить в сознании эти понятия с мощными экскаваторами, бульдозерами, гидромониторами, с высокообразованными людьми. А у Туманова работали, помимо бывших зеков, и кандидаты наук.

На Ангаре. Слева направо: Важа Церетели – бывший заключенный, заместитель Туманова; Владимир Высоцкий, Леонид Мончинский.

Впрочем, и «обычные» бывшие зэки, работавшие у Туманова, были личностями незаурядными. Вот, например, Важа Церетели — бывший заключенный, старатель, заместитель Туманова:

Однажды я застал Важу навалившимся на кухонный стол. Он писал письмо. «Кому?» — поинтересовался я. «Так, одному кавказскому человеку… Расулу Гамзатову». Он прочитал мне написанное. «Когда я еще учился в школе, — напоминал Важа, — ты написал о Шамиле, что он предатель. Плохо написал! И я тебя возненавидел. Потому что Шамиль — настоящий горец и сопротивлялся покорению родины. Прошло время, ты извинился, написав о Шамиле на этот раз правдиво. Как кавказский человек, я обрадовался, потому что ты личность, к тебе прислушиваются, и я простил тебя. Но теперь, когда ты поставил свое имя под письмом против Сахарова и Солженицына, я понял, уже навсегда, что ты редкая сволочь. Это говорю тебе я, кавказец Важа Церетели».

Туманов в своих мемуарах не только старатель-практик. Он еще и историк промысла, и аналитик, и жизнеописатель драматических отношений золота и когда-то нашедших его людей. И хроникер развернувшейся на его глазах исторической драмы, главные действующие лица которой — золото, старатели и государство.

Туманов всегда выступает на стороне человека и против циничной политики государства. А золото [5] в его книге предстает двойственным образом — иногда драгметаллом, столь нужным для подъема экономики, а иногда — почти мистической сущностью, то влекущей и помогающей найти выход из жизненного тупика, то калечащей души людей и становящейся причиной их гибели.

Но пораженья от победы ты сам не должен отличать

«Отношение к артельной форме золотодобычи было двойственным.

С одной стороны, артели были привлекательными для властей возможностью занимать освобождающихся из лагерей людей, не знающих, куда податься. Причем удобным для государства способом — не требовалось вложений в социальную сферу, дотаций, а дешевое золото повышало эффективность золотодобычи всего управления.

С другой стороны, новая форма организации труда могла поставить под угрозу существование малоэффективных государственных предприятий. Власти уловили, чем чреваты нововведения и, не имея возможности наложить полный запрет, тормозили укрепление артелей».

Это «торможение» Туманов и его артель чувствовали на себе не раз.

Вот только один пример. Во время одной из разработок старатели взяли больше 700 килограммов золота — и опять оказались впереди всех. Это вызвало подозрения у руководства — оно отправило главных инженеров приисков на место посмотреть, как отрабатываются месторождения. Но никаких нарушений не нашли.

«Если бы затея провалилась, меня бы судили. Но и наша победа стала основанием для следствия. Кстати, к следствию я настолько привык и адаптировался, что если по какой-то причине его не было несколько месяцев, то мне и всем, кто долго со мной работал, казалось, что чего-то не хватает…»

Руководящие органы делали все, чтобы Туманову не казалось, что в его жизни «чего-то не хватает». Как бы хорошо ни шли у артели дела, все время чувствовалось какое-то недоверие, подозрение, неудовольствие со стороны руководства, в том числе правоохранительных органов: не может же такого быть, чтобы люди показывали такие результаты, не приписывая, не воруя, не давая взятки.

«Над артелью висел дамоклов меч, и никто не знал, когда и на чьи головы он обрушится. Я не сомневался, что если беда случится, то жертвовать придется моей головой».

В начале 1964 года против Туманова было возбуждено уголовное дело за «распространение заведомо ложных сведений, порочащих руководителей партии и государства». Кто-то донес, что в кругу друзей он рассказывал анекдоты о Хрущеве. Началось следствие, Туманова таскали на допросы. Но ничего вменить в вину не удавалось, и дело было закрыто «за отсутствием состава преступления».

В 1967-м Магаданская прокуратура снова возбудила против Туманова уголовное дело — обмен техникой между артелями был расценен как «капиталистические отношения». Следователь, взяв с Туманова подписку о невыезде и зная, что в Магадане он не прописан и живет у знакомых, подписал ордер на его арест как лица без определенного места жительства. 31 декабря, на улице, в снегопад, Туманова забирают. Новый, 1968 год он встречает в магаданской тюрьме.

На судебное заседание друзья Туманова пригласили известного днепропетровского адвоката, хорошо знающего законы. Он предсказал развитие ситуации: должны оправдать за отсутствием состава преступления, но, учитывая сильный нажим на суд, скорей всего, найдут способ осудить так, чтобы тут же освободить из-под стражи.

Заседание продолжалось три дня. Все это время прииск не работал. В приисковый клуб набилось население Среднекана, руководители артелей со всей Колымы. В зале невероятный шум; все возбуждены; судья обращается в зал с просьбой не задерживать заседание: надо торопиться, на реке может тронуться лед, а им еще возвращаться… Ответ зала был: «Освободите Туманова — мы вас на себе перетащим!»

И в этот раз вину Туманова доказать не удалось. Его как бы осудили, но таким образом, чтобы он сразу же попал под амнистию.

Проработав на Колыме 17 лет, Туманов принял решение покинуть столь негостеприимный край. Ему предложили создать новую артель в Хабаровском крае. К тому времени, когда прокуратура наконец оставила его в покое, Туманов был уже на дальневосточном побережье.

Гибель «Печоры»

В тот год, когда у старателей гостил Высоцкий, геологи завершили разведку месторождения Сухой Лог неподалеку от Бодайбо. Это самое крупное месторождение золота на материке. Его решено было «брать» силами старательской артели, легкой на подъем, способной обходиться без «предпроектных разработок» и прочей бумажной волокиты.

Разработку нового месторождения начала артель «Печора», которую Туманов возглавил в 1979 году. Вместе с Тумановым в артель пришла группа близких ему работников.

Артель стала первым в стране хозрасчетным кооперативным предприятием.

«В “Печоре” … предстояло создавать базовые принципы предприятия нового типа: полностью хозрасчетного, самоуправляющегося, социально ориентированного. К каждому из этих понятий приходилось пробиваться ощупью, продираясь сквозь буреломы запретов».

Кроме золотодобычи, «Печора» занималась строительством дорог и жилья.

Туманову, который организовал полтора десятка самых крупных в стране старательских артелей, прообразов будущих кооперативов, равных которым по производительности труда в Союзе не было, этого не простили.

В 1986–87 году против артели «Печора» и лично Вадима Туманова была развёрнута мощная кампания по дискредитации. Ее возглавили член Политбюро Е. К. Лигачёв и министр цветной металлургии СССР В. А. Дурасов.

Партийная номенклатура с привлечением всей мощи карательных органов обрушилась на «Печору». На артель завели уголовное дело, предъявив обвинение в незаконных схемах получения прибыли.

Одновременно на всех базах артели начались обыски. Из контор и общежитий увозились личные вещи старателей, письма, фотографии, записные книжки.

Среди бумаг Туманова есть копия протокола обыска на базе в Березовском 11 декабря 1986 года — замечательный по своей абсурдности портрет происходящего.

«Осмотрена комната Туманова В. И., в ней ничего не обнаружено и не изъято.

С противоположной стороны жилого дома в комнате Леглера В. А. в письменном столе обнаружено и изъято: характеристика Леглера В. А.; фотография Леглера; диплом кандидата наук на имя Леглера; книга “Леглер В. А. Научная теория в организованном сообществе”; разрозненные листы с записями; книга “Пути русского богословия”; книга, начинающаяся со слов “Отец Арсений. 4.1 Лагерь, 1966–1974 гг.”, на 285 листах; книга “Спутник искателя правды”, издательство “Жизнь с Богом”, 1963 г.»

Погром продолжался десять дней.

На эту тему: «Жрать нечего и праздник в голову не лезет». Советские праздники: часть 1 [6]

«Обыски не дали прокуратуре ничего. Собранные по участкам вещи, бумаги, документы громоздились в кабинетах следователей, как пустая порода, из которой невозможно было извлечь сколько-нибудь полезные компоненты».

Правление артели написало письмо в прокуратуру с просьбой разобраться в необъяснимом поведении прокурорских работников. В апреле 1987-го из прокуратуры пришел ответ: по результатам проверки один из следователей уволен, другой освобожден от работы. Ревизия была наконец закончена, а изъятые у старателей документы возвращены.

Казалось бы, можно было передохнуть.

Но тут в мае 1987-го в газете ЦК КПСС «Социалистическая индустрия» выходит статья «Вам и не снилось». В статье с упоением громится артель, ее принципы работы и «капиталист» Туманов.

«Меня расписали так, что, казалось, хуже меня только африканский людоед Бокасса, — вспоминал Туманов. — В лагерях — да, было страшно. Но после того, что написала «Социндустрия», было ещё страшнее». «Спорили как бы о герое публикации, а на самом деле речь шла о выплывшем вдруг из прошлого … хорошо продуманном проекте торможения начавшихся было реформ. Понимая, как воспримут такие разоблачения доведенные до нищенства и отчаяния массы, они выбрали мишенью председателя золотодобывающей артели, но на его месте мог оказаться любой успешный производственник».

Когда «Социалистическая индустрия» обвинила Туманова в том, что он выдавал себя за участника войны, якобы не будучи им, к министру обороны Язову пришел контр-адмирал Тимур Гайдар с судовой ролью, взятой из архива Дальневосточного пароходства. Там значилось имя Туманова как члена экипажа, который в 1945 году принимал участие в войне с Японией.

Предприниматель Марк Масарский в те дни писал Генпрокурору СССР о том, как следователь Кремезной, находясь на участках артели после обысков, пьяный, говорил: «Я андроповец, призванный искоренять брежневистов, которые с меня когда-то срывали погоны». А в другой беседе хвастался: «У меня на допросах плакали делегаты XXVI съезда партии». Допрашивая одного из свидетелей, следователи Нагорнюк и Кремезной предложили ему «сдать жидов артели».

Меж тем кампания, начатая против артели, набирала обороты.

В Пятигорске, где жила семья Туманова, его жену Римму, известного и любимого в городе диктора телевидения, тут же уволили с работы. В одной из школ учительница зачитывала вслух статью из «Социндустрии», сопровождая чтение комментариями: «Видите, дети, у нашей дикторши муж бандит. Скажите родителям, пусть тоже почитают!» Римма тут же позвонила завучу школы: зачем же так, еще даже не было суда! «А что такого, — ответила завуч, — мы используем все средства для профилактики преступности».

Диктор Ставропольской краевой студии телевидения Римма Васильевна Туманова. Фото: tumanov.top

В течение этого года у Риммы Тумановой было два инфаркта.

А в Москве Вадима Туманова продолжали вызывать на допросы.

В результате кампании по дискредитации, серии публикаций на страницах «Социалистической индустрии» и на основе лживых материалов бывшего следователя Прокуратуры СССР артель «Печора» была разгромлена.

В 1988 дело было прекращено за отсутствием состава преступления.

Значение тумановского опыта трудно переоценить. «Именно благодаря опыту артели «Печора» в начале 80-х годов хозрасчет вырвался за пределы золотодобычи», — писал Туманов. Добавим, что созданные Тумановым первые старательские артели и сегодня во многом определяют уровень золотодобычи в стране.

Но есть еще один, не столь очевидный, но важнейший момент в деятельности Туманова. Выскажем предположение, что создание старательских артелей было мощнейшим вкладом в десталинизацию — если не всей страны, то хотя бы ее части. Сталин предложил заменить свободные артели лагерями заключенных, Туманов — сделать из бывших зеков свободных людей. Именно это «внутреннее расконвоирование» уголовников так поразило Высоцкого и Мончинского и дало импульс к написанию романа, продолжившего традиции «лагерной прозы».

Как там было у Туманова — «надо помочь человеку проявить себя, стать личностью, сделать его свободным — хорошим он станет сам».

Герои не того времени

В 1979 году заместитель управляющего одесского треста Ефим Фавелюкис получил предложение поработать в артели Туманова. Фавелюкис согласился — и проработал в артели восемь лет. Эти годы он считает лучшими в своей жизни.

Вот что вспоминает о нем Туманов: «Он приехал к нам из Одессы, где работал экономистом на госпредприятии. Посмотрев на него, я сразу предложил ему должность в руководстве. Два десятка лет совместной работы не дали мне повода усомниться в правильности принятого решения. А Ефима тогда очень удивило, что я не стал смотреть его трудовую книжку. Да я никогда их не читал: важнее видеть лицо человека, чем «лошадиный паспорт»!

Ныне Ефим Фавелюкис живет в США. Воспоминания, которые он написал «для семейного пользования», изначально не предполагались к публикации. Но для «Уроков истории» Ефим Фавелюкис любезно согласился предоставить фрагменты, относящиеся к периоду работы в артели. Предлагаем их вашему вниманию.

Бутылка шампанского вмещает 16 кг золота — оно очень тяжелое. У меня есть фотография — мы с ребятами держим блюдце с золотом и как будто пьем из него. Помню, у начальника одного золотодобывающего объединения на столе стояла пирамидка из золота, и он предлагал каждому: сможете поднять ее пальцами, будет ваша. И никто так и не смог с этим справиться.

…Золото исторически добывалось в системе МВД, использовался для этой тяжеленной работы бесплатный труд заключенных. А когда по амнистии всех выпустили и расформировали систему, добыча золота упала до нуля, и правительство должно было что-то предпринять. Создать государственную организацию не получалось, потому что добыча шла на отдаленных месторождениях, которые вырабатывались быстро, и строить там поселки, города было невозможно. Туда завозили рабочих вахтовым методом. В итоге издали какой-то специальный указ о том, что можно частным образом добывать золото, и дали золотодобытчикам большие льготы и послабления.

Туманов стал основоположником старательского движения. Люди из его еще лагерной бригады ценили то, что он тогда их не бросил, и остались на всю жизнь ему преданы.

Мне предложили необычную должность: стать человеком, который занимается всеми финансами.

…Следующим утром заявляюсь к нему [Туманову] домой. Волнуясь, пытаюсь показать мою трудовую книжку с послужным списком, а он просто хохочет… Поговорил со мной три минуты и заявляет: «Все. Завтра выезжай на работу».

…К этому времени я чувствовал, что к 34 годам достиг потолка своей карьеры в Одессе, а просидеть всю жизнь в кресле зам. управляющего треста мне совершенно не хотелось.

Итак, уволившись, я сажусь в самолет и отправляюсь в город Березовский, который находится в 12 км от Свердловска. Маленький городок, где был когда-то золотодобывающий рудник.

…Когда я появился в Березовском, шел только второй год работы артели Туманова в новых условиях. Государством предприятие не финансировалось, все траты делались из собственных накоплений, поэтому существовали весьма скромно.

Постепенно я начал погружаться в рабочие проблемы, хотя влиться в этот коллектив было чрезвычайно тяжело — там были свои законы, свои представления о жизни, которые никак не коррелировали с моими.

Те восемь лет, что я проработал у Туманова, были самой лучшей, самой насыщенной частью моей жизни. Туманов «подгребал под себя» всяких замечательных людей — и диссиденты, и просто те, кто был не совсем в ладах с властями — все работали у нас.

Это были замечательные люди, умные, самостоятельно мыслящие, содержательные, благодаря которым у меня, одесского мальчика, на многое открылись глаза. Я, который в 68-м году кричал нашим солдатам: «Накажите этих гадов-чехов!», в это затхлое время попал в обстановку свободы, самиздатовских книг, настоящего интеллектуального общения вместо партсобраний и маёвок. Все театры, приезжающие на гастроли из Москвы, Ленинграда, дневали и ночевали у нас в Березовском. И тогда я познакомился с колоссальным количеством людей из театрального мира. Дружба со многими из тех, кто работал в артели, длится по сей день.

Ефим Фавелюкис с дочерью. 1976 г. Фото из архива Е. Фавелюкиса

В те годы я постоянно бывал по делам в Москве и начал обрастать московскими друзьями. Подружился с группой студентов — Мишей Фридманом, Гариком Ханом, которые впоследствии создали «Альфа-банк», а тогда помогали мне, к примеру, с билетами в театр.

Жизнь была полна — и интересной работой, и весельем, и общением, и непривычным чувством свободы.

Думаю, мы все были «героями не того времени». Мы работали с радостью и, хотя в это никто не может поверить, никогда никому не давали взяток — просто у нас их никто не требовал.

Все, что мы себе позволяли, — это пригласить начальство к нам в Березовский в баню, чтобы люди попарились, вкусно поели. В это время полнейшего дефицита у нас было свое подсобное хозяйство — мы должны были кормить людей.

На каждое место у нас лежало более 50 заявлений, поэтому могли отбирать лучших. Интересно, что артели удалось избежать любых криминальных происшествий.

Начальники участков, старшие горные мастера, сами набирали рабочих, в основном тех, кого знали, за кого несли ответственность — ведь нужны были гарантии, что это нормальный человек, не алкоголик, работящий, знает технику, может ее ремонтировать.

Но самое главное — в конце сезона надо было отправить всех домой, потому что начиналась безудержная попойка, ведь полгода жили при сухом законе. Дисциплина суровая, но все были счастливы. Здоровые парни-бульдозеристы, когда начальник участка им говорил: «Ты устал, уезжай в отпуск», просто плакали. Большая часть этих людей уже не нуждалась в деньгах, они работали у нас по несколько лет, но все равно возвращались.

Постепенно условия жизни в артели улучшились. Для старателей строили коттеджи, замечательные по планировке и качеству, но при этом все сделано было очень экономно, из подсобных материалов. Многое делали своими руками. Кстати, архитектор, проектировавший эти дома, потом уехал в Берлин и защитил диссертацию о промышленном конструктивизме в России 30-х годов.

В доме был закрытый бассейн, баня, теплица. Баня была обязательным ритуалом тамошней жизни, но выпивку нам заменял бильярд. Жизнь была очень мобильной — все время одни приезжали, другие уезжали, мы пересекались, рассказывали друг другу о новостях, и это общение доставляло нам огромное удовольствие.

И вот наконец случилось то, чего я боялся и предвидел — в 1987 году на артель началась страшная атака со стороны Генеральной прокуратуры.

Нам объявили войну. В один и тот же день обыски были произведены на всех базах, 400 милиционеров принимало в этом участие. Надо было видеть, что эти сумасшедшие менты сделали с домом, где я жил. Они сорвали пол и сжигали доски и землю под ними, чтобы найти следы золота, которое мы там якобы пилили. Выдавили все мои зубные пасты, все кремы — искали золото. У нас стояли стога сена — так менты специальными длинными штырями пробивали сено, искали золотые залежи.

Кстати, во время обыска у меня пропала книжка — «Зияющие высоты» Зиновьева. В артели благодаря Туманову работали многие диссиденты, и один из них дал мне ее почитать. Попросту один из ментов украл эту книжку…

Зима, мороз. Менты приходят с обыском на очередной участок. Вскрывают какой-то домик в глухой тайге, открывают сейф и находят там 40 пакетиков золота. Всё, ребята, видите, мы вас накрыли! Тут же посылают за начальником участка, который отдыхает в Сочи, арестовывают его, привозят в наручниках. Потом едут на следующий участок, тоже делают обыск и находят патроны от пистолета Макарова. У нас имелось оружие для охраны, ведь работали с золотом, но пистолетов Макарова не было. Опять посылают за начальником участка, опять арест, опять уголовное дело. И эти ситуации нарастают, как снежный ком.

Начальник участка, где в сейфе нашли золото, говорит: это шлихи, они просто выглядят, как золото. Шлихи — это даже не металлы, а концентрат тяжелых минералов, которые остаются после промывки в воде природных рыхлых отложений, но они тяжелые и блестят, как золотинки. Послали на завод проверить — оказалось, шлихи…

История с патронами — того же сорта. Начальник участка говорит: «Это менты приезжали за зайцами охотиться, напились пьяными и, очевидно, оставили». Начинают выяснять — действительно, патроны все в милиции зарегистрированы…

Параллельно с этим шли десятки ревизий деятельности артели. Ну что ж, говорят, раз золото вы государству сдавали, значит, воровали на строительстве дорог — вы не строили дороги, вы только получали за это деньги! Генпрокуратура снаряжала экспедиции бурить дороги, проверять, сколько мы отсыпали туда грунта, твердой щебенки. Но выяснили лишь, что мы ничего не приписывали, что там, где должно быть 4 метра, мы делали 4,5 метра, где в глубину 50 см — мы делали 60 см».

…Допросили пять тысяч человек по всему Советскому Союзу — тех, кто у нас работал, и каждого спрашивали, не было ли поборов, не забирало ли у них начальство часть заработков. Ни один человек не дал против руководства артели показаний. Они искали, перерыли всё — но так ничего и не нашли… Для прокуратуры это оказалось совершеннейшим шоком. И кончилось для них это весьма печально: всех следователей, которые занимались делом артели, исключили из партии.

На Туманова завели уголовное дело. Когда разобрались, оказалось, что во время войны он был штурманом на флоте, и в министерстве обороны экипаж этого судна был причислен к краснофлотцам единым списком, запрос же прокуратура посылала индивидуально на Туманова. Но пока это выяснилось — сколько на нас вылили грязи… Туманов из-за этой истории с участием в войне подал на следствие в суд — это был первый суд о защите чести и достоинства в Советском Союзе; защищал его знаменитый адвокат Генрих Падва. И он выиграл процесс.

Точку в этой истории поставил журнал «Коммунист», где зам. главного редактора был знаменитый Отто Лацис. Он направил нас к Егору Гайдару, который заведовал в журнале отделом экономической политики. Егор разобрался, и в журнале вышла не статья, а как бы письмо нашего бульдозериста, в котором рассказывалось о том, что происходит, как нас пытаются разогнать, а мы добываем золото для страны и т.д. Вышел этот номер, и дело постепенно пошло на спад. Выработали некое соломоново решение: дело прекратили, но потребовали, чтобы артель расформировали. Нам пришлось оставить тонну золота, лежащую на поверхности, — просто не дали доработать…

В самый разгар событий я умудрился сломать ногу. На костылях я отправился в Одессу, на излечение.

И вот звонит Туманов: приезжай в Москву, будем обсуждать, что дальше делать. Я прилетаю и поселяюсь в гостинице «Украина». Поскольку я ходил с трудом, все сходки проходили в моем номере. А жил я на последнем этаже. В один прекрасный день там собралось человек тридцать наших. Сидели, обсуждали. И тут Туманов вдруг помрачнел, поменялся в лице и говорит: «Вы чего тут все такие счастливые? А ну, быстро выметайтесь!» Все выходят, я говорю: «Ребята, я пойду вас провожу». Беру свою палочку, спускаюсь с ними в вестибюль и чувствую: болит нога. Подхожу к лифту, а там табличка: «Лифт сломан». Какая-то уборщица, проходя мимо с ведром, говорит: «Вы плохо себя чувствуете? Идемте, я вас отвезу на служебном лифте». Раньше на каждом этаже сидели дежурные тетки за столом, оберегали нравственность постояльцев. Выхожу из служебного лифта и вижу: на этом месте сидит мужик. Он тут же вскочил и побежал по коридору впереди меня. И я вижу, что из моего номера выходят двое и идут в мою сторону. Оказывается, это была целая операция: остановили лифт, чтобы сделать обыск в моем номере! Они слушали мой телефон и решили, видно, посмотреть, что там творится. Они промчались мимо меня в ужасе: надо же так проколоться, я ведь должен был стоять внизу!

Ни Туманов, ни все эти ребята не стали впоследствии «деловыми людьми», они не в состоянии были осознать новую реальность — что надо давать взятки, платить откаты, обманывать. Туманов в этой искривленной экономике так и не смог найти себя.

Тогда в «Огоньке», который возглавлял Виталий Коротич, работал замечательный журналист Сережа Власов. Он взял по нашему поводу интервью у замминистра золотодобывающей промышленности Дурасова. Придя к нему, тайком включил диктофон, а потом дал нам прослушать, что этот персонаж про нас рассказывал…

Власов подготовил статью, где доказывал, что артель работала честно, никаких преступных схем не было, но опубликовать статью не удалось. Выяснилось, что Горбачев с Лигачевым заявили: старательские артели [7] — это не наш путь. Тогда-то нас и разогнали.

На эту тему: «Портрет Ленина порезан, на груди вождя вырезан крест». Советские праздники: часть 2 [8]

После закрытия «Печоры» Ефим Фавелюкис вернулся в Одессу. В это время вышел закон о кооперации. Фавелюкису предложили создать кооператив, и он согласился.

«Дело закрутилось, и я зарегистрировал первый кооператив в Одессе. Назвали мы его очень смешно — “Дзержинец”, потому что он располагался на заводе Дзержинского. Правда, первый секретарь райкома партии (он тоже состоял в нашем кооперативе) все время говорил: «Я тебя прошу, поменяйте название. Когда вас будут судить…» Я говорю: «Иван Степанович, почему “когда”, а не “если”?» — «Не-е-е, это будет “когда”!»

—

Ольга Канунникова, опубликовано в издании Уроки истории [9]

На эту тему: