Бабий Яр. Расстрел. Протоколы допроса

1.00

Нет

Цитаты из протоколов допросов свидетелей расстрелов в Бабьем Яру: спасшихся, очевидцев, обвиняемых полицейских ...

… 19 сентября 1941 года фашистские войска вступили в город Киев, а примерно через неделю по городу на стенах домов и других строений были вывешены объявления. В них предлагалось всему еврейскому населению города с необходимым количеством одежды, ценностями и документами, а также с трехдневным запасом пищи собраться в районе улицы Мельника. За неявку на сборный пункт грозила кара — расстрел. Так было записано в объявлении. Среди взрослых обсуждалось это объявление. Одни говорили, что собравшихся якобы отправят на железнодорожный вокзал, а оттуда в Израиль. Другие говорили, что будут отправлять куда-то на работу, но толком никто ничего не знал. Моя мать по национальности была еврейкой, и решила идти вместе со всем еврейским населением города Киева. Собрав с матерью в два больших рюкзака по паре сменного белья и немного имевшихся дома сухарей, мы вышли во двор. Помню, что во двор также вышли соседи, не успевшие эвакуироваться, и проводили нас за ворота. Какая-то женщина дала матери небольшой крестик с цепочкой, и она повесила его мне на шею.

Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: «Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?»

… В одну из групп отобранных для расстрела попала и я со своей дочерью Людмилой 4-х с половиной лет. Когда меня в числе других завели в овраг, я была в середине этой группы, нас остановили. У женщин вырывали их рук грудных детей и молнией отбрасывали в сторону, как дрова, где их расстреливали из автоматов и пулеметов. Благодаря тому, что я была в середине группы, и были сумерки, я, не дожидаясь того, когда начнут расстрел, упала на землю, положила под себя ребенка, в это время я услышала трескотню пулемета, и люди попадали мертвыми на меня обливаясь кровью. В таком положении я пролежала часа два, пока все затихло, я осталась жива и сохранила жизнь ребенку. И когда уже совсем стемнело, я осторожно приподнялась и убедившись, что вблизи никого из охраны не было, взяла ребенка и по трупам стала пробираться куда-либо в укрытие с целью спасения.

… Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — «Сережа, беги», а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами. Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик.

Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там. Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись.

… Сзади нас стояло оцепление, а за ним - гражданские, в том числе женщины, которые смотрели на все это. Люди не просили о пощаде, но многие отдавали стоявшим за оцеплением своих детей. Немцы делали вид, что ничего не видят. Я знаю в Киеве несколько человек, которые спаслись таким образом.

...Я выбросила свой паспорт, оставив у себя некоторые документы, как-то: профсоюзный билет, трудовую книжку, в которых записана только моя фамилия, а национальность не указана. После того, как я попала в руки полицейских, я первому же полицаю на чистом украинском языке заявила, что я не еврейка, что я украинка и случайно сюда попала; при этом я ему показывала свои документы. Он мне предложил сесть неподалеку от того места, где раздевали еврейское население, и сказал, чтобы я подождала до вечера, а вечером я смогу пойти домой. Я присоединилась к группке людей, которые случайно туда попали. Таким образом, меня не раздели.

Так я просидела до вечера. В течение этого дня я видела страшные картины: люди на моих глазах сходили с ума, делались седыми, вокруг были душераздирающие крики и стоны, целый день стреляли из пулеметов. Я видела, когда немцы отбирали у матерей детей и бросали их с обрыва вниз к оврагу. К вечеру к нашей группе подъехала машина, из нее вышел немецкий офицер. Расспросив, что это за группа, он приказал всех нас расстрелять, объяснив, что отсюда нельзя выпускать людей, которые, хотя и не являются евреями, но видели все то, что здесь произошло.

Нас построили и погнали вверх. Войдя в прорез песчаной стены, мы оказались на узкой тропинке на краю обрыва. С противоположной стороны оврага немцы начали нас расстреливать из автоматов. Наша группа состояла, примерно, из 25–30 человек. Я увидела как рядом со мной люди после расстрелов падали вниз с обрыва. Еще до того, как в меня был произведен выстрел, я бросилась с обрыва вниз. Я упала на трупы только что расстрелянных людей и прикинулась мертвой. Я слышала, как немцы спустились вниз и пристреливали раненых. Я боялась пошевелиться, ко мне подошел один полицейский, увидел, что на мне нет крови, подозвал немца, сказав при этом, что я, кажется, еще жива. Я затаила дыхание; один из них меня ногой толкнул так, что я оказалась лежащей лицом вверх. Немец стал мне одной ногой на грудь, а другой на тыльную часть руки — кисть. Убедившись, что я на это не реагирую, они ушли. На руке у меня образовалась рана, а шрам имеется и сейчас.

Прошло немного времени, и нас стали засыпать землей. Слой земли был небольшим, и мне удалось выбраться из-под земли. Уже в темноте я тихонько подобралась к стене обрыва и с величайшим трудом выбралась наверх. Я выбралась на край обрыва недалеко от той площадки, где перед расстрелом раздевали. Когда я взбиралась по обрыву вверх, меня окликнул мальчик, тоже оставшийся в живых. Двое суток я вместе с этим мальчиком пыталась выбраться из «Бабьего Яра». Первый день я укрывалась на дереве, а мальчик Мотя сидел в кустах; второй день просидела в мусорной яме. На второй день я видела, как немцы догнали убегающую из оврага старую женщину и мальчика 5–6 лет. Старуху они застрелили, а мальчика закололи ножом. Примерно метров десять от этого места семь немцев вели двух молодых девушек, изнасиловали их здесь же и закололи. К утру третьего дня Мотя, который пытался перебраться к Куреневке, был убит. Я слышала два выстрела, но не видела, кто произвел в него эти выстрелы.

На третий день к утру я пошла в какой-то сарай. Меня в этом сарае обнаружила хозяйка. Я скрывала всю историю моего побега из «Бабьего Яра» и рассказала ей о том, что я иду с окопов, попросив показать дорогу в город. Она как будто бы согласилась это сделать, подмигнула своему сыну лет 17-ти, тот куда-то исчез и через несколько минут явился с немецким офицером и, указав на меня, сказал: «Ось, пан, юда». Немец приказал мне следовать за ним. Мы прошли примерно шагов 50. Немецкий офицер завел меня в один из домиков, где несколько немцев сидели и завтракали. Он мне приказал сесть на пол, а сидевшим тут же немцам приказал меня не выпускать.

Все немцы позавтракали и ушли, оставив одного, который меня караулил. Этот немец меня заставил убрать одну комнату, затем вторую. Через некоторое время тот же немецкий офицер привел еще двух молодых еврейских девушек, а затем нас уже троих повел к «Бабьему Яру» и привел к тому месту, где я наблюдала раздевание людей за четыре дня до этого. Оказалось, что я недалеко уползла от места расстрелов. Мы очень быстро пришли к этой, так называемой, «раздевалке». Нас присоединили к группе стариков и детей, которые уже сидели на площадке. Мы прождали несколько часов. К этому месту прибыли машины с советскими военнопленными для засыпки оврагов с трупами. Нас посадили на эту машину и повезли.

Сначала нас повезли к гаражам, которые были расположены напротив еврейского кладбища, но там нас не приняли и повезли дальше. В этой группе была одна медсестра Люба Шамин. Мы с ней договорились, что при удобном случае на ходу прыгнем с машины. Так мы и сделали. В районе Шулявки я спрыгнула с машины первая. Окружившим меня людям я рассказала, что немец, который взялся меня подвезти, не понял меня и не остановил там, где нужно было, и поэтому я вынуждена была прыгнуть на ходу. Оттуда я направилась к жене моего двоюродного брата — польке Фалинской. Там меня приютили и оказали помощь. Люба Шамин также прыгнула с машины не на далеком расстоянии от меня, и мы направились к Фалинской, где, переночевав, ушли в Дарницу к знакомой Любы.

… Через 2–3 дня я услышал выстрелы в «Бабьем Яру» из автоматов и пулеметов. Со своим двоюродным братом Ткаченко Василием мы пробрались за проходящей подводой на ул. Дорогожицкую, в которую упирался овраг. С этой улицы нам было видно, как немцы со стороны кладбищ гнали массы людей, среди которых в большинстве были женщины, старики и дети. Ранее на автомашинах привозили в основном мужчин. Больных и не могущих двигаться стариков и детей везли на двухколках. Перед этим у них отбирали вещи и ценности. Заводили для этого к карьерам, а затем непосредственно с обрыва оврага расстреливали. Я наблюдал эту ужаснейшую картину на протяжении 20–30 минут. Колонны людей беспрерывным потоком двигались под конвоем к месту расстрела. Я ушел домой. Из усадьбы нашего дома слышны были бесконечные очереди из автоматов и пулеметов. Расстрелы длились дней 10. Затем оцепление Яра было снято и открылся проезд в сторону Лукьяновки. Расстрелы продолжались и после, но уже в основном в ночное время.

...После перевода меня работать в личную охрану Багазия, я вместе с ним стал ездить на расстрелы. Таких поездок было три. Группу мы привезли в «Бабий Яр» и обнаружили там один ров еще не совсем заполненный трупами от предыдущих расстрелов, выстроили своих арестованных на краю этого рва и залповым огнем из автоматов расстреляли всех. Женщин и детей расстреливали после мужчин, причем дети были разных возрастов от 2-х–3-х лет и выше. Маленьких детей, которые не уходили с рук матери, расстреливали вместе с матерями. А тех, которые были немножко побольше, ставили вместе со взрослыми на краю рва.

… В той обстановке я остался с отцом, мать и бабушка оказались где-то впереди. Теперь точно не припомню место, но на одном из участков было множество мелких оврагов, вымытых дождевыми ручьями, и здесь охранники стояли дальше друг от друга. Воспользовавшись этим, отец столкнул меня в один из оврагов и сам последовал за мной. По оврагу мы выбрались на кладбище, где дождались глубокой ночи и затем ушли в село на родину отца. Там, через несколько дней отец был задержан гитлеровцами и расстрелян, а я некоторое время скрывался у знакомых, затем в январе 1942 г. перешел линию фронта и был призван в Советскую Армию.

… Тогда был пустырь, на котором росли большие толстые деревья. Там сидели немцы и требовали документы. Когда мама вынула паспорт, стоявший немец взял его и уже лежавшую груду паспортов и кинул в костер у себя за спиной. Забрали у матери кольцо и бросили в стоявшую здесь же коробку с драгоценностями. Затем велели открыть чемодан, вынули все документы и бросили их в костер.

… Мы следовали дальше по ул. Мельника. По обе стороны дороги стояли гитлеровцы и требовали сдавать вещи и ценности. Люди бросали рюкзаки, чемоданы, сумки и шли дальше. Мы тоже бросили свои сумки с вещами. Со стороны Бабьего Яра уже отчетливо слышны были автоматные очереди.

… У края площадки были возвышения, а между ними узкие проходы, ведущие в овраги, в которых фашисты уничтожали мирных граждан. На этой площадке гитлеровцы срывали с людей одежду и полураздетых гнали к месту казни. Люди метались с одного места на другое, как обезумевшие, крики обреченных и автоматные очереди слились в сплошной гул.

… Я была очень маленькая, и в памяти у меня сохранились лишь отдельные картины этой страшной дороги. Когда мы дошли до того места, где забирали вещи, документы и уже отчетливо слышались пулеметные выстрелы, мама стала просить бабушку спасти меня. Бабушка со мной на руках подошла к полицаю и, крестясь и показывая паспорт, сказала, что она украинка. Полицай замахнулся прикладом, и хотел ударить меня по голове, но бабушка подставила свое плечо, и от удара рухнула вместе со мной на землю, прикрывая меня своим телом. Подошел немец и, подняв бабушку за шиворот, толкнул ее в толпу.

Я крепко вцепилась в бабушкину шею. Обезумев от страха и боли, бабушка бросилась бежать. Люди перед ней расступились и, отбежав немного назад, она побежала в сторону еврейского кладбища. В нас выстрелили несколько раз, но не попали, и мы скрылись между деревьями старого кладбища. Мы долго бежали, но никто нас не преследовал, и мы затаились в кустах между могилами. Там мы просидели до вечера, слушая беспрерывные автоматные очереди. Когда совсем стемнело, мы вышли из своего укрытия и стали искать дорогу домой. Бабушка плохо знала этот район, а в темноте и вовсе заблудилась. Мы бродили вокруг яра, подходили незаметно к самому яру, видели людей, спасшихся от расстрела и сидящих на земле и на трупах.

… Мы все шли по Брест-Литовскому шоссе, несли детей на руках, плакали. Завернули на улицу Керосинную и вышли на улицу Мельникова ... Так мы подошли к самому Бабьему Яру. Там заслоном стояли немецкие солдаты и подгоняли людей ... Немецкий солдат обратил внимание на нас. На руках у меня был маленький белобрысый ребенок, и он обратился ко мне: «Юде?», я ответила: «Да, пан». Он проговорил «Цурюк, капут шейн блонд клейн кинд, цурюк!» И мы с сестрой поняли: он подсказал нам, что нужно бежать. Я со Славиком еле выбралась из толпы, забыв о родных. Мы очутились на кладбище и спрятались в склепе.

… Людей конвоиры загоняли на большую ровную площадку, где заставляли раздеваться до нижнего белья и группами примерно по 50-60 человек гнали в овраги, откуда раздавались пулеметные и автоматные очереди. Трудно передать, что творилось на площадке. Люди плакали, кричали, падали на землю с мольбой о пощаде, но каратели их жестоко избивали палками, травили собаками и гнали к месту казни. Я видела, как гитлеровец вырвал у молодой женщины грудного ребенка и вытряхнул его из одеяла в овраг. Эту жуткую картину расправы над мирными советскими гражданами я наблюдала примерно в течение 30 минут, затем мне стало жутко, и я прошла ближе к ул. Дорогожицкой, в надежде пойти на рынок. Но по всей этой улице сплошным потоком шли люди и пройти было невозможно. Я очень расстроилась от такого ужасного зрелища и возвратилась домой.

… Помимо массовых расстрелов, которые мне приходилось видеть, я также была свидетельницей той ужасной трагедии, когда немцы в ямах разжигали большие костры и на ранее устроенных виселицах, под костром, вешали на глазах матери грудного ребенка, а мать, бросаясь спасти ребенка бросалась в костер и сжигалась, кроме этого я также лично видела, когда на вышеуказанную виселицу вешали мужчин и женщин, и они постепенно сгорали.

… Спустя примерно две недели после массовых расстрелов в Бабьем Яру, я шла по направлению завода «Большевик» мимо территории, где потом был построен концентрационный лагерь, и наблюдала следующую картину: вдоль противотанкового рва, мимо немецкого солдата бежали полураздетые женщины, дети и мужчины, этот солдат давал пощечину каждому бежавшему мимо него. Отбежав от солдата на несколько метров, люди падали в противотанковый ров от выстрелов из пулемета. Где стоял пулемет, и кто из него стрелял, я не видела. Покончив уничтожение евреев, варвары принялись за расстрелы советских и партийных работников. Каждый вторник и пятницу в Бабьем Яру целыми днями привозили в закрытых машинах военнопленных коммунистов и производили расстрелы их. Расстрелы, таким образом, длились до декабря 1942 г.

—

Составители: Татьяна Евстафьева, Виталий Нахманович; Бабий Яр [2]

В тему: