Доктор «Лектор»: война от первого лица

1.00

Нет

Медик из «Айдара» о буднях врача на войне — спасенных ГРУшниках, бурятах, местных больницах, «яме» и почему солдаты ложатся спать подальше друг от друга.

Для волонтеров и военнослужащих Владислав Зборовский (позывной «Лектор») — медик-«айдаровец», в каком-то роде «притча во языцех». Замначальника медицинской службы батальона «Айдар» за год, проведённый в АТО, со своими коллегами не только спасал жизни бойцов, но и сумел наладить контакт военных с местными жителями, доставая гуманитарку и помогая гражданским больницам.

«Каждый ведёт себя после обстрела по-разному, я очень люблю точить ножи и слушать классическую музыку. Видимо друзьям я напоминал доктора Ганнибала Лектора из „Молчания ягнят“, так и закрепился позывной».

«Лектор» объясняет, что медик на поле боя — это тот же солдат с автоматом, но у него всегда на один рюкзак больше. Несмотря на двойной цинизм профессии (медик, да ещё и военный), спасали как своих, так и врагов. После года проведённого в АТО, Владислав и не думает останавливаться. После скорой демобилизации со своей инструкторской группой он собирается проехать вдоль всего фронта и провести тренинги для всех медслужб украинской армии. «Лектор» уверен, в следующем году Луганск будет наш, но взять его нужно как можно меньшими потерями.

От советских оккупационных войск до визвольної української армії

В 86-ом году я попал в группу оккупационных войск СССР в Германии и 6 лет там отслужил замначальника медслужбы полка. Потом вернулся домой и попал сразу в 90-ые со своим обострённым чувством справедливости, идеалистичными замашками. Занимался бизнесом до 2009 года, торговал всем, что приносит деньги. И в 2010 году, когда Янукович стал президентом, я забросил всё и начал заниматься конкретно благотворительностью.

Партнёры крутили мне пальцем у виска, говорили, что это уход в монастырь, но у меня была такая потребность, и я ничего не мог с ней сделать. Уже через полгода попал в Наглядову раду при Охматдете. Одним из достижений было то, что мы сняли министра здравоохранения Емца, который хотел заграбастать Охматдет. Только мы его сожрали, стала Богатырёва министром. Её мы сожрать не смогли, зубов не хватило.

К концу 2013-го я был бедный, практически нищий, у меня были утопически-идеалистические нормы мышления. Мой Майдан [2] начался, когда побили студентов [3]. Увидел, что таких, как я, много, мужиков 48-50, и у всех нас взыграло одно, что маленьких бить нельзя. Тогда для меня Майдан начался по-настоящему, я ни к кому не примыкал, но ситуативно был там, где горячо. Поэтому когда с Майдана ребята ушли в «Айдар», я с ними не пошёл — потому что не понимал, что происходит. Голову в петлю нужно сунуть с тем, кому ты веришь — тогда присматривался к «Донбассу».

В марте написал заявление в военкомат, военком сказал «не суетись, ты уже возрастной», рамки раздвинули только в июле. Как сейчас помню, в пятницу приняли закон в Верховной Раде, в понедельник он был подписан Президентом, в среду я уже был в АТО. Тогда я уже понял, что хочу только в «Айдар» [4], потому что он воюет и находится под Министерством обороны, не под ментами. Бардак в штабе был полный. Когда я это узнал, то сделал просто: у меня из прошлой жизни, ещё той богатой, много друзей, в том числе и владельцев фармкомпаний, я обратился к ним со списком лекарств, которые тогда были необходимы для «Айдара». Насобирали мы тогда на 48 тысяч этих лекарств.

И я к Украинскому Дому пришёл с этими лекарствами в форме, с рюкзаком, в нём бронежилет, шлем, наколенники. Мне говорят: «Чего, мол, в таком виде?» Я говорю: «Мне сказали сопровождать. Большая сума, должен сопровождать, чтобы потом отчитаться». Приехал на Половинкино, подошёл к Бате (прим. ред. Валентин Лихолит — на то время начальник штаба «Айдара»). Я его уже знал заочно. Мы с ним поговорили, про лекарства, пятое-десятое. Я его спросил, где штаб, ну он рукой показал. Захожу, а те, кто в штабе, видят, что вроде от «Бати», приняли документы и тут же записали в ряды «Айдара». Ну и в итоге я с волонтёром Юлей Евдокимовой поехал на Счастье.

«Однажды я думал, что меня убило...»

Самая смешная история, которую я слышал в этой жизни, начинается со слов «Однажды я думал, что меня убило...». Её рассказывает мой друг Андрей «Плохиш». Когда мы шли на Новосветловку-Хрящеватое, у нас было целых три машины, обычно выходим на одной машине ободранные-обтрёпанные, а тут почему-то было три. Моя машина обломалась, я шёл последним в колонне. Остановились где-то под Луганском. Дальше он рассказывает.

«Колонна остановилась, непонятно что делать. Я выскочил из машины, ломанулся вперёд со штурмовой группой. Забегаю за одну броню, там человек 15 ютится, спрятаться негде. За другую — та же картина. Забегаю за третью броню: прелесть, никого нету, я один. Руки-ноги уже ватные, набегался, облокачиваюсь о броню и в этот момент слышу взрыв, совсем рядом. Понимаю, что при таком взрыве фугаса рядом остаться целым не могу. Закрываю глаза и думаю, что у меня ничего не болит, думаю, наверное, оторвало ноги. Открываю глаза, нет, весь целый. Голова только такая, как будто бы ты под водой. Не могу понять, что происходит. Второй взрыв, такой же силы. Ну, понимаю, что в этот раз открою глаза — и я в тоннеле. Ничего подобного».

Оказывается, он спрятался за танк. Он же думал, что самый умный, а танк стреляет с огромной отдачей. Так и получил свою первую контузию. Ну, ничего, потом побегал, спас на Новосветловке бойца УНА-УНСО «Сывого». У него была травматическая ампутация бедра, Плохиш его вытащил, транспортировал и по итогам ещё и кровь свою для переливания отдал. «Сывого» без ноги, но живого, уже весной я видел опять в рядах «Айдара».

Мы лечили не только ватников, мы лечили пленных, ГРУшников, российских десантников.

Тут нужно подходить очень просто: если он виновен, вплоть до расстрела, то пусть его суд осудит. Но пока его никто не осудил, он нуждается в помощи, он человек. Ты его поремонтировал, а дальше хоть расстреляйте. Оказывали помощь тем, кто сидел «на яме», бурятам в поле из батальона «Заря». Буряты попали в плен на Хрящеватом, у них были ножевые, огнестрельные ранения. Я спрашиваю одного:

— Ты кто?

— Я украинец.

— Скажи «паляниця».

— Что?

У них была легенда, которую нужно было выдерживать при любых обстоятельствах. Стоит с бурятской мордой, я спрашиваю у своих:

— Пацаны, кто-то его видел, точно бурят?

— А чего спрашиваешь?

— Ну, если меня так отп**дить, то я тоже буду бурятом.

ГРУшников (прим. ред. Александра Александрова и Евгения Ерофеева) взяли в плен на «Фасаде». Тогда мы были с ребятами из 92-ой бригады. Их было больше, так как «Айдар» тогда вывели на учения, но медики работали наши. Постреляли, сепары убили одного нашего, мы двоих взяли в плен: у Александрова была повреждена нога, Артур ему поставил аппарат за 400 евро. Они сначала умоляли не отдавать их в «Айдар», им объяснили, что они уже в «Айдаре». Тогда просили делать операцию без наркоза, боялись, что им вырежут органы.

В тему: Минобороны РФ открестилось от спецназовцев Александрова и Ерофеева [5]

По-моему, Александров был санинструктор, потому что когда увидел натовский медицинский рюкзак нашего коллеги, то позавидовал, говорит: «У нас такого ничего нет. Классно укомплектован». Потом рассказал, что они тактической медицине учатся из наших пособий, переводят их с украинского языка и учатся в поле оказывать медицинскую помощь.

Если выбирать в поле между своим и чужим бойцом, то, безусловно, свой. И даже больше, между гражданским и военным, тоже свой боец. Перед таким выбором мы никогда не стояли, слава Богу. Медицина в поле — это достаточно циничная профессия, нужно быть хладнокровным. Во время боя оказывается взаимопомощь, даже эвакуация с поля боя по правилам производится так, чтобы ты прикрывался раненным. Иначе будет два 300, как бы это цинично не звучало.

Для бойцов очень важно, какая у тебя медслужба. Если медслужба тебя вытащит, сделает всё, чтобы ты не потерял ногу, не умер, то тогда боец гораздо лучше воюет и идёт в бой. Он знает, что его спасут.

Медик находится там, где могут появиться раненые, соответственно в бою. Поэтому, когда нет раненных, ты точно такой же солдат, как и все остальные.

Как волонтёры заставили местных полюбить украинскую армию

В сентябре, когда мы уже не были в полях, то стало скучно. Только один врач, анестезиолог, смог применить себя в местной больнице. Все остальные — я, «Берия», «Плохиш», «Кармен» — были там не нужны. Там есть квалифицированный персонал — зачем туда лезть? Потому каждый начал заниматься каким-то дополнительным делом. Я через волонтёров насобирал около 20 тонн детской и женской одежды, которые через больницы мы раздавали переселенцам.

Так как у меня опять же были контакты из прошлой жизни, то мы наладили поставки лекарств на больницу города Счастье, из которой дальше распределяли по сектору. Эти города находились в административном подчинении Луганска, который на тот момент был полностью оккупирован. Соответственно бюджетных денег с большой земли больницы получить не могли, пока администрация не переоформится.

Инсулинозависимые должны колоться два раза в день, кто один, кто два, а государство им не даёт препаратов из-за всей этой бумажной волокиты. Мы договорились с крупнейшим украинским производителем, они поставили нам инсулин, мы его передали в Петровскую больницу, понятно, что не для армии — это только для гражданских.

Мы содержали 6 из 7 больниц. Это меняет отношение главрачей к бойцам, которые поступают. Пневмония. Каждому нужно уколоть по 2 капельницы в день с антибиотиками, лечение — 10 дней. То есть, наши 20 солдат «выедают» их склад. Соответственно, будет не очень хорошее отношение к армии. Если же, как только поступил наш первый боец, туда примчалась медслужба «Айдара»: «Ребята, чем вам нужно помочь?». Нужны антибиотики? Не вопрос, поехали на свой склад, отзвонились фармкомпаниям, волонтёрам.

Получили заказ — привезли и для своих, и для гражданских. Тогда они армию любят, армия не обуза, а помощники и защитники. Где-то один-два раза в месяц к нам заходили поставки крупных фармкомпаний. Всё это за их собственные деньги, они за 1 гривну мне поставляли на 100 000. 1.20 грн, чтобы хоть какие-то налоги платить. Мы содержали практически весь сектор. Почти всю Луганскую область обеспечивал батальон «Айдар» за счёт своей медслужбы.

Помощь местным очень меняла имидж украинского солдата в этом регионе. Они видят, что мы приехали, спросили, что им нужно, и через 4 дня уже есть одежда, детское питание, памперсы. Когда нас выводили, у меня еще пол склада осталось, пытались всё это развезти людям. Будем возвращаться и помогать. На первое сентября привезём детям форму.

Зона отдыхает, по сравнению с «добробатами»

Это общество тестостерон- и адреналинактивных мужиков. То есть, зона отдыхает, по сравнению с «добробатами». Тут должен быть и вес, и сила в руках, и всё на свете для того, чтобы ты был в авторитете. Более того, ты должен иметь свою моральную линию и уметь её отстоять.

Если говорить о том, что происходит «на яме» ... Да, из боя приходят люди в состоянии аффекта, каждый из медслужбы не один раз пережил то, что на него щёлкают затворами. Я тоже пережил, понимал, почему так происходит, но ни разу не давал спуску на такое поведение, потому, наверное, и прекратили. Люди в состоянии аффекта, мы тоже в состоянии аффекта.

Когда я первый раз увидел пленных, у меня тоже всплыло всё самое негативное. Такое бывает, но безоружных я не трогаю, не интересно. Интересно встретить его в поле, так, чтобы у него тоже было оружие в руках. Гораздо интереснее. Мы, медслужба, базировались в больнице, потому то, что происходило в подвале, ситуативно, мы большую часть можем и не знать. Сам я никогда при этом (прим. ред. — попытках, избиения пленных) не присутствовал.

Что же касается изнасилований. «Айдаровцы» даже за мародёрство друг другу могли нанести тяжкие телесные. Эти люди попадали к нам с ушибами головного мозга после того, как они пытались мародёрить, а другие бойцы этому воспрепятствовали.

Что же касается изнасилований, я не знаю ни одного случая, но они бы к нам не попали. Их бы просто свои же убили. Списали бы на всё, что угодно, но уж точно это были бы не просто драки. Это недопустимо. Какое может быть состояние аффекта для изнасилования? Это не аффект, это тварь. Тварь должна быть уничтожена. Поэтому я таких случаев не знаю.

Пленных бить во время взятия в плен или после этого — возможно, не все могут сдержаться. Хотя я этого не понимаю. Но не может война без этого обойтись, не может война двигаться по правилам. Война — это грязная, абсолютно беспринципная игра. С кровью, дерьмом, спермой и сифилитической кровью в том числе. Это война, там есть всё. И разочарованы только те, кто не понимал, куда идёт. Я понимал, в какое дерьмо я вляпываюсь, и большинство из нас понимали. Поэтому никто не ныл, не плакал.

Погубило всё отсутствие боевых действий

Соответственно, когда всё тише и тише, мужики начинают искать себе приключений каких-то: начинается более быстрое движение на автомобилях, употребление водочки, поярче, чем просто разрядиться и поспать. Одно дело выпить после боя, первые трое суток вообще никто никого не трогает. Главное — не хватайся за гранаты, за оружие, отбухайся себе спокойно.

Когда тихо, начинаются просьбы к волонтёрам, не так чтобы выжить, а чтобы жить комфортно. Потому волонтёры начали разочаровываться в нас. Разочаровываются, когда на дембель начали уезжать на волонтёрских машинах. «Это мне дали волонтёры». И как ты головой его об батарею не бей, не понимает, что это не ему дали и даже не «Айдару» — это дали в красную зону.

Внутренние конфликты до разного доходят. Вплоть до летального исхода. Был случай, когда кто-то с кем-то повздорил, дошло до кулаков или до ножей, ничего существенного. Он спал себе полупьяный в кубрике, возвращался его товарищ в этот же кубрик, он дал очередь сквозь двери, насмерть. Думал, что его идут бить или убивать. Мы его освидетельствовали, его забрала прокуратура.

Во сне мы ложимся как можно дальше друг от друга, потому что ночью кто-то может кого-то схватить за горло. Это посттравматический синдром, он у всех, и это абсолютно нормально. Целостным личностям психолог не нужен, они приедут на гражданку, побухают, покувыркаются, поедут отдохнуть, втянутся в новую жизнь, и всё у них будет хорошо.

Всё зависит от степени внутренней организации. Мне приходилось быть в одном окопе: слева от меня кандидат наук, справа от меня врач высшей категории, за спиной урка, у которого четыре ходки, последняя за бандитизм. И вот все четверо — это окопные братья, мы доверяем друг другу. У меня есть до сих пор в друзьях такие люди, в том числе и этот урка, мой хороший друг. Я его лечил, у него были контузии. Он танк «посадил» сепарский.

Когда наши были в западне, из которой не давал выйти снайпер, он пришёл весь обвешенный «мухами» (прим. ред. — реактивный противотанковый гранатомет) и гупнул танку прямо под башню. Не думаю, что он так точно прицелился, но башню у танка заклинило, он вынужден был выезжать назад. В этот момент появился наш танк и сепарского танка не стало. Героический поступок, но кто ж ему его засчитает?

Когда ты слышишь, что свистит, у тебя есть где-то 3,5 секунды

За это время ты можешь успеть много, если ты не до конца глуп. Кроме того, адреналин срабатывает так, что я никогда так быстро в жизни не бегал и никогда так хорошо не слышал. Кто хорошо бегает, высоко прыгает, умело прячется — тот выживает. Кто бравирует, начинает лазить по дачам искать наживы, того обстрел застаёт на втором этаже деревянной дачи.

У нашего командира Игоря Лапина (прим. ред. — народный депутат Украины, позывной «Зола») была шуточная команда «очкуют все!». Что это означает? Если ты новичок, или наоборот старенький, то начинаешь переставать бояться и прятаться, поэтому команда «очкуют все!» (не важно, страшно тебе или нет) — ты падаешь мордой в лужу, пускаешь пузыри — значит очкуешь так, как должны все очковать. Это хотя бы какая-то гарантия, что ты останешься жив, не создашь нам лишней проблемы, потому что каждый раненый, по сути, подвёл своих.

* * *

Когда приезжаешь оттуда, то для тебя здесь всё, как в параллельной реальности. Но злости на тех, кто сидит здесь на пляжах и в барах, нет. Мы за это и воюем, чтобы жизнь продолжалась, чтобы ребята могли сидеть в барах и морочить голову девушкам. Когда говорят: «Вот взять их всех и в АТО», а вы нас спросили? Они нам там нужны? Мы сможем им фланг или спину свою доверить? Зачем ловить кого-то на улице и тащить его силой в АТО, если он неспособен и не хочет воевать? Очень много бойцов, которые ушли, но хотели бы продолжить. Но при том отношении, какое сейчас есть, это сложно.

В конце июля, перед началом активных боёв на нашем направлении, «Айдар» вывели из сектора. Привезли на «учения» в Новомосковск Днепропетровской области. Жили в каких-то свинарниках, первые сутки без воды, из вещей почти ничего не дали забрать. Было очень много недовольных таким отношением к батальону, шли разные разговоры. Сейчас, вроде бы, всё уладилось.

Я думаю, что «Айдар» наполнят новым смыслом и новым содержанием. И из него сделают легенду, если не будут дураками. Смешивать его с грязью нельзя, в память о тех ребятах, которые погибли и которые остались не здоровы. Не все мы «аватары» и не все мы мародёры. Потому давайте будем справедливы, и всё будет хорошо.

—

Владислав Красинский, опубликовано в издании Insider [6]

В тему: