Голод 1933 года. Часть 7: Как жила партийно-хозяйственная советская «элита»

1.00

Нет

...Перед нами был необыкновенно яркий образец большевистского «равенства» и «братства». С одной стороны - роскошь и чрезмерное объедание, с другой же стороны - ужасные страдания и голодная смерть. Власть имущие видели голод сквозь призму своего благополучия. На вымирающих людей они глядели враждебно и с презрением.

Воспоминания Дмитрия Даниловича Гойченко - советского партработника.

(Продолжение. Начало читайте здесь: часть 1 [2], часть 2 [3], часть 3 [4], часть 4 [5], часть 5 [6], часть 6 [7]).

...Помощник по комсомолу жил в прекрасном кирпичном особняке, окруженном садом и цветниками и обнесенном забором. Здесь жил также и заместитель по партийно-массовой работе.

Нам пришлось долго стучать, пока вышла женщина и открыла. На вопрос есть ли кто, она ответила: "Никого нет, только барыня дома". Слово "барыня" обычно употреблялось лишь иронически, но Настя, 35-летняя прислуга, так называла свою хозяйку без иронии. Жена помощника по комсомолу, имевшая от роду всего 24 года, выглядела как откормленная свинья.

Из-за такого ожирения и лени ей трудно было даже сидеть, поэтому она всегда лежала на диване. Сейчас она подвечерковала (ела первый ужин). Ела она полулежа на высоких подушках. Для нее был устроен специально низенький столик, ставившийся к дивану. На столике лежал белый хлеб, свиные котлеты, масло и сыр, печенье и сахар. "Барыня" лениво отправляла в рот пищу. "Настя, где ты там полчаса пропадаешь? Поправь мне подушки", - сердито и нервно приказала она, не стесняясь посторонних.

Мы спросили где муж. "Где же он, на работе, бедный. Все время по району разъезжает. Начальник ездит на машине, а он все время верхом или на двуколке. Как он работает, как он работает! День и ночь работает! Когда его ночью нет, так я дрожу всю ночь, чтобы не влезли и не убили меня и ребенка.

Позавчера чуть свинью не украли. Хорошо, что запоры в сарае крепкие. А там же свинья уже пудов на 8. Ее Давид (так звали мужа) достал в колхозе, как только мы сюда приехали. Мы решили ее выкормить пудов на 10, но не дадут, проклятые, придется резать раньше времени. Настя, когда я тебя научу готовить? Что это за гадость эта котлета? И в рот нельзя взять, да еще соленая какая-то!"

"Барыня, я не знаю, как угодить, вы же в обед ругали меня, что эти котлеты недосоленые, кроме того, барин меня похвалили, что котлеты хорошо приготовлены..."

"Не смей мне противоречить, свинья, хамка, я тебя кормлю, от голода тебя спасла, а ты такая нахалка! - свирепо кричала "барыня", - Вон, ноги мне поправь!"

Настя стала поправлять ноги. "Да не так, не так!" - свирепствовала "барыня" и лягнула Настю в грудь ногой так, что та едва удержалась на ногах. Плача, она с большими предосторожностями поудобней укладывала ноги "барыни".

"Перестань плакать! Перестань, я тебе говорю, нахалка! Подай какао!" Затем, обращаясь к нам, "барыня" жаловалась на прислугу: "Она, эта ленюга неблагодарная, была взята мною еще в Харькове. Муж и дети ее с голоду подохли. Я ее спасла. Ничего для нее не жалею. Она больше всех нас ест. А ничего не хочет делать и не умеет..."

Нетрудно было вообразить, сколько достается бедной Насте, когда нет чужих людей, если при нас "барыня" ее открыто бьет.

"Настя, подай мед, да не тот мутный, пусть Давид сам его ест, я не могу всякую гадость кушать..." Послышался голос ребенка из другой комнаты. "Настя, беги!" Настя помчалась бегом и принесла девочку 2-х с половиной лет. Румяная и круглая как шарик, девочка прижималась к матери. "Как я боюсь за нее! - говорила "барыня", - Насте боюсь ее доверить вынести на минуту в сад, да и сама боюсь выходить с ней.

Что стоит перескочить забор этим страшным чумазым, вырвать ребенка и унести? Только когда Давид дома, мы выходим во двор. Сколько он старается достать хорошую собаку, но нигде нет, всех съели. Да если и достанет, то ее убьют и слопают. Это же звери, а не люди. Ох, как я боюсь за Давида! Ведь и его там где-нибудь могут убить и съесть..."

"Настя, Настя!" - кто-то звал на улице. Настя побежала. Вдогонку ей "барыня" кричала: "Да язык свой не распускай!!! Это соседка ее зовет, белье принесла стираное. Я ей так много помогаю, а она неблагодарная, эта соседка. Она завидует, что я все имею. Как будто я виновата, что она голодна! Мой Давидка такой пост занимает, а ее муж чем был - лошадям хвосты крутил и умер на куче навоза." Вошла Настя с бельем.

"Что ей дать, барыня?" - спросила она. "Дай ей ту картошку, что ты себе варила в мундирах, да больше трех штук не давай, хватит ей, слишком она жадная, и так уж сколько ей всего давалось..." "Нет уж той картошки, - виновато сказала Настя, - я ее еще вчера доела, она 2 дня лежала и уже ослизла." "А чтоб тебя разорвало, обжора, ты нас совсем разоришь скоро! - кричала "барыня" - Дай ей четыре, или нет, три сырых картошки, да помельче." Настя пошла. "Настя, Настя! - кричала ей вдогонку "барыня", - покажешь мне, какую картошку будешь давать, а то я знаю тебя..."

Перед нами был необыкновенно яркий образец большевистского "равенства" и "братства". С одной стороны - роскошь и чрезмерное объедание, с другой же стороны - ужасные страдания и голодная смерть. Власть имущие видели голод сквозь призму своего благополучия.

На вымирающих людей они глядели враждебно и с презрением. Они не понимали и не хотели понимать их нечеловеческих страданий. Они лишь старались выжать из них изнуряющий последние их силы труд, да остерегались, чтоб не быть съеденными в виду своей упитанности, да детей берегли. Вряд ли можно было рассчитывать на сочувствие Давидки и его коллег к умирающим детям. Мы ушли. До калитки нас проводила Настя.

Она жаловалась на жестокость хозяйки, на ее непомерную скупость. Настя не смела съесть крошку с того, что было на столе. Ей разрешалось варить себе крупяной суп и картофель, но все это под строгим контролем "барыни". Жиру вовсе не полагалось.

Давид никогда не возвращается с пустыми руками. Он везет то муку, то свинину, то мед, то картофель. За эти же продукты он достал на сахарном заводе мешок сахару, с которым летом будет вариться вишневое и малиновое варенье. Вишни и малина, а позже фрукты будут привозиться из колхозных садов, недоступных для колхозников. Насте уже не под силу терпеть избиения. И она через пару недель собирается уйти от "барыни". "А там будь, что будет..." - говорит она. "Настя, Настя!" - звала барыня. Настя побежала....

Сегодняшние впечатления были одно другого сильнее и отвратительней. И вот вырисовался передо мной страшный, отвратительный паучище, раскинувший свою густую паутину на необъятных просторах одной шестой части света. Миллионы мушек запутались в паутине, они ослабевшие и все тающие, не в силах больше даже шевелиться и лишь слегка вздрагивают.

Многочисленные паучата, перебегая от одной к другой, еще крепче опутывают их паутиной , и припадая к ним сосут, жадно сосут их кровь. И столько же общего между сытыми и свирепыми властителями и голодным народом, как между пауками и мухами.

Со времени революции главный стратегический лозунг большевиков претерпел коренные изменения.

На штурм старого государственного строя большевики шли под таким лозунгом: Нейтрализуя кулачество, идти со всем остальным крестьянством против помещиков и капиталистов и дворянско-буржуазной власти.

После революции лозунг видоизменился: Опираясь на бедноту, нейтрализуя середняка, громить кулачество.

Когда с помощью этой тактики большевики уселись еще крепче в седло и разгромили не только "кулаков", но и многочисленных середняков и бедняков, сопротивлявшихся коллективизации, они смогли перейти к своей нынешней тактике, которая ведется по принципу: Опираясь на немногочисленных проходимцев и продажные души, имеющиеся среди народа, пользуясь террором и голодом - против всего народа.

На следующий день мы объехали еще два района. В одном из посещенных нами колхозов было следующее происшествие. В колхозе в парниках выращивались разные овощи и зелень. Уже созрели первые огурцы, которые накануне были сняты для отправки в центр. Кругом парников собралось все население колхоза. Присутствовавшие районные работники и политотдельщики строго следили за тем, чтобы не происходило "расхищения" социалистического добра.

Для них конечно было наложено по ящичку огурцов. Председатель колхоза, местный крестьянин, хотя и был коммунистом, но не потеряв очевидно еще окончательно совести, а также понимая, что перед ним все же не скот, а люди, руками которых эти огурцы выращены, и дальнейшее выполнение работ в колхозе зависит только от их рук, отобрал пару десятков самых скверных огурцов и хотел было раздать их колхозникам. Увидев это, секретарь райпарткома закричал: "Куда ты! За разбазаривание колхозного добра я тебя из партии выброшу вон и под суд отдам!"

Так и не досталось труженикам даже по кусочку огурца. Огурцы были отгружены. Ночью у канцелярии колхоза, стоявшей посреди густого вишневого сада, были слышны выстрелы. Утром председатель послал человека в райком с заявлением, в котором просил уволить его с работы, так как в него в эту ночь было произведено несколько выстрелов, в результате чего он был ранен и дальше оставаться в своей должности он боится. Приехало ГПУ на место происшествия.

Опытный глаз быстро установил, что предколхоза сам инсценировал "налет" на него и сам себя специально ранил. Он сознался, что вынужден был это сделать, дабы создать повод для ухода с работы, поскольку он после вчерашней сцены с огурцами не может дальше работать.

Самому уйти с работы - значило быть исключенным из партии и отданным под суд за "саботаж" или что-либо в этом роде. Ясно, что ГПУ арестовало председателя, а на его место назначен другой, более "стойкий" большевик...

"Идейно-моральное единство народа"

Страх перед возможными восстаниями, боязнь за свою шкуру не давала спать кремлевским диктаторам. Для обеспечения "идейно-морального единства народа" и его еще большего "сплочения" вокруг "отца", наряду с барабанной агитацией о процветании страны, понадобилось впрыснуть народу очередную порцию страха и под разными видами истребить еще уцелевших лучших сынов народа, а кроме того, очистить партию от людей, могущих оказаться не вполне надежными.

И вот наряду с чисткой партии, от которой освобождались лишь начальники политических отделов, лично проверенные Оргбюро ЦК и его секретарем Кагановичем и пользующиеся относительным доверием (больше никто не пользовался доверием), началась инсценировка раскрытия "заговоров" различных антисоветских организаций, якобы наводнивших Украину.

Тысячи и тысячи интеллигенции подвергались аресту, жестоким пыткам и уничтожению. "Заговорщики", "шпионы", "повстанцы" обнаруживались в киевском оперном театре, в областном отделе народного образования, в учебных заведениях, в Академии наук, в редакциях газет, на заводе "Арсенал" и других заводах. Арестовывалось много видных коммунистов, в том числе и в Киевском и других областных комитетах партии и в Центральном Комитете КпбУ (коммунистическая партия большевиков Украины).

Ожидая ареста, некоторые из них покончили самоубийством. Так покончил с собой один из "Ленинской гвардии", народный комиссар просвещения Украины Скрыпник, писатель Н.Хвылевой. Другие подверглись такой погромной критике в газетах, что их истребление было лишь делом дней. Иным ставился ультиматум об их перестройке на коммунистический лад.

Так, громя украинского поэта В.Сосюру за упаднический мрачный характер его творчества, вместо воспевания счастливой и радостной жизни (это-то в период голода), газета требует сделать последнюю попытку к его исправлению, послав его для насыщения коммунистическим, воинственным, бодрым и жизнерадостным духом, в некое коммунистическое учебное заведение.

И если он и после этого не исправится и не станет выполнять социальный заказ, как того требует партия, тогда с ним все кончено. Как известно, у Сосюры не хватило духа пойти на муки и смерть или самому покончить с собой и он "перестроился". Таким образом, одних истребляя, а других под страхом смерти впрягая в коммунистическую арбу, большевики окончательно обезглавили народ, обеспечивая "идейно-моральное единство" его вокруг партии и Сталина. Ясно, что в таких условиях отказались даже от мысли о борьбе с властью многие из тех, кто еще об этом смел мечтать.

Нравственный уровень беспризорников в сравнении с аристократией

Однажды подойдя к распределителю, к которому была прикреплена моя карточка, я увидел двух беспризорников, тщетно просивших у выходивших из магазина покупателей "крошечку" хлеба. Одному было лет 10, другому лет шесть.

Нужно было иметь каменное сердце, чтобы действительно хоть крошечку не дать этим детям. Как они, бедные, молили! Из глубины их маленьких сердечек рвался вопль о помощи: " Спасите же нас, помогите нам! - взывали дети, - Ведь мы еще маленькие и хочем немножко жить. Или убейте нас, потому что слишком мучителен голод. Почему нас никто не хочет убить?" - спрашивали они. "Сами сдохнете", - отвечала выходившая из магазина толстая, хорошо одетая дама с тремя буханками хлеба.

Потеряв надежду получить кусочек хлеба и мучимый голодом, маленький мальчик горько расплакался. Это видно очень тронуло старшего. "Колька, не плачь, - молвил он, - сейчас что-нибудь найдем". Он направился к мусорному ящику, стоявшему невдалеке и стал в нем отчаянно копаться. "Пошел вон, чертов пацан, что ты мусор разбрасываешь!" - кричал из окна, сверкая стеклами очков, какой-то аристократ. "Дяденька, не беспокойтесь, я все уберу и подмету."

Колька, то и дело поглядывая на Петьку, как звали старшего его товарища, продолжал упавшим голоском просить выходивших. Из нескольких человек, вышедших один за другим из магазина, лишь один старик отломал крохотный кусочек от буханки хлеба. Петька закончил поиски в мусорном ящике, все аккуратно убрал и даже кепкой подмел улицу и подошел к Кольке, который с жадностью и надеждой вперил свои выплаканные глазки в зажатую в Петькиных руках кепку.

В кепке оказалось несколько ленточек картофельной шелухи, которой Петька радостно поделился с Колькой. Подошла моя очередь. Я вошел в магазин. Купив хлеба и выйдя из магазина, я спросил мальчиков, дал ли им кто что-нибудь? Они ответили, что нет. Отрезав им по ломтику хлеба, я спросил их, кто они и откуда. Петька оказался крестьянским мальчиком.

Родные его были раскулачены и выселены, а он остался у бабки, вскоре умершей, после чего он и пошел бродить по свету, успев познать за эти годы заботу о детях "великого" и "мудрого" "отца" и "друга" детей. О Кольке же Петька сказал: "Он был в детском доме. В прошлом году там еще можно было терпеть, а в этом году голодают. Правда, совсем с голоду умереть не дают.

Но беда Кольки в том, что он как социально опасный ребенок не получал даже того, что другие малыши, его всегда упрекали и натравливали на него других детей, звавших его "буржуем". А какой же он буржуй, когда его папа был рабочий и давно умер, а мама хромая и не могла работать, поэтому она имела на Бессарабке свой ларек. А когда начали душить нэпманов, ей дали большой налог, который она не смогла уплатить, за что ее забрали в тюрьму, а Колька остался круглым сироткой.

А теперь, дяденька, он уж давно загнулся бы, если бы не я. Я его только и подкармливаю." Меня поразила эта братская солидарность между несчастнейшими из несчастнейших. Кроме того, меня удивил этот термин - "социально опасный ребенок" и я спросил Петьку, где он слышал такую кличку. На что он ответил: "Так все говорят во всех детских домах. А кроме того среди беспризорников и шпаны такое название распространено. И не только это, а еще "партработник", "совработник", "профработник", "администратор". У нас есть дядя Миша. О, дядя, если бы вы с ним встретились и поговорили. Какой он умный! Он все знает!

Так вот он говорит, что это такие теперь новые специальности есть, которых раньше не было. Но это, дядя Миша говорит, такие специальности, что человек ничего не делает, а лучше всех живет. И нашим ребятам, которые хотели бы, чтобы кто-то для них добывал шамовку (еду), дают эти клички - "партработник", "совработник" и другие. Кроме того, у нас есть "троцкисты", "поповичи", "комиссары" и всякие прочие. Эти названия происходят от того, кто были их родители."

Я никогда не додумался бы до того, о чем говорил Петя. Ведь действительно, существовали такие совершенно новые неслыханные профессии, как "партработник", "совработник" и роль их для народа была пагубная.

Мальчики меня проводили несколько кварталов. А расставаясь, горячо благодарили. Даже крохотный Колька успел уже достаточно познать, что такое добро и зло и научился выражать свой отзыв на то и другое. Неимоверные страдания предельно сокращали срок душевного созревания ребенка.

Недели через две, часов в одиннадцать вечера, я проходил через площадь Сенного базара. Я увидел, как вынырнув из темноты в разных местах, ко мне быстро приближаются две фигуры. Мое местоположение было таково, что деваться некуда. Несомненно, что обратный путь также успели перерезать.

Два направлявшихся ко мне мужчины были не дальше от меня как шагах в 15-ти, когда я в смертельном страхе закричал: "Стой! Стрелять буду!" Но так как у меня стрелять было нечем и грабители очевидно это понимали, они бросились ко мне бегом. Им оставалось еще сделать не более пяти шагов, как раздался какой-то свист и они быстро повернули от меня прочь и ушли.

Я остановился, не зная что делать, возвращаться обратно или идти вперед почти по следам грабителей. Вдруг ко мне что-то маленькое быстро и тихо, как кошка, приблизилось. "Добрый вечер, дяденька! Вы меня не узнаете?" Но я его узнал хорошо. Это был Петька. "Хорошо, что вы крикнули, и я, узнав вас по голосу, дал сигнал, чтоб наши ушли, а то вы такой добрый человек, а могли бы пострадать". Я поблагодарил Петю и дал ему несколько рублей.

"Теперь можете смело идти. Вас никто не тронет, - сказал он. Пока я жив, дяденька, я не забуду того кусочка хлеба." - добавил Петька мне вдогонку. Чувство ужаса перед грозившей мне быть может смертью сменилось чувством глубокой признательности и уважения к этому обездоленному, выброшенному за борт жизни мальчику и ему подобным, которые будучи лишены всяких средств к жизни, сохранили в себе лучшие душевные качества.

Это попросту поражало меня и передо мной как бы открывался иной мир, не советский, где материальное имеет лишь относительную цену, где столь ценится душевное, вследствие чего на мою маленькую отзывчивость это нищее дитя откликнулось целым морем благодарности и безусловно спасло мне жизнь.

В какое сравнение может идти нравственный уровень современной, разжиревшей на горе народном коммунистической аристократии, обманом захватившей власть и крепко-накрепко усевшейся на шею народа, с нравственным уровнем таких вот беспризорников?

Чем выше по своему положению коммунистический властелин, тем он безнравственней в общечеловеческом смысле слова и тем он нравственнее в коммунистическом смысле слова. Коммунистическая же нравственность заключается , как известно, в человеконенавистничестве, в борьбе с себе подобными и беспощадном их истреблении, прикрываясь фантастическим учением о создании рая на земле, до которого, согласно учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, можно добраться лишь посредством беспощадной борьбы, навалив горы трупов и пролив море крови.

В последующем я имел еще случай убедиться, что великие страдания и жестокая борьба за существование, не у всех т.н. "подонков общества" убило душу. Расскажу один из этих случаев.

Столовая, куда я прикреплен, как известно обслуживает киевскую аристократию второго ранга. Чтобы попасть в столовую, приходится долго стоять в очереди. И вот однажды вдоль этой очереди туда и сюда ходил мальчик-подросток лет 16-ти.

От его одежды остались лишь жалкие лохмотья, а от юного тела - кости да кожа. Обращаясь к каждому, он то молитвенно протягивает руки, то скрещивает их на груди и умоляет помочь ему кто чем может, а главное, просит, пообедав, вынести ему что-либо из столовой , хоть косточку. "Поверьте, - говорит он, - пятый день ничего не ел. Смилуйтесь, имейте человеческое сочувствие".

Вместо помощи или обещания вынести что-либо из столовой, из бездушной толпы то и дело раздавались свирепые окрики: "Пошел вон, ворюга! Убирайся отсюда!" "Да прогоните вы его, даже противно глядеть, я и пообедать не смогу из-за него", - призывала какая-то кокетка. Кое-кто бросил ему под ноги мелкую монету, которую он подобрал и низко кланяясь, благодарил.

Однако он продолжал молить вынести ему что-либо из столовой. "Да ты уйдешь с глаз, шпана, или тебя нужно дубиной!" - кричал кто-то. "Николай Иванович, - обращался он к другому, - вы имеете палку, огрейте его по голове. Нельзя же в конце концов терпеть такое... такое... ну... издевательство." Николай Иванович пригрозил толстой суковатой палкой и бедняга отошел. Но он не уходил.

Он вдруг встал на колени и протянул руки к очереди. Он снова и снова призывал к милосердию. "А ты перекрестись, авось поможет!" - сказал один брюхач и захохотал. Бедняга конечно и перекрестился бы и молился бы, если б он умел, но он знал, что это насмешка. Продолжая мольбу, он обводил глазами очередь. Он старался взглянуть каждому в глаза.

Я не могу передать словами того, что светилось в глазах этого мальчика. Какая непостижимая глубина страдания и вместе с тем мольбы. Камни должны бы содрогнуться от этого взгляда, но сердца людей не содрогались. Я не в силах был глядеть в эти глаза.

Но он видно сразу прочел в моем взгляде сочувствие и продолжал глядеть на меня. Я в свою очередь увидел, что в его взгляде отразилось нечто новое, насквозь пронизывающее сердце. Я так был взволнован, что не в состоянии был сразу говорить. Затем, успокоившись, я вышел из очереди и сказал ему, чтобы он посидел в сторонке, пока подойдет моя очередь и я его накормлю.

Подошла моя очередь и я его пропустил впереди себя. Кругом заорали: "Куда, шпана? Не пускайте его!" "Ша! - закричал я, вскипев. - Он такой же человек, как и вы! Вы жалеете ему косточку вынести!" Все замолчали, удивленно поглядывая на меня и думая, что я какая-либо важная шишка, раз так смело всех осадил. Мы прошли в столовую. Увидев беспризорного, заведующая столовой чуть не упала в обморок: "Ты куда прешься, гадость такая!" Я ее успокоил, сказав, что он со мной.

"А чем же вы его кормить будете? Ведь вы же имеете датированные талоны" - спрашивала заведующая. "Ничего, - говорил я, - вы будете столь любезны, что один обед выдадите на завтрашний талон. А я завтра и без обеда обойдусь. Несчастный паренек пятый день вовсе ничего не ест". Заведующая даже нахмурилась от удивления. "Пятый день?" - повторила.

Как будто она впервые видит голодного человека. Видно это ее тронуло и она принесла второй обед без талона. "Как жаль, - сказал я, - что так мало хлеба дается к обеду, ведь ты такой голодный и не наешься. Ты ешь, а я схожу здесь недалеко и куплю хлеба" - обратился я к мальчику. "Дядя, давайте я сбегаю, я быстро", - сказал мальчик. Я, не задумываясь, дал ему карточку, в которой заключалось мое месячное пропитание и пять рублей и он быстро ушел.

Глядя в окно, я удивлялся, как он несчастный еще может бежать. Правда его как ветром качало, но он все же бежал. "Что вы наделали? - обратилась ко мне дама из-за соседнего стола, - Или вы так богаты, что можете отдавать беспризорному месячную карточку?" Иные, сидевшие вблизи, тоже заахали. Подошедшая заведующая даже руками всплеснула. "Почему вы думаете, что он не вернется с карточкой?" - спрашивал я. "Да что же он, дурак что ли, чтобы имея такую поживу в руках вернуться? Да может эта карточка ему жизнь спасет. Ведь через месяц уборка урожая, а ему почти на месяц хватит", - почти хором кричали мои соседи, положив ложки.

"Если эта карточка спасет человескую жизнь, это уже хорошо, - сказал я. - Почему вы думаете, что он не вернется, я не понимаю. Будучи на его месте, я безусловно вернулся бы." Соседи даже засмеялись. "Не смейтесь, - продолжал я, - среди этих несчастных людей больше честных, чем среди некоторых других категорий населения..." Я рассказал о том, как Петька, которому я дал ломтик хлеба, спас меня от смерти.

Некоторые из дам так расчувствовались, что начали всячески изливать свое сочувствие голодным людям. Однако ни один человек открыто не осудил своего бесчеловечного отношения к несчастному. Среди нашего разговора появился и он с хлебом и конечно вернул мне карточку и сдачу.

Мои соседи были попросту поражены такой неожиданностью. В их задурманенные головы не вкладывалось, как это голодный человек мог вернуть доверенную ему карточку, во имя чего он мог это сделать, раз ему выгодно было попросту скрыться с этой карточкой, обеспечив себе спасение жизни.

Во время этого рассказа передо мной невольно всплыли образы "барыни", начальника политотдела, покупающего детей за кусочек хлеба и другие "строители социализма"...

(Окончание следует)

—

Опубликовано на сайте Евгения Зудилова [8]

В тему: