«Горькая мать» и навязанное братство

1.00

Нет

«Перевод этой повести на украинское наречие не нужен.» За что украинские писатели устроили обструкцию Максиму Горькому и Федору Гладкову.

Насмешливую дразнилку «люді істінно русской культури» придумал еще Мыкола Хвылевой (Микола Хвильовий) в самом начале 1920-х. Он применял ее именно так, иронично, в кавычках и транслитом. Этими словами Хвылевой пренебрежительно называл интеллигенцию, воспитанную в колониях и морально зависимую от империи.

Университетская профессура в Харькове, Киеве, Одессе в большинстве своем ненавидела так называемый декрет об украинизации 1923 года, врачи и ученые часто предпочитали общаться на русском языке, читать русских авторов, ходить в русский театр. Люди «русского мира» ностальгически смотрели на Москву, как вот потомки испанских завоевателей на Кубе или Ямайке, вздыхая, выглядели на горизонте корабли из метрополии, что везли им «свежие» газеты с новостями недельной давности.

Между тем рядом возникла новая украинская культура, молодая, смелая и, главное, независимая. Писатели, большинство которых родились в водовороте революций и освободительных движений, еще верили в самостоятельность УССР — Украинской Социалистической Советской Республики.

И высокомерный «русский мир» с его великодержавным шовинизмом или, как еще говорил Хвылевой, «зоологическим национализмом» они терпеть не собирались. Нарком образования Николай Скрипник [2] в конце 1920-х, после нескольких шовинистских скандалов, писал: «Нам нужно не командование или подозрительность, и не пустое зазнайство или недоверчивая настороженность, не борьба или противопоставление, а дружеское равноправное участие в общей работе над осуществлением совместных больших задач». С этим требованием украинские писатели пришли в 1929 году и к вождю всех советских народов.

В тему: Заборона української мови: документи XVII — XX століть [3]

«Цинденты» с «русским миром»

В произведениях новой русской литературы, в частности пролетарской, так же как и при царизме, украинцы фигурировали как «хахлы» и «малороссы». Говорили они обычно на ужасном жаргоне, который российские писатели выдавали за украинский язык. Уважаемые журналы, как «Печать и революция», а также энциклопедии перекручивали и искажали до неузнаваемости украинские фамилии.

Популярный иллюстрированный «Прожектор» — приложение к газете «Правда» и единственный на весь СССР цветной журнал — представил читателям Михаила Коцюбинского как писателя 1860-х годов. В то время маленький Миша, который родился в 1864-м, под стол пешком ходил в прямом смысле слова. Вершиной анекдотов стал вопрос одного российского журнала к украинскому автору о его коллеге: «Над чем сейчас работает Иван Франко?».

Российских писателей эти казусы не смущали, и с самого начала 1920-х годов они охотно гастролировали в Украине — от трибуна Владимира Маяковского и футуриста Василия Каменских до чопорных имажиниста Вадима Шершеневича и конструктивиста Ильи Сельвинского.

Гастролеры не обходили ни новую, ни старую столицу, собирали залы и кассу, но воспринимали их по-разному: в Киеве восторженно, в Харькове сдержанно, критически или даже встречали штыками. Маяковский отчитывался Лилии Брик в января 1925 года: «В Харькове было полно, но с легкой проредью в ложах, а зато в Киеве стояло такое вавилонье столпотворенское, что были даже два раненых». Это потому, что Харьков считался столицей независимой Украины, а не одним из центров «русского мира», которым до недавнего времени был Киев.

В тот же приезд Маяковский дал интервью киевской газете «Більшовик», где верховодили украинские футуристы. Он откровенно признавался, оправдывался и льстил украинским футуристам: «Консервативная часть российских поэтов в большинстве понимают украинскую поэзию как поэзию времен Шевченко. Не такое имеет представление об украинской поэзии ассоциация ЛеФ. Для поэтов, которые объединяются вокруг журнала „ЛеФ“, имена новых украинских поэтов Семенко, Шкурупия, Слисаренко известны.

Правда, полного понимания еще нет, их знают только как талантливых панфутуристов, но благодаря тому, что российский ЛеФ до сих пор не наладил связи с Укрлефомом, поэтическая суть вышеупомянутых поэтов в Москве еще окончательно не выяснена. „Семафор у майбутнє“, „Катафалк искусств“ та „Жовтневий збірник“ мне приходилось читать (правда, я украинский язык знаю очень мало). Опять же повторяю, что этими изданиями интересуется только ЛеФ ». Все, как раньше, только теперь это могли назвать еще и комчванством.

«Словоблудие» на «задрипанках»

Весной 1924 года пожинать щедрые сборы в «Юго-Западная край» поехала группа модных тогда русских прозаиков: Борис Пильняк, Всеволод Иванов и Глеб Алексеев. Троица успешно выступила в Киеве и отправилась в Харьков. «Фельетон-вечер» назначили на 10 марта в зале общественной библиотеки. Анонс, конечно, обещал уникальное развлечение: «только один вечер»!

Программа состояла из двух частей: чтение новых непечатных произведений и диспут о современной литературе, ее путях и задачах. В диспуте желание участвовать явил революционер, журналист и писатель Карл Грасис, тогда редактор газеты «Харьковский пролетарий», а также местная профессура Александр Белецкий, Михаил Самарин и др. После этого гости еще должны были отвечать на записки публики.

Однако никто из заявленных диспутантов не явился, и на вечере выступили украинские писатели Мыкола Хвылевой, Майк Йохансен, Гордей Коцюба, которые раскритиковали и разнесли Пильняка. Коцюба назвал его «этнографическим», Йохансен — декадансом, а Хвылевой — певцом «умирающей дворянской усадьбы». Публика веселилась и забросала участников записками. В центральной партийной газете «Коммунист», которая еще не успела украинизироваться, появился обиженный отзыв о вечере-фельетоне, в котором рецензент жаловался, что, мол, пообещали диспут о путях и задачах русской литературы и целую плеяду литературных имен, а вместо «предоставили неким молодым людям упражняться по пяти минут в словоблудии».

Зато Хвылевой гордо написал Михаилу Могилянскому в Киев: «Был у нас Пильняк, мы его встретили несколько иначе. А именно: дали „бой“ и, судя по тому шуму, которым шумит сейчас обиженный Харьков, „бой“ неплохой».

Идеи, которые Хвылевой выразил в знаменитых памфлетах, появились не в одночасье. Они формировались и выкристаллизовались именно в первой половине 1920-х годов. И прежде чем звать «Геть від Москви!», писатель возмущался и говорил в письме к Могилянскому об «обструкции», которую устроили Пильняку в Харькове.

«Чтобы понятно было, почему мы так приняли Пильняка, скажу: все эти наглецы Маяковские, заявляющие, приехав на Украину: „Никакой украинской литературы нет“, все эти франты из московской богемы давно нам надоели, и мы заняли воинственную позицию. Кроме того, надо было потревожить немного и мещанскую массу, что собирается в „харьковской общественной библиотеке“. Я, собственно, надеялся, что дискуссия примет совсем другой характер: должна была выступить убогая российская профессура, с которой я и вся наша группа вступит в бой.

Я думал, что таким образом мы убьем двух зайцев: развенчаем мещанскую интеллигенцию — „покровительницу истинного русской культуры“ и заставим Пильняка подумать, куда он попал: в русскую провинцию, или в Украинскую Советскую Республику. Двух зайцев мы, безусловно, убили, но не так, как хотелось, потому что профессура почему-то не выступила и дискуссию начинал я. Говорил я, между прочим, очень корректно, но, с другой стороны, дал почувствовать, что Пильняк выступает не на „задрипанках“, а имеет честь выступать в столице УССР», — писал Хвылевой.

А «мещанской сволочи», что не успокаивается и шипит, что якобы Хвылевой «руководствовался своими шовинистическими чувствами», писатель пообещал, извиняясь за выражение, «набить харю».

«Горькая мать»

Борис Пильняк и Всеволод Иванов, автор знаменитого «Бронепоезд 14-69», — это были только цветочки по сравнению с «ягодкой» в образе основоположника пролетарской литературы и впоследствии социалистического реализма Максима Горького. В начале 1926 года главный редактор художественной литературы в издательстве «Книгоспілка», член Свободной академии пролетарской литературы Олекса Слисаренко письменно обратился к Горькому, жившему тогда в Италии, попросив разрешения на сокращенное издание романа «Мать» на украинском языке.

Горький не только отказался, но и в письме назвал украинский язык «наречием»: «Уважаемый Алексей Андреевич. Я категорически против сокращения повести „Мать“. Мне кажется, что и перевод этой повести на украинское наречие тоже не нужен. Меня очень удивляет тот факт, что люди, ставя перед собой одну и ту же цель, не только утверждают различие наречий — стремятся сделать наречие „языком“, но еще и угнетают тех великороссов, которые очутились меньшинством в области данного наречия.

При старом режиме я посильно протестовал против таких явлений. Мне кажется, что и при новом режиме следовало бы стремиться к устранению всего, что мешает людям помогать друг другу. А то выходит курьезно: одни стремятся создать „всемирный язык“, другие же действуют как раз наоборот. А. Пешков. 7.V.26 г. Сорренто».

Это прозвучало как гром среди ясного неба: руководитель советской литературы, самый издаваемый писатель Союза, друг Ленина, а главное — друг Коцюбинского, у которого украинский писатель не раз гостил на Капри, назвал украинский язык «наречием»! Письмо ходило по рукам, переписывалось, перепечатывалось, и вся украинская интеллигенция его знала.

Секретному отделу ГПУ было известно, что работник Наркомпроса Владимир Баланин, правый политический деятель и дипломат Петр Дятлов и даже (!) член КП(б)У историк Матвей Яворский специально давали машинисткам экземпляры этого письма для размножения. Позорный текст главного пролетарского писателя опубликовала эмигрантская пресса, и на него откликнулся открытым письмом Владимир Винниченко [4].

Поэтому когда стало известно, что Максим Горький [5] посетит Харьков в рамках запланированной большой поездки по СССР, в ГПУ не на шутку забеспокоились. Прошло два года, но про «Мать» здесь не забыли и градус возмущения не снизился.

В тему: Профессор и паек [6]

Писательская обструкция

В украинской столице создали общественный комитет для чествования дорогого гостя и обратились к различным организациям с предложением принять участие во встрече с Буревестником. Многие от приглашения отказались. ГПУ отслеживало частные разговоры: неофициально в литературных кругах говорили о том, чтобы устроить Горькому демонстрацию, некоторые предлагали спровоцировать его язвительными вопросами. В конце концов приняли, что сейчас «демонстрация» политически не выгодна, достаточно будет встретить русского писателя как можно холоднее и не замечать его приезда.

Максим Горький прибыл в Харьков 8 июля 1928 года. На вокзале ему устроили грандиозную встречу. Хозяин города, председатель Харьковского городского совета, бывший военный и комиссар дивизии Иван Кожухов первым обратился к славному гостю:

— Дорогой Максим Максимович!..

Ему стали шептать: «Алексей Максимович». Председатель ослышался и поправился:

— Дорогой Максим Алексеевич!..

Горький сделал вид, что не заметил ошибки политического деятеля.

Вечером же на официальной встрече в Доме литературы им. Блакитного, куда вход специально ограничили, а приглашение разослали только «лояльным» представителям украинской культуры, скандала избежать не удалось. Во-первых, не пришла группа известных писателей во главе с Хвылевым. Во-вторых, каждый выступающий стремился прояснить больной вопрос.

Первым от Агитпропотдела ЦК КП(б)У выступил Михаил Постоловский, который затронул историю о «наречии». Это была ошибка партийных вождей, ведь Постоловский в ЦК покровительствовал «ваплитянам» и всячески их поддерживал. Вслед за ним Валерьян Полищук спросил гостя о его отношении к украинскому языку. Горький извинился, заявил, что считает инцидент исчерпанным, однако из публики постоянно выкрикивали «ну спросите его о наречии». В конце концов русский литературный вождь должен был преждевременно уйти с торжественного заседания в свою честь.

В книге почетных гостей Дома литературы им. Блакитного он оставил символическую запись: посреди большого листа скромная фамилия М. Горький. На фото с украинскими писателями, которое успели сделать ретивые журналисты, представители союза «Плуг», ВУСПП и Комсомольского «Молодняка».

Следующие два дня Горький провел в трудовой колонии несовершеннолетних правонарушителей в Куряже и в Харьковской детской трудовой коммуне им. Дзержинского. Заведениями руководил Антон Макаренко, который описал это пребывание писателя в гостях в своей знаменитой «Педагогической поэме». Правда, в Харькове говорили, что якобы в Куряже во время приезда Горького кого избили и тот поспешил уехать из колонии.

Коммуна «Авангард»

Это был самый популярный экскурсионный маршрут летом 1928 года — одно из первых в Украине коллективных хозяйств в селе Новофедоровка в Запорожье (ныне в Пологовском районе). Бывало, что за день «Авангард» посещало полтысячи гостей. В коммуне в свое время побывали Лев Троцкий [7], председатель Совнаркома УССР Влас Чубарь, всеукраинский староста Григорий Петровский, русский писатель Федор Гладков, редактор «Крестьянского журнала» Федор Панферов. Повезли туда и Максима Горького, но ему писать о коммуне в степях Украины не пришлось: это уже сделал Гладков, почтенный пролетарский писатель, автор знаменитого «Цемента».

В тему: Лев Троцкий и Украина: сквозь призму времени [8]

Репортаж Гладкова «Коммуна «Авангард» украинцы восприняли, как и письмо Горького, с возмущением. Кроме того что это была обычная лакированная агитка о счастливой коллективной жизни, так ее еще и сопровождали нелепые переводы о коммунарах, которые не владеют «российской мовой» — «русским разговором», и оскорбительные комментарии: «Галичанин — человек, приехавший из Галиции. Галиция — юго-восточная часть Польши». В журнале «Плуг» Гладкову посоветовали в следующий раз поехать в Ирландию и написать примечание: «Ирландец — человек, приехавший из Ирландии. Ирландия — юго-восточная часть Англии».

Вслед за Гладковим в коммуну заявилась Докия Гуменная, которая свои очерки, написанные там, назвала «Письма из степной Украины». Конечно, она уже знала о книге Гладкова. Кроме того, в самой коммуне ей немало рассказывали о недавних гостях.

Кое-что из того Гуманная дословно пересказывает в очерках, и можно было бы ей не верить, но эти самые высказывания российского пролетарского писателя опубликовала правительственная газета «Известия ВУЦИК». «Зачем возрождать допетровскую эпоху, — допытывался Гладков, — зачем гальванизировать украинский язык, который покрылся уже прахом. Все это только тормозит развитие социалистического строительства... Украинские писатели хотят конкурировать с русскими писателями, а выходит, только обезьянничают ...»

«Письма из степной Украины» появились в журнале «Плуг», органе одноименного Союза крестьянских писателей, в октябре — ноябре 1928 года. Журнал «Червоний перець» немедленно напечатал огромную карикатуру: Федор Гладков в образе городового, а в стихотворной подписи его обозвали «тупым бюрократом» и сравнили с печально известным министром Валуевым.

«Тоже малоросс»

В декабре Гладков прислал в редакцию «Плуга» письмо, в котором отвергал обвинения в шовинизме и украинофобстве. Однако на тонком льду межнациональных отношений он снова не удержался, оскорбив теперь уже конкретного писателя: «отвратительное националистической чванство в манере петлюровцев или того же Хвылевого мне невыносимо».

Это ему тоже не простили. Вслед посыпались письма из самой коммуны «Авангард»: в них коммунары то подтверждали рассказ Гуменной, то опровергали, то уточняли. Выяснилось, что большинство изложенных фактов правдивы: Гладков и Панферов собирали в Запорожье местных учителей, смеялись публично с украинской культуры и литературы, не советовали пополнять библиотеку коммуны украинскими книгами.

«Плуг» отписал Гладкову, что автор и редакция еще раз пересмотрят очерки, публикацию которых тем временем приостановили, и не забыли ущипнуть россиянина: «Мы лично думаем, что у вас кое-какие грешки все-таки были ...» А в январе редактор журнала Сергей Пилипенко дал длинную статью «В чем ошибка Докии Гуменной?». Он привел всю переписку по этому делу, позиции всех сторон конфликта и собственные выводы.

По мнению Пилипенко, российский литератор оправдывается как человек, который хочет сделать украинцам приятное и вполне искренне заявляет: «Знаете, я тоже малоросс» — и так же искренне удивляется, почему никто не радуется этому заявлению, а, наоборот, все надувают губы. По-малороссийски прозвучало и утверждение Гладкова, что он, мол, «с юных лет живя среди украинского населения, привык любить и язык, и литературу, и музыку этого народа».

«Не надо нам вашей любви, — отвечает ему Пилипенко, — мы сами сейчас можем сильнее родной любить литературу русскую, язык французский, а музыку немецкую — дело в признании, а признавать украинскую культуру новая российская пролетарская литература не хотела».

В тему: Расстрел Олексы Влызько — тайна казни поэта [9]

Навязанное братство

В этой атмосфере взаимного недоверия и ссоры в Кремле решили смягчить ситуацию и прислали в Украину двух эмиссаров: заместителя заведующего Агитпропа ЦК ВКП(б) Платона Керженцева и одного из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей Владимира Сутырина.

Эти два далеко не первостепенные деятели горячее призвали в Харькове создать живой обмен между национальными культурами народов СССР, решительно бороться с великодержавностью и национальной замкнутостью и наконец пригласили украинских писателей в Москву. Встреча с российскими коллегами, по их замыслу, должна была дать толчок к тесному общению двух литератур и прежде всего способствовать изучению российскими рабочими украинской пролетарской литературы.

В украинских литературных кругах к приглашению отнеслись неоднозначно. Еще со времен приезда Горького шли разговоры, тщательно фиксируемые ГПУ, что это ничем не объяснимое и не оправдано навязывание братства со стороны русского народа. Многие считали, что союзные чиновники создают искусственную солидарность между УССР и Москвой, примеры которой — приезд Горького в Украину, показательная поездка специально отобранных украинских рабочих в Москву. Поэтому и визит писателей в некогда златоглавую столицу виделся еще одним проявлением такой «солидарности» в кавычках.

В тему: Расстрелянное возрождение. Неизвестная история писателей из рассекреченных архивов КГБ [10]

Между тем скандал вокруг коммуны «Авангард» не утихал: российская пресса стала на дыбы, защищая своего товарища. 3 февраля 1929 года в газете «Известия» на целую полосу вышла статья известного журналиста Григория Рыклина «Проказы тети Хиври». Рыклин защищал Гладкова и нападал на Гуменную, которая вдруг стала звездой всесоюзного масштаба. А до приезда украинских писателей в Москву оставалась неделя ...

—

Ярина Цымбал, опубликовано в издании Тиждень.UA [11]

Перевод: Аргумент [12]

В тему: