Музей «шестидесятничества» в Украине есть. Но основные архивы разбросаны по квартирам и в воспоминаниях. Создается впечатление, что до музея настоящих героев и патриотов никому нет никакого дела.

На материалах музея «шестидесятничества», рассеянных сейчас по частным квартирам, уже защищена диссертация, создано несколько документальных фильмов. Ими постоянно интересуются журналисты из разных стран. Это и несколько персональных библиотек, и практически весь самиздат, и личные вещи, аудиозаписи, уникальные рукописи и рисунки Аллы Горской, переписка, различные артефакты лагерного производства.

Создается впечатление, что до музея никому нет никакого дела. Только бывший диссидент Николай Плахотнюк стучится во все двери и пытается что-то сделать. Тем временем в соседней Польше аналогичные музее есть едва ли не в каждом городке, туда регулярно ходят школьники - молодежь должна знать, кого благодарить за свободу и благополучие.

В тему: Как рождалась Украинская Хельсинская группа. Война КГБ против диссидентов [2] 

В разговоре с Николаем Григорьевичем Плахотнюком, диссидентом, заключенным карательных психиатрических «лечебниц», а ныне - директором Музея «шестидесятничества», я не ставил целью расспрашивать пожилого собеседника о чем-то конкретном. Некоторые его воспоминания изложены здесь просто как отдельные эпизоды - своеобразная мозаика из жизни человека, который так много отдал за то, чтобы украинское в Украине было своим, уважаемым. Несмотря на то, что музей как учреждение еще не существует, именно такие арабески воспоминаний могут быть в определенной степени «музейным артефактом»...

Биографическая справка: Николай Плахотнюк родился в 1936 г. в семье раскулаченных крестьян, спасалась от голода в Курской области. Учился в Киевском медицинском училище и Киевском мединституте на лечебном факультете. В студенческой среде организовывал художественные выставки, литературные и музыкальные вечера. Стал инициатором создания фольклорно-этнографического кружка и хора «Жаворонок». Вместе с единомышленниками основал традицию собрания Клуба творческой молодежи (КТМ) и Шевченковских чтений 22 мая у памятника Тарасу Шевченко.

В 1963 году по случаю кончины Василия Симоненко провел в мединституте вечер его памяти, который ректорат пытался запретить. Николай Григорьевич считает этот вечер первым испытанием его гражданской зрелости. Впоследствии выступил в защиту арестованного студента стоматологического факультета Ярослава Геврича, организатора институтской капеллы бандуристов. Вскоре из-за этого поступка сам оказался под следствием. В «органах» Плахотнюк был признан «невменяемым», и к нему применили традиционное в то время карательно-предупредительное средство - принудительное лечение в психиатрической больнице.

В 1966 году Николай Плахотнюк все же окончил мединститут, продолжая общественную деятельность. В 1967 г. в очередную годовщину перезахоронения Тараса Шевченко возле его памятника в Киеве (в 60-е среди оппозиционно настроенной интеллигенции была традиция собираться у Шевченко 22 мая, в день его перезахоронении и государственного праздника УНР) органы арестовали участников - около трехсот активистов. Николая Плахотнюка не забрали, и он устроили протестную акцию у райотдела МВД с требованием освобождения арестованных. Задержанных выпустили, а через несколько дней самого Плахотнюка уволили с работы из мединститута, где тот работал ассистентом на кафедре невропатологии - якобы «по сокращению штатов».

В 1972 году Плахотнюка арестовали во время второй волны репрессий против украинской интеллигенции. Экспертиза Института им. Сербского в Москве поставила ему традиционный диагноз: «шизофрения с манией преследования», вследствие чего Плахотнюк был в очередной раз приговорен к принудительному пребывания в «психушке». Неоднократные выводы медицинских комиссий о прекращении «лечения» в 1974, 1976, 1977 и 1979 годах систематически отклонялись судом Киевской области. «Выписка» наступила только в 1981 году. Но уже через несколько месяцев Плахотнюк был вновь арестован по сфабрикованному уголовному делу и приговорен к 4 годам исправительных работ. Через два года освобожден условно-досрочно.

После чего Николай Григорьевич работал в Луганском тубдиспансере фтизиатром, а с мая 1989 года -  в Киеве врачом городской туберкулезной больницы.

С 1991 г. Николай Плахотнюк - член Украинского Хельсинкского комитета, член руководства Всеукраинского общества политических узников и репрессированных. С 1999 г. - председатель правления ОО «Музей шестидесятничества». Все это время он неустанно борется за право музея на собственное помещение в Киеве, организует многочисленные выставки на базе других музейных учреждений. Последняя выставка под названием «По эту и по ту сторону решетки» состоялась 26.05.2009 в музее Михаила Грушевского в Киеве.

Николай Плахотнюк у портрета Вячеслава Чорновила. Офис НРУ

Сегодня Николай Плахотнюк занимается исключительно обустройством музея «шестидесятничества» - общественной организации, чье бытие вот уже полтора десятилетия упорно саботируется государственными чиновниками от культуры. 

Формально музей расквартирован в цокольном помещении здания главного офиса Народного Руха Украины по улице Гончара, 33, в Киеве. На первом этаже усадьбы функционирует мемориальный музей-кабинет Вячеслава Чорновила. 

Внизу – такие вот «катакомбы»: большое помещение с неремонтированными стенами, без отопления, освещения и всего того, что хоть отдаленно могло бы напоминать жилищно-эксплуатационный фонд.

Музей «шистдисятництва» в офисе НРУ. Глава КГГА Попов обещает выделить средства на ремонт. Ждем.

Николай Григорьевич ведет в подвальное помещение, с усилием открывает ржавые двери: «Впервые нам пообещали открытие еще в 2006 году, когда мы напомнили об этом тогдашнему президенту Виктору Ющенко. Произошло это в знаменательное время в знаменательном месте - на могиле Надежды Светличной, сразу после панихиды. Тем не менее, дело дальше бумаги из киевского Управления культуры не сдвинулась».

Инициатива создания музейного учреждения поступила в 1994 году от Надежды Светличной - сестры поэта Ивана Светличного, которая передала на его создание свою Шевченковскую премию. Только в 2003 году цокольное помещение по ул. Гончара, 33 было передано музею в субаренду с оплатой в 2 тыс. грн. в месяц (!) - столько же тогда стоила аренда 3-комнатной квартиры на Гончара с евроремонтом. Зато помещение будущего музея было совершенно непригодно не только для экспонирования и хранения музейных артефактов, но и для использования его сугубо под складские нужды.

«Между тем на материалах музея шестидесятничества, рассеянных сейчас по частным квартирам, уже защищена диссертация, создано несколько документальных фильмов. Ими постоянно интересуются журналисты из разных стран. Это и несколько персональных библиотек, и практически весь самиздат, и личные вещи, аудиозаписи, уникальные рукописи и рисунки Аллы Горской, переписка, различные артефакты лагерного производства».

В тему: Война КГБ против диссидентов. Погрому «шестидесятников» - 40 лет [3]

Но подробную беседу о музее Николай Григорьевич просит перенести на более позднее время. Мол, появилась возможность сдвинуть дело с места - буквально накануне Государственная городская администрация столицы после обращения народного депутата к председателю КГГА Александру Попову решила выделить на обустройство помещения музея шестидесятничества 2 млн. грн. Трудно сказать, удастся ли на эти средства привести в порядок 300 кв. м. нежилого фонда, даже в случае их одновременного поступления. Но есть еще одно «но»...

Как известно, еще в начале 2007 года КГГА обязалась выделить на ремонт этого помещения 1,5 млн. грн. Конечно, только на бумаге. Николай Плахотнюк надеется, что в этот раз обещание выполнят. Нам остается разве что отмониторить ситуацию…

Во время разговора замечаю, что Николай Григорьевич не любит вспоминать то, что помнит, с его точки зрения, несколько туманно. Говорит, что боится ошибиться в именах и датах, а особенно - позволить себе преувеличение.

О получении осуждения по уголовной статье в 1982 году Николай Григорьевич, к сожалению, предпочитает не рассказывать. Говорит: «Всегда была возможность «накинуть» если не отсутствие политической лояльности, то, по крайней мере, криминал. И тогда, и сегодня власть действовала одинаково».

Но то, что грубое избиение в Киеве накануне ареста преследовало цель именно политического давления, вряд ли подлежит сомнению: «Ни портфеля с документами, ни денег у меня не взяли ни копейки. Просто били до потери сознания». Как тут не вспомнить недавнее избиение журналиста российского "Коммерсанта" Олега Кашина...

Предполагаю, речь шла о попытке «выкурить» «неблагонадежное» лицо из Киева - подальше от излишней опеки столичного КГБ, которому с 1982 года работы и без Плахотнюка хватало. Вместе с тем, держать в «психушке» его дальше тоже не могли, потому что в СССР [4] начали отказываться от практики принудительного лечения «нелояльных» сограждан из-за неблагоприятного для руководства страны международного резонанса. Но никакой либерализации как таковой не было. Просто практика фабрикации психдиагнозов уступила место фабрикации против диссидентов уголовных дел.

Здесь я понимаю, что ворвался в не слишком приятные воспоминания, стараюсь перейти на личное - семью, друзей: «С женой мы поженились, когда я уже был в неволе, в 1982 году. Вскоре Валя уволили с работы. За год чудом устроилась на работу в Тальном, куда она доезжала 22 километра ежедневно», - говорится о Валентине Чорновил, родной сестре диссидента Вячеслава Чорновила [5].

В тему: Как убили Чорновила [6]

После нескольких осторожных попыток поговорить о личном, останавливаюсь на вполне «нейтральной» теме - воспоминаниях об обращении украинского языка в эпоху «шестидесятников» и сегодня. Здесь разговор идет значительно легче.

«30-40 лет назад, когда украинское книгоиздание было несоизмеримо больше, чем сегодня, когда киностудия Довженко снимала несколько украинских лент ежегодно, а на республиканском телевидении обязательно транслировались детские русскоязычные программы, люди, болеющие за украинское, все равно чувствовали себя белыми воронами в среде интеллигенции. На них всегда смотрели с подозрением на «мазепинство» и политическую чуждость».

«Помню, как мои однокашники в общежитии медицинского института в Киеве все говорили на украинском, но, попадая на занятия, моментально переходили на русский. Сегодня я бы сказал, что это было, скорее, средством уберечься от неуместных упреков в «мезепинстве». А вдруг украиноязычность станет поводом для проверки на лояльность? Ведь «крючок» нашелся бы на каждого».

«Впрочем, ущемления или враждебности в мединституте из-за языка не ощущалось никогда. Лишь один раз на факультетской хирургии доцент Василий Коваль во время моего выступления возмутился: «да отвечайте же вы по-человечески». Это произошло, когда я употребил слово «пропуклина» вместо «грыжа». В группе тогда все промолчали, никто ему не возразил, хотя присутствовали одни украиноязычные одногруппники. Именно тогда я почувствовал, что являюсь белой вороной».

Конец 1950-х был золотым временем для распространения украинского языка в образовательной и административной средах УССР. Первое связано с тем, что к преподавательской практике вернулись реабилитированные представители университетской профессуры, которой в значительном количестве были присущи национально-консервативные вкусы. Второе - с тем, что сам первый секретарь киевского обкома партии, а с 1963 года - первый секретарь ЦК КПУ Петр Шелест практически не употреблял ни одного другого языка, кроме украинского - по крайней мере, в украинской период своей жизни (что, впрочем, не мешало ему отчаянно подавлять диссидентское движение).

Наконец, в Москве, где первое партийное кресло занимал Никита Хрущев (1953-1964 гг.), пока генсек боролся против бериевско-молотовской когорты в партийном президиуме, особых антиукраинских тенденций не наблюдалось. «Пока паны в ЦК сражались, хохляцкие чубы отрастали» - пошутил когда-то профессор Одесского университета Анатолий Бачинский.

«В эти времена вся кафедра микробиологии была сплошь украинизированной. Профессор Дьяченко конце 50-х годов подобрал одних украиноязычных, даже уборщиц. Преподавала на той кафедре профессор Кострюкова. Она была выпускницей Ленинградского мединститута, а аспирантуру в 1920-е годы закончила в Вене. Тогда «железного занавеса» еще не существовало. Вот, приехала она в Киев, а тут, видишь, на всех парах - украинизация, последний ее виток на рубеже 20-30-х. За год она выучила язык, потому что такое требование стояло перед всеми без исключения лекторами, и стала преподавать. Только один раз она произнесла свою речь на русском, чем не одного меня искренне удивила. Это было на собрании по случаю полета Гагарина в космос».

К. Ю. Кострюкова заведовала кафедрой биологии с 1941 по 1968 год. Сделав большой вклад в развитие микробиологии в Киеве, тем не менее, при поддержке академика Трофима Лысенко она активно способствовала ликвидации генетических лабораторий и кафедр в высших учебных заведениях СССР, так как была уверена в ошибочности и антинаучности генетики.

«На анатомии же наблюдалась совершенно противоположная ситуация. Все учебники были напечатаны на украинском, однако преподаватели читали лекции на русском. Но, в общем, почти на каждой кафедре случались профессора или ассистенты, которые при любых обстоятельствах читали лекции и преподавали только на украинском. Так, на кафедре гистологии - несмотря на ее показательную русификацию, как-то появился аспирант, который так же демонстративно использовал исключительно украинский. Смотрели на него, как на динозавра. Иногда казалось, что в советском обществе будто боялись украинского языка, потому что так говорили преимущественно выходцы из наименее лояльного к советской власти западноукраинского региона».

«Вообще, если вас интересует существенная разница между прошлым и настоящим украинских процессов, то лично мне иногда кажется, что латентная «деукраинизация» продолжается и сейчас. Это бессмертное явление, как бы ни дико это выглядело на 22-м году независимости. Только проявления этой деукраинизации гораздо либеральнее. Ну, не арестовывают сейчас за литературные чтения у памятника Шевченко... Но кто получает в проведении этих церемониальных шествий - то в Киеве, то в Каневе - политическую выгоду? Как сейчас принято говорить, кто на этом пиарится? У молодежи от такой показухи страстного желания найти в себе украинское вряд ли появится…».

Воспоминание о молодости. Николай Кульчинский, народный депутат: «Когда меня и ныне покойного Ивана Сокульского судили за клевету на советскую действительность, Николай Плахотнюк каким-то образом проник в зал суда. Туда никого не пускали, сидели только гэбисты (работники КГБ – «А»). Его впоследствии выдворили из помещения, но услышанного было достаточно, чтобы написать в самиздате. Оттуда информация попала на Запад. К нам стали относиться осторожнее».

—

Дмитрий Рыбаков, опубликовано в издании «Тексты» [7]

Перевод: «Аргумент» [8]

В тему:

• Архивы в Украине: почему и как от нас прячут историю [9]
• Конец советской империи. 1991-й в Украине в документах КГБ [10]