Капеллан Василий Иванюк: «Семья у солдата на первом месте»

1.00

Нет

Как лелеялся сепаратизм и начинался вооруженный конфликт на востоке Украины, кто помешал террористам реализовать планы и чего больше всего боятся украинские военные — об этом рассказал Тижню военный капеллан, священник краматорского храма Св. Пророка Ильи, директор «Каритас Краматорск» отец Василий Иванюк.

На Донбассе он давно свой, хотя родился на Львовщине. Живет и работает на Востоке более 25 лет. Успел основать немало общин, построить не один храм. Когда начиналась война, почти попал в лапы террористов, чудом избежал расстрела. Сейчас его радушно встречают на передовой и в серой зоне, с начала войны он возит туда помощь, занимается воинами, беженцами, помогает восстанавливать разрушенные дома. Параллельно находит время обслуживать пять приходов и служить капелланом.

Раздвоиться в детях. Сын как раз отслужил полгода в армии, как начался Майдан. Позвонил и говорит: «Решил остаться в армии». Я спросил: «Ты знаешь, что вас могут бросить на подавление Майдана?» — «Я это понимаю». «А если будет команда стрелять?» — спрашиваю. «Будет команда — буду стрелять». Я был в шоке, говорю: «Как?» — «Ну я же давал присягу на верность народу Украины, а не какому-то отдельному человеку. Бросят на Майдан — пойду посмотрю, что к чему, зато у меня будет в руках оружие».

Второй сын учится на третьем курсе семинарии. Так получилось, что один сын пошел по военной линии (я служил в армии), а второй — по священнической, по которой я иду сейчас. Горжусь что одним, что другим.

Как оказался в Донбассе. Призвание. На Донетчину приехал 15 марта 1992 года по приглашению отцов Василиан, которые здесь уже проводили богослужения. К тому времени в Бахмутском районе были три прихода, сформированные на базе переселенцев, вывезенных в 1951 году из Бойковщины.

В тему: 65 лет назад депортировали жителей Западной Бойковщины [2]

Эти люди после выхода УГКЦ [3] из подполья приезжали во Львов и просили предоставить им священника. На Донбасс был командирован отец Мирон Семкив (мой односельчанин), который начал здесь работу еще в 1990 году. Приезжал периодически, но, когда встал вопрос о создании приходов, строительстве храмов, начал подтягивать в помощь других людей.

Приехали еще двое священников. А я просто поехал в гости и остался. Увидел большую потребность в труде. Сначала помогал катехизировать, параллельно учился в Ивано-Франковском Теолого-катехитичном Духовном Институте. В 1995 году был рукоположен в священники и меня отправили на северо-запад Донецкой в поселок Новодонецкое Добропольского района, где служил пять лет, начал строительство церкви. Как-то приехал председатель колхоза (бывший парторг) из села неподалеку и сказал: «Я знаю, отец, что греко-католическая церковь — это церковь людей, населяющих мой колхоз» (они были переселенцы), — и предложил переехать туда, выделил дом.

У меня тогда было уже двое детей, жена беременна третьим, и мы согласились. Впоследствии организовал восемь приходов, начал строительство храмов. Медленно прибывали молодые священники, сформировался довольно мощный центр. На сегодня он выделен в Краматорский деканат УГКЦ, который охватывает семь районов области. Зарегистрировано более 20 приходов, построено 13 храмов. Я возглавлял деканат шесть лет, до 2016-го.

Об отношениях с властью и представителями других конфессий. В некоторых местах Донетчины у нас были достаточно благоприятные условия для работы, хотя иногда было и сопротивление. При каждой власти есть пиявки, которые мешают. В Краматорске, например, я много натерпелся из-за строительства храма. Говорили что греко-католической церкви там не будет, но я ее построил. Купили землю, тихонько делали фундамент, а деревянный храм строили у меня в деревне на стадионе. Затем, как конструктор LEGO разобрали, привезли в Краматорск и собрали. Власть бросилась, когда все уже было готово. Пошли штрафы, санкции, постоянные угрозы. Год имели проблемы. В Константиновке недавно также были судебные дела. Власть не хотела сделать изменения целевого назначения, упиралась. Но в целом мы строили как могли, а власть в основном шла навстречу.

Сначала нужно было немного объяснять, кто и что. Плюс фактор государственной церкви играл свою роль. Постоянно было сопротивление, «крестные шествия против раскольников» и другие. Вы сами понимаете, что такое МП [4].

В тему: Подстрекатели. Московский патриархат: комиссар гибридной войны [5]

Но я просто работал, спокойно, и никогда не оправдывался. Живу по принципу «приди и посмотри». Так, как Христос говорил. Помните, после крещения Иисуса, когда Иван показал «вот Агнец Божий, Который берет на себя грехи мира», апостолы побежали за Иисусом и говорят: «Господи, где живешь?», То есть объясни, кто ты, что ты. А он говорит: «Придите и посмотрите». И я так же говорил.

Когда спрашивают, «какая разница» между православной и католической церковью, отвечал: «Приди и посмотри». Сходи туда, приди к нам, и, если будешь искать разницу, ты ее найдешь, будешь искать, что нас объединяет, — тоже увидишь. Многие мне русские священники помогали: рекламировали, говорили, какой я плохой, люди шли смотреть и в результате оставались. Плюс умножьте на то, что здесь очень много переселенцев из Западной Украины.

Церковь и криминал. Они живут по каким-то «понятиями». Когда-то сначала постоянно предлагали купить краденые вещи, «батюшка, у нас есть серебрянный крест, иконы» — я говорил: «Это не ломбард». Не шел никогда с ними на компромисс, стоял на своем, и они определились, что я «свой парень», и оставили меня в покое.

Зарождение сепаратизма. Бесспорно, что клин в общество здесь вбили сознательно. И коммунисты, и регионалы. Местная элита постоянно играла на той же балалайке: русский язык, наших бьют, мы всех кормим ... Это было на всех выборах. А выборы проходили, они брали свое — и точка.

Выборы вообще происходили очень цинично. Можно было и не идти. Ты голосовал «против», голосовал «за», ты все равно проголосовал «за». В одно село н участок приехало определенное лицо и, когда уже высыпали из ящиков бюллетени, взяло два первых и говорит: «Вот это распиши на Виктора Андреевич, а всьо остальное Виктору Федоровичу». И никто ничего. Местные наблюдатели от разных партий были забиты, запуганы, никто не шел против. А тем, кто ехал из других областей, здесь частенько угрожали.

Сценарий того, что сейчас происходит, мне кажется, разрабатывали давно. Попытка расколоть Украину была еще после Оранжевой революции. Вспомним Северодонецкую группу, которая собрала съезд и провозгласила «Юго-Восточную Украину». Тогда удалось каким-то образом дело уладить, но никто не сделал из тех событий выводов. Прошло всего 10 лет — и все возобновилось уже в виде вооруженного противостояния. Это бесспорно готовилось, постоянно культивировалось: «Мы Донбасс», «Мы вас кормим», «Донбасс на колени не поставить» и т. д. В головы людям втюхувалась идея, что здесь что-то лучшее, особенное. Создавались мощные «казачьи» организации. Флаги «Новороссии» на шевронах местных «казаков» я видел еще в 2010 году.

Еще один момент. Здесь очень много сажали людей. Не было оправдательных приговоров. Все шли на осуждение. Как-то ехал по той территории, что ныне оккупирована, искал одну тюрьму. Там каждые 5-7 километров зона. Понимаете? Зона на зоне, где отбывала наказание масса людей. И, по-моему, это все была кузница кадров для нынешней войны. За такие «преступления» людей сажали, что им бы пинка под зад и пустить домой. Ну, оштрафовать или какие-то принудительные работы ...

Но нет, обязательно тюрьма. А там люди ломались, обретали определенную подготовку жестокости, приучались к вседозволенности начальства. По классификации здесь все тюрьмы были «красные», работали на руководство учреждений. Такие явления, как воры в законе, блатные, были физически искоренены. Любой криминал или должен был идти на сотрудничество, или уничтожался. Сейчас на оккупированной территории осталось около 20 тюрем. Не с добра их создавали так много. В других регионах Украины нет столько тюрем, ну, несколько на область, а здесь десятки. Как по мне, все это было исключительно системой ломки человека.

Это моя точка зрения. Я не эксперт, но для чего-то это было. В конце концов, посмотрите, кто начинал в Киеве все эти антимайданы — криминал из Донбасса. Редкое вкрапления криминалитета из Одессы, Крыма и тому подобное. Донбасс поставлял титушки эшелонами. Грузили в бусы, поезда — и они ехали делать погромы, «поддержать наших». Зарплат, хотя и обещали, им никогда не давали. Вдоволь они имели только водки. Возили все это за счет Партии регионов, которая до сих пор, к сожалению, живет и здравствует. А когда в Киеве потерпели фиаско, добирались домой кто как мог. Думаете, кто в Донецке, например, бил активистов? Криминалитет из Горловки, прошедший школу антимайдана в Киеве и вернувшийся озверелым. Донецкие были более сдержанны. Потом это все направилось в отряды так называемого ополчения.

Как захватывали Краматорск. Наделали баррикад, привезли блоки, шины, вырыли окопы. Стояли сначала местные, все было неорганизованно, какие-то мальчики с черенками от лопат, один уникум из двух крышек от кастрюль сделал что-то похожее на бронежилет, жалко смотрелось. Мне даже было смешно, заезжал смотреть. На вопрос «Что проверяешь?» отвечали: «Чтобы никто оружия не завез в город». Затем появились уже экипированные люди, имели рации военного образца, хотя тоже были в штатском.

Сначала милицию и СБУ захватили в Славянске. Затем был Краматорск. 400 местных вооруженных милиционеров дали себя взять в плен 15 военным из-за «поребрика». Очень обидно. Просто сдались, хотя их поддерживали проукраинские активисты. Россияне, которые тогда осадили милицию, были окружены кольцом украинцев с охотничьим оружием, готовых открыть огонь на поражение. Был звонок начальнику милиции (у меня есть свидетель), говорили: «Давайте мы — отсюда, вы — оттуда, и повяжем их». Начальник сказал: «Подождите, сейчас перезвоню». А через 15 мин выходит с поднятыми вверх лапками.

Хотя, нельзя сбрасывать со счетов, местные правоохранители жаловались, что Киев молчит. Команд не было. Никто ничего не говорил. Я возил через сепаратистский блокпост на аэродром, где стояли наши спецназовцы («Альфа» и др.), воду, батарейки для раций, оборудование для связи. Дочь на другой машине возила еду. И мы их спрашивали, почему не зачистят те блокпосты. Нет команды. Мол, сейчас я что-то сделаю — и меня, и моих ребят посадят за превышение полномочий ... Поэтому, если бы были какие-то четкие команды, думаю, что всего этого не случилось бы.

Стреляйте, нет вопросов ... Последняя совместная молитва УГКЦ, УПЦ (КП) и протестантов (к чести последних: они организовали эту патриотическую акцию), в которой я участвовал, состоялась на центральной площади Краматорска, когда и площадь, и городской совет были захвачены. Когда мы собрались, на нас начали бросаться «бабушки», кричали, бросали яйцами. Была страшная агрессия, я такой еще не видел. Тогда понял, с кем имеем дело. Они не то чтобы за идею, это просто одержимые люди, им экзорцизм нужен. Настолько агрессивны, что зло из них просто перло. Как бы кто ни хотел их отбелить, это ложь. Кричат, глаза безумные, агрессия зашкаливает. А между ними ходят молодчики и что-то прячут под курточками. Милиция тем временем стоит, охраняет не нас от них, а их от нас, хотя их там в десятки раз больше. И у всех милиционеров георгиевские ленты привязаны на погоны. Мы помолились, отслужили панихиду, сели и разъехались по домам. Преследования тогда не было.

Инцидент был у меня чуть позже. В тот день вывозил из Краматорска людей, ценности из церкви. А машина львовские номера имела. Захожу в магазин взять воды — и сталкиваюсь в дверях с одним персонажем, который спрашивает: «Что здесь бандеровцы делают?» Говорю: «Разуй глаза, это не бандеровская машина, это китайская». Купил воды, сел в машину, но меня сразу сзади подрезали. Окружили со стволами, кричат: «Правый сектор», «Бандеры», «Донбасс не поставить на колени!», «Будем стрелять»

Вытащили из машины, к стене, хотели на колени поставить. Говорю: «Перед кем? Перед тобой? Я перед Иисусом разве что становлюсь на колени». — «Да мы тебя щас ...» По их наколкам на руках понял, что они шестерки и не являются в уголовном мире чем-то особенным. Говорю: «Стреляйте, нет вопросов. Я построил семь храмов, два дома и четверо детей родил. Кто из вас на Донбассе сделал больше меня, стреляй». Они остановились. «Да ладно-ладно, судя по всему, вы здесь давно». Говорю: «23 года».

Затем подъехал российский офицер. «Все хорошо, батюшка, просто ваша машина смутила кое-кого, нам поступил сигнала. Извините». Я сел и поехал. Но не в церковь, а на блокпост. Было не до того, когда тебе ствол автомата в пузо упирается. Когда выехал за город, перезвонил сосед, что приехали в церковь и сделали облаву. Искали, бегали по соседям. Оказывается, случайно меня отпустили. Потом, видимо, поняли, что я греко-католический священник. Откровенно говоря, чувства после того, как поставили к стенке, были плохие. Из-за того, что не выстрелили. Я был готов. Меня это оскорбило. Наверное, не судьба.

После этого уже в подряснике не ездил. Брал машину у соседа (у него развалюха), давал ему ключи от своей (договорился, когда меня арестуют, ему остается моя машина как компенсация) и ехал на Краматорск (живу в 50 километрах), делал какие надо дела и возвращался. Затем были еще три облавы у церкви, ходили по соседям, хотели узнать мой номер телефона, где живу, появляюсь ли, служу ли в церкви. То подъехали, поставили под храм миномет. Люди сбежались, говорят: «Сейчас выпросят ответку».

Так и было. Пустили шесть мин по аэропорту, пусть, говорят, «Укроп» свою церковь палит. Потом собрались, миномет погрузили и уехали. Через некоторое время прилетели три наши мины. Разбили окна в церкви, в доме — окна и крышу. Но я ни на кого обиды не имею. Еще раз церковь обстреляли перед самым освобождением, в ночь с 1 на 2 июля 2014-го, из «Градов». Били по аэродрому, и два залпа промазали. Снаряды пролетели слишком далеко и упали на наш поселок. Один попал в купол, бляха на церкви сгорела, а дерево не загорелось. Соседи собрали 22 дюралевых тубуса от ракет.

Движение сопротивления. Надо понимать, что на Донбассе, хотя все и были подмяты олигархами ПР, есть часть людей, которые за Украину. И она достаточно велика. Просто, когда десятки лет тебя предает власть ... Вспомнить хотя бы нашего драгоценного Ющенко. Если Кучме я еще мог списать, что он коммунист, пророссийский и т. д., а он оказался даже неплохим мужиком, то Ющенко никак не мог понять: он предал, и эта измена была болезненной.

Мы стояли здесь за него, а он раз — и Кивалову, который был председателем ЦИК, одному из первых дает Героя Украины, возвращает Януковича, который тогда скрывался в Москве. Он же пообещал: «Бандитам — тюрьмы!» И за это стоял оранжевый Майдан. Грызня между проукраинскими политиками привела к колоссальному предательству национальных интересов. И мы здесь уже были настолько прибиты, что одна измена туда, вторая сюда — это уже не очень и смущало. Я не боюсь об этом говорить, это было, говорю о своих чувствах.

Когда ситуация начала накаляться, у нас появилось движение Сопротивления. Четыре района Донецкой области сепаратизм к себе не пустили. Люди выставили баррикады под украинским флагом и не дали захватить полицейские участки и органы власти. Только в Александровском районе, в одном из городков, что сделали «референдум», и то проводила его торгашка на рынке. То есть никто не дал. У нас еженедельно ездили до 200 евромайдановских машин под украинскими флагами.

Утром я служил службы в приходах, затем примыкал к ним, мы где-то останавливались, устраивали молебен за Украину, собирали средства для военных и т. д. Были четко распределены обязанности. Все разбиты на десятки, каждый имел связь со своими, если где-то надо остановить сепаратистов, быстро выезжали и попросту учили, как надо любить Родину. Я видел, как в одном из городов ватник автобусом перекрыл дорогу нашему автомайдану. Ребята из первых машин выбежали, перебросили тот автобус прямо в центре города на газон, дали ватнику в голову, сели и поехали.

Все было мгновенно. Я ехал где-то в 20-й машине и, даже если бы захотел быстро туда добежать, не успел бы. Здесь люди простые. Не понимаешь, не сказал «извините», «больше этого не будет», сразу дадут в голову — и все равно скажешь. Не раз было такое, что как только видели в машине российский флажок, ее останавливали и людям объясняли, что надо снять. Может, иногда и не на словах.

Это был тот момент, когда мы не пустили. А потом зашли добробаты, отвоеванные активистами территории заняла украинская армия и наши ребята практически все пошли воевать. Если проанализировать, как разворачивались те события, можно увидеть, что не было единого руководства и государство немного не понимало, что происходит на самом деле.

В тему: Сердце правосека: Добровольцы [6]

Когда стал капелланом. В селе, где я живу, стоял батальон 93-й бригады. Ребята приходили в церковь, молились, ставили свечи, немного расспрашивали. Были преимущественно с востока Украины, Днепропетровская, Харьковская, Полтавская, Кировоградская области. Кстати, очень грамотные люди, с иностранными языками. Одним из взводов руководил кандидат биологических наук, а доктор биологических наук был заместителем по технике. Это были мобилизованные первой волны.

Мы много общались, сдружились. Когда шли от нас, колонна остановилась у церкви, ребята бежали ко мне просить благословения. Уже все упакованы, в бронежилетах, обвешанные оружием, подходят, снимают каску, становятся на колени. У меня до сих пор слезы в глазах, когда вспоминаю. Соответственно, я уже поваландался за ними. Гдк они, там и я рядом всегда был. Иногда звоню: «Ребята, что вам надо?» — «Спасибо у нас всего достаточно».

Но я же не ребенок малый, прекрасно понимаю, вижу, тем более есть немножко какой-то военной подготовки. А тут сын подошел под Горловку, он тоже военный, уже начал и к нему ездить. Все начиналось как волонтерство. Но приедешь — ребята жалуются, рассказывают, делятся своим, задают много вопросов. Это и есть духовная работа священника. Просто вызов, и я на него среагировал. Произошла такая трагедия — ну все, я тут как тут. Тем более, это же на моей земле, на моей территории, которую я обслуживаю, это мои прихожане, хоть и невольно.

Что хочет услышать воин. Когда это все закончится (смеется). А вот чего больше всего боятся — это своих жен. Не того, что на войне могут убить или покалечить. Никогда не слышал, чтобы кто-то боялся погибнуть или выполнять задачи, а вот о страхе перед женой слышал от многих. «Если вовремя не позвоню, то меня жена убьет», — говорят. Если где-то кто-то проштрафился, или с алкоголем, или как, я все говорил: «Жене позвоню». — «Вы что, ничего не говорите, пожалуйста». Семья у солдата на самом деле на первом месте. Они все потайные, еще те штирлицы, но когда о семье говоришь, маска строгости куда-то исчезает, начинают улыбаться, вспоминать, показывать в телефоне детей, жену.

Что самое важное, я не увидел среди бойцов ненависти. Они воюют. Но такое ощущение, что просто делают работу. Выбежали, постреляли, а не стреляют по ним, то они себе сидят и что-то там жарят, варят постоянно. Здесь такая кухня, кстати! Наши ребята так готовят ... Моя жена, конечно, в кулинарии на первом месте, должен так сказать, но ребята на втором. Столь интересные блюда, так все умеют готовить, постоянно на позициях вкусные ароматы. Говорить, что они все время едят эрзац (каши), будет неправильно.

Всегда какой-то элемент дизайна у них есть — морковь или еще что-то. Все находят возможности. А ненависти я не замечал. И не видел, чтобы кто-то просто хотел убить, чтобы убить. Хотя, говорят, война открывает в человеке всякие стороны, среди которых и злые, но все зависит от обстановки, в какую ситуацию или коллектив попадаешь. Если весь коллектив злой, таким и ты будешь, иначе съедят. Сам заряжаешься атмосферой. Но пока я такого не видел. Откровенно говоря, относятся ко всему с юмором.

Когда-нибудь те солдатские анекдоты издадут отдельными томами. Могу несколько рассказать, свидетелем был. Приехал к своим из 93-й бригады, стоит настоящий народный герой Украины Дима, рядом — уже мобилизованный Вадим, и я между ними. Приехала женщина-психолог, подходит. О, батюшка — это нормально, но все равно, ребята, может, у вас есть какие-то проблемы.

Дима поворачивается и говорит: проблем нет, есть дилемма. Она сразу достает записную книжку: «Я вас слушаю». — «Завтра у командира нашего день рождения, — говорит Дима, — и он попросил, чтобы мы ему подарили бусы из ушей сепаратистов». Она побледнела. «Но уши отрезать нельзя», — говорит. — «И я говорю, что нельзя, — отвечает Дима, — но и командиру отказать нельзя. Это уже не проблема, это дилемма». Мы со смеху чуть не попадали. Она также рассмеялась: «Раз шутите, то у вас все нормально».

То раненого несут на носилках, оторвало на растяжке ногу выше колена. Спрашиваю его, как самочувствие. «Ну как, — говорит. — отошел, простите, в туалет. Здесь — бум! Традиционно коридор черный, в конце свет горит, я вот лечу и щупаю, и говорю: спасибо тебе, Господи, что выше колена, а не ниже пояса». Ногу оторвало, а он еще и шутит. Такие наши бойцы.

Уже больше года служу в одной из боевых бригад. На передовую в последнее время командир не пускает, говорит, там должен быть выделенный священник, человек издалека. Побыл там месяц, потом домой ехал. А поскольку я здесь постоянно и два года на передовой, деваться некуда. Поехать куда-то отдохнуть не могу, обязанностей местного священника с меня никто не снимал, обслуживаю пять приходов плюс «Каритас». На кого же оставить все это хозяйство? Но у меня и на базе много работы.

Бригада все время воюет, постоянные ротации. Ребята пару дней на фронте, потом их меняют, и моя задача — работать с ними здесь, так я больше пользы принесу. Успокаиваю, молюсь с ними, даю им психологическую разгрузку, разговариваем, снимаем стрессы. Занимаюсь их семьями, стараюсь немного помочь. Иногда приглашаю из Днипра врачей, которые вправляют ребятам сорванные спины (бронежилет постоянно носят), операции организую. За год построил две гарнизонные часовни в местах дислокации бригады.

«Каритас». За полтора года только по одному нашему проекту участниками программ стали 15 тыс. человек. Это были четырехмесячные выплаты, продуктовые наборы. А кроме того, есть еще много других проектов. Голландский — подготовка к зиме в буферной зоне. Австрийцы и немцы помогали восстанавливать жилье. На восстановление, кстати, идет очень много денег. Здесь мы работаем по-разному: либо ремонтируем сами, или даем средства — и люди восстанавливают свои постреленные дома самостоятельно.

В рамках немецких проектов мы не только помогаем в критических обстоятельствах, но и предоставляем гранты на переобучение, трудоустройство, восстановление и расширение бизнеса. Медицина, психология — все это работает на полную и с детьми, и со взрослыми. Деньги на помощь идут отовсюду: из Германии, Австрии, Нидерландов, Чехии. Были еще поляки, японцы. Окна в школе пгт Мироновский на Светлодарской дуге были поставлены, например, вообще вне программы. Возникла потребность — и я, имея немного такой, может, наглости, обратился к донорам прямо с просьбой предоставить нам, если это реально, помощь. Откликнулись партнеры из Австрии и выделили средства.

В серой зоне ведем работу с детьми. Забираем их оттуда, проводим лагеря с элементами религии. Сегодня вы слышали, что люди о нас говорили: «Единственный фонд, который работает, не идет, не бросает нас».

В тему: Забытая война на востоке Украины — Die Presse [7]

Что делать с беженцами. Проблема беженцев, которые не могут найти себя и часто живут на подачки фондов или государства, на самом деле вплетается в канву того, о чем мы говорили в начале. Мы чувствовали себя преданными. Люди всегда верят обещаниям, которые им дают. Не доверяют, но верят. Человек, который все потерял, чувствует, что как гражданин имеет право быть защищенным. Все. Я становлюсь на сторону бенефициара в этом смысле.

Виновны или невиновны, ходили голосовать на «референдум» или нет, это в прошлом. А в будущем мы не знаем, что будет, — живем сейчас. И надо приспосабливаться к тем реалиям, которые есть. А они таковы, что люди действительно приехали, их регистрируют, но дальше дело не идет. Единицы могут себе позволить получать какую-то помощь, даже детские выплаты.

В большинстве случаев сами породили кучу проблем. Люди добрые, как в XXI веке можно за три года не научиться справляться с потоком беженцев, не уметь определить, кто настоящий переселенец, а кто нет. Поставить компьютеры, идентифицировать людей на линии пересечения — и все. А у нас все какое-то немного яловое. Все эти службы вроде что-то делают, переводят какие-то бумажки, а в результате о простом человеке забывают. Это порождает массу желающих паразитировать, просить, клянчить постоянно.

Они по-другому уже не могут. Вот такое явление, как мать-одиночка. Это проблема, которую создало государство, подняв одинокую мать до уровня неизвестно кого. Дает таким людям деньги и словно призывает не жениться, не брать на себя ответственность за партнера. Я понимаю, бывает, муж погиб в автокатастрофе или на производстве, умер. Вот это мать-одиночка, и государство ее должно поддержать. Но когда человек не может сказать, кто отец ребенка, то где ответственность гражданина за общество? Многие люди расстаются, чтобы получить эту помощь. Как священник, я считаю, что это аморально. Но, если уж они есть, государство должно их обеспечивать.

Впрочем, есть масса людей, которые способны на себя заработать, но не имеют возможности, потому что не существует работы. А когда она есть, то не оплачивается. Отъедь 10 километров от Краматорска — села пусты. Там нечего людям делать. Если 3 литра молока в селе покупают дешевле, чем стоит 1,5 л воды, кто-то будет корову держать? То же с мясом. Кто будет заниматься животноводством себе в убыток?

А можно было бы действительно создать для этого условия. Государство должно это понять, оглянуться вокруг. Есть полно работы: посадки рубить, город вычищать. Почему не привлечь людей? Приходит человек, которому не за что жить — на тебе грабельки, заработай себе на жительство. Кто инвалид или больной, имеет соответствующий статус — ему нужно давать помощь. Но порой инвалид больше зарабатывает, чем здоровый, потому что хочет работать.

—

Роман Малко, опубликовано в издании Тиждень.UA [8]

Перевод: Аргумент [9]

В тему: