Михаил Ефремов: «Если бы власть себя нормально вела, о чем бы я читал со сцены?»

1.00

Нет

«Сейчас я вижу, что прежде всего поменялась этика. Вот раньше был этический кодекс: чужое брать нехорошо, слабых обижать плохо. А в этом году власти нам показали, что слабых обижать — хорошо и чужое брать — тоже хорошо».

Михаил Ефремов пришел перед новым годом в редакцию The New Times и рассказал, как власть помогает ему зарабатывать, зачем он смотрит «отвратительные телепрограммы» и почему считает министра культуры подхалимом.

— Чего вы ждете от нового года?

Ожидания самые простые. Хочется больше радости, смеха, улыбок. Хочется, чтобы не так давила эта политика. Хотя вообще-то я должен быть благодарен власти, что она не оставляет нас без куска хлеба. Если бы власть нормально себя вела — о чем тогда писать Орлову, о чем писать Быкову, о чем мне читать со сцены?* Да не о чем! Пришлось бы, блин, Чехова ставить... И я думаю, что если ситуация в стране будет развиваться, как она развивается сейчас, то театр приобретет большее значение.

Раньше такие люди играли Дуремаров

— Как изменился зритель за последние годы? На что он теперь больше реагирует, а к каким темам стал равнодушен?

Спектакль «Чапаев и Пустота»** мы играем 14 лет, и я вижу, как меняются зрительские реакции. Теперь аплодируют там, где раньше не аплодировали. Например, есть у Петьки монолог о том, как в древние века на Румынию нападали кочевники, и румынские крестьяне выкапывали себе огромные подполы и загоняли туда скот, складывали припасы и прятались там сами. Когда кочевники появлялись, крестьяне сидели там, внизу. И порой, когда крестьяне понимали, как ловко им удалось обхитрить кочевников, они, поднимая палец вверх, тихо-тихо хихикали.

«Так вот, — заканчивает он. — Тайная свобода — это когда ты сидишь среди вонючих козлов и баранов и тихо-тихо хихикаешь, поднимая палец вверх». Зал в этом месте аплодирует. А раньше аплодировал на фразе, которая звучит чуть дальше: «Свобода не бывает тайной». Меняется время, и зритель начинает видеть в том же самом спектакле новые смыслы. Очень оживленно зал среагировал на последнем спектакле, в начале декабря, на слова Мишки Полицеймако, который играет Котовского: «Вы бесчеловечны и, возможно, никак не совместимы с реальностью».

А, например, в 2003 году хорошо реагировали на фразу: «Скоро начнется посадка, и у нас будет время поговорить». Сейчас реагируют не так бурно. Сейчас уже все-таки почти военная ситуация. И если раньше немножко хихикали, когда я говорил: «Наш поезд отбывает сегодня же — ничего не поделаешь, война», — то сейчас никто и не думает на этих словах смеяться.

— Чего можно пожелать сегодня нашей стране?

— Стране я желаю нового времени. Но не того нового времени, в которое мы и так, к сожалению, пришли, а совсем другого. Сейчас я вижу, что прежде всего поменялась этика. Вот раньше был этический кодекс: чужое брать нехорошо, слабых обижать плохо. А в этом году власти нам показали, что слабых обижать — хорошо и чужое брать — тоже хорошо. Если очень нужно. Мы имеем дело с возникновением новой этики, и совершенно неизвестно, как ее появление отзовется на всей нашей жизни.

Хотя, чего там — конечно, известно. Очень плохо отзовется. Думаю, что вслед за этикой изменится эстетика, стиль жизни или, если хотите, ее жанр. Мы уже видим арт-подготовку по телевидению. Многие так называемые аналитики искренне и упорно говорят по «ящику»: война, война, война. Нагнетаются предвоенные настроения, вот что ужасно. А ведь варианты спасения есть. Например, в старое брежневское время был очень популярен такой анекдот: объявить войну Финляндии и сдаться. Так вот: тут тоже можно начать — и сразу сдаться.

Если говорить про телевизионную арт-подготовку, то ведь такой паранойи даже в советское время не было. Волосы дыбом встают, когда ведущий на федеральном канале, руководитель крупнейшего информационного агентства, говорит, что надо бы превратить США в ядерный пепел [2]. Само появление ведущих с такими манерами и с такими склизкими интонациями свидетельствует о том, что у нас теперь новая этика. Раньше такие люди играли Дуремаров в театре Карабаса-Барабаса.

В тему: Информационная война России против Майдана: атака ложью [3]

Я когда смотрю на это на все, то вспоминаю о театре. Думаю: может быть, это все не на самом деле? Может быть, это не в реальности происходит? Настолько это странно, что не верится. Но ведь кровь льется. И более трех тысяч человек уже погибло...

— Странно, что вы смотрите телевизор.

— Андрей Васильев* меня называет «политическое животное». Я не смотрю телевизор днем, потому что, как правило, занят. А вот вечером я его включаю и смотрю, смотрю, все подряд смотрю.

— Зачем?

— Иногда это просто круто — посмотреть отвратительные фильмы, полюбоваться на отвратительных людей.

— А в чем тут радость-то?

— Как в чем радость? Смотрю на всю эту лабуду и думаю: вон сколько уродов, а я хороший. Все дураки, а я умный.

— Умный, потому что понимаете, что по телевидению врут?

— А как же это не понять? Я уверен, что подавляющее большинство наших сограждан все понимает. Но проблема в том, что наши люди очень не хотят поверить в то, что они уже поняли. Поняли, а поверить не желают. У нас же страна эмоциональная. Та «новая этика», о которой я говорил, почти целиком основана на эмоциях. И главная эмоция, лежащая в основе этого мировоззрения, — обида. И в основе всей этой пропагандистской кампании, я думаю, тоже лежит довольно простая эмоция: наши власти пытаются оправдаться за то, что они сделали. Потому они так много говорят, что были правы, что по-иному было нельзя, что вокруг враги...

— По-вашему, власть посредством пропаганды всего лишь оправдывается за свои недавние шаги или речь идет о подготовке каких-то дальнейших действий?

— Я думаю, во власти есть и те, кто хочет эскалации конфликта, и те, кто противится этому. И я понимаю, что президент сейчас стоит перед тяжелым выбором между этими позициями.

— Как всегда, мы ничего не знаем ни про мысли нашего президента, ни про его планы.

— А зачем знать-то? Знаете, что мой отец, Олег Николаевич**, ответил, когда во время выборов президента России его спросили, смог ли бы он возглавить страну? Он сказал: «А чего там мочь-то? Напряг всех — вот и все».

У нынешнего президента — получилось. Причем с самого начала стало получаться... Вот вы знаете, я Питер очень люблю, но при этом отмечаю, что у петербуржцев особое сознание: они по прямой не ходят, они идут до конца квартала, потом направо, до конца другого квартала и налево. То есть легких путей они не ищут. И есть такая логика петербургская: давайте сделаем, а потом посмотрим.

Петербург же красивый? Красивый. А сколько под ним лежит трупов? Да хрен с ними. Красивый же. То есть сначала давайте город построим, а потом уже посчитаем, сколько людей ради этого положили. Главное — результат, цель. Мне кажется, сейчас в нашем обществе эта питерская логика возобладала. И вполне возможно, что сегодняшняя реакция большинства наших граждан на санкции — тоже из этой «питерской» оперы. Начинаются трудности, начинаются большие проблемы [4] и тяготы — значит, мы начали путь к великой цели. Помните, как пели в фильме «Айболит-66» «Это очень хорошо, что пока нам плохо».

— Как вы относитесь к тому, что такое количество народа поддерживает присоединение Крыма?

— Всю мою жизнь Крым был украинский. Я туда очень часто ездил, и всегда так романтично было — «Перукарня» на вывеске прочитать, еще какие-то слова... А в 7-м классе я даже экзамены в Ялте сдавал, потому что в кино там снимался. Напротив Ялтинской киностудии стояла седьмая школа, где у меня принимали экзамен по украинскому языку. Но какой это был экзамен? Меня спросили: «Робишь?» «Роблю», — отвечаю. «Ну, иди». Тройку или четверку по украинскому языку мне поставили и отпустили.

— Вам интересно, о чем говорят между собой наши правители, какие у них разговоры?

— Ой! Я бы не хотел этого знать. Потому что они говорят о том же, о чем и мы — ведь они такие же люди. Не думаю, что народ бы обрадовался, если бы услышал их разговоры. Скорее всего, народ бы расстроился. Но народ и так, конечно, рано или поздно расстроится. Но такая судьба у нашего народа — его вечно накалывают.

— Но сейчас все-таки период эйфории...

— Это не эйфория, это реванш. Реванш советского сознания [5]. А советское сознание [6], оно при всей своей внутренней этичности, при кодексе строителя коммунизма, который списан с Евангелия, оно все равно построено на том, что целый строй пребывает во враждебности к остальному миру. И вот это из нашего сознания никуда не исчезло.

В тему: СССР в головах. Для чего в России воскрешают героический миф [7]

Мне кажется, что присоединение Крыма [8] воспринимается как восстановление сакральной справедливости. А народ очень любит всю эту муть типа марксизма-ленинизма, типа сакральной справедливости. Любит всякую такую эзотерику. Потому у нас щука говорит и печка ездит.

— Так это во всех сказках...

— Как во всех сказках?

— Да везде деревья разговаривают и ковры летают.

— Деревья пусть разговаривают, и великаны пускай ходят, и ковры над ними летают... Но вот царствовать, лежа на боку? Это где еще есть? В каких сказках? Просто у нас холодно, у нас летом работали, на зиму копили, а зимой дома лежали и ни хрена не делали. Ну, конечно, эзотерика спасала. Она всегда спасала, родная.

— Раз уж мы заговорили про эзотерику, скажите, водку в таких количествах нам зачем пить? Какой в этом эзотерический смысл?

— Да холодно у нас! Хо-ло-дно. Вот и вся эзотерика. А «новая этика» тоже основана на каких-то эзотерических вещах, это несомненно. Вот у нас же XXI век, интернет, новые технологии... И вдруг выступает Проханов по федеральному каналу.

Понимаете, к нему относятся серьезно, если выпускают говорить на всю страну. И он объявляет: «Нашей стране нужна мобилизационная экономика». То есть он хочет, чтобы 140 миллионов человек вдруг стали жить как в армии! Да с какой стати-то? У нас что, конец света, что ли? Что случилось? Не понимаю. Я не верю ни в агрессию Запада, ни в мировые заговоры. И никогда не верил.

И это, конечно, парадоксальная, почти фантастическая ситуация: вдруг русские и украинцы начать друг друга называть фашистами. Страна, которая потеряла огромное количество людей на той войне, вдруг разделилась на два лагеря, и все друг друга фашистами называют. Ну вот что это? Поведение нашей страны очень похоже на поведение подростка, которому кажется, что он все знает лучше всех.

И вот он открыл окна, поставил динамики и врубил свой музон на полную громкость. Пусть все знают, как я могу, пусть все слушают то, что я велю. И для такого подростка главное — сила. Потому очень логично, что мы вооружаемся и вооружаемся. И, кстати, экономика, ориентированная на увеличение военных расходов, на модернизацию армии, она прекрасно заработает, и мы будем выпускать танки, снаряды, пушки, ракеты и самолеты.

Советская экономика была заточена на военные цели, и теперь все это возвращается. Мы снова будем продавать оружие всех видов. Конечно, против нас ввели санкции самые модные и стильные ребята во дворе. Но во дворе еще есть до фига народу, которому можно продать оружие.

Да, нам не дадут больше играть в подъезде на гитаре, но ничего, мы у дедушки полпенсии отнимем и купим себе гитару. А дедушке расскажем, что его пенсия на поддержание великой цели ушла... И все-таки я уверен, что эта история с Украиной [9] как-нибудь потонет в нашем болоте. Напряжемся лет на пять, а потом устанем, махнем рукой и пойдем по домам, потому что — ну хватит уже.

— Если к тому времени дома останутся...

— Хочется верить, что бряцанье оружием и угрозы всему миру — просто понты. Я очень боюсь любого столкновения войск НАТО с российской армией. Ведь у кого-то просто могут не выдержать нервы. На границе два солдата друг в друга выстрелят, литовец и русский, и... Знаете старый анекдот, как польский и российский пограничники выходят ранним утром каждый на своей стороне границы? Туман утренний еще стоит, им скучно, они уже долго в наряде. Русский кричит: «Эй, как по-вашему жопа?» Тот кричит: «Дупа!» Русский: «Ну, тоже красиво». Вот если бы на таком уровне проходили международные конфликты, было бы прекрасно.

Пройдут наши танки по вашим магазинчикам

— Вы критически высказываетесь в адрес власти и нынешнего курса. Сокращения аудитории не произошло?

— Какое сокращение аудитории?

— У вас же огромное количество поклонников.

— Слушайте, нет у меня огромного количества поклонников. Я знаю, что такое большое количество поклонников у артиста: мне об этом рассказывал папа, мне об этом рассказывал дед*. Что касается меня, то полстраны вообще знать не знают, кто я такой, потому что фильмы не смотрят.

А в театр ходит вообще 1 % населения. О чем мы говорим, когда самые популярные телеканалы — «Муз-ТВ», ТНТ или те, на которых показывают детективы? Ведь весь этот кошмар про Украину, все эти «Анатомии протеста» смотрит не так уж много народу. А большинство музыку слушает и детективами наслаждается. Нахрена им смотреть какие-то новости? Лучше они посмотрят фигурное катание или американский фильм, если уж на то пошло.

— Да, это выглядит забавно, сначала в новостях идет блок про проклятую Америку, и сразу после этого: «Студия „Universal“ представляет»...

— Про проклятую Америку тоже хочется сказать. Она не проклятая, она очень большая, и потому иначе вести себя не может. А мы иногда просто не можем представить себе, что происходит в мире и как живут люди за пределами нашей страны. У нас загранпаспорта получили, по-моему, 16 % населения. Причем 8 % из 16 % наверняка летают только в Турцию и Египет. Оставшиеся 8 % — да, что-то видели. Восемь! Потому у нас народ в большинстве своем и думает, что в Америке сидят какие-то жидомасоны, которые собираются захватить мир.

— А вы помните ваше первое путешествие за границу?

— Это случилось давно, в 1976 году, когда мне было 12 лет. Меня папа взял в Чехословакию. Я тогда уже снялся в картине «Дни хирурга Мишкина», и мы поехали на фестиваль телефильмов «Злата Прага». Туда полетела солидная российская делегация: Сергей Аполлинариевич Герасимов, Тамара Федоровна Макарова, прекрасный Олег Иванович Даль. Замечательная поездка была.

А Олег Николаевич долго не ездил в Прагу, хотя у него там было много друзей, и он поехал в первый раз со мной после 1967 года. Дело в том, что, сидя на Вацлавской площади в 1967 году, он сказал драматургу Павлу Когоуту, одному из идеологов Пражской весны: «Смотрите, ребята, пройдут еще наши танки по вашим магазинчикам, как говорится».

Ровно через год это произошло. Для большинства российской художественной элиты это был шок, а для Олега Николаевича это было неприятно вдвойне, потому что получилось, как будто он накаркал. Мы жили с папой в гостинице рядом с Вацлавской площадью, и я помню, как спросил у лифтера, дядечки лет 50-60: «Вы говорите по-русски?» А он отвернулся и сказал: «Русский не говорю». Мне бы очень не хотелось, чтобы нам снова так начали отвечать в наступающем году.

Антисоветчик с пятого класса

— «Гражданин поэт» и «Господин хороший» — на мой взгляд, очень популярные проекты. Вас не смущает, что, в конечном итоге, эти проекты почти не оказывают на людей влияния?

— Конечно, не оказывают. Мы вообще начинали это как прикол для очень маленького круга. Или как капустник такой корпоративный. Мы думали, посмотрит нас тысяч десять, и слава Богу. А когда после второго выпуска стало 300 тысяч смотреть, мы сами удивились: вот так прикол получился! Ну а влияния оказывать такой проект действительно не может, чего серьезно об этом говорить?

— Когда Михаил Пореченков [10]из пулемета пострелял [11], что вы о нем подумали?

— О Мише? Ничего не подумал. Я Мишу знаю хорошо и не думаю, что там действительно бежали украинцы, и он по ним стрелял. Это раздуто все, и наибольшая вина за тот случай лежит, конечно, на медиа-товарищах. Это вина тех, кто дал ему эту каску, тех, кто пригласил его на боевые позиции. Вы поймите: когда человек приезжает из одной жизни в совершенно другую, он может не сразу сообразить, как себя вести правильно.

В тему: Откуда, чем и в кого стрелял актер Пореченков в Донецке? (+видео) [12]

— Вы бы стали стрелять?

— Меня туда не тянет, и я бы туда не поехал.

— А с Иваном Охлобыстиным вы сейчас общаетесь?

— Давно мы не разговаривали. Общались с ним последний раз задолго до того, как он в Донецк ездил.

В августе этого года он написал в своем твиттере про украинцев: «Я хочу, чтобы у вас взорвали все энергоблоки, чтобы вы все умерли». Правда, потом стер, но были сделаны скриншоты.

Охлобыстин — частное лицо. Пусть говорит, что хочет. А вот когда похожие слова говорит наш министр культуры и угрожает полякам, что они будут гореть в аду... Это что такое? Полякам, которые не разрешают в середине католического кладбища поставить православный крест*.

В тему: Иосифу Кобзону и Ивану Охлобыстину запрещен въезд в Украину [13]

— А что вы вообще думаете о Мединском?

— Он подхалим. Я прочел его роман «Стена». Это про смутное время на Руси, про оборону Смоленска, и там в тылах у польских оккупантов действует отряд партизан, который возглавляет некий инок. Он грабит обозы польские и доставляет в крепость продукты. И вот собрал он своих ребят, бандочку свою, и говорит: «Везде супостатов преследовать будем. На дороге — так на дороге. А ежели в сральнике поймаем, так и в сральнике загубим». Вышла книжка, Мединский стал министром культуры. Чо, не подхалим?

В тему: Министр культуры РФ: «Европейских ценностей нет!» [14]

— Зачем вы прочли его роман?

— Ну а зачем я смотрю программу «Время»? Я ведь с детства ее смотрел и никогда не верил. Мне говорят одно, а я думаю: «Ага, значит, на самом деле все наоборот». Я ведь антисоветчик со школы, с пятого класса.

— Вас так воспитали родители?

— Нет, конечно.

— То есть вы сами в пятом классе осознали, что СССР...

— Я учился в мажорской школе, я мажор вообще, форс-мажор даже, можно сказать. Это была 31-я школа, и у нас учились внучка Устинова и внучка Промыслова, тогдашнего Собянина. Вся улица Станиславского была в черных «Волгах», когда у нас начинались и заканчивались занятия.

— Советская элита была антисоветской?

— Я думаю, что дети советской элиты — да.

— Когда Вы с отцом впервые откровенно поговорили о том, что происходит в стране?

— Я никогда с ним не говорил о том, что происходит в стране, потому что и так все понятно было. Ведь именно из его книжного шкафа я впервые достал «Архипелаг ГУЛАГ» и другие запрещенные книги.

Я не жрец, я клоун

— Чем вы больше всего гордитесь?

— Нечем мне гордиться. Я ничего не построил, ничего не смастерил. Ну не умею я даже гвоздя забить молотком. Если бы умел, то гордился. У меня комплекс в этом смысле.

— Не лукавите? Зачем хорошему артисту переживать из-за того, что он вбить гвоздь не способен?

— Не, комплекс есть. Реально.

— А в самой актерской профессии разве нет ничего странного? Загримировался, сделал себе другое лицо, вышел на сцену и выдаешь себя за другого...

— Конечно. Профессия странная, профессия подозрительная. И хоронили актеров всегда за оградой кладбища. Актеры после возникновения кино и Голливуда, а тем более после появления телевидения, стали какими-то прямо жрецами. А мы на самом деле клоуны. И потому мне порой неудобно, что я становлюсь каким-то глашатаем. Читаю потом свои интервью и думаю: какой-то тупой человек — анализирует, предрекает, кого-то к чему-то призывает, гражданскую позицию имеет... А какой из меня гражданин? Я голосовать-то ходил всего один раз, да и то давным-давно.

— «Политическое животное» не ходит голосовать?

— А когда это животные ходили голосовать? У меня первая сигнальная система только работает.

— Почему же голосовать не ходите при такой заинтересованности в судьбе страны?

— Послушайте, нет у меня заинтересованности! Вы что, полагаете, что я с утра до вечера о судьбах страны думаю? Вы меня спрашиваете о стране, вот я и говорю. А стране абсолютно наплевать на то, что я говорю, и президенту нашему наплевать. Наша страна очень большая — трудно услышать друг друга на таких огромных расстояниях.

В тему: Прилюдное обнажение самого постыдного и тупого становится в России лучшим проявлением благонадежности [15]

— Андрей Макаревич [16] выступил против присоединения Крыма, и многие его поклонники от него отвернулись. Не боитесь, что и с вами случится то же самое?

— А я дурак.

— Дурак, и поэтому...

— Поэтому мне можно. Макаревич не дурак, а я дурак. Может, я шучу сейчас? Может, я все время шучу?

—

Артур Соломонов, опубликовано в издании The New Times [17]

В тему: