Окопная правда: «Армии не хватает логики, логистики и последовательности»

1.00

Нет

Тарас Гривул, заместитель командира по работе с личным составом минометной батареи 4-го батальона 24-й отдельной механизированной бригады рассказал о том, чего не хватает армии, почему в армию мобилизуют алкоголиков и почему не работает социальный лифт, в чем позитив тех событий, что переживает Украина, и почему слова «Вы наши герои» не компенсируют отсутствия на Дне рождения сына.

— Все, с кем встречались на фронте, сходятся во мнении, что изменения в перемирии начнутся через месяц-полтора. Твои прогнозы?

— Где-то после Пасхи, я думаю, все начнется. Нелогично ждать мая.

— Говорят, враг лучше готовится, чем мы. Это правда?

— Он готовится лучше, это факт. У них есть видение конечной цели и есть обеспечение работы. А у нас есть инициатива. И во многих местах мы готовимся неплохо, хотя это противоречит директивным документам. На местах пытаются что-то делать, однако некоторые действия руководства просто тормозят эти процессы.

— Какими будут дальнейшие действия террористов?

— Понемногу будут отжимать территории. Россия действует по старой типовой программе. Санкции, страшная болезнь Путина, все это игра. На самом деле все идет к завершению. Мы, вместо того, расслабились и ждем, когда будут выполнены Минские договоренности. Те, кто думает заранее, однозначно осознают, что какое-то продолжение будет. И надо принимать определенные меры. Но армия — это не та структура, которая дает время на размышления о чем-то разумном. Армия — это не та структура, которая позволяет инициативу. Я не говорю о своем подразделении. Мы всегда пробуем что-то сделать в первую очередь для себя.

— Что конкретно вы делаете?

— Организуем стрельбы. Минометы большого калибра, запрещенные согласно договоренностей, мы отвели, но есть и разрешенные.

— Сколько времени уйдет на то, чтобы доставить отведенные на место?

— Примерно час времени. Это как запланировано.

— Знаю, что у вас появился беспилотник, чья это была инициатива? Кто помогал?

— Все вещи, которыми мы пользуемся на поле: прибор ночного видения, тепловизор, комплекты формы, переданы украинской диаспорой из Британии, многим помогают украинские волонтеры. Недавно подарили бинокль и ветромер, который очень нужен для корректировки силы ветра. Один предприниматель передал внедорожник.

Во время боевых действий мы столкнулись с необходимостью точнее разведать позиции врага. Разведчики давали одну информацию, передний край — другую, возникала потребность в уточнении. Беспилотник в супермаркете не купишь, но нашлись люди, которые имели то, что нужно. Процесс сбора средств забрал много времени. Моя музыкальная школа, в которой я учился играть на бандуре, организовала благотворительный концерт. Там была собрана часть средств, «Студенческое братство» нашло часть денег, присылали друзья и знакомые, пластуны, клиенты.

Это был всенародный сбор. Всю сумму собрали общими усилиями. Возникла проблема из-за курса доллара, поскольку закупка проходила в валюте, поэтому пришлось еще дособирать в последний момент. Но самолет уже выполнил свою роль. Он уже увидел достаточно, чтобы оценить, что он был приобретен не зря. Я бы радовался, если бы каждое подразделение имело такой. Мы сейчас являемся своеобразными учителями, которые могут учить других.

— Сколько стоила такая вещь?

— Три тысячи долларов. Столько же стоит тепловизор. Хотя есть идея самолета, который видит в ночное время, он в два раза дороже. Понимаешь, когда ты каждый день видишь вражеские беспилотники, летающие над тобой, по которым ты стреляешь, часто без результате; когда ты понимаешь, что он видит тебя и твои позиции — естественно, осознаешь, что должен что-то сделать, чтобы уравнять силы. За год войны можно было бы и в Минобороны подумать в этом направлении: тратить меньше средств на технику, которая не везде ездит, но имеет парадный вид, а использовать больше ресурсов на практические вещи.

— В каком состоянии сейчас армия? Как с вооружением, обеспечением?

— Оружие может быть 50-х, 60-х, 70-х годов. То, что позднее 60-х, может быть в худшем состоянии, чем более старое вооружение, но его можно отремонтировать. Техника устарела. По штату у нас есть «Газы» — гробы на колесах, которые не везде ездят. Это — не КрАЗы, которые получает Нацгвардия. Вооруженным силам почему-то дают уничтоженные автомобили. Возможно, кому-то и попадает что-то поновее, но у нас не было.

Современной украинской формы наш батальон также не видел, хотя теоретически должен бы. Есть вопрос к руководству. Кроме того, обеспечение идет по нормативам мирного времени, а не военного. Сейчас мы можем четко говорить о том, что армия обеспечивается нормально только «для показухи». Куртки-гелетейки (флисовые куртки, прозванные в честь бывшего министра обороны Валерия Гелетея — ред) получили одни, новые камуфляжи — другие (не все 100%), а что такое канадская форма — вообще не знаю, не видел. То, в чем мы одеты сейчас, — это на сто процентов волонтерская помощь. Если надевать ее на плацу, то эта форма проживет долго. Стандартный срок — полгода. Если хоть раз продраться через кусты или упасть на живот, то она не выдержит.

Волонтеры могли бы со своими возможностями сделать гораздо больше, если бы не были сосредоточены на бытовых делах. Волонтер не должен покупать «берцы». Они могут заниматься логистикой; например, сделать недалеко от боевых действий, в Харькове, Днепропетровске склад, чтобы не осуществлять пересылку из западноукраинского села на передовую, потому что это — дополнительные средства. Вся проблема в том, что у нас неопределенный статус всей этой деятельности. Человек везет волонтерскую помощь на пару тысяч долларов и часто наталкивается на непонимание.

Если вспомнить беспилотник, его ребята делали сами, это не фабричная разработка, не за деньги — это их волонтерская работа, к которой они добавили еще свои средства. Человек пятьдесят вложили в этот проект деньги. Меньше ушло на тепловизор. А есть еще и другие виды помощи — банки консерв, сигареты, носки. Здесь важны даже мелкие вещи. В общем, мое подразделение обеспечивали около сотни человек.

Болевой момент — детские рисунки. Некоторые руководители учебных заведений сейчас делают из этого конвейер. Это чувствуется и очень огорчает. Несколько таких вещей уничтожает все положительное впечатление.

— Расскажи немного о вашем быте.

— Живем в блиндажах. Нам выкопали ямы глубиной два метра и обеспечили перекрытия. Над головой — покрытие: бревна, земля, пленка. Мы живем в буржуйских условиях, потому что, в отличие от предыдущего раза, когда копали руками, «черпалками» выкопаны большие блиндажи. Это уже большая разница. Когда ты можешь только взяться за топор, тогда дом будет маленький, чистенький, но ручной работы.

Что касается помывки — вышел очередной документ об обустройстве летних душей, но мы договариваемся с различными предприятиями, например шахтами. Есть варианты вывоза людей, только они всегда проблематичны. Человек целыми днями днем и ночью на работе, он нуждается в отдыхе. Отдых — это его выезд в баню со всеми позитивами, которые там есть: помылся, отдохнул, и со всеми негативами — купить спиртного и выпить. Когда проводишь на передовой два месяца, такие моменты тоже важны.

И, к сожалению, бороться с алкоголизмом по методичкам, передаваемым Минобороны, невозможно. Те, кто их составлял, или считают всех людей идиотами, либо сами являются таковыми. Например признаки алкоголика они описывают в методичке так: при упоминании об алкоголе у человека появляется неконтролируемая мимика, причмокивания языком, чавканье губами.

На самом деле, решение гораздо проще — организуйте нормальный отдых для солдат, два-три дня в месяц, и тогда можно будет говорить иначе о таких проблемах. К сожалению, нет осознания, что люди — не меньшая ценность, чем какая-то техника. У нас «штучки» и люди — это расходный материал. Так принято в нашей украинской советской армии. Она не изменилась. Изменилась только на бумаге. Я не говорю уже о том, что должна быть определенная работа психолога. Хотел бы увидеть хоть одного священника в подразделении.

Мы можем говорить о проблеме алкоголизма, но следует понимать, почему военкомат мобилизовывал алкоголиков. Это произошло из-за того, что выполняли план. Еще один вопрос, почему мобилизовывают людей с нарушениями психики, склонных к суициду. Я видел одного парня-сироту. Были формальные основания для его мобилизации, а он при первом получении оружия стал его примерять к себе.

Его отправили на лечение. Это — пробел. Каждая такой человек — проблема. Всегда бывают обстоятельства: кто-то расслабился, у кого-то жена в депрессии. Есть определенный период, в котором происходит напряжение в супружеских отношениях или, например, ребенок в школе резко теряет интерес к учебе. Тогда солдат, очевидно, впадает в депрессию, пьянство. Нормальным решением было бы отправить человека на 10 дней домой, чтобы поцеловать жену, поговорить с сыном, пойти с ним в пиццерию, на шашлыки, в кафе и вновь вернуться к оружию.

Солдат увидит, что к нему относятся как к человеку, и будет выкладываться. Добровольческие батальоны немного подпитывают друг друга энтузиазмом, на мобилизованных нет рычагов влияния, им не страшно покинуть ряды армии. Если принимать новые законы, например, расстрел на месте, даже это ничего не даст. Депутатам нужно самим попробовать пожить в таких условиях. Мы обеспечим блиндажом, спальник дадим, буржуйку, приглашаем.

Какой должна быть реабилитация военных после возвращения?

— Во Львове есть группа психологов, которые готовы работать с ними. Но им надо работать здесь. Работу надо начинать с военной части, с поля боя. Они пытались приехать к нам, еще когда мы были на месте, но что может сделать ограниченная группа.

Психологи должны иметь право вето при мобилизации. Если человек не может выдержать, алкоголик, например, можно лишить его статуса участника АТО, но нужно демобилизовать. Вопросы здоровья, семейные обстоятельства уже нужно как-то решать. У нас пока не было ни одного демобилизованного, даже из тех, кто объективно нуждался. Парень, которого я уже упоминал, склонный к суициду, демобилизацию не получил. А дежурный из штаба постоянно пытается призвать его ехать в зону АТО, чтобы он погиб. Проблема в том, что отпустить нельзя, потому что он мобилизованный.

— При этом не мобилизуют тех, кто хочет. Как это объяснить?

— Эта ситуация вообще странная. И это, к тому же, вопрос боеспособности подразделения.

Мне повезло. В моем подразделении погиб только один человек за все это время. Батальон выдержал. Я был на похоронах одного бойца, у которого осталось двое сыновей (12 и 6 лет). Потеря отца не компенсируется тем, что все село станет на колени со свечами. Я уверен, что село некоторое время будет помогать семье. Утрата не компенсируется также и тем, что будет делать власть: участок земли, квартира, деньги. Это все не имеет значения. Я не знал, что говорить. Моя жена, которая является психологом и волонтерила на Майдане, могла бы быть посоветовать много вещей, но к военным она не ходила, потому что это слишком большое испытание для моей семьи.

— Как жена и дети воспринимают твою службу?

— Боятся. Чтобы ни говорили, война — это страх; они боятся, что папа может не вернуться. Но несмотря на все эти страхи — они гордятся. Момент гордости — мой папа защищает Украину! Но жене очень тяжело. Никакие слова «Вы наши герои» не компенсируют мое отсутствие на Дне рождения сына, которому я больше нужен, чем на этой территории.

Этот год — это дети-сироты, меня нет, а по телефону это не общение, этим нельзя похвастаться, со мной нельзя никуда уйти. Нет папы, нет образца для подражания, нет человека, который с рынка сумку принесет. Это все — то, что не компенсируется. Я научился больше ценить и жену, и детей, и время, проведенное с ними. Это важно тоже, но я бы не хотел, чтобы этого опыта было много. Разлука и война — тяжелое испытание. И возвращаться из дома всегда трудно. Опять я должен оставить родных.

Я имел первую ротацию, когда отвозил погибшего. Приехал, и мои ребята из батареи сказали: «Мы не думали, что ты вернешься». А я не мог не вернуться. Для меня в этой войне очень важным был и вопрос долга. Я воспитывался в организации Пласт [2] и клялся в «верности Богу и Украине». А это не пустые слова. Обычная обязанность всегда быть максимально полезным на своем посту. Никакого пафоса. Поэтому надеюсь, что не только война научила меня новым знаниям и умениям, но и я в своем подразделении также сумел что-то изменить, хотя бы на пол-процента.

Возвращаться всегда труднее, потому что ты снова должен оставлять родных. Говорят, в Нацгвардии с этим проще. Они имеют определенный период, когда «сидят» на передовой — 45 дней, а затем десять дней обязательного отдыха. У них устроено умнее. Это хорошо, там людей ценят. Есть методички, психологические рекомендации, которые говорят, что после тридцати дней наступает психологическая усталость, и не стоит держать на фронте более 45-60 дней, но это не выполняется. Сейчас всем, кто демобилизуется, обязаны предложить контракт, но готовы ли ребята оставаться в тех условиях, неизвестно. Они хотели бы что-то изменить, но не при такой системе. Я хочу делать что-то только тогда, когда вижу результат своей работы, эффективность действий. В армии пока этого нет.

— Ты давно служишь?

— Я был взят по третьему призыву, в августе.

— До того был в армии?

— Нет, только военная кафедра. Наш батальон называли сначала внештатным, после первой ротации — добровольческим. Нас набирали в августе, когда армия каждый день что-то освобождала, пока российские войска не пошли в открытое наступление, до Иловайска.

В тему: Исповедь «киборга»: Не хочу, чтоб война изменила меня [3]

Два месяца нас учили. Мы могли привыкать к автомату сколько угодно. Это — позитив. Что касается минометов, обращались к волонтерам, чтобы получить оружие, на чем можно было бы поучиться. Но затем в августе неделю-полторы перед выездом нам дали немного попробовать. Многим вещам можно научиться только в бою. Если весь батальон состоит из мобилизованных (возможно, один-два кадровых, делегированных из других частей), то всем приходится учиться в бою. Здесь часто случаются непрогнозируемые вещи. Рота, на которую все надеялись, не смогла себя хорошо проявить, а «халявщики» оказались наиболее стойкими.

Я — кандидат исторических наук, моя специализация — военная история. Я читал множество воспоминаний о Второй мировой войне. Нынешние события — это классика, все повторяется. Опять появляются тыловики, играющие в глупые бумажки. К нам приходят идиотские телеграммы об обустройстве противопожарных щитов через каждые 100 метров, окрашенных в красный цвет с указателями и перечнем инструментов, которые должны там висеть, требования об обеспечении подразделений противопожарными шлангами. Они требуют фанерные щиты, но не интересуются тем, где их достать?

— Много в армии таких вещей?

— Армии не хватает логики, логистики и последовательности. Эти письма в последнюю неделю сильно активизировались. Это может быть связано с кадровыми изменениями в руководстве сектора, или еще с чем-то. Но, наверное, это является военной тайной.

— Президент сказал, что надо разогнать добровольцев. Свидетельствует ли это о том, что в высших эшелонах никто не собирается воевать?

— В украинском руководстве никто не настроен воевать, только делается видимость противостояния. Руководство не меняется. Редкие случаи, когда кого-то повысили. Это не тот социальный лифт, о котором в каждой речи перед военными говорит Порошенко. Социальный лифт — это немножко другое, это действительно возможность подняться, а банальное продвижение по службе к этому не имеет никакого значения. Ощущаются элементы неправильной логистики, глупых и ненужных действий, созданных для срочников, которых надо чем-то занять в течение их службы. Все осуществляется под лозунгом: «Раздайте ломы и скажите заметать поля».

Я не хочу говорить, что мы пошли бы в наступление и разбили врага за неделю, но когда мы стоим, держим врага, но не можем его ударить, а только получаем, то это не нормально. Мы пока теряем время, не проводим ни внутренние реформы, ни внешние, ни воюем. Эти люди, которые сейчас приходят к власти, в этой системе через два-три, пять, десять лет станут сами теми, против кого они боролись. Тогда мы снова выйдем на новый виток антикоррупционного, античиновницкого Майдана и в конце концов превратимся в страну третьего мира, которая имеет постоянные революции, потому что не может выбрать свой путь. В конечном итоге я не знаю, куда мы идем.

Есть очень много людей, которые готовы были бы работать в армии, если бы имели влияние хоть на что-то. Офицерам, которые сейчас призывались, можно было бы предложить определенные условия (не обязательно полный соцпакет с квартирой, машиной, любовницей), они готовы работать, если бы не нужно было бы постоянно играть в глупую писанину, отчеты, подчиняться глупым руководителям. Человек, который работал в успешной бизнес-структуре, является более качественным работником, чем командир, который закончил свое военное училище и больше мира не видит. Армия сейчас напоминает солдата, который приготовился выполнить команду «шагом марш».

В тему: Ордена старлея «Кола» [4]

— Есть ли украинская пропаганда на фронте?

— Я ее не видел, не чувствую вообще. Я не чувствую какой-то целенаправленной информационной политики для новых территорий, которые еще не в наших сферах. Надо что-то делать. Листовки разбрасывать. Это будет действовать, хотя и очень медленно. Есть куча психологических и социологических методик, есть куча министерств. Давайте ловить людей на блокпостах, в переходах и раздавать листовки. Будет много агрессии, возмущения и неприятия, но это еженедельный информационный выпуск с легкой дистрибуцией. Это более активная позиция, чем просто сидеть и ждать. Мы должны знать, кто может не бояться вернуться. Все возможно, если захотеть.

— Чем ты занимался до войны?

— Львовский университет ветеринарной медицины. Преподавал гуманитарные дисциплины: социология, философия, культурология, политология. Историю мне не поручали. Кафедра меня поддерживает, но преподаватели вынуждены брать на себя часы тех, кто на фронте. Это снижает уровень преподавания. Результат соответствующий. Но мы всегда поддерживаем друг друга.

— Когда приезжаешь домой, ходишь в форме?

— Нет, это не та вещь, которую я хочу выставить напоказ. После Майдана не любил, когда на каждом шагу слышно «Слава Украине». Это серьезный лозунг.

— В том, что переживает страна, есть хоть какой-то позитив?

— Их множество. Мы лишились проблемы Донбасса, на время лишились проблемы Партии регионов, мы лишились неопределенности большой части граждан, которые выбрали одну сторону, мы поняли, что должны двигаться, не застревать на месте. Мы имеем пару десятков тысяч человек, которые умеют обращаться с оружием. Это хороший опыт для решения внешних и внутренних вопросов.

—

Роман Малко, опубликовано в издании Тиждень.UA [5]

Перевод: Аргумент [6]

В тему: