Оксана Кись: Голодомор сквозь призму женского опыта выживания

1.00

Нет

Публикуем статью исследовательницы голодомора, посвященную теме женских стратегий выживания во время Великого Голода. В ней автор приводит десятки анонимных свидетельств рассказчиц, которые откровенно делятся опытом борьбы за выживание. Эта статья не только о гибели и ужасах Великого Голода. В первую очередь, это рассказ о схватке со смертью и о том, как украинские женщины одержали в ней победу.

В 1921—1923, 1932−1933 и 1946−1947 гг. на территории Украинской ССР и Кубани (подавляющее большинство населения которой составляли украинцы) происходил массовый голод. Только одно из этих событий — Голодомор 1932−1933 гг. — на сегодняшний день признан геноцидом в Украине и других странах мира.

В День памяти жертв голодоморов (до 2007 года в Украине именуемым Днём памяти жертв голодоморов и политических репрессий) журнал DOXA публикует статью Оксаны Кись, посвященную теме женских стратегий выживания во время Великого Голода. В ней авторка приводит десятки анонимных свидетельств рассказчиц, которые откровенно делятся опытом борьбы за выживание. Таким образом, статья Оксаны Кись — не только о гибели и ужасах Великого Голода. В первую очередь, это рассказ о схватке со смертью и о том, как украинские женщины одержали в ней победу.

Нет никаких сомнений, что Голодомор 1932−1933 годов стал величайшей исторической трагедией украинского народа. Оценки человеческих потерь вследствие искусственно созданного голода значительно разнятся, поскольку надежных документов и точных данных о количестве погибших не существует. Согласно подсчетам ученых Института демографии НАН Украины, для которых использовались самые современные и научно обоснованные методики исчисления демографических потерь, на протяжении 1932−1934 гг. в Украине погибло около 3,9 млн граждан, что составляло порядка 13% всего населения УССР того времени. Самый большой удар пришелся на сельское население, ведь более 90% погибших были жителями сел.

В тему: Станислав Кульчицкий: Как и почему действовал «террор голодом» [2]

В независимой Украине было реализовано немало инициатив, направленных на увековечивание памяти трагедии Голодомора и его многочисленных жертвах, среди которых — многочисленные мемориалы и памятники жертвам Великого Голода, научные исследования, десятки томов опубликованных воспоминаний очевидцев и архивных документов, документальные фильмы, и пр. В них из раза в раз всплывал образ Женщины как олицетворения трагедии целой украинской нации. Мемориалы и памятники часто представляют истощенное или мертвое женское тело, символизирующее тотальность потерь; публикации склонны иллюстрировать кошмар голода, прежде всего, ужасающими рассказами о доведенных до отчаяния женщинах…

Таким образом, в общественном сознании постепенно формируется и закрепляется устойчивая ассоциация между двумя понятиями — женщина и жертва. Женский опыт Голодомора нередко сводят к описанию страданий и потерь. Невозможно отрицать, что трагедия коснулась украинских женщин катастрофическим образом, но при этом ошибочно было бы усматривать в женщинах лишь пассивных и беспомощных жертв непреодолимых исторических обстоятельств. Проанализируем воспоминания свидетелей Голодомора, чтобы проследить женские способы приспособления к нечеловеческим условиям, женские стратегии выживания и даже формы сопротивления в условиях тотального ограничения ресурсов, прав и возможностей — именно они помогли спасти жизни людей, которые, пережив Голодомор, смогли рассказать о злодеяниях.

Почему стоит пристально изучать именно женский опыт Великого Голода?

Есть, по крайней мере, три убедительные причины анализа именно женского опыта Голодомора. Первый и главный аргумент — доминирование женских показаний в общем массиве воспоминаний очевидцев Голодомора: в опубликованных в Украине сборниках воспоминаний, записанных в рамках разных проектов (международных, всеукраинских, региональных и локальных) заметно превалируют рассказы женщин (почти три четверти всех свидетельств). Очевидно, что эти свидетельства отражают, прежде всего, женский опыт и женское видение событий, потому игнорировать этот факт невозможно.

Дополнительным демографическим фактором, влияющим на количественное превалирование именно женских воспоминаний о Голодоморе, является значительная разница средней продолжительности жизни женщин и мужчин в Украине: для женщин она составляет примерно 74 года, а для мужчин — соответственно около 62 лет. Кроме того, Вторая мировая война привела к значительным потерям среди мужского населения. Таким образом, среди еще живых свидетелей Голодомора естественным образом преобладают женщины, и на это стоит обращать внимание.

Весомые аргументы в пользу изучения женского опыта Голодомора имеет гендерное измерение репрессий против крестьян, сопротивлявшихся принудительной коллективизации на протяжении 1929−1931 гг., когда сельское сопротивление приобрело активные, в том числе и массовые, вооруженные формы. Данные исследователей, подсчитавших масштабы репрессий (арестов, расстрелов, ссылок и пр.), свидетельствуют о жестокости и массовом характере расправ с бунтовщиками. В рамках мер по «раскулачиванию» на протяжении января-мая 1930 г. из территории Украины было вывезено более 20 тыс. крестьянских семей (всего около 100 тысяч человек). Кроме того, в ссылку отправлено около 15 тыс. мужчин «особого назначения» [3].

В общей сложности, до 10 мая 1930 г., по неполным данным, на территории Украины было произведено раскулачивание около 62 тыс. семей. Соотношение мужчин и женщин среди репрессированных селян неизвестно, однако, взяв во внимание общий патриархальный уклад сельской жизни, можно сделать некоторые вполне обоснованные выводы. Традиционно именно мужчина-отец считался главой семьи и собственником основного имущества (земли, скота, дома и т. д.), выступая в качестве её представителя в местном сообществе. Следовательно, именно мужчины составляли основную массу тех, кто отказался от вступления в колхозы не только от своего имени, но и от имени всей семьи. Логично было бы предположить, что именно мужчины должны были составлять абсолютное большинство среди наказанных властью за сопротивление коллективизации.

Предположение о том, что репрессии власти были направлены прежде всего на мужчин-глав семей, подтверждается воспоминаниями о коллективизации и Голодоморе: в них часто рассказывается об арестах отцов за отказ от вступления в колхоз или во время «раскулачивания», дальнейший приговор к заключению, ссылке или расстрелу, в то время, как воспоминания о репрессиях по отношению к матерям практически не встречаются.

Моего дядю расстреляли… У дяди пятеро детей… выгнали из дома, с детьми, со всем, дом развалили, сарай, всё…

(Киевская обл.)

...А нас было у матери пять душ, а голод… А отца не было уже, мы без отца остались… Нашего отца посадили в тюрьму, и он не вернулся, где-то погиб от голода…

Тетку выгнали с детьми, с пятью детьми выгнали из дома… И дядю посадили.. а тетка осталась с детьми… И все они умерли от голода в 33-м…

Забрали сельхоз инвентарь, а из хлевов всю живность… Двор опустел… А отца еще и арестовали за то, что он кулак, и отправили в тюрьму. Мы с мамой остались одни, а нас у неё было аж пятеро… Потом нас выгнали из дому…

...Отец не знаю куда делся, а мать осталась с тремя детками....

(Луганская обл.)

Часто в воспоминаниях также рассказывается об отцах, умершем либо задолго до Голодомора, либо в самом начале голодовки (из-за стресса от раскулачивания, хронической болезни, ранений времен Первой мировой войны). При этом воспоминаний об арестах матерей крайне мало: они, в основном, касаются наказания женщин «исправительными работами» (принудительной бесплатной работой) в границах того же региона за сравнительно незначительные проступки (как правило, за кражу или сокрытие продуктов питания, нарушение режима передвижения и т. д.)

В случае угрозы жестоких репрессий по отношению к главе семьи (ареста, расстрела) существовали и другие сценарии: как свидетельствуют воспоминания, нередко отец спасался бегством от потенциального преследования (выезжал в другой город, регион), в то время, как его семья (жена, дети, пожилые родители), как правило, на протяжении долгого времени оставались на предыдущем месте. В таком случае мужчина находил работу в другом населенном пункте (часто — на шахтах Донбасса, в промышленности, на стройке или в транспортной области). Беглец либо поддерживал свою семью, периодически передавая продукты и/или деньги, либо же, обустроившись на новом месте, вскоре забирал жену и (иногда) детей к себе.

В тему: Доносы, самогон и равнодушие к имуществу. Как Голодомор изменил жизненный уклад села [4]

Случалось, что после побега отца контакт с ним прерывался надолго или вообще навсегда. Именно в сельской местности голод зверствовал сильнее всего, в то время, как в городах (и особенно на промышленных предприятиях) практиковались продовольственные пайки и карточная система обеспечения продуктами работников — поэтому уровень смертности в городах был сравнительно ниже.

Очевидно, что опыт большинства работоспособных женщин отличался от мужского опыта во времена Голодомора. Именно на женщину-мать в тот период чаще всего была возложена вся тяжесть заботы об остальной семье — детях и стариках. В воспоминаниях тех, кто пережил Голодомор ребенком, образ матери централен и значителен, в то время как воспоминания об отце редко бывают так выразительны, его фигура чаще пребывает на периферии рассказа. Поскольку жизнь целой семьи зависела от женщины, женские стратегии выживания в условиях тотального голода, ежедневные практики и поведение женщин в экстремальных обстоятельствах приобретали особое значение для спасения семей.

Еще одним аргументом в пользу необходимости изучения женского опыта в годы голода является особая выносливость женского организма в условиях нехватки еды, на которую обращают внимание некоторые антропологи и физиологи. Исследования голода в разных культурно-исторических контекстах показали, что взрослые женщины более устойчивы к голоду, чем мужчины. Ученые считают, что, с точки зрения физиологии, женский организм менее восприимчив к ограничениям пищевого рациона. Размер женского тела меньше мужского, благодаря чему оно требует меньше энергии и питательных веществ.

Кроме того, женское тело отличается более медленным метаболизмом, в то время как соотношение жировых отложений у него обычно выше, что объясняет большую выносливость в условиях нехватки еды. И хотя точной статистики о доле женщин и мужчин среди погибших от голода нет, в воспоминаниях очевидцев Голодомора можно найти сведения того, что тяжелые последствия длительной голодовки (отеки, сопутствующие болезни, истощения, психические расстройства, и так далее) проявляются у женщин не так быстро или в меньшей мере, чем у мужчин.

Итак, учитывая демографические факторы (фактическое превалирование женщин среди еще живых свидетелей Голодомора и их воспоминаний), гендерные различия в репрессиях против крестьян-бунтовщиков и их реакциях на преследования, особую ответственность женщин за выживание голодающих семей, физиологические особенности женского и мужского организма, нужно признать, что изучение специфики женского опыта переживания Голодомора особенно важно.

Женские стратегии противостояния принудительному изъятию имущества

Хотя главную роль как в насильственной коллективизации, так и в продиводействии этим действиям, играли мужчины (с одной стороны, как представители власти и силовых структур, а с другой — как главы семей), женщины также напрямую или посредственно были причастны к этому противостоянию. Условно можно выделить три группы женщин: активистки — участницы насильственных действий по раскулачиванию; жертвы — крестьянки из насильственно раскулаченных семей; свидетельницы — женщины, не участвовавшие в раскулачивании и не пострадавшие от него напрямую, однако имевшие возможность непосредственно наблюдать за этими событиями и быть очевидицами многих фактов (поскольку они проживали в пораженном голодом регионе).

К последней группе могли принадлежать сельские учительницы, докторки, административные работницы сельских советов и колхозов, а также жительницы городов. Фактически, среди воспоминаний о Голодоморе можно найти сведения только двух последних групп, в то время как бывшие активисты не поделились своими историями.

Как показывают воспоминания жертв, среди так называемых активистов, совершавших насильственное раскулачивание, женщины встречались не так-то редко. Чаще всего это были знакомые и даже соседки раскулаченных. При этом женщины-активистки не проявляли ни жалости, ни снисходительности к семьям, чье имущество, жилье и пропитание реквизировали [5]. Более того, активистки, благодаря собственному женскому опыту, имели хорошее представление о том, где и как хозяйка может спрятать еду или вещи. Иногда проявлялась особая смекалистость и тщательность в поисках наименьших продуктовых запасов и других ценностей.

Наша соседка… активистка. А отец вот качаны под крышей позасовывал, а она полезла на чердак, повытаскивала эти качаны и сбросила, чтоб забрать. А мать просит: «София, соседка! Да у нас же дети, умрут же!» — «Пускай дохнут»…

…Кума Дунька тоже в активе была. Заработала я как-то на затирку муки, а она пришла и забрала…

…Вот идут… активисты-бабы, на них новые валяночки, тулупы… Не описать, что творилось с людьми! Свои становились хамами…

… Когда Никифора Онищенка выселяли как кулака… его жена очень плакала на телеге, а Манька Ряба еще сняла с нее ботинки. На такое тяжко было смотреть, не то что переживать…

… Так Манька вырвала серьги прямо из ушей у Харитины Погребенко, сняла ботинки с раскулаченного Скрипника.

(Луганская обл.)

Эту кампанию возглавляла наша односельчанка, звали её по-уличному «Рябая Ярина».

(Житомирская обл.)

Искусственно разжигая «классовую неприязнь», советская власть фактически разрушала традиционные социальные связи в селе (соседи, кумы, сваты, и пр.), которые до того поддерживали стабильность сообщества (за счет устоявшихся и действенных практик взаимопомощи).

Могли ли женщины, семьи которых подпадали под принудительное раскулачивание, сохранить или вернуть потерянное имущество? В воспоминаниях можно найти как минимум три типичных сценария действий:

пассивное сопротивление экспроприациям (сокрытие продовольствия, одежды и т. д.);
активное противостояние злоупотреблениям властью («бабские бунты», избиения активистов, порча имущества);
легитимное отстаивание собственных прав (жалобы, письма, обращения к органам власти).

Самым распространенным способом противостояния раскулачиванию стало массовое сокрытие не только ценностей, сельскохозяйственного инструментария, качественной и дорогой обуви и одежды, но и продуктов питания. Именно у тех семей, которым удалось сохранить больше запасов и понемногу употреблять спрятанную еду или обменивать ценности на продукты, было больше шансов выжить во время голода.

Далеко не все женщины покорно принимали свою горькую судьбу: известно немало случаев открытой активной конфронтации (иногда даже с применением силы) с активистами во время изъятия имущества. В воспоминаниях очевидцев нередко можно найти свидетельства того, как отчаянно женщины охраняли свой двор.

Опять пришли агрессоры-заготовщики… чтоб додавить нас окончательно. Мама упорно боролась, защищая наши продзапасы. Её били носками, выкручивали руки, а она вырывалась и забросала их камнями и черепицей… Хоть и сама вся была в синяках и ссадинах, тело искалеченное, клочки волос вырванные, но ведь «заготовщиков» мама прогнала…

(Черкасская обл.)

У меня мать такая достаточно боевая дамочка. Да как ругалась, говорит: «Жидюга ты поганый, шоб тебя коростой обсыпало! Чего ты лазишь по углам?!»

(Киевская обл.)

Осталась одна бабка старая, слепая. Явились эти активисты… и говорят: «Выводите корову!». Эта женщина, белого света никогда не видевшая, пошла в сарай, завязала фартук, набрала, подошла к ним и давай их забрасывать навозом! Эти комиссары — со двора, травой вытираются и ушли… А бабы следом, радуются, что Маня проучила комиссаров.

(Луганская обл.)

Хотя традиционно положение женщин по отношению к мужьям (главам семей) в крестьянских семьях было второстепенным и нижестоящим, нет оснований рассматривать женщин как пассивных жертв насильственной коллективизации и последующего голода. В архивах сохранились документы, свидетельствующие о том, что некоторые женщины оказывали активное сопротивление тотальным реквизициям личного имущества. Поджог сарая с зерном как месть лидеру активистов в Киевской области или нападение на одного из активистов с топором в руках в Винницкой — лишь несколько иллюстраций того, как отважно боролись женщины против большевистского своеволия и санкционированного властью грабежа крестьян.

Хотя женское сопротивление имело, в основном, ситуативный характер и сводилось к отчаянной индивидуальной борьбе за сохранность собственного имущества, известны и случаи так называемых «бабских бунтов», когда женщины объединялись и вместе отстаивали свои интересы — например, защищали от экспроприации посевной материал или протестовали против принудительного бесплатного труда в колхозном поле. Именно это явление позволяет лучше понять поведение женщин в условиях ограничения их ресурсов и возможностей, с одной стороны, и реакцию властей на проявления организованного массового непослушания женщин — с другой.

Оказавшись в ситуации властного своеволия и узаконенного насилия, немало женщин проявило исключительную отвагу и упорство в отстаивании интересов своих семей. Традиционно женщина несла ответственность за питание семьи, потому именно женщины проявляли особенную активность и оказывали сопротивление раскулачиванию тогда, когда дело доходило до изъятия продовольствия. Именно это становилось причиной упомянутых «бабских бунтов», распространившихся везде, где имело место насильственное обобществление крестьянского имущества. Масштабы крестьянского сопротивления коллективизации поражают: с октября 1928 г. по август 1929 г. имели место около 850 стихийных крестьянских бунтов.

В начале 1930 г. эти восстания стали лучше организованными, более длительными и приобрели более ярко выраженные черты опозиционности по отношению ко власти. Характерно, что из-за количественного превалирования женщин в этих протестных акциях, в официальных отчетах они часто упоминаются как «бабские бунты» или «бабские волынки». Например, в Житомирской области женщины составляли до 70% участников таких событий, хотя их лидерами чаще были мужчины. При этом именно женщины часто лично атаковали активистов, национализирующих имущество.

Позже, в 1932—1933 гг., женщины также периодически объединялись для защиты своих интересов. Официальные документы показывают, что причиной такой активности женщин чаще всего были действия либо бездействие местных властей, приводившие к нехватке продуктов для кормления детей. В Винницкой области, к примеру, областные руководители периодически сообщали о таких случаях: в одном из сёл толпа из 150 человек — в основном, женщин, — захватила поле сахарной свеклы, в другом месте группа из 300 девушек пыталась захватить колхозный запас кукурузы, напасть на административные здания и дом главы колхоза, угрожая разрушениями и расправами, требуя продукты для своих семей. Именно вследствие того, что женщины играли ключевую роль в вопросе семейного пропитания, они так рьяно защищали эту сферу, оказавшуюся под угрозой из-за тотального изъятия продуктов у крестьян.

По всей видимости, силы были неравны и даже наиболее отчаянное сопротивление женщин не могло остановить машину коллективизации. Немало женщин, принимавших участие в протестах, были наказаны, некоторые погибли. Примечательно, тем не менее, что в целом санкции по отношению к женщинам-бунтаркам были значительно мягче, чем к мужчинам.

Советская власть в целом рассматривала крестьянок как наиболее отсталую социальную группу и не воспринимала их как серьезного политического оппонента или угрозу режиму. Как удачно отметила Виола Линн, женщины — в основном, религиозные и не умеющие писать, «рассматривались как самый темный сегмент и без того темных крестьянских масс». Кроме того, в своих протестах женщины выступали с позиции женщины-матери, жаждущей исполнить возложенную на нее традицией обязанность — накормить детей, и это в некоторой степени легитимизировало женские бунты и заставляло власть толерировать женское сопротивление коллективизации.

В тему: Как Голодомор развалил СССР [6]

Кроме открытого (хоть часто и безуспешного) сопротивления изъятию имущества, женщины время от времени предпринимали попытки обжаловать произошедший акт беззаконности и вернуть потерянное. Из воспоминаний очевидцев и открытых документов видно, что отдельные жалобы и обращения крестьянок к высшим институциям власти имели позитивные последствия. При этом ключом к успеху были не столько возраст или образование подающей жалобу, сколько упорство в отстаивании своих прав. Очевидно, обращения к местным органам власти далеко не всегда приносили результат, потому некоторые женщины решались обращаться непосредственно к высшим республиканским инстанциям.

Моя сводная сестра два месяца ходила в райком и добилась того, чтобы нам вернули дом и всё имущество.

(Киевская обл.)

Сколько она (прабабушка) проездила и проходила в район, пока вытребовала назад дом!

(Винницкая обл.)

От голода в тот страшный год нас спасла мама. Она не умела читать и писать, но была мудрым человеком, своими силами поднявшим девятерых детей. Дело в том, что кроме нас раскулачили еще Руденкова… Он съездил в столицу, и ему всё вернули… И наша мама так сделала. Она смогла встретиться с самим Петровским и получила документ с требованием к нашим местным властям вернуть дом и все вещи… Правда, нам не вернули ничего… зато сельсовет нас больше не трогал…

(Луганская обл.)

Среди документов того времени можно также найти многочисленные письма-обращения простых крестьянок, адресованные главе ЦК КП (б)У Г. Петровскому, где описаны несправедливость и насилие, пережитые ими и их семьями во время реквизиции имущества, вместе с просьбами о его возврате. Патерналистский дискурс в отношениях населения и органов власти хорошо прослеживается в одном из таких писем: к Г. Петровскому женщина обращается не просто как к представителю высшей власти, но и как к сильному «отцу», которому следует защищать от несправедливости и своеволия простых людей.

Вынуждена я обратиться к вам, как к родному отцу, высшему властителю нашей матери-Украины… Со слезами на глазах умоляю вас, отец нашей Украины, защити нас, несчастьем и горем убитых, снять наше хозяйство с твердого задания и вернуть нам хоть дом, чтоб мы не скитались на улицах голодные и обездоленные четыре души девочек и я… бедная с детьми не имею где голову приклонить…

(Сумская обл.)

Без средств к существованию, в условиях правового своеволия, на краю выживания, беззащитные женщины далеко не всегда впадали в отчаяние и покорно принимали такую судьбу. Документы и воспоминания очевидцев свидетельствуют об активной позиции и решительности многих женщин в отстаивании собственных прав и интересов своих семей, хотя в неравном противостоянии с преступной властью немногим из них удалось прийти к успеху.

В тему: Голод в Украине 1930-х был искусственным: цифровые карты открыли глаза ученым [7]

Женские стратегии выживания в условиях голода

Рассмотрим несколько основных способов, которые использовали женщины для спасения своих родных и собственной жизни, свидетельствующих о наибольшей эффективности для выживания в условиях голода. К таким сугубо женским методам, прежде всего, относились:

продажа и обмен женского имущества на продукты пропитания;
женская взаимопомощь;
передача детей в государственные сиротинцы;
женское тело.

Часто в воспоминаниях о жизни во время Голодомора [8] можно встретить истории о случаях обмена женской одежды и драгоценностей на еду. Некогда обеспеченные семьи в случае раскулачивания, прежде всего, теряли главные средства к существованию — землю, сельскохозяйственный инвентарь, скот и даже жилье. Хотя чаще всего бригады активистов отбирали также все остальные вещи (одежду, постельное белье, посуду и т. д.), иногда хозяевам удавалось скрыть самое ценное: женские украшения и драгоценности, добротную и дорогую женскую одежду и т. д. Именно они становились ключом к выживанию семьи. Люди, пережившие те страшные времена, раз за разом свидетельствуют, что их жизнь была спасена благодаря продуктам, полученным в обмен на те самые материнские платки, юбки, расшитые полотенца, другую одежду, обмениваемую на неравноценные, но до чего бесценные в то время хлеб, муку, крупы, овощи.

Во время голода моя мать сдала серьги и кольцо в обмен на муку.

(Черниговская обл.)

Так вот у бабушки нарядов много было… — сарафаны, юбки, платки. Вот и ходили себе менять… Пригожий наряд у бабушки был, и отруби приносили, и шелуху пшеничнуюприносили… и свеклу привозили, и коржи меняли…

… У матери были вот такие деньги на шее. Возьмет эти деньги отец, принесет муки, вот такую головку сахара. И вот мы на этом жили, и выжили…

… И наша мама ходили в Воронеж — меняли полотенца расшитые, рубахи, сарафаны, а оттуда свеклу привозили, картошку, зерно там или муку — кто как давал. И те выжили, кто ходил менять…

… Понесут было кашемировую парочку кому-нибудь, а им за это дадут либо поллитра молока, либо вот такую пампушку дадут. Они принесут — так мы на троих разделим, так вот это съедим да и всё…

(Луганская обл.)

Характерно, что ни в одном рассказе не найти скорби по тем драгоценностям, которые в тяжелой ситуации были потеряны при до боли неравноценном обмене. В свою очередь, чуть ли не каждое подобное воспоминание сопровождается комментарием о том, что именно благодаря полученной таким образом мизерной еде кому-то все-таки удалось выжить, так что реальной ценой обмена была именно человеческая жизнь.

Особенную окраску приобретают в контексте Голодомора женская солидарность и взаимопомощь: благодаря бескорыстной помощи и сочувствию многим удалось пережить голод. Понятно, что обычные жесты милосердия и сочувствия кажутся поступками, достойными восхищения на фоне катастрофической нехватки еды, которая приводила к потере человечности, обесценивания самой человеческой жизни, появлению равнодушия к другим и даже к самому себе. Характерно, что в воспоминаниях о такой помощи чаще всего фигурируют именно женщины, которым доводилось делиться последним, пытаясь спасти жизнь другого — часто чужого — человека.

Моя тётя, мамина сестра, она вдова. Было у неё четверо деток, так иногда она приходила к нам. Че там получалось — то отдавали…

(Житомирская обл.)

… Соседи как раз через один дом, так не было коровы, и детей много. Мы им давали молоко…

… А вот нищие — каждый день по 20 душ приходит. Так я это, достану мисочку яблок с чердака, и им на троих-четверых даю вот так. Ни одну душу не отпускала, пока не дам. Или свеклы кусочек дам, или если картошинка есть варёная, то дам…

(Луганская обл.)

Трагедия материнства

Женские воспоминания раскрывают трагедию женщины-матери, бессильной перед стихией смерти, не имеющей возможности защитить собственных детей, спасти их от голода. Отчеты местных властей Харькова и Киева того времени отражают масштабы этого явления: на улицах появились тысячи бездомных брошенных детей, которых родственники или сами родители отовсюду свозили в большие города, давая им шанс выжить. Угрожающие масштабы детской бездомности заставили власть прибегнуть к каким-то мерам и 6 мая 1933 ЦК КП (б)У утвердил постановление «О борьбе с детской бездомностью».

Впоследствии была создана Всеукраинская комиссия по борьбе с бездомностью, наделенная полномочиями, позволяющими создавать и организовывать деятельность детдомов, которым предстояло заботиться о судьбе бездомных. Слухи о приютах быстро распространились, и множество крестьян отправилось в города и городки, чтобы устроить там детей и таким образом спасти их от голодной смерти. Матери в отчаянии массово вывозили детей за пределы села к ближайшему райцентру или городу, где либо отдавали их в приюты под видом сирот, либо просто бросали на произвол судьбы в надежде, что государственные органы или посторонние люди позаботятся об их выживании.

Матери, чтобы дети не пухли от голода, вывозили их из дома и там на станции возле детдома их оставляли. Говорили, что идут купить поесть, а сами в слезах своих детей оставляли. Через некоторое время приходили узнать, есть ли их ребенок в детдоме, но не все их там встречали…

(Винницкая обл.)

У его жены было трое детей, она их повезла в Сватову, а там посадила на станции, и этих детей сразу… либо милиция забирала, или там в детдом определяли…

(Луганская обл.)

Дети, которых родители отдали в приют во время тотального голода, не вспоминают об этом ни с обидой, ни с сожалением, наоборот — относятся к этому факту с пониманием и оправдывают поступок родителей как правильный, как проявление заботы в безысходной ситуации, когда альтернатива означала неизбежную смерть.

Отец отправил нас в интернат, таким чудом я и осталась в живых.

(Винницкая обл.)

Нас было трое, отца не было. Каждая мать желает для своих детей все самое лучшее, вот и моя мама хотела спасти мою жизнь и сдала меня в приют…

(Черкасская обл.)

Для многих детей приюты становились единственной надеждой на спасение, однако судьба большого количества воспитанников этих заведений была трагичной. Несмотря на то, что в сиротинцах был рассчитан определенный минимальный рацион, его нормы были недостаточными и часто не выполнялись. Профессиональные подсчеты показали, что для выведения ребенка из состояния абсолютной дистрофии и начальной стадии отечности необходим рацион, которого в те времена не было даже у работников промышленных предприятий (уровень обеспечения которых был самым высоким), потому истощенные голодом дети даже в приютах фактически были обречены на смерть. Документы тех времен недвусмысленно свидетельствуют о фатальной нехватке еды и высоком уровне смертности детей в государственных детских учреждениях. Но даже при таких обстоятельствах шансы выжить тут были несколько выше, чем в вымирающих, изолированных сёлах.

Трагичной была судьба младенцев, рожденных в годы голода. Если истощенный организм матери не был способен к полноценной лактации, то это обрекало новорожденного ребенка на смерть. Некоторые матери проявляли невероятную жертвенность — отказывались от еды в пользу детей, пытаясь поддержать их жизнь. Но в большинстве случаев это не помогало спасению ребенка, чей несформированный организм требовал полноценного питания. Тысячи украинских женщин были вынуждены в бессилии наблюдать за голодной смертью собственных младенцев. Несмотря на превалирование воспоминаний о материнских жертвах, существуют и другие свидетельства: перед лицом голодной смерти материнские чувства иногда притуплялись, а дилемма о том, чью жизнь — матери или ребенка — стоит спасать, не всегда решалась в пользу ребенка.

Тут у женщины было 4 дочки и сын. Хозяин умер. А они взяли, отвезли на станцию и бросили мальчика. А две дочери уехали на Донбасс, а две лежат в постели — большие уже, крепкие были девочки. Ну, чем мать разживется — то сама ест, а они: «Мамочка, ну дайте нам хоть немножечко. Хоть молочка!» — «Все равно вам умирать!» — говорит. Вот такие матери были…

(Луганская обл.)

Не единичными, очевидно, были и случаи, когда доведенные голодом до отчаяния родители оставляли детей на произвол судьбы в поисках спасения собственной жизни. Дети, которых родители бросали дома, были фактически обречены на смерть. Подобную историю о своих соседях рассказала женщина из Канева: муж ушел на заработки, где и погиб, а мать уехала в Беларусь в поисках хлеба; все четверо детей этой пары (старшей дочери было тогда восемь лет) погибли от голода в собственном доме. Подобные свидетельства — не редкость. В воспоминаниях — немало рассказов о бездомных детях, блуждающих по селам и полям в поисках хоть какой-то еды, в конце концов, в большинстве случаев, обреченных на гибель.

Один мужчина ушел на Донбасс, а жену с ребеночком бросил дома. А ребеночек такой… Два года, наверное, было. И женщина бросила этого ребеночка дома и уехала к мужу. А тот мальчик — я его и сейчас в глаза вижу, как он шел к нам в красных штанишках… И бедненький там на Бугаевку куда-то зашел, лег и умер. Ой!..

(Винницкая обл.)

Над миром весна, а над селом нависла черная туча. Дети не бегают, не играются, сидят во дворах, на дорогах. Ноги тонюсенькие, сложенные калачиком, большой живот между ними, голова большая, наклоненная лицом к земле. Лица почти нету, одни зубы сверху. Сидит ребенок и чего-то качается назад-вперед. Сколько сидит — столько качается. И так без конца одна песня вполголоса: «Кушать, кушать, кушать…»

(Луганская обл.)

Окончательным проявлением потери человечности и разрушения традиционной системы ценностей и норм во времена Голодомора были людоедство и трупоедство, чему существуют как многочисленные документальные подтверждения, так и рассказы очевидцев. Голод рушил даже материнские чувства. Украинский историк В. Марочко, анализируя уголовные дела по фактам каннибализма, пришел к выводу: «К людоедству, в основном, прибегали женщины, которые под влиянием голодного психоза, но с осознанием греховности своих действий, убивали своих и чужих детей.

В уголовных делах сохранились фотографии, зафиксировавшие сумасшедшие отечные лица женщин, с синяками под глазами. Все они признались в содеянном и каялись». Очевидно, что в таком утверждении содержится внутреннее противоречие: пребывание в психотическом состоянии означает временное помрачение ума, поэтому человек не в силах полностью осознавать свои действия. По определению медиков, «голодный психоз» (Limophoitas) — психическое расстройство, возникшее из-за голодовки, характеризующееся значительными нарушениями восприятия реальности, проявляющимися в бредении, галлюцинациях, заметно несвязной речи или же хаотичном, возбужденном поведении.

При этом человек явно не осознает неадекватности собственного поведения. Таким образом, изможденные длительной голодовкой до состояния голодного психоза женщины фактически пребывали в состоянии временного психического расстройства, они не осознавали свои поступки и их последствия, потому с точки зрения права они были, по сути, недееспособны и неподсудны.

В тему: Как Голодомор изменил украинцев: кражу перестали воспринимать как грех [9]

Важно, что и сами селяне, рассказывая о фактах каннибализма, раз за разом отмечают, что те, кого уличили в людоедстве, были не в себе. Примечателен тот факт, что во многих воспоминаниях о фактах каннибализма содержатся свидетельства сравнительно мягкого наказания преступников или даже непривлечения к ответственности. Судебные инстанции также довольно снисходительно (для судебной практики своего времени) относились к обвиняемым в каннибализме, о чем свидетельствуют документы тех времен. В конце концов, очевидцы каннибализма в своих рассказах о таких случаях крайне редко выражали категорическое осуждение этих поступков, говоря в то же время об отчаянии людей с определенной снисходительностью, обвиняя в произошедшем не их самих, а обстоятельства, в которых эти люди оказались не по своей воле.

Одна мать своих детей съела. Была голодная — детей по очереди убила и съела. И сама пропала…

(Черкасская обл.)

… Страшно отлавливали детей… Бывало и так, что резали — голод есть голод…

… Одна тетка у своей дочки вырезала груди и варила… Это в нашем селе было… Она при памяти была, но есть же хочет!

(Луганская обл.)

Людей ели, и деток своих ели — голод не тётка…

(Киевская обл.)

Королёвы фамилия была… так там мать дочку зарезала… Ну, наелась, конечно же… Я не знаю, куда она подевалась — может, сбежала, или, может, посадили…

(Луганская обл.)

Женщина была голодная, ребенок умер, и она его резала на куски, варила и ела…

(Житомирская обл.)

Там женщина была, которая съела своих детей, умерли… так она их съела и осталась жива… только она не живых, а мертвых их съела…

(Киевская обл.)

Примечательно, что некоторые подчеркивали тот факт, что матери не убивали своих детей, а только ели уже умерших от голода, будто пытаясь оправдать действия этих женщин. При этом в рассказах постоянно подчеркивается, что женщины-каннибалы поступали так не со злым умыслом (то есть это не был признак их основательной аморальности, злого характера или намерений), а потеряв контроль из-за непобедимого чувства голода. Фактически, среди сотен воспоминаний о случаях людоедства всего в нескольких можно найти прямое осуждение и неприятие такого способа выживания.

У такого отношения может быть и другая, более фундаментальная причина. Среди тех, кто выжил и поделился своими воспоминаниями о Голодоморе, большинство составляют те, кто в 1932 — 1933 гг. были детьми или подростками. Полное отсутствие каких-либо признаний в употреблении человеческого мяса среди опубликованных воспоминаний — неслучайно. Психологическая травма, полученная детьми, которых родители и голод заставляли стать каннибалами, видимо, слишком сильна для ее проговаривания в воспоминаниях.

Голод стал невероятным вызовом для традиционного материнства, заставив женщин решать невозможные дилеммы — утратить ребенка, чтобы тот не утратил собственную жизнь, или даже выбирать между своей жизнью и жизнью ребенка. Опыт голода показал условность понятия «материнский инстинкт», ведь далеко не все матери шли на жертвы ради спасения своих потомков.

В тему: Книги об украинском Голодоморе запрещены судом в России, за них можно «сесть». Список [10]

Женское тело на грани

В женских воспоминаниях о Голодоморе практически не поднимается вопрос о собственном теле и сексуальности (кроме как в контексте описания чрезвычайных опухолей, вызванных нарушением обмена веществ вследствие длительного голодания). Голодание крайне деструктивно отражается на состоянии человеческого тела. Женское тело, кроме физиологического, наделено еще и эстетическим измерением — традиционные каноны женской красоты неизменно включали здоровое, крепкое и полнокровное тело.

Потому воспоминания женщин об их телесных переживаниях во времена Голодомора крайне редки (так как, видимо, чересчур болезненны), а немногочисленные описания телесных страданий отличаются шокирующим натурализмом пережитых ужасов и, хотя часто рассказаны с определенным эмоциональным отчуждением, тем не менее, оказываются не менее пронзительны.

Из некоторых рассказов становится понятно, что тело женщины иногда становилось единственным ресурсом, который спасал ее саму или членов ее семьи от голодной смерти. Женская пазуха становилась чуть ли не единственным местом, в котором женщина-колхозница могла скрыть хоть какую-то еду, чтобы накормить детей.

Мать работала в колхозе, толкла жмых скотине… А чтобы женщины ничего не вынесли, их закрывали и обыскивали. Мама прятала кусок жмыха за пазуху… Вечером же мама разваривала этот жмых в воде и давала нам этот навар пить…

(Луганская обл.)

Как и во многих других ситуациях, когда женщины оказывались на грани жизни и смерти (в нацистских лагерях, лагерях ГУЛАГа, или в условиях нацистской оккупации и подобных ситуациях), на охваченных голодом территориях появилась проституция ради выживания: доведенные до отчаяния женщины обменивали свое истощенное голодом тело на еду, чтобы спасти от смерти свою семью. Бабушка из Луганской области (1908 г. р.), вспоминая безысходность, в которой она оказалась в 1932 г., честно рассказала о том, как перед лицом голодной смерти отдалась главе колхоза, который длительное время её домогался: «Харчи закончились.

Ноги начали пухнуть и у меня, и у детей… От Ивана никаких вестей… За два мешка пшена сдалась я ему, гадине…» Иногда женщин, чьи семьи были внесены в списки на раскулачивание, склоняли к нежелательным половым актам с членами партактива села в обмен на гарантии того, что семью не раскулачат. Тем не менее, свидетельств о таких случаях очень мало: чувство стыда, воспоминания об унижениях, страх общественного осуждения заставляют женщин молчать о том, что им довелось пережить.

Одновременно тело также становилось фактором риска для женщины, особенно в случае утраты мужа. В условиях юридического бесправия того времени женщины становились главными потенциальными жертвами различных форм насилия — экономического, психологического, физического.

Хотя свидетельства сексуального насилия над женщинами встречаются редко (вероятно, в связи с чувством стыда и вины, сопровождавшим подобные воспоминания), случаи безнаказанного надругательства были, очевидно, не единичны. Трагической была судьба женщин в семьях, на которых ложилось клеймо «классово враждебных»: остановить даже очевидно преступные деяния активистов никто не осмеливался. Существуют рассказы об изнасилованиях женщин активистами из разных регионов Украины, где осуществлялась принудительная коллективизация.

К соседке пришел актив — мужики, стали насильничать. А люди боялись… Начали ее насиловать. А один услышал со двора «Караул!». Ну, он-то не имеет права заходить, она же раскулаченная. Тогда же власть такая была! Открыл двери — а они её насилуют на полу, а дети разбежались. «Чё ж вы, — говорит, — сукины сыны, творите?». А те: «Ещё слово скажешь — 25 лет получишь!». Вот такой актив был.

(Луганская обл.)

Воспоминания украинских женщин о Голодоморе отражают гендерные особенности женского опыта переживания этой трагедии. Потеряв своих мужей и средства к существованию, женщины оказывались перед необходимостью спасения от голодной смерти не только себя, но также детей и стариков. Чувство ответственности за жизнь целой семьи подталкивало женщин к действию, они искали и часто находили способы, как победить смерть. Пытаясь спасти имущество, женщины прибегали к разным формам активного и пассивного сопротивления экспроприациям. Собственно, сокрытое от активистов личное женское имущество становилось чуть ли не единственным спасительным ресурсом целой семьи, позволяя поддерживать минимальный уровень пропитания. Массовые проявления взаимопомощи среди женщин (даже вне семейных и соседских связей) позволили спасти жизни многим обреченным умереть голодной смертью.

Особенно трагичным был опыт матерей, становившихся свидетелями медленной смерти своих детей, часто не имевших сил превозмочь беду. Перед лицом смерти часть женщин проявляла исключительную жертвенность, спасая детей ценой собственной жизни, другие же предпочитали поступиться материнскими чувствами, отдавая детей в приюты, где их шансы на выживание были несколько выше. Смертоносный голод разрушал не только тело, но и психику женщин, подрывая установленные моральные нормы и принуждая часть матерей поступать несовместимым с материнской ролью образом. Убийство детей, каннибализм, лишение детей еды и оставление их на произвол судьбы стали самой темной страницей Большого Голода и самой глубокой травмой для тысяч женщин.

Амбивалентное значение приобретает женское тело: оно могло оказаться дополнительным ресурсом для спасения или же стать фактором дополнительных рисков в условиях юридического бесправия. Телесный опыт женщин оказывается одной из наиболее замалчиваемых — потому, вероятно, наиболее болезненных, — тем женских воспоминаний о Голодоморе.

Опыт Голодомора у женщин, находившихся в городах и селах по разные стороны политических «баррикад» или занимавших разные социальные позиции, существенно отличался, потому его невозможно обобщить. При этом, превалирование женских свидетельств в общем массиве воспоминаний о Голодоморе и осознание гендерной обусловленности женского опыта обязывает нас не только к почтению женщин как жертв Голодомора, но и к изучению женских усилий, направленных на выживание в шокирующих условиях Великого Голода.

Перевод статьи Оксаны Кись

ОБ АВТОРЕ:

Оксана Кись — украинская антропологиня и историк, президент Украинской ассоциации исследователей женской истории, рожденная в семье философа Романа Кися, преследуемого в 80-х годах за непослушание советской власти.

***

Автор перевода: Настя Подорожная

Редактор перевода: Алина Владимирова

Иллюстрации: Дарья Данилычева

Оригинал текста: Оксана Кісь. Голодомор крізь призму жіночого досвіду виживання (из книги Оксана Кісь. Українські жінки в горнилі модернізації)

Опубликовано: 26.11.2017

Источник: DOXA [11]

В тему: