Флажок с надписью «Это мой песик сделал!», воткнутый в кучку собачьего дерьма, как символ времени.

Извините за неаппетитность образа, но для меня символом общественной трансформации Польши стал флажок с надписью «Это мой песик сделал!», который был заботливо кем-то воткнут в кучку собачьего дерьма. Эту кучку с флажком я увидел прямо перед варшавским домом, в котором я снимал помещение. Очевидно, этот символ требует толкования.

Моя варшавская приятельница Аня рассказывала, как ее друзья потихоньку приучали убирать соседей за своим собачками. Без всякого крика — только собственным положительным примером. Со временем с пакетиками на прогулку ходила почти вся улица.

Итак. С одной стороны — поляки учатся ответственному гражданству и взаимоуважению друг к другу. И эти европейские ценности отражаются в простых вещах — например, в том, что часть граждан Польши теперь ходит на прогулку с собакой, совочком и пакетиком для какашек.

И тех, кто выгуливает собаку с дополнительными аксессуарами, становится все больше, чем тех, кто такими условностями не заморачивается. К тому же большинство не терпит разгильдяйства меньшинства. Хотя бы и таким экстравагантным способом, как тот флажок. Иными словами, в ментальности большинства поляков произошли необратимые изменения.

Еще немного личных воспоминаний. На автобусной остановке две дамы в возрасте громко шептали друг другу: «Цо тен Жонд собе мышле — автобус юж ся опужнил на чтере минуты!» Даже без перевода можно понять возмущение двух бабушек: автобус опоздал на 4 минуты против расписания — какой позор для Муниципалитета!

Да, общественный транспорт в Варшаве ходит по расписанию. Более того, если покупать трехмесячный абонемент — ежедневные транспортные расходы варшавянина становятся меньше, чем киевлянина, который добирается из дома на работу и обратно только с одной пересадкой.

За эквивалент 7 гривнам ежедневно варшавянин имеет возможность без ограничений передвигаться по городу на всех видах транспорта. И этот транспорт является удобным, новым, полногабаритным. Никаких развалюх вроде киевских «маршруток» здесь нет. И если что-то там опаздывает на 4 минуты — уже повод для праведного гнева местных пенсионерок.

Утром меня будил мой дворник: он торжественно и громко въезжал во двор на своем минитракторе. Летом он им подстригает газоны. Осенью — заметает листья. Зимой я видел, как он специальной насадкой отбрасывал снег на пару метров от тротуара.

Время от времени дворник появлялся у меня в дверях: проверить счетчики и спросить, все ли в порядке, и может что-то надо отремонтировать. Да, такой сервис стоит денег. Мои коммунальные расходы были около 500 злотых — 1250 гривен. Но стерильная чистота двора и зрелище улыбающегося усача верхом на тракторе каждое утро этих денег стоит!

Еще одна сцена, которую я увидел прямо в нескольких метрах от моего проживания. Два тинейджера что-то оживленно обсуждали, шлепая по улице. Один из них курил сигарету. За разговором они совсем не заметили, как их догнал патруль. Двухметровый улыбающийся полицейский, слегка похлопав юного курильщика по плечу, спросил: «Сколько тебе лет?» Парень начал оправдываться, что хотя ему и нет 18-ти — мама ему позволяет и все такое ... Мама, оказывается, действительно была рядом, и когда она подошла к сыну — услышала от полицейского что-то спокойное и благоразумное о здоровом образе жизни сына и ее родительских обязанностей.

И вот — внимание — вопрос: а когда вы в последний раз видели, чтобы патруль милиции в вашем районе улыбался и занимался профилактикой курения среди несовершеннолетних? И вообще: когда вы последний раз видели милиционера, который улыбается и вызывает уважение? Ибо патрульные в Варшаве очевидно вызывали уважение и у сына, и у его мамы.

Поэтому когда ко мне в гости приехала моя мама, она тоже увидела все те изменения, которые гость ежедневно испытывает в точности расписания общественного транспорта, улыбках полиции и опрятности улиц. Уже через неделю у нее был только один вопрос: как это Польше удалось? Ведь в начале 1980-х поляки жили ничем не лучше жителей СССР [2].

Мы гуляли по парку Дрешера на Мокотове, и я пытался растолковать моей маме опыт польской трансформации. Удалось все объяснить через час. Но должен начать очень издалека.

Польские реформы начались с осознания ошибок прошлого. Это продолжалось долго. И осознание ошибок началось значительно раньше, чем внедрение реформ.

Слишком радикальные и нетерпимые

Польская независимость состоялась на 73 года раньше украинской. Но первое двадцатилетие независимости обеих стран своей безалаберностью фантастически напоминает друг друга. Украина еще легко отделалась.

Польское общество было расколото. Прежде всего мировоззрением: именно в течение первого двадцатилетия происходило соревнование между правыми партиями и более центристскими. Некоторые мои польские друзья до сих пор считают одного из руководителей правого лагеря — Романа Дмовского — настоящим фашистом и возмущаются, что одна из центральных площадей Варшавы носит его имя.

Впрочем, круг Юзефа Пилсудского тоже сложно назвать либеральным. Вообще-то в межвоенные десятилетия почти вся Европа переболела тоталитаризмом. Польша — в легкой форме военной диктатуры: здесь был политический процесс, но...

Габриэль Нарутович

Первый польский президент Габриэль Нарутович был убит на пятый день своей каденции. Его убил человек, считавший президента «ненастоящим поляком»: тот был литовского происхождения (Нарутавичус) и довольно либеральных взглядов в отношении национальных меньшинств. Некоторые воспринимали Нарутовича именно как выразителя стремлений литовцев, белорусов, украинцев и евреев, независимо от того, кем он был на самом деле. Именно это было причиной покушения. Когда убийцу расстреляли — к похоронной процессии присоединилась десятитысячная манифестация тех, кто считал расстрелянного национальным героем. Вряд ли такую ​​демонстрацию можно назвать проявлением национального единства.

На восьмой год польской независимости в Варшаве дошло до военного переворота. В мае 1926 года на улицах польской столицы погибли около 400 человек. Пилсудский на два года возглавил правительство. Но даже после его отставки в 1928 году ни одного премьера не назначали без его окончательного решения. Вряд ли такой государственный строй можно назвать настоящей демократией.

На шестнадцатый год независимости Польши в результате теракта, организованного украинскими националистами, погиб министр внутренних дел Бронислав Перацкий [3]. Что-то было не так в межвоенной Польше с правами национальных меньшинств, если они начинают создавать не культурные товарищества и лобби в парламенте, а террористические группировки.

В тему: Национальная борьба в Западной Украине — краткий курс ОУН-УПА. Часть 2: 1914 — 1940 [4]

И вот на двадцать первый год независимости случилось то, о чем некоторые либеральные интеллектуалы предупреждали общество несколькими годами ранее: Польша ее потеряла. Потеряла свою независимость.

Виленский профессор Станислав Свяневич [5] в августе 1939-го был свидетелем телефонного разговора между редактором газеты «Слово» Юзефом Мацкевичем и польским МИД. «Польше ничего не угрожает» — ответили там. И правительство, и общество даже за неделю до начала катастрофы демонстрировали фантастическую слепоту.

Существовало такое мнение, что польская армия легко проучит немцев — «пусть те только сунутся» — а уже через пару недель польские солдаты пойдут по берлинской мостовой. Через четыре недели после этого телефонного разговора немецкие солдаты шагали по улицам Варшавы.

Ни правительство, ни общество в своей массе не осознавало масштаба тогдашних вызовов и внешних угроз. Они жили в другой, некоей виртуальной реальности. И тем самым польское правительство и польское общество того времени напоминают украинских политиков и обычных граждан сейчас.

Итак, межвоенная Польша наделала достаточно ошибок: она имела общество, которое было подвержено принятию простых решений, и слишком радикализированной, чтобы поддерживать гражданский мир, а до того — нестабильную политическую систему, где правительства презирали серьезность внешних угроз.

Прошла война. С той войны в мир Польша входила с грузом потерь, обид и тревоги.

Польша потеряла около 6 миллионов жизней своих граждан.

В тему: Украинцы и Варшавское восстание 1944 года. Российские СС на стороне фашистов [6]

Польша потеряла место на карте: Сталин, Рузвельт и Черчилль передвинули эту страну на запад как старый комод. Польша потеряла суверенитет: вся ее новая территория оказалась под контролем Советской Армии [7] и сформированного в СССР правительства.

Поляки надеялись, что после войны они вернутся к могилам прадедов в Вильно, Гродно и Львов. Но вышло так, что восточная граница, которую до войны нарисовали враги — Рейх [8] и СССР [9], после войны утвердили друзья — США [10] и Великобритания [11].

Десятки тысяч солдат польской армии — армии генерала Андерса, которая освобождала Рим вместе с союзниками, не могли вернуться не только в бывшие польские земли на Востоке, но и в Польшу вообще. Они не могли вернуться в оккупированную советскими войсками Польшу, и теперь не имели доверия к союзникам.

Обида была на всех: на русских, немцев, британцев. Семьи были разобщены, а новая польская власть казалась чужой. Чужой, как и дома новых польских земель — Нижнего Шлёнська и Поможа.

Правда, позже новая польская эмиграция сыграет свою положительную роль в этой истории. Но тогда из всех потерь и обид родилось единственное чувство — большая тревога.

Вся польская послевоенная история превратилась в длительный процесс работы над ошибками межвоенной Польши, которые привели к катастрофе.

Первое послевоенное десятилетие прошло в тревоге, в обустройстве новых домов и «нового строя». Наконец, в СССР умер Сталин [12]. Прошло еще пару лет. И в Польше взорвалось.

В тему: Варшавское Восстание 
в нынешней коллективной памяти поляков [13]

Западный ветер

Летом 1956 года восстала Познань. На улицы с единственным требованием «Жаждемо хлиба!» вышел весь город. Повстанцы разгромили Воеводский Комитет правящей Польской объединенной рабочей партии. В тот же день бунт раздавили танками.

Впрочем, кризис вызвал отставку правительства. Лед треснул. Началась оттепель.

В Польшу начали возвращаться бывшие солдаты армии Андерса. За эти 10 лет некоторые получили западное образование, некоторые — изучили языки и западный образ мышления. Их было не так уж много, но они были носителями другой правды о Катыни [14], об СССР (армия формировалась из спецпереселенцев и заключенных ГУЛАГ [15]а), они были носителями другой правды и о мире за пределами зоны влияния Империи Зла. Пропаганде было сложно с таким контингентом.

В тему: Польша хочет получить от России все документы по Катыни [14]

В СССР таких сразу отправляли на Колыму [16]. Но у Польши Колымы не было. Зато Польша была «самым веселым бараком социалистического лагеря». Те, кто вернулся в конце 1950-х, уже не испытывал никаких репрессий.

Да, внешне они были лояльными гражданами. Но на самом деле у польского общества сразу после войны начало формироваться «второе дно». На работе — это были вполне лояльные граждане Народной Республики. Но дома эти самые люди растили будущую оппозицию: пересказывали историю о деде, воевавшем в АК и участвовавшем в Варшавском восстании, историю бабушки, которую выселили в Казахстан [17], или дяде, погибшем в Катыни. Будущие изменения начались с распространения правды о прошлом, с партизанского сопротивления лжи, с «домашней контрпропаганды».

В результате, новое поколение выросло с ощущением всеохватывающей лжи и стремилось к своему восстанию. Это было поколение новых повстанцев: Куроня, Михника, Валентиновича и Валенсы. Оно восстало в 1968-м — в Варшаве, в 1970-м — в Гдыне, в 1976-м — в Радоме и снова в Варшаве. А в 1980-м разразилась «Солидарность».

Но это было потом. В мае 1947 года в парижский пригород, в Мезон-Ляфит переезжает Ежи Гедройц. Что может быть обыденнее этого факта? Но с этого момента в Западной Европе образовался еще один интеллектуальный центр, который вел мощный диалог относительно прошлого и будущего всей Восточной Европы. И благодаря деятельности этой ячейки Польша впоследствии станет «адвокатом и представителем Украины в Европе».

Отказ от шовинизма и «утраченных территорий»

На самом деле с этого момента польская эмиграция разделились. Те, кто после войны осел в Лондоне, творили преемственность с официальными учреждениями довоенной Польши. Вне границ социалистической Польши были нужны те, кто мог манифестировать миру наследственность государственной традиции. Но это наследство имело горький привкус ошибок. Для этого были нужны и те, кто не писал новый польский проект с «чистого листа».

Вокруг Гедройца, Польского литературного института и журнала «Культура» образовался круг нонконформистов, которые осознавали старые довоенные ошибки.

«Культура» начала дискуссии относительно того, какой должна быть будущая Польша.

В 1952 году журнал публикует письмо молодого священника. Юзефа З. Маевского: «Поляки любят добиваться справедливости и знают ей цену, и когда нам самим приходится измерять справедливость для кого-то, мы прилагаем очень куцую и едва ли не напрочь фальшивую мерку. (...) Пусть литовцы, чья судьба складывается еще тяжелее, чем наша, радуются своему Вильно, а во Львове пусть развевается сине-желтый флаг». Отец Маевский призвал оставить «Кресы» литовцам, украинцам и белорусам и заниматься тем, что есть.

Это письмо вызвало волну возмущения в польской эмиграции. «Культура» потеряла много подписчиков. Но через несколько лет выяснилось, что эта горячая дискуссия пошла Польше на пользу и способствовала осознанию ошибок ее недавней истории. В конце концов, идею, которую теперь произносит, как мантру, каждый польский президент — «без свободной Украины не будет независимой Польши» — сформулировала и популяризирует именно либеральная «Культура» Гедройца.

С подобных дискуссий начиналось заживление польско-украинских противоречий, а в определенном смысле — осуждение и преодоление шовинизма.

В тему: «Вина украинцев»? Покаяние должно быть взаимным! [18]

Это была одна из наиболее горячих дискуссий вокруг противоречивых (тогда) идей, которые (теперь) стали мейнстримом польской политики. В конце концов, они пытались ответить на главный вопрос: «Какой должна быть будущая некоммунистическая Польша?»

И парижский, и лондонский эмиграционные центры сконцентрировались на выпуске огромного количества книг. Ручьи тех книг текли из Парижа и Лондона в Польшу. В 1970-е годы Железный занавес сильно проржавел в районе междуречья Вислы и Одры.

Мои польские знакомые рассказывали, как они контрабандой из-за границы среди вещей в чемоданах провозили «запрещенные» книги. Об этом мне рассказывал внук профессора Станислава Свяневича [19] — Павел, ныне — сам профессор Варшавского университета. Дед жил в Лондоне, имел доступ к «тамиздату» и сам постоянно был вовлечен в его создание как выдающийся экономист и советолог. Внук провозил запрещенные книги в Польшу, а таможенники демонстрировали мнимую невнимательность к названиям и именам на их обложках.

Польша была в разы более открыта для мира, чем советская Украина [20] тех времен.

В тему: Война КГБ против диссидентов. Погрому «шестидесятников» — 40 лет [21]

Огромное количество поляков ездило учиться в университеты «загнивающего» Запада. Многие выезжали на работу при посредничестве «Полсервиса». Родственники посещали своих далеких-близких в Британии и Франции. Польша 1960-70-х годов не была «загерметизирована» и не варилась в своей провинциальности, так как к этому была вынуждена Украина.

Любые новые идеи в гуманитаристике, политологии или экономических науках сразу попадали в интеллектуальное обращение в Польше и медленно меняли ее.

Академическая среда стала одной из двух основных составляющих польской контрэлиты. Иногда это была форма внутренней эмиграции действительно свободных людей.

Конечно, в социалистической Польше тоже была цензура, а издательства раз за разом рассыпали наборы уже готовых к изданию книг, но... но... но... В отличие от украинских руководителей 1970-х, польские не переставали быть поляками и не превратили государственную машину в каток, который закатывает в асфальт все живое.

В тему: Юрий Шевелев: как изживали и как выжил украинский язык. Часть 5: от Постышева до Хрущева [22]

Студенческие бунты в октябре 1968 года и рабочие — в декабре 1970-го и в июне 1976 годов окончательно разделили общество на «своих» и «чужих». Властям удалось подавить восстание, но они не могли удовлетворить стремления мятежников. Оппозиционно настроенными к власти были уже не десятки, а сотни тысяч польских граждан, которые публично демонстрировали несогласие с правительством, а еще миллионы не могли не сочувствовать их стремлению изменить страну.

Мой варшавский тьютор (англ.: преподаватель-консультант — «А»), известный социолог Анджей Шпоцинский (один из представителей того поколения, которое в 1960-е училось на Западе) очень любит вспоминать историю, как однажды в конце 1970-х к нему позвонила его не менее известная коллега — Барбара Шацкая. Она исследовала историческую память польской интеллигенции, и в ее голосе в тот день звучало удивление: «Слушай, Анджею, что это может значить: Пилсудский вдруг стал наиболее популярной фигурой среди интеллигенции?» «Будет революция» — так Анджей Шпоцинский случайно предсказал «Солидарность».

Общество бессознательно идентифицировало себя именно с теми, кто творил изменения в прошлом, с теми, кто поднимал восстания [23].

В конце 1970-х общественное недовольство продолжало расти. Кто знает, в какой форме это могло бы проявиться, если бы не одно событие: в октябре 1978 года краковский архиепископ Кароль Войтыла становится римским Папой Яном Павлом II.

«Не бойтесь», — сказал Ян Павел II 22 октября 1978 года в инаугурационной проповеди. Он просил своих поданных открыть дверь Христу и его спасительной власти, открыть этой власти государственные границы, границы экономических систем, политических систем и цивилизационных направлений. И эта просьба прозвучала как призыв к сопротивлению авториторизму.

Папа говорил о том, что человек сегодня слишком часто не знает, что в нем есть. Речь шла о частичке высшего существа в каждом человеке, а звучало — как напоминание о внутренней силе каждого. Он говорил о том, как часто человека охватывает разочарование и неуверенность относительно смысла собственной жизни, а это звучало как призыв к переменам: «Не бойтесь!»

В следующем, 1979 году, Ян Павел II отправляется в большую пасторскую поездку по родной Польше. Эти его слова услышали миллионы людей. Еще через год разразилась «Солидарность» — люди перестали бояться.

Семинар по модернизации Польши

Все началось с мелочи. Летом 1980-го года работницу гданьской верфи Анну Валентинович уволили. Это стало началом забастовки. Наконец, первоначальные требования забастовщиков были удовлетворены. Но в тот момент, когда лидер бастующих Лех Валенса был почти готов прекратить забастовку, появилась та самая Анна Валентинович с другими женщинами. Они устроили такой скандал, что забастовка была продолжена. Но уже не за защиту прав одного человека и работников одного производства, а ради прав и свобод всего народа. Это звучит слишком пафосно, но было именно так.

Яцек Куронь. Современный рисунок

Здесь надо упомянуть еще один факт: еще в 1976 году образовался КОР — Комитет обороны рабочих. В него входили уже известные нам польские интеллектуалы и диссиденты. Еще в 1977 году Яцек Куронь формулирует основные задачи общественной самообороны: «Вместо того, чтобы поджигать комитеты, создавайте собственные». Речь шла о создании гражданских структур — параллельных структурам правящей партии.

Конечно, в 1980-м ведущие активисты КОРа интеллектуально обеспечивали «тылы» забастовщиков. Валенса не стеснялся идти и спрашивать у высоколобых интеллектуалов: «Что делать?» Начался пятнадцатимесячный «Карнавал «Солидарности». В независимый самоуправляющийся профсоюз «Солидарность» в течение этого времени вступили близка десяти миллионов. Поляки четко понимали, что такой Польши они не хотят. Но какой она должна была быть?

Любая революция сменяется реакцией. В декабре 1981 года генерал Ярузельский объявил «Военное положение». Около 10 000 активистов оппозиции были интернированы, т.е. задержаны на неопределенный срок без предъявления конкретных обвинений.

«Вы себе не представляете, как было хорошо!» — доктор Казимеж Вуйцицкий из Варшавского университета принадлежал к тому поколению, которое «не успело» на Варшавское восстание 1944 года, и даже к студенческому бунту 1968 года. Поэтому «Солидарность» — это была возможность для его поколения показать себя равными братьям, отцам и дедам, посоревноваться с их мятежным нравом.

«Вы себе не представляете, как было хорошо!» — еще раз повторяет он, вспоминая конец 1981 года: «Представьте: в одном месте, в одно время Ярузельский собирает крупнейших оппозиционных интеллектуалов того времени. Какие невероятные дискуссии тогда велись в той тюрьме!..» Не желая того, генерал Ярузельский создал постоянно действующий семинар по модернизации Польши.

Впоследствии даже в СССР началась Перестройка [24]. А новые идеи распространялись Польшей как эпидемия, как поветрие. Неподцензурное издание «Второго оборота» — так назывался польский самиздат — выходили огромными тиражами. Правительство уже не могло ничего контролировать.

Общество не только перестало бояться, люди стали открыто смеяться с власти. Это началось во Вроцлаве, где на стенах стали появляться надписи «Свободу Рабыне Изауре и политическим заключенным!». Милиция эти надписи тщательно зарисовывала, и со временем весь город был осквернен. А на тех надписях стали появляться изображения оранжевых гномов-«краснолюдков» (красных человечков — «А»). Так началось движение по высмеиванию режима «краснолюдков». «Оранжевая альтернатива» — а речь идет о ее бурной деятельности — висмивало три вещи: состояние несвободы, абсурдность режима и нищету.

Начинался 1989 год. В Центральную Европу опять пришла «весна народов».

В тему: Интересные книги: «Диссидент Вацлав Гавел» [25]

В Польше тех, кто поддерживал власть, уже давно было меньше, чем тех, кто поддерживал оппозицию.

Ярузельский сел за круглый стол вместе с теми, кого еще вчера держал в тюрьмах. Еще через год польский мир перевернулся: оппозиция стала властью, контрэлита получила все рычаги для изменений. В правительство входят бывшие диссиденты, а впоследствии президентом становится бывший электрик, профсоюзный лидер и нобелевский лауреат Лех Валенса.

Лех Валенса

«Польша меняется каждые 50 лет» — так мне некогда примас* Вышинский сказал приватно. Какой мудрый человек был: он все предусмотрел!« — Казимеж Вуйцицки не скрывает восторга.

А меня эти слова огорчили: полякам понадобилось 50 лет, чтобы осознать ошибки II Речи Посполитой, вырастить поколение независимых интеллектуалов и рабочих, которые сделали ценности названием своего движения.

В конце концов, понадобилось 50 лет протестов, стихийных бунтов и настоящих восстаний, чтобы свергнуть советскую власть. Понадобилось 50 лет интеллектуальной работы многих людей, чтобы наработать видение будущего Польши, а потом еще 20 лет — чтобы это видение реализовать.

Что произошло с Польшей за эти 50 лет — с 1939-го по 1989-й?

1. Весь этот период происходила работа над ошибками II Речи Посполитой. Игнорирование внешних вызовов, нестабильность политической системы и срывы к диктатуре, низкая политическая культура, межнациональные противоречия и национализм, межвозрастные противоречия — все это требовало осуждения и переосмысления.

2. В среде интеллектуалов сформировалась контрэлита, которая сформулировала видение будущего некоммунистической Польши: свобода, декоммунизация, демократия, соблюдение прав человека, рыночная экономика, участие в общеевропейских безопасности и экономических структурах, мощная и открытая миру образовательная система, особое внимание к конкурентности «человеческого капитала» . Цели были определены.

3. Поляки победили чувство страха перед режимом. Солидарность и массовый протест рабочих стали двигателем изменений.

Каждый получает то, чего хочет. Украинцы стремятся к стабильности. Поляки стремились к изменениям. Именно поэтому Польше удалось измениться.

У украинцев есть только один способ модернизации своей страны — захотеть изменений. А для этого надо измениться каждому: научиться улыбаться друг другу, выполнять взятые обязательства своевременно и качественно, и перестать радоваться тому, как любимый песик гадит под ноги другим украинцам.

Изменения начнутся только с осознания собственного ежедневного бытового окаянства. Из уважения к себе. С активного противодействия тем, кто гадит: хоть под ноги, хоть на голову, хоть — в душу. С протеста. С изменений внутри себя.

P.S. В следующей части материала «Почему Польше удалось?» — краткая история декоммунизации Польши: как люстрация и преодоление бремени прошлого повлияли на гуманитарное развитие, а также о том, как можно намазать общественные ценности на хлеб.

* (от лат. primas — первенствующий), в католической и англиканской церквах почетный титул главнейших епископов.

Александр Зинченко, опубликовано в издании ТЕКСТИ [26]

Перевод: «Аргумент» [27]

---

В тему:

• Станислав Свяневич: последний свидетель Катыни [19]
• Почему Ярузельский не стал Пиночетом, а СССР не напал на Польшу [28]
• «Украинская земля насквозь пропитана кровью». Украина и ее место в Европе глазами британца [29]
• СССР как Российская империя. Чем была советская Украина? [30]
• Каждый десятый украинец в своей голове еще живет в СССР [31]

---