Пропащая грамота. Как фальшивый документ стал поводом для уничтожения Запорожской Сечи

1.00

Нет

В 1839 году Григорий Квитка-Основьяненко издал свой очерк об Антоне Головатом - бывшем запорожском старшине и одном из «отцов-основателей» черноморского казачества. Писатель вспомнил свои детские впечатления от посещения этого запорожца в отцовском доме, рассказы об участии в последний казацкой депутации в российскую столицу, бедствиях казаков после уничтожения Сечи и создании Черноморского казачьего войска из бывших сечевиков.

Отец писателя, Федор Квитка, судья Харьковского полка и маршал дворянства Харьковского уезда, дружил с Головатым и всячески защищал черноморских казаков, когда местные помещики преследовали их за «оселедці» на по-запорожски бритых головах.

Публикация очерка стала знаковым событием, отмечает издание Тиждень [2]. После манифеста Екатерины ІІ о разрушении Запорожья и запрете «самого наименование запорожцев» Сечь была впервые упомянута положительно в мемуарно-документальном произведении. О последней поездке казаков к «царице», чтобы уговорить ее не уничтожать Сечь, в украинском фольклоре повествовали на разный лад.

На этой основе и в странной “перекличке” с воспоминаниями Квитки Николай Гоголь [3] написал повести «Грамота» и «Ночь перед Рождеством». Квитка-Основьяненко сетовал, что Гоголь украл у него сюжет для комедии «Ревизор» и, в укор его русскоязычным писаниям, упомянул в повести «Маруся» «одного пана, який не вірив, що малоросійською мовою можна написати ніжне, зворушливе». Это был литературный манифест против вписывания Украины в российское пространство и призыв заботиться о громкости собственного, украинского голоса.

Герой своего времени. Антон Головатый [4] прошел путь от казака личного свиты кошевого атамана Петра Калнышевского, полкового писаря Самарской паланки, запорожского депутата ко двору Екатерины II у кошевого атамана Черноморского казачьего войска. Головатый сыграл важную роль в украинском заселении правобережья Кубани, развитии города Екатеринодар, современного Краснодара

На эту тему: Сила и бессилие украинской элиты [5]

На рассказ Квитки о Головатом отозвался Тарас Шевченко поэтическим обращением «К Основьяненко», что начиналось со возмутительной констатации: «Нема Січі, пропав і той, хто всім верховодив», а заканчивалось призывом: «Співай же їм, мій голубе, про Січ, про могили!». Его восторженность Антоном Головатым разделял Яков Кухаренко, глава Черноморского казачьего войска с 1853 года. Он познакомился с Шевченко около 1840 года и заказал ему картину с изображением Головатого. Шевченко сделал эскиз и переписывался с Кухаренко о картине.

Первоначальный вариант «К Основьяненко» имел такие строки: «Наш завзятий Головатий не вмре, не загине.От де, люди, наша слава, слава України». Однако шевченковский восторг не разделил Пантелеймон Кулиш, который посоветовал ему не «восхвалять Головатого - лицо не слишком важное». Лишь в 1859 году, готовя третье издание «Кобзаря», Кулиш трудом «вкоськав» Шевченко, чтобы тот «занедбав стишки з Головатим». Так появилась окончательная версия: «Наша дума, наша пісня не вмре, не загине…». Как заметил шевченковед Павел Зайцев, «поправка Кулиша, которую целые поколения цитировали как Шевченково мнение», изменила первоначальную идею произведения. И действительно, вмешательство Кулиша спасло Шевченкову лиру от фальшивых звуков.

«Мальтийский орден»

Последнюю депутацию в имперскую столицу кошевой атаман Петр Калнышевский [6] готовил тщательно. Он неоднократно бывал в Петербурге и Москве, а потому изучил нрав высших чиновников Российской империи и искал способы эффективно с ними общаться. Подарки, лесть и напористая дерзость в отстаивании интересов Запорожья характеризовали стиль его дипломатии. Как писал один недоброжелатель о запорожцах, из Сечи отправляют «злоумышленников и отважных людей, чтобы они в Правящием Сенате смело говорили и тем некоторое сомнение и опасения у заседателей вызвали, поэтому и Сенат к ним, как к еще совсем необузданному народу, слишком мягок был». Калнышевский пытался снискать расположение влиятельных лиц империи.

Он поддерживал представления российскими элитами Запорожья как экзотического рыцарского ордена вроде Мальтийского, и записывал в почетные казаки тех, кто мог быть полезен. Среди таких были командующий Второй армией Петр Панин, генерал-майор Александр Прозоровский и новороссийский генерал-губернатор Григорий Потемкин [7]. Последний писал игриво-пышнословные письма кошевому атаману, называл его Кущивский курень «главным в Сечи куренем» и просил подарить коня, который «для казачества годился бы».

На эту тему: От Запорожских Вольностей до Новороссии [8]

Дружеские отношения кошевой атаман имел с командующим Второй армии князем Василием Долгоруковым. Запорожские команды в составе его армии отличились в оккупации Крыма в 1771 году и других военных действиях против Османской империи. Поэтому глава Сечи заботился, чтобы на Запорожье не было чрезмерного скопления русских войск, казаки получали жалованье и провиант и не претерпевали обид от офицерства. Но благоволение князя дорого обходилось Войску Запорожскому. Долгоруков любил рыбу ценных сортов и настойчиво просил Калнышевского каждые две недели доставлять ее в его резиденцию в Полтаве. Вылов и доставка свежей рыбы в 300 километрах в любое время и при любой погоде была почти военной спецоперацией. Полковой старшина с отрядом запорожцев галопом разъезжал от Сечи до Кодака и заставлял рыбаков лезть в воду за осетрами, щуками, лещами, карпами и сомами.

Калнышевский неловко оправдывался, когда из-за хрупкого льда рыбалка была невозможной, и мог прислать лишь одного по-геройски добытого осетра. Князь гневался: «Прошу не заставлять меня в пост мясо есть!». А летом требовал живых осетров. Трудно сказать: сам ли Долгоруков, или его толковый секретарь расписывал технологию доставки осетра «у живого вынуть глаза и, подняв жабры, положить туда кусок смоченого хлопка или хлопковой бумаги, хвост же, пригнув к носу, привязать к нему веревкой и всего осетра переложить и укрыть крапивой, а больше заботиться, чтобы по дороге солнечный свет на него не попадал». И везти рыбу должен был «нарядный и вежливый человек».

Реабилитация Сечи. Григорий Квитка-Основьяненко, потомок слобожанского старшинского рода, в 1839 году опубликовал очерк об Антоне Головатом, который стал знаковым событием в литературно-научной жизни Российской империи

Однако запорожцы вели себя с чиновничеством Новороссийской губернии, что угрожающе нависала над Запорожьем, без малейшей вежливости. Зайды с темным прошлым, офицеры местных гусарских и пикинерских полков, жаждя поместий и крепостных, захватывали запорожские земли. Один из многих эпизодов был таким. Столкнувшись с противодействием полковника запорожской Бугогардовской паланки Афанасия Ивановича, подпоручик Иван Чевкин плевал ему в лицо и сыпал «отвратительными словами», а капитан Алексей Глебов схватил запорожца Дениса Темного и, морщась, приказал погладить себя по голове, а когда тот отказался, то капитан бил его «в пику беспощадно». Когда Афанасий Иванович вступился за обиженного, Глебов грязно обругал его: «Какой ты полковник, в ж ... пе полно таких полковников», и сам стал на четвереньки для демонстрации места, откуда, по его мнению, происходят запорожские полковники.

Запорожцы платили тем же самым, в частности нападали на слободы и хутора, основанные на их землях, хотя избегали столкновений с регулярными отрядами. В междуречье Самары и Орели запорожцы разрушали поселения Донецкого пикинерского полка. Казаки атамана Костецкого разогнали крестьян с «подворок» прапорщика Рекулевича, крушили заборы возле домов и били плетьми крестьян. В селах, принадлежавших другим офицерам, уничтожали инвентарь, разрушали дома и рубили деревья, пригодные для строительства, вытаптывали поля, засеянные пшеницей и рожью.

Дерзкой изобретательностью отличился запорожский полковой писарь Демьян Вирменка. Он, бывший пикинер, организовывал нападения на пикинерские поселения, выводил оттуда жителей и заселял ими слободы при реках Орель и Самара. Запорожский полковник Иван Гараджа похожим образом заселил Барвинкостенковскую паланку (современные юго-восточные районы Харьковской и северо-западная часть Донецкой областей). Когда немецкий ученый Иоганн Гильденштедт ехал по тем местам, то заметил, что казаки не трогают слободы, заселенные русскими, однако украинских поселян чаще силой, чем добровольно, переселяли в запорожские слободы.

Так на севере Запорожья возникла сеть украинских поселений и вместо «Новороссии», которую в Петербурге представляли паростком России, пущенным в безлюдную степь, здесь появилось продолжение Украины. И количественно украинцы преобладали над остальным населением Новороссийской губернии даже среди офицеров низших и средних чинов. Однако стремление к статусу дворянства и помещичьим состояниям превратило их в заядлых проводников имперской власти.

Перед имперскими чиновниками Петр Калнышевский делал вид непричастности к нападениям на Новороссийскую губернию, а жалобы помещиков опротестовывал встречными жалобами. Пока продолжалась русско-турецкая война 1768-1774 годов, а следовательно и была потребность в Войске Запорожском, имперское правительство должно было учитывать его протесты. Ситуация изменилась, когда наступил мир, а Новороссийскую губернию возглавил лидер Екатерины ІІ Григорий Потемкин. По его приказу посчитали убытки, которые запорожцы нанесли губернии с 1767 по 1774 годы: вышла огромная сумма - 232 696 рублей, а в запорожские слободы было выведено 5374 жителей. Оспорить столь обоснованные обвинения было непросто.

Тень короля Стефана Батория

Одной из самых больших проблем Войска Запорожского в XVIII веке было отсутствие документов о его территории. В предыдущие века в них не было необходимости, ведь пространство, которое занимали запорожцы, называли «диким полем», что в тогдашних понятиях означало неразграниченную, ничейную землю. В 1705 году состоялось первое ее разграничение Россией и Турцией, подтвержденное после войны 1735-1739 годов. Поэтому с юридической точки зрения земли запорожцев принадлежат Российской империи. В Петербурге игнорировали их ходатайство о законодательном закреплении за ними земель, которыми они издавна владели. Поэтому запорожцы вспомнили о прежнем законодателе, который, по преданию, был к ним внимательнее.

В 1578 и 1582 годах король Речи Посполитой Стефан Баторий подписал документы о «казаках низовых запорожских»: о внесении их в реестр, назначении старшего над ними и их привилегии в обмен на службу. Позже реестровым казакам предоставили королевский замок Трахтемиров под резиденцию их гетмана и госпиталь. Украинские думы и казацкие летописи XVII - начала XVIII века идеализировали короля Стефана и превратили его в мифического демиурга, который единовременно совершил то, что на самом деле возникало в течение долгого времени и по многим причинам.

В середине ХVIII века гетманские и запорожские казаки были искренне убежденными, что их обустройство начал Стефан Баторий, а исправил, укрепил и расширил гетман Богдан Хмельницкий [9]. Мнимая традиция выкристаллизовалась в псевдодокументе «универсал Богдана Хмельницкого», который повествовал о «грамоте Стефана Батория», якобы подписанной в 1575 году. Ее, мол, в 1655-м представил на утверждение гетмана кошевой атаман Демьян Барабаш.

В «грамоте» речь шла о том, что король оценил героическую борьбу казачества с турками и татарами и подарит ему «город Терехтемиров с монастырем и перевозом», земли над Днепром до самого Чигирина и вниз по Днепру со всеми городами, селами, хуторами и рыбалкой. А еще - «городок старинный же запорожский Самар с перевозом и землями вверх Днепра по реку Орель, а вниз - до самих степей ногайских и крымских, а через Днепр и лиманы днепровские и бугские, как издавна бывало, по очаковские улусы, и вверх реки Буг по реку Синюху, от самарских же земель через степь до самой реки Дон».

В 1753 году запорожцы подали «копию универсала Хмельницкого» на комиссию по разграничению земель Войска Запорожского и Полтавского полка, однако комиссия не признала ее за «сильный документ». В 1765 году Петр Калнышевский ссылался на «универсал» в «челобитной» к Екатерины II, прося на его основе утвердить земельные владения Войска Запорожского, но тщетно. 21 июня 1774 года Екатерина ІІ обязала сечевиков прекратить распри с Новороссийской губернией и отправить в столицу депутатов со всеми удостоверениями своей собственности. Кошевой атаман и войсковой писарь принялись искать настоящий универсал. Конечно, оригинала они не нашли, но получили «правдивую копию» от какого-то старшины в городке Сорочинцы. За ее подлинность военный писарь Иван Глоба поручился собственной подписью.

Эхо образа. Повесть Николая Гоголя «Грамота», экранизированная в 1972 году, перекликается с воспоминаниями Квитки-Основьяненко об Антоне Головатом и его участии в делегации в российскую столицу в 1774-м

На эту тему: Почему Мазепа — архитектор европейской Украины¹ [10]

На Сечи выбрали в депутаты Сидора Белого, Логвина Мошенского и Антона Головатого. Первые двое были уважаемыми военными начальниками, отличившимися удачным рейдом на Буджак в сентябре 1769 года. Но основную роль кошевой атаман отвел не им, а полковому старшине Головатому, который хотя и был ниже них по рангу, зато принадлежал к «главному в Сечи» Кущевскому куреню. Он начинал со службы в команде «молодиків при боці кошового», был писарем Самарской паланки, а впоследствии - помощником Калнышевского по особым делам (в частности, в 1771 году ездил в город Ромен за вещами умершего племянника кошевого атамана Иосифа). Запорожцы презирали Головатого за угодничество сечевом начальству, неучастие в рискованных походах и ловкость в бюрократическом крючкотворстве, потому и называли его «хитрым писулей».

Крепкий пунш в Потемкина

В начале октября 1774 года депутаты с большим обозом отправились в Петербург, а затем повернули на Москву, куда императрица изволила ехать. 7 января 1775 года они остановились в Новоспасском монастыре на окраине «первопрестольной». Приезд пышного двора монархини, привыкшей к чрезмерной роскоши, вызвал страшную дороговизну в городе, перед тем претерпевшим пожар. Архитектор Михаил Казаков построил для Екатерины ІІ Пречистенский дворец, где она прожила почти год, родила ребенка от Потемкина, громко отпраздновала победу над Турцией и решала судьбу Сечи.

Депутаты страдали от дороговизны, ходили пешком, потому что не было денег на извозчика, и бесполезно ожидали принятия большими вельможами. Из Петербурга в Москву тогда приехал запорожский старшина Герасим Черный, который вез на Сечь подаренные Потемкиным литавры и потратился до последнего гроша - депутаты дали ему 25 рублей на дорогу. Только 6 февраля генерал-прокурор Александр Вяземский принял от них документы для доклада императрице. Были предоставлены письма и подарки прочим лицам; великий князь Павел Петровича получил белого скакуна, а коня каштановой масти подарили Потемкину.

9 февраля Государственный совет заслушал ходатайство Войска Запорожского о возвращении ему земель, отданных Елисаветградской провинции, предоставление территории между Бугом и Днепром, отвоеванной у Турции, и возмещении убытков. На том все остановилось. «Теперь живем в Москве без дела, к кому не являемся, всякий отказывает, что его это не касается», - писали на Сечь казацкие посланцы, которых принимали только в доме Потемкина.

На эту тему: Мы и Москва. Украинско-российские отношения во времени и пространстве [11]

Потемкин тогда еще не имел политического веса, а был лишь одним из многих любовников Екатерины и начальником не лучшей губернии в империи. В покои императрицы его направил граф Петр Румянцев, главный победитель Турции. Екатерина нуждалась в новом сильном лидере, чтобы выскользнуть из цепких объятий Григория Орлова, лидера гвардии, и избавиться от зависимости от графа Никиты Панина, руководителя внешней политики империи, воспитателя великого князя Павла Петровича и его шантажиста по делу об убийстве Петра ІІІ. Карту Сечи разыгрывали в борьбе придворных группировок Румянцева, Панина и Орлова.

Никита Панин презирал запорожцев, однако предпочел оставить их на турецкой границе и готовиться к войне со Швецией. Его брат, Петр Панин, записанный в почетные запорожцы, был слишком занят восстановлением в Поволжье и Приуралье уклада, нарушенного пугачевщиной, чтобы встревать в хлопоты с Запорожьем. Григорий Орлов относился равнодушно ко всему, что не касалось его подослабевшей власти над Екатериной. А его брат, Алексей Орлов, победитель турецкого флота в Чесменской битве, тогда преследовал в Италии опасную авантюристку «княжну Тараканову». В этой игре Екатерина отвела себе роль беспристрастного арбитра и наблюдала, твёрдо ли будет ходить новый фаворит скользкими паркетами ее двора.

Наступление империи. Официальный повод для ликвидации Запорожской Сечи был весьма сомнительным. Но так или иначе она ознаменовала очередной этап российской колонизации Украины. Картина Сергея Чайки

На эту тему: Мы и Москва. Украинско-российские отношения во времени и пространстве. Часть 2 [12]

Чтобы побить конкурентов запорожской картой, Румянцев дал Потемкину компромат на главу Сечи: донос полкового писаря Павла Савицкого на Петра Калнышевского 1767 года о его намерении перейти в турецкое подданство, а также свидетельства о встрече кошевого атамана с турецкими послами накануне войны. Еще один козырь подкинул генерал Александр Прозоровский, который узнал, что запорожцы получили сомнительную копию «универсала Хмельницкого» в Сорочинцах.

С этими козырями Потемкин начал свою игру. Однако первый ход сделал с мелкой, как могло показаться, карты: историка Герардо Фридриха Миллера. Знаток древнерусских летописей, исследователь Сибири и редактор научных изданий, он долго занимал должность российского историографа и ректора Санкт-Петербургского университета, пока из-за интриг Михаила Ломоносова его не сослали в Москву управлять архивом Коллегии иностранных дел. Разбитый параличем и подавленный нищетой, Миллер согласился сделать для Потемкина историко-юридическое обоснование неправомерности существования Сечи.

Антон Головатый у Невы, эскиз 1843 года. Глава Черноморского казачьего войска Яков Кухаренко заказал Тарасу Шевченко картину с изображением Антона Головатого, но замысел так и не был реализован

Потемкин играл рискованно, ведь Миллер подчинялся Панину и теперь работал в ущерб своему начальнику. Фаворит блефовал с казацкими депутатами, имитируя большую силу, чем имел фактически. Он показывал им жалобщиков в комнатах своего дома - «не продуть, как густо», говорил о «добром пиру» (погроме) в слободе Лиховка, который устроил Демко Вирменко, его аресте и конвоировании в Москву, и что то же самое ждет Кальмиусского полковника Велегуру за обиду донских казаков, и что запорожцы загуляли так, что кошевой должен был ехать в столицу для объяснений.

«И за это у Потемкина пили мы крепкий пунш», - писали депутаты Калнышевского. Потемкин сыпал остротами и представлял из себя казака Кущевского куреня Григория Нечоса, соревнуясь с сечевиками в шутливой сноровке. Те вручили ему недавнее письмо кошевого, написанного по-приятельски. Потемкин читал его, смеялся и пил пунш, а потом сказал: «Я такое напишу в Кош, что не прочитают». Кто-то из депутатов ответил: «В войске нашем не без грамотных». Потемкин хотел «пари, что Глоба ваш не захочет его читать», и сказал, что дал их бумаги «умным людям для любопытства». Скоро депутаты узнают, что он имел в виду Миллера, который тогда подробно изучал документы московских архивов о запорожцах.

На эту тему: Мы и Москва 3. Украинско-российские отношения во времени и пространстве. Часть 3 [13]

Историограф доказал фальсификацию «универсала Хмельницкого»: решил, что ни язык, на котором он написан, ни содержание не соответствуют времени датировки. К похожему выводу впоследствии пришли и украинские историки Михаил Грушевский, Иван Крипьякевич и Андрей Стороженко. Миллер также выяснил, что монархия Романовых не предоставляла Войску Запорожскому право владеть землей. Доказательство недействительности основного документа разрушало всю конструкцию защиты запорожцами территории, с которой они «пришли под державу Российскую из-под Польской короны». Казачество буквально терял землю под ногами.

1 апреля 1775 года генерал-прокурор Вяземский объявил казацким депутатам основные обвинения и приказал больше его не беспокоить. Статс-секретарь Степан Стрекалов изложил им аргументы, наработанные Миллером, которые впоследствии легли в основу манифеста о ликвидации Сечи. 27 апреля Государственная Дума постановила вызвать кошевого атамана в Москву для ответа на обвинения, а 7 мая утвердила предложение Потемкина уничтожить Сечь, применив десять регулярных, несколько донских и новороссийских полков. Конечно, за полторы недели Калнышевский не только не успел бы доехать до Москвы, а даже получить вызов.

Итак, приговор о ликвидации Сечи выносили без суда и следствия. Екатерина ІІ его одобрила, учитывая заверения Потемкина о наличии у него доказательств измены кошевого атамана. Императрица подыгрывала своему фавориту, раздражая Никиту Панина. Лишь 10 мая с большим опозданием и удивлением он ознакомился с выводами Миллера о подделке «универсала Хмельницкого».

Панин вызвал своего архивариуса для объяснений, но тот отказался ехать и написал ему, что не следует сомневаться в фальсификации «копии универсала» и что запорожские депутаты в доверительной беседе сказали, что на Сечи нет оригинала. Так Потемкин переиграл всех конкурентов. Григорий Орлов, которого теперь окончательно отодвинули, поздно проявлял к запорожцам знаки внимания; его брату Алексею объявили отставку. Граф Румянцев с пышными почестями оказался на третьих ролях. 4 июня генерал-поручик Петар Текелия окружил Сечь и арестовал ее руководителей. Эти удивительно переплетенные события стали трамплином для высокого прыжка будущего князя Таврического.

Калнышевский ошибся, когда полагался на Потемкина; ошибкой было и доверие к Головатому. Из последних его отчетов проступают несоответствующие обстоятельствам веселье и сарказм: «Потемкину кто-то донес, что ваше превосходительство заводит себе модные покои, которых никогда не бывало [на Сечи], и весьма богатыми всех запорожцев считают, больше вашего превосходительства». От этих слов веяло завистью, жаждой власти и богатства, путь к которым двум из трех участников депутации Потемкин открыл после ликвидации Сечи. Была еще одна вещь, которой не заметил Шевченко, когда читал воспоминания Квитки: еще до атаки Сечи Головатый иссписал толстую тетрадь, где отметил лиц, «которых должны предварительно удалить из Войска под каким-либо предлогом», а Войско реформировать.

Потемкин швырнул ту тетрадь и сказал: «Нельзя вам оставаться. Вы слишком расшалились и никоим образом не можете уже приносить пользы». На другой день Потемкин сказал: «Все кончено. Текелия доносит, что выполнил поручение. Пропала ваша Сечь! ». Головатый язвительно ответил: «Пропали и вы, ваша светлость!». Потемкин выругался: «Что ты врешь!» и, как рассказывал Головатый отцу Квитки, «так посмотрел на меня, что я на лице его ясно прочитал мой маршрут в Сибирь». Однако «хитрый писуля» выкрутился умелым силлогизмом: «Вы же, батько, записаны у нас казаком; поэтому когда Сечь уничтожена, то и ваше казачество кончилось». «То-то ври, да не завирайся», - сказал Потемкин. Головатый и Билый с горя якобы решили стреляться, но пришли, выпили водки и поехали в Украину.

Через год, когда последний кошевой атаман уже находился на Соловках, а военный судья и военный писарь - в Сибири, Антон Головатый стал смотрителем богатой слободы Новоселицы. Потемкин предоставил ему 3593 десятин земли и должность начальника полиции города Новомосковск, в который превратил эту слободу. Единственным крупным делом, которое начал Калнышевский, а закончил бывший его “молодик”, был знаменитый Троицкий собор, основанный 2 июня 1775 года: Головатый приступил к титарству и руководил его строительством.

Возможно, во время той злополучной депутации Сидор Билый чаще прочих беседовал с Потемкиным, поэтому после разрушения Сечи получил больше земли и более высокие чины, стал маршалом дворянства Херсонского уезда и первым атаманом Черноморского казачьего войска. Но он дружил с отцом Основьяненко, поэтому о нем мы знаем меньше. Запорожцы, которые пошли в черноморские казаки, презирали «хитрого писулю», своего военного судью. После гибели Билого под Очаковом казаки собрались в круг, чтобы выбрать нового атамана, и когда представитель Потемкина настоял на Головатом, толпа взревела: «це жонатий і чортзна-що».

На эту тему: «На Кубани всех украинцев записали русскими» [14]

В Петербурге в 1792 году этот «чортзна-що» под бандуру пел «милостивой императрице» жалобные песни о скорби казачества после смерти своего «благодетеля» князя Потемкина-Таврического. Растроганная «матушка» подписала грамоту о даровании «осиротевшему» казачеству правобережья Кубани за службу во славу Российской империи. В этой тональности Квитка писал свой очерк о Головатом, не имея возможности прибегнуть к модуляциям. И мощный голос Шевченко едва не сбился с пути «пропащих грамот», которыми до сих пор загромождена украинская история - так, будто ее и сейчас пишут разбитые параличем и подавленные нищетой историки.

—

Владислав Грибовський, опубликовано в издании Тиждень [15]

На эту тему: