Рак в Украине — катастрофа

1.00

Нет

Директор Национального института рака: Профилактики онкозаболеваний в стране почти не существует.

По сухой медицинской статистике [2], смертность в Украине в 2,5 раза выше, чем в странах Евросоюза, а продолжительность жизни — на 10 лет меньше. Каждый год раком в нашей стране заболевают 180 тысяч человек, выжить удается приблизительно половине из них. За этими цифрами кроются конкретные проблемы системы здравоохранения Украины, и их решение может спасти тысячи человек.

В прошлом году стало известно о нарушениях в Национальном институте рака — главном онкологическом учреждении страны. В июне комиссия Минздрава обнаружила [3], что оборудование стоимостью 50 млн грн пылится на складе, а пациентам приходилось покупать даже те лекарства, которые были в больнице. Олег Мусий [4], занимавший пост министра здравоохранения, предпринял попытку отстранить от должности директора Игоря Щепотина, но тот ушел на больничный, и лишь весной 2015 года, после завершения контракта, Институт получил нового руководителя.

Учитывая результаты голосования коллектива Института, министр здравоохранения Александр Квиташвили 14 апреля назначил директором хирурга-онколога Елену Колесник.

Спустя месяц после назначения корреспондент издания INSIDER спросил у нового директора о том, в каких переменах нуждается Институт, на что могут рассчитывать украинцы с диагнозом «рак», и что поможет Украине достичь европейского уровня борьбы с онкологическими заболеваниями.

Елена Колесник — о выживаемости больных в Украине, подорожании лекарств и новых подходах в лечении рака.

— Вы являетесь директором Национального института рака почти месяц. В каком состоянии вы приняли Институт, какие проблемы уже можете назвать?

— Начну с позитива: в институте есть хорошая команда опытных специалистов. И это главное. У нас работают ведущие специалисты МОЗ по онкохирургии, онкоурологии, онкогинекологии, радиологии, химиотерапии.

Если говорить в целом, и именно об Институте, — то состояние его плачевное. Пройдитесь по территории — это одна большая стройка. Масса разрушенных зданий и тех, которые начали строить, но не достроили. Ремонт помещений идет более двух лет.

В первом корпусе — ремонт, и чтобы попасть внутрь, нужно обойти 800 метров вокруг. Слабые пациенты вынуждены идти пешком на прием или в клинику почти километр. Нужна коммуникация между зданиями.

У нас нет морга — это просто трагедия. Казалось бы, в такой больнице. Слава Богу, пациенты умирают нечасто. Но тем не менее. Три года назад разрушили под постройку другого здания и не построили.

Ситуацию со стройками нужно решать вместе с МОЗом, так как работы выполняет Инженерно-технический центр министерства. Три года назад деньги были — планировалась огромная реконструкция Института. Как только средства закончились... ситуация такая в стране, что онкологию поднимать очень сложно.

— Какая сумма нужна для завершения реконструкции?

— Только на центральный вход нужно более 500 тысяч гривен. У нас нет людей, которые отвечают за стройку — эти функции были в министерстве. Но сейчас там не могут оказать нам помощь, вероятно, нужно будет найти инвесторов.

— Вы полагаете, что сейчас можно найти инвестора?

— Да, его можно найти, у нас есть предложения по строительству недостроенного радиологического корпуса. Его начали и законсервировали на два года.

— Где сейчас находится отделение радиологии?

— В старом корпусе. Но там ютится много оборудования. Когда здание старое, построенное много лет назад, хочется сделать из него современные светлые помещения, чтобы было удобно и пациентам, и врачам. Кроме того, это увеличит оборот больных, которых мы сможем принять. Мы же принимаем всю Украину.

Почти вдвое увеличилось количество больных из Луганской и Донецкой областей. Раньше, во время активных военных действий, случались казусные ситуации: приезжали пациенты из Красного Луча, из зоны АТО. Оперировались, лечились, и уезжали обратно. Мы говорим: «Зачем вы туда едете? Оставайтесь уже здесь». А они отвечали: «Нет, это родина, поедем туда». Таких людей мы старались обеспечить всем возможным в первую очередь, их очень жаль.

— Сколько сейчас больных в Институте?

— У нас 600 коек, и все они постоянно заполнены. Детское отделение принимает много пациентов амбулаторно. Пока больница вмещает такое количество, все успевают лечиться.

— На какой стадии пациенты попадают к вам?

— Половина больных поступают с запущенными стадиями — третьей и четвертой. Половина — с более ранними: первой и второй.

— В чем причина такой поздней диагностики?

— Это большая проблема, и она кроется, наверное, в менталитете людей тоже. Спросите у любого из нас: когда пойдешь в больницу? — Когда уже припечет. Такого понятия, как профилактика, скрининг онкозаболеваний, к сожалению, в стране почти не существует. Раньше обнаружим предраковое состояние и проведем профилактику — значит, рака не будет. Это те же полипы толстой кишки — нужно удалить их вовремя, пока это еще не рак.

Сейчас стартует совместный проект КГГА, в котором Институт принимает участие. В Киеве будет проведен двухмесячный проект по профилактике и скринингу онкологических заболеваний визуальных локализаций — тех, которые можно найти сразу при осмотре и касается это рака молочной железы, шейки матки, прямой кишки, кожи.10 поликлиник по городу будут бесплатно принимать пациентов по субботам и выявлять предраковые состояния или опухоли, направлять людей в специализированные клиники города, а мы будем принимать их в две волонтерские субботы.

Цель проекта — обнаружить опухоли на более ранних стадиях. Мы хотим провести цикл лекций для семейных врачей, чтобы повысить уровень образования, нацеленный именно на онкопрофилактику. Неплохие результаты дала подобная программа по профилактике меланомы кожи.

— Получается, что в целом уровень профилактики в стране слабый?

— Да, слабый.

— Существует национальная программа по борьбе с онкозаболеваниями, принятая шесть лет назад, в 2009 году. Она не действует?

— Она действует. Организованы центры, особенно по сохранению здоровья женщин, их репродуктивной системы. Например, проводится вакцинация девочек, чтобы предотвратить рак шейки матки (вакцинация от папилломавируса, — ред.). Но этих программ недостаточно. Надо внедрять широко программы скрининга в первичную сеть — в кабинеты семейных врачей. Пока на этом этапе мы тормозим. Но это дело времени, было бы желание.

— В Украине ежегодно заболевают раком 180 тысяч человек, смертность онкобольных высокая — умирает около половины. В Израиле этот показатель составляет 20%, в других развитых странах — 30%. Каких техник, методик и препаратов у нас нет? Что могло бы уменьшить этот показатель?

— Здесь нужно разобраться. Наш Институт проводил аудиторскую работу в 2008 и 2011 годах. Мы выезжали на проверку диспансеров. Да, действительно, у нас выживаемость больных несколько хуже. Она зависит от нескольких причин, и я бы выделила два направления. Первое — у нас не совсем правильно стадируют онкологические заболевания и в итоге неадекватно используют весь арсенал терапии.

Приведу пример: прооперировали пациента раком толстой кишки в срочном порядке в районной больнице. Он пришел через месяц на проверку к нам. Мы делаем ему компьютерную томографию, и выявляем множественные метастазы в печени. По выписке месяц назад у него стоит первая или вторая стадия. Не может за месяц произойти такой процесс. Получается, недосмотрели и не увидели. Или, в другом случае, не определили поражение лимфоузлов и пациент не получил дополнительно лекарственную терапию.

У больного с четвертой стадией срок жизни будет такой же, как за рубежом. А у нас он проходит по реестру как пациент с 1-й или 2-й стадией.

Второе — возможностей получить полноценное лечение у нас меньше. Например, получает человек химиотерапию трех или четырех линий. Назначают первую, возникает прогрессирование заболевания — вторую линию и т.д. Пациенты за рубежом по страховой медицине имеют право получить дорогостоящие препараты всех линий терапии. У нас государство обеспечивает, как правило, первую и максимум — вторую. Обеспечить целевую (таргетную) терапию мы практически не можем.

По химиотерапии в прошлом году обеспечение было порядка 70%. В этом году, с учетом стоимости препаратов, их будет меньше. Часть мы закупили, часть в процессе.

Если говорить о наших врачах и их специализации, то качество оказания помощи очень высокое. В Израиле тоже есть разные клиники. Иногда приезжают пациенты с их заключением, и просто диву даешься, как можно было такое лечение выполнять. Каждую ситуацию нужно рассматривать отдельно.

— Сколько стоят препараты таргетной терапии?

— Один цикл — порядка 2 тысяч долларов. Получается, весь цикл лечения пациент не может получить — по разным причинам.

— Если пациент попадает в Институт на операцию и стационарное лечение, на что он может сейчас реально рассчитывать бесплатно, и что он должен будет купить?

— Пациент, если пожелает, заплатит в кассу благотворительный взнос. Он несущественный. Если это полостная операция, скажем, брюшной полости, он полностью может быть обеспечен перевязочными материалами, шприцами, капельницами, физиологическим раствором, глюкозой и для наркоза не нужно ничего покупать. Антибиотики тоже есть.

Недостаточно дорогих белковых препаратов, например, альбумина (белок плазмы крови, стоимостью около 700 грн за 100 мл, — ред.). Хотя у нас есть часть препаратов для парентерального питания, но, понимаете, их недостаточно для всех. Все равно что-то будет пациент докупать. Нельзя сказать, что он придет и все будет абсолютно бесплатно.

— А в операционных есть необходимые материалы?

— В целом да. Самое необходимое у нас есть. Может быть, индивидуальные пакеты, расходные материалы, допустим, сшивающие аппараты мы пока не можем позволить себе купить в полном объеме. Особенно если очень большая операция, резекция печени. Тогда мы не обойдемся тем, что есть. Если оперировать молочную железу, тогда затраты значительно меньше. Сумма в каждом случае индивидуальна. Это нужно обсуждать с пациентом, и это очень больной вопрос.

Фото: unci.org.ua [5]

— В бюджет института на этот год было заложено подорожание лекарств? Цены на медикаменты выросли в 1,5-3 раза.

— Да, заложено. Может, возможности не такие, как хотелось бы. А хотелось бы обеспечить на 100% всех. Но пока это невозможно. У нас работают благотворительные фонды, которые нам очень помогают. Деток мы обеспечиваем на 99% лекарствами. Если не можем чего-то по бюджету, то привлекаем эти организации.

Если пациент не в состоянии оплатить лечение, можно обратиться в благотворительный фонд. Они действительно помогают. Но спросите у любого: крайне редко кто обратится к благотворительным организациям. Один из десяти. У нас люди отзывчивые, нужно стучать — откроют.

— Каков в Украине процент ошибок при постановке онкологического диагноза? В Израиле не подтверждают треть диагнозов у пациентов из СНГ.

— Не знаю, на каком основании они сделали такое заключение. Возможно, кто-то в районной больнице обследовался и поехал туда. То есть, «недообследовался», поставили предварительный диагноз. Сложно что-то сказать и оценить эти данные.

По нашему институту процент ошибки очень маленький. Но мы используем все методы — МРТ, КТ, обязательно верификация диагноза (гистология, цитология). Наш пациент если уезжает, то уезжает с диагнозом. На моей памяти — это считанные случаи.

— Какой прогрессивной техники для лечения онкозаболеваний нет в Украине?

— Я не могу вам ответить за всю Украину. Техника развивается стремительно. Радиологическое оборудование в институте и регионах современное. За рубежом сейчас больше миниинвазивных технологий: лапороскопических, торакоскопических. С их применением пациент три дня пролежал в клинике и уходит домой. Реабилитация быстрая. Да, в этом мы отстаем, но думаю, что быстро нагоним, если будут возможности.

У нас много врачей, которые могут выполнять такие операции, они стажировались в других странах. Есть в Украине и обучающие программы. Но операционные возможности ограничены, особенно в регионах. Хотя и там есть хорошие клиники и финансирование из локальных бюджетов тоже, так что нельзя говорить категорично.

— Как вы оцениваете уровень подготовки молодых врачей?

— Раньше было больше мотивации и практики. В Институте базируется кафедра университета. Студенты приходят на обход, но я ни разу не видела их в операционной, их желания прийти поучаствовать в перевязках. Иногда это вызывает удивление. Мне кажется, нужно менять философию подхода — чтобы люди понимали, для чего они это делают.

— А удержать специалистов на работе украинские больницы могут?

— Зарплаты, безусловно, очень низкие. Но думаю, что это будет меняться с учетом реформ, которые планирует правительство, в том числе министр здравоохранения. До конца мая о них должны объявить.

— Речь идет о страховой медицине?

— Да, без этого никак нельзя. Никуда мы не денемся без страховой медицины. Это и заработок лечебных учреждений тоже. Если мы будем лечить, а страховые компании — выплачивать страховку, мы будем развиваться.

— В какой срок реально внедрить систему страховой медицины?

— Нужно полтора — два года. Речь идет о разработке тарификации услуг — сколько стоит каждая процедура. Но такие наработки есть у зарубежных коллег, мы можем скорректировать их и внедрить. Частные клиники должны и будут развиваться, но не все могут платить. Например, в Италии пациенты получают все лекарственные препараты бесплатно. Да, там очереди — около месяца на онкологическую операцию. Казалось бы, нельзя ждать. Но за этот месяц вы обследуетесь. Если хотите быстро — тогда частная клиника.

Кроме того, их врачи, работая в госклинике, могут вечером осуществлять частный прием. Врач в своей клинике оперирует и зарабатывает деньги официально.

— Рак находится на втором месте среди причин смертности в мире. Почему количество заболеваний растет?

— Это, безусловно, экология.

— А пища? Влияют ли консерванты, употребление продуктов мясопереработки?

— К сожалению, да. Особенно это касается опухолей желудочно-кишечного тракта. Доказано, что употребление жирной пищи и красного мяса влияет на увеличение заболеваемости раком толстой кишки. Курение и алкоголь — на рак желудка. Раком печени через 15-20 лет заболевают люди, переболевшие гепатитом C. ВИЧ-инфекция связана с ростом заболевания лимфомой и анальным раком.

— В Украине изучают влияние качества пищи на возникновение онкологических заболеваний?

— У нас, в Украине, почти не изучают. Такой информации у меня нет. Но есть информация в прессе, из-за рубежа.

— Существует мнение, что рак становится болезнью молодых. Такое впечатление, что среди людей до 30-ти лет и детей количество заболеваний возросло.

— Рак — это болезнь пожилых. Чем выше срок жизни населения, например, до 80-ти лет, тем выше заболеваемость. Не только у нас, но и в скандинавских странах — в Финляндии, Швеции, этот уровень высок у пожилых людей. Среди детей заболеваемость действительно растет, но я бы не сказала, что настолько сильно.

— Причины заболеваемости детей — генетические?

— Есть целый ряд генетических синдромов, которые обусловливают развитие рака. Причем заболеваемость может быть и в раннем детском возрасте, и в юношестве, и в 18-20 лет. Как правило, если в семье кто-то болел раком, то риск становится еще выше. Тем более среди кровных родственников.

— Есть ли в мире разработки, которые могут в ближайшем будущем радикально решить проблему рака?

— Нет таких разработок, которые сейчас бы решили полностью проблему лечения рака. Увы. Они проводятся скорее на генетическом уровне — это ранняя диагностика, предупреждение. Читали, наверное, про Анджелину Джоли — действительно, у нее 100% развился бы рак. Будущее за выявлением проблемы на этапе, когда рак еще не развился. Надо говорить о профилактике больше. А у нас о курении, кроме как на пачке сигарет, нигде не говорят.

Не может быть конкретного лекарства от рака. Хирургический путь идет по миниинвазивным технологиям — это лапароскопия. В этом направлении чего-то супернового вряд ли мы добьемся в ближайшее время. В лучевой терапии разработки продолжаются. Кибер-нож — это тоже радиотерапия. Она более эффективна, чем обычная. Речь идет о более точном воздействии на опухоль и ее уничтожении.

— Недавно президент подписал закон, который позволяет закупать лекарства с участием структур ООН напрямую, что, по его словам, позволит сэкономить до 40% их стоимости.

— Полагаю, речь идет об электронных закупках. Мы участвуем в пилотном проекте МОЗ под названием «Prozorrо». Он позволяет провести электронные торги, а не закрытые закупки. С их помощью можно выйти на несколько тендерных линий и найти представителя. Пока мы совершаем закупки до 100 тысяч грн. Сейчас по этой системе работает Минобороны. Если все получится, как мы хотим, перейдем к более крупным закупкам.

— Хотелось бы понять, откуда берутся эти 40% удорожания?

— Нужно разобраться. Расскажу, как мы в Институте, после прихода нашей команды, оптимизировали старую систему закупок и сэкономили 3,5 млн гривен только на этот год и закупили на эти деньги другие препараты.

Мы пересмотрели список лекарств, который уже был готов к закупке. Ряд препаратов закупался в прошлом году, и есть большой остаток. Некоторые лекарства используются амбулаторно. Стоит ли закупать их в институт? Были препараты, прописанные только под одну компанию по дозировке. Их тоже убрали из списка.

Были большие лоты, то есть формировалась группа препаратов единым блоком: дешевые и более дорогие. Получается, что мы вынуждены покупать их только у компаний, имеющих все эти препараты, а это влияет и на ценообразование. Часто не могли купить лекарство по выгодной цене, потому что у этого продавца не было всех наименований из группового лота.

Мы решили закупать препараты малыми лотами (по одному препарату). Когда мы разделили препараты, на тендер смогли выйти не 2 компании, а 10, и они снижали цены. Кроме того, не все компании имеют право выходить на прямые продажи. Некоторые работают только через дистрибьютора. Выход напрямую — минус около 10% от стоимости лекарства. Это я вам популярно рассказала. Тонкостей много.

— На одном из сайтов я прочла анонимные отзывы о работе Института, датированные декабрем-февралем. Несколько пациентов указали, что платили анестезиологам и хирургам. Еще были сообщения о том, что врачи давали телефоны посредников, продававших препараты для «химии». Вам известны такие случаи?

— Вот только вчера у меня была женщина, которая жаловалась, и мы разбирались. Безусловно, такие жалобы есть. Я сама врач, хирург, я всегда в такой ситуации спрашиваю: у вас просили, требовали эти деньги? Как правило, говорят: «Нет». Зачем вы их давали? Ну не давайте вы их. Не думаю, что с них что-то требовали, или пусть об этом скажут открыто. Вымогателей карать будем жестко.

По части «химии» — как я объяснила, мы не можем всех обеспечить. Что касается телефонов, которые дают врачи — надо разбираться в каждом случае, мы следим, чтобы не было дистрибьюторов, на которых работают врачи. Но эту систему трудно победить в одиночку и сразу.

Оплата труда врачей — больной вопрос. С одной стороны, врач получает 1200-2500 грн. У хирурга высшей категории ставка 2,5 тысячи грн. Такая зарплата — по сути, пенсия. А работа — нужно приехать ночью, в субботу, воскресенье.

С другой стороны, сделать тарификацию за услуги мы не можем, не имеем права, мы — государственное учреждение. Когда мы придем к страховой медицине, это будет компенсироваться, а врачам станут доплачивать, и пациенты будут довольны.

— Какие изменения ожидают Институт в ближайшие один-два года?

— Нужно автоматизировать все процессы, чтобы была безбумажная больница. Чтобы не было бешеных очередей в поликлинике. Запись и данные — в компьютер. Чтобы не было «писанины», которая забирает у врача больше половины времени — его нужно уделять пациенту. Еще лучше — чтобы это было по всей стране. В МОЗ эта идея обсуждается.

Информация должна быть о каждом пациенте. Например, в настоящее время люди из зоны АТО приезжают без документов — выехали, в чем были. А их там оперировали, проводили химиотерапию. Приходится догадываться, что было сделано. Хорошо, что есть канцер-реестр, и мы можем хотя бы основное выудить оттуда, это бесценная информация. Он объединяет региональные онкодиспансеры. Нигде в странах СНГ нет такого реестра, а мы можем видеть точные цифры заболеваемости и смертности.

— Какие научные разработки, которые можно реально внедрить, есть в Институте?

— У нас много направлений новых методов лечения. От нанотехнологий до современных методов лучевой терапии, оперативных вмешательств. Это реконструктивные операции в отделении. Например, в онкогинекологии молодым женщинам сохраняют репродуктивные органы, и они могут впоследствии рожать детей. Действия института направлены на то, чтобы можно было сделать как можно больше органосохраняющих операций. Это касается и прямой кишки, и пластических операций на молочной железе.

— В 2014 году после проверки МОЗ выяснилось, что в Институте есть оборудование стоимостью 50 млн гривен, которое не используется и просто лежит на складе. Что с ним сейчас?

— Это еще один больной вопрос. Речь идет о линейном ускорителе (используется как источник излучения при радиотерапии, — ред.), который действительно лежит,аппарате для брахиотерапии и приставки к нему (рентген аппарат). Два последних мы поставим на следующей неделе, так как сделали ремонт в старом корпусе.

Линейный ускоритель остается лежать. Радиологический корпус, который строили и не достроили, законсервировали на два года, и нам поставить его некуда. Проводим экспертизу, чтобы снять старый аппарат «Рокус» и на его место поставить ускоритель, но он крупнее, потребуются изменения в конструкции здания. Это стоит дорого, но аппарат лежит с 2011 года, а мог бы лечить.

— Зимой СМИ освещали конфликт, разгоревшийся между частью коллектива Института и министром здравоохранения якобы из-за того, что коллектив хотел избирать себе директора, а министр — назначать.

— Был устав, декларировавший, что министр назначает директора. Конфликт был не в этом. Старый директор (Игорь Щепотин, — ред.) старался подменить понятия. А сотрудники боялись, что назначат кого-то, кого они не хотят. Но конфликта из-за этого, как такового, не было. Могу даже сказать, что голосование за руководителя — скорее инициатива Квиташвили.

— Вы совмещаете административную должность и работу хирурга?

— Да, успеваю. Сейчас, конечно, реже, но два раза в неделю обычно оперирую.

—

Татьяна Ушинина, фото: Максим Кудимец; опубликовано в издании INSIDER [6]

В тему: