«Протягом багатьох років довелося мені зазнати безліч репресій, пригнічення та зневаги, а втім, ніякі більшовицькі тортури не зламали моєї волі, моєї сили та моєї любові до моєї розіп\’ятої більшовиками Батьківщини», — так начал автобиографию 11 ноября 1941 года историк и писатель Семен Пидгайный, вернувшись после долгого заключения в Харьков.

Краткое жизнеописание было первой попыткой объективно осветить свое прошлое.

Мытарства Пидгайного по тюрьмам поражают. Выдернув его по бессмысленному обвинению из рабочего кабинета и передав под бдительный надзор конвоиров, ГПУ перемещало опального историка из одной тюрьмы в другую: ростовскую, таганрогскую, харьковскую пересылочную, московскую «Бутырку» и ленинградские «Кресты», до тех пор, пока, в конце концов, не упекло его на край света, в Соловецкий лагерь особого назначения [2] (СЛОН [3]) — место заключения многих известных украинцев, репрессированных в начале 1930-х гг. и с особой жестокостью уничтоженных в лесном урочище Сандармох [4] на материке накануне 20-летия установления советской власти.

В тему: 76-я годовщина массового расстрела элиты УССР. Для власти этого события не существует [5]

Литературные портреты Пидгайного, написанные с заключенных, являются одним из бесценных и немногочисленных источников-летописей соловецкого концлагеря. Их героями были академики Матвей Яворский, Степан Рудницкий, Михаил Слабченко, профессора Федор Пущенко, Александр Яната, литераторы Мыкола Зеров, Павел Филипович, Мыкола Кулиш, Евген Плужник, Алексей Слисаренко и многие другие художники, ученые, государственные деятели, с которыми автора свела судьба. Написанные на основе собственного, мучительного, как незалеченная рана опыта, воспоминания были изданы в эмиграции под выразительным названием «Українська інтелігенція на Соловках». Книга стала информационным прорывом и привлекла внимание к автору.

Семен Пидгайный

Казалось бы, о его драматической судьбе уже все давно известно из публикаций и биографического произведения «Недостріляні». В то же время важные подробности «мирной» жизни Семена Пидгайного до ареста и ссылки, существенно дополняющие жизнеописание, всплывают из недавно найденных архивных документов. Осенью 1941 г. Пидгайный писал:

«Народився (17 апреля, — И.Ш., О.Р.) 1907 року в станиці Ново-Мінській Кубанської області. З походження — козак. Батько козак, розстріляний більшовиками за участь в антирадянських повстаннях. Все господарство сплюндроване і розграбоване більшовиками. Всі родичі або розстріляні, або зіслані в Сибір чи Карелію.

Закінчив 1925 року середню школу. З 1925 по 1929 закінчив Київський інститут Народної освіти (Університет), історичний факультет. Вчився, маючи підроблені документи, що було виявлено при закінченні; був виключений зі складу студентів, але дякуючи протекції академіка Багалія, був наркомом Скрипником поновлений в правах».

Кадр кинохроники

Социальное происхождение или контрреволюционное прошлое родственников было в 1920-е годы значительным препятствием для получения высшего образования. Поэтому распространилась практика подделки документов. Воспользовался этим в поисках своего места в советском социуме и Пидгайный.

Как свидетельствует переписка, чтобы восстановиться в университете, он должен был скрывать свое происхождение, а во время обучения должен был постоянно доказывать преданность государству — быть активным в общественной жизни и не поддерживать связи с непролетарской семьей: «... всі свої роки навчання я завше йшов поруч з кращими товаришами, завше був витриманий і послідовний в своїй ідеології і не робив від правильної лінії збочення. З 1925 року я відірваний від дому і живу цілком самостійно, користувався стипендією, працював на посаді і з цього жив, ніяким способом я, власне, не користувався з батькового господарства. Я далекий був і є з будь-якою солідаризацією з антирадянською стихією і завжди вів боротьбу з нею, в яких би вона виявах не відбувалась. Я ніколи не відмовлявся від громадської роботи і на ній завжди був. Я був і до вишу, і в виші кращим товаришем у всіх відношеннях і тому тільки вступив до ЛКСМУ. Мені ніхто не може закинути жодного політичного зробленого мною ляпсусу протягом чотирьохрічного перебування в ІНО».

Однако этого было недостаточно. В условиях, когда все учреждения были нашпигованы платными и добровольными «информаторами», трудно скрывать отдельные страницы биографии. Как и другие учебные заведения, Киевский ИНО наводнили шпионы, которые, по мткому выражению Мыколы Зерова, «розплодились у безлічі екземплярів»:

«Його стріваю я —

і мало не щодня! —

В студентській постаті

на темних коритарах

В повазі лекторській

і в круглих окулярах,

Де тиша темних книг,

де збори й метушня...»

Юношу «вычистили» весной 1929-го, когда он учился на четвертом курсе. Компромат, поступивший на него, был, как по тем временам, страшный. Новоминский сельсовет характеризовал его родителей как кулаков. Разоблачение в своем обращении в НКО подтвердил и ректор Семен Семко: «Из института был исключен студент IV курса (последнего) исторического отдела Пидгайный, член ЛКСМУ [6]. Вступил он как сын неимущего крестьянина, все время хорошо учился.

Институт ориентировал его на научную работу. Оказалось, что отец его в 1922 году был расстрелян как заложник на Кубани (отец и он казаки). В заложники отец студента попал потому, что брат его был в банде. Хозяйство отца раньше и семьи сейчас относится к средним. В правлении было письмо о том, что отец был расстрелян как контрреволюционер. Студент Пидгайный доказывает, что брат его после банды служил в Красной армии и вступил в партию. Прошу указаний относительно этого дела».

В тему: Атаманы Гражданской войны в Украине. И их палачи [7]

Исключение из института еще не означало окончательного лишения права на получение образования. Собирая нужные документы, доказывая свою лояльность советской власти, отсутствие связей с непролетарской семьей, обивая пороги государственных заведений, Центральной (или своего института) комиссии в студенческих делах, вычищенным лицам по нескольку раз приходилось проходить все круги ада в реальной жизни. Некоторым удавалось добиться восстановления в правах. Аналогичный путь после устроенного ему «чистилища» должен был пройти и Семен Пидгайный.

В своих ходатайствах юноша оправдывался: «Батько мій не був активним контрреволюціонером, а був розстріляний як заручник. Хоч я цього ствердити і не можу, бо сільрада ще такого не надіслала. Те, що я написав у анкеті „середняк“ замість „бідняк“, пояснюю своєю несвідомістю (коли я вступав до КІНО мені було 17 років). Те, що не сказав свою провину на пленумі колективу ЛКСМУ, пояснюю тяжким психічним станом моїм у той час; вже на другий день вранці я це визнав. Але основне й головне те, що я ні з батьком, ні з братом не маю нічого спільного, з батьком з дня розстрілу (7 років), з братом з 1923 року, коли він поїхав з Ново-Мінської. Коли був Червоний терор [8], мені було 14 років... Зважаючи, що я нічого спільного не маю з політично-ідеологічним світоглядом мого батька, а, навпаки, завше був, хоч скромним дуже, поборником за пролетарську державу і культуру, вважаю, що не буде великої шкоди Радвладі, коли мені буде дозволено закінчити ІНО».

В жизни Пидгайного судьбоносную роль играли и поддержка ректора, и ходатайство Секции научных работников УССР, и академика Д.Багалия как председателя Центрального бюро секции. Он неоднократно поддерживал просьбу о восстановлении в правах студентов, которые хорошо учились и были способны к научной работе.

В тему: «Большой террор» в СССР: 12 тезисов [9]

Кроме этого, согласно постановлению коллегии НКО и директиве наркома образования Н.Скрыпника, студентов последних курсов исключали только в тех случаях, когда их лично разоблачали как контрреволюционеров. Но восстановиться в вузе студент мог только доказав, что полностью порвал со своей семьей...

Все эти обстоятельства и спасли карьеру Семена Александровича. Центральная комиссия по студенческим делам в составе Управления профобразования 8 июля 1929 года постановила: «В связи с тем, что Пидгайный фактически окончил институт и правление дало ему положительную характеристику, предлагать восстановить в правах студента».

Фото из январского номера газеты «Харьковский рабочий» 1935 года о юбилее университета

Отстранение от любимого дела больно задело Пидгайного. Даже встретив после длительного перерыва бывшего ректора в концлагере, он не обошел стороной пережитых событий: «Ми зустрілись, як давні добрі знайомі. Одразу ж сказав, що він, власне, не дивується, чому я на Соловках: бо мені, мовляв, сюди давно слалась дорога, ще за його ректорування, коли мене звільнили з університету; але чого він тут, разом зі мною, — над цим він думає. Тоді я йому відповів, що він так само «по закону» на Соловках, бо: а) він українець, б) колишній член партії українських есерів, що перейшов потім до КП(б)У, в) що він не хотів мене виганяти з університету і зробив це під тиском спецвідділу, г) що мені відомо кілька подібних справ по університету і, нарешті, д) бувши головою Укрголовметодкому, а пізніше Укрцентрархіву, завжди провадив українську лінію. Не думаю, що мої аргументи справили на нього враження, бо лишився Семко смутний і розгублений, а закінчуючи розмову, сказав: «Якщо все те, про що ви говорите, є істина, то тим гірше для фактів, а я думаю, що це, мабуть, не так».

А Пидгайный тем временем переехал в Харьков и до ареста 17 января 1933 г. работал научным сотрудником Исторического музея Слободской Украины.

Обвинение Пидгайного в членстве в мифическом «Союзе Кубани и Украины» были связаны с преследованием за контрреволюционное прошлое. Репрессированный запомнил слова известного чекиста Евдокимова: дескать, контрреволюцию он впитал с молоком матери. Подробностей этого уголовного дела и сейчас не знаем. Но известно, что репрессиям подверглась интеллигенция из рядов немалого украинского «национального меньшинства» на Северном Кавказе. Это прежде всего преподаватели Кубанского института народного образования имени Н.Скрыпника профессор-языковед Иван Шаля, доцент Петр Гребиннык, историк Сергей Грушевский. Вместе с тем тысячи семей станичников-украинцев были принудительно выдворены в северные районы СССР.

В книге «Недостріляні» следователь «згадував всіх і вся, вимагав, стукаючи по столу, щоб я запам\’ятав, що на Кубані ніяких українців нема, що Кубань поспіль руська, що там були лише куркулі-саботажники, петлюрівці, бандити і що я один з тих, що туманив порядних людей і що ця, як він казав, „зараза“ йде з Харкова і Києва». Уголовное дело только воплощало политические решения, изложенные в постановлении ЦК ВКП(б) [10] и СНК СССР [11] от 14 декабря 1932 года «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области» относительно сворачивания украинизации, искоренения контрреволюционных элементов путем арестов, заключения на продолжительный срок, применения высшей меры наказания к наиболее злостным врагам.

В тему: Докладная записка ОГПУ о высланных кулаках 2-й категории от 9 февраля 1931 года [12]

Только 6 февраля 1941 г. Семен Пидгайныий вернулся на Слобожанщину, но как репрессированному ему отказали в праве проживать в областном центре и прикрепили к районному городу Изюм. Там работал бухгалтером в артели «Культпраця», пока с приближением фронта, 1 ноября, его не отправили рыть окопы, откуда он бежал и направился в Харьков, куда добрался за три дня, но, как выяснилось, не навсегда. Выехал в Германию, потом в Канаду, где основал «Союз украинцев — жертв российского коммунистического террора». До 1955 г. возглавлял Всемирную федерацию политзаключенных. По его инициативе издан The Black Deeds of the Kremlin: A White Book (Белую книгу о черных действиях Кремля) — англоязычный двухтомник задокументированных свидетельств о тюрьмах, ссылке, раскулачивании и голодоморах. Как известно, в эмиграции всядальнейшая жизнь Пидгайного коренным образом не изменилась, а была тесно связана с прошлым.

Умер Семен Пидгайный 14 ноября 1965 года в Торонто.

—

Игорь Шуйский, Ольга Рябченко, опубликовано в издании «Зеркало недели. Украина» [13]

---

В тему:

• Расстрелянное возрождение. Неизвестная история писателей из рассекреченных архивов КГБ [14]
• Удушение Украины как русская национальная идея [15]
• Все об эксгумации останков украинского поэта и дипломата Александра Олеся в Праге [16]
• Хроники СССР. Как украинские писатели расправлялись с коллегой Виктором Некрасовым [17]
• Писатель Феликс Кривин скончался в Израиле в возрасте 88 лет [18]