...13 апреля 1943 года мир впервые услышал о Катыни. Тогда стало известно, что неподалеку от Смоленска сотрудники НКВД расстреляли около 4500 военнопленных поляков из Козельского лагеря. Станислава Свяневича должны были расстрелять 30 апреля 1940 года. В последний момент он спасся...
Со стороны НКВД это была ошибка: его показания стали последним фрагментом мозаики, которая позволила польскому правительству обвинять СССР в убийстве военнопленных. Несколько фрагментов книги Александра Зинченко «Час попугая. Украинские страницы Катыни», вышедшей в «Библиотеке исторической правды» прошлого года.
«А знаешь что, — переступая порог дома, Олимпия обратилась к мужу. — Знакомая предложила мне работу учительницы географии. Я отказалась». Муж Олимпии, профессор Виленского университета Станислав Свяневич ответил: «Срочно возвращайся и соглашайся!» «Но работа неоплачиваемая!» — удивилась Олимпия. «Да не о том речь, чтобы платили! Война вот-вот взорвется! И женщина должна работать, чтобы когда это случится, не искать работу, а только продолжать работать!»
Эту историю рассказала дочь профессора Мария Свяневич-Нагенч. Ее отец сыграет в Катынской истории не последнюю роль.
Большая семья профессора Свяневича. На коленях — сын Юрек, рядом дочь Марилька, жена Олимпия и сын Витек. Вильно, 1935 год. Все фото из семейного архива любезно предоставлены профессором Марией Свяневеч-Нагенч
Несмотря на то, что шел только
Итак, шел
Вскоре после публикации книги об экономике гитлеровской Германии Свяневич получил должность профессора на кафедре экономики Виленского университета. Статус, положение и просто здравый смысл (а речь идет о том, что у Олимпии и Станислава уже было четверо детей), казалось, делали очевидным, что многодетная жена молодого, но уже именитого профессора должна заниматься домашним хозяйством и воспитывать шумную стайку маленьких сорванцов. И потому в тот день Олимпия была удивлена. Но муж имел свои резоны.
***
Гитлер приехал в Кенигсберг в начале
Через некоторое время, того же года в Берлине Свяневич читал лекцию, которая была посвящена аграрной политике Польши. Вечером того же дня на вечеринке с пивом, которую ректор Берлинского университета устроил в честь лектора, Свяневич увидел майора новых немецких Военно-воздушных сил. «Чем обязан такому вниманию?» — Профессор был несколько удивлен. Майор ответил, что на этом вечере представляет геринговское министерство авиации, и они у себя в министерстве интенсивно изучают территории Восточной Европы.
От этих слов Свяневичу стало нехорошо. «Я ехал из Германии тридцать седьмого года с ощущением, что страна эта, находясь в истерическом состоянии, принесет миру еще один сюрприз, но война, и особенно война польско-немецкая на тот момент не казалась мне неизбежной», — утешал себя тогда Свяневич. Но наблюдая за тем, что происходило в Европе, он не мог не видеть, что Польша постепенно оказалась между двух огней.
С одной стороны была Германия. Уже сама конфигурация границ Польши выглядела так, будто она оказалась в немецких тисках. А после того, как Гитлер захватил Чехословакию, не надо было быть профессором, чтобы не увидеть тех тисков, и не понимать, к чему стремится Германия. Но Свяневич был профессором, и потому смог увидеть многое еще из того, что обычному человеку не было так уж очевидно. Например, ему была хорошо известна разница между промышленными потенциалами Германии и Польши. И разница была не в пользу его Отечества.
В будущем замаячил призрак нового раздела Польши. «Было два пути к разделу. — Рассуждал Свяневич. — Первый — это германо-советский военный союз, к которому, ссылаясь на дух Раппальського договора, призывали некоторые прусские генералы во главе с генералом фон Сектом, создателем рейхсвера после Первой мировой войны. Второй — союз России и западных держав против Германии. В первом случае Советы вошли бы на нашу территорию как враги, во втором — как союзники, но окончательный результат в обоих случаях был бы одинаковым».
Станислав Свяневич принадлежал к тому поколению, которое активно участвовало в борьбе за польскую независимость. И в отличие от предыдущих четырех поколений, этому поколению поляков повезло больше. Но той независимости было только двадцать лет. И любая геополитическая буря могла ее погубить.
«Естественно, — отмечал Свяневич дальше, — я не мог предположить, на каком именно этапе войны и каким предлогом воспользуется Советский Союз и займет наши земли: как враг или как союзник Германии, или как (это тоже возможно) умиротворитель Запада. Безусловно, это будет зависеть от конкретных условий.
Я также нисколько не сомневался, что вступление Советской России в наши восточные воеводства будет означать для них конец существующему там польскому влиянию и отрыв этих территорий от Польши. В то же время я не был бы против передачи тех воеводств независимым Украины и Беларуси, если бы такие существовали, но не видел смысла в передаче их Советскому Союзу». Так или иначе, но любое столкновение с Германией, по мнению Свяневича, должно было закончиться для Польши катастрофой.
События начали меняться с калейдоскопической быстротой. В марте
Эту удивительную историю потом заклеймят как «Мюнхенский сговор». Но тогда английской парламент встретил овацией новость о именно таком способе «улаживания» кризиса между Германией и Чехословакией. Франция тоже не выражала недовольство ситуацией.
Но в марте
Через некоторое время перед тем, на XVIII съезде ВКП(б) Сталин выразил надежду, что несмотря на стремление некоторых кругов на Западе подтолкнуть Гитлера на войну с СССР дело до этого не дойдет, ведь нет причин для конфликта между Берлином и Москвой. Казалось, что СССР протягивает Рейха руку дружбы. По крайней мере, так казалось Свяневичу. А Рейх постепенно концентрировал у своих восточных границ войска. Теперь у профессора не осталось сомнений: «Сложно было представить, что немецкие штабы пошли на такие огромные затраты без целей использования всех этих соединений и вооружений». Свяневич мыслил как экономист.
***
— Кажется, нам угрожает война, — Станислав Свяневич сказал это знакомой девушке. Она приехала с Волыни, была доброй и очень деликатной, имела высшее сельскохозяйственное образование.
— Конечно, война должна быть, — ответила она.
— Почему должна?
— Потому что немцы ведут последнее время так, что просто необходимо их как-то отрезвить.
— Значит, вы себе все представляете так, что наши полки из Лиды, Молодечно и Луцка браво промаршируют в Берлин, накажут тех ужасных немцев и прославленные вернутся домой? — Свяневич позволил себе немного ехидства.
— Ну, так. — Казалось, милая собеседница профессора просто не видела другого способа решения польско-германских противоречий.
Самое интересное, что таким оптимизмом вдохновлялись не только выпускницы сельскохозяйственных школ. Профессор имел достаточно широкий круг знакомств. В какой-то компании приятелей обсуждали возможность победы над немцами. Более того, говорили о том, что было бы очень большой ошибкой польской дипломатии, если бы она пыталась как-то уладить конфликт. Мысль о том, что «Россия — огромная страна, и новые земли ей не нужны» стала всеобъемлющей. Почему эта идея была такой популярной, этого профессор Свяневич не мог объяснить даже себе самому.
А в конце концов пришел август — время университетских каникул, жары, уборочной и сенокосов. Пан Станислав собрал всю многочисленную семью и уехал в деревню, в небольшое имение тестя, неподалеку от советской границы. Места были тихие, чтоб не сказать глухие. Ближайшая железнодорожная станция — Радошковичи — находилась в восьми километрах. Не было ни телефона, ни радио. И даже газеты доходили с опозданием на несколько дней. Жизнь текла медленно.
На Успение Богородицы ездили на ярмарку в соседний Плебане. Несколько дней спустя пограничники при участии местных девушек устроили театрализованное представление, изображая мужество и находчивость населения в задержании большевистских диверсантов. Луна уже перевалила за вторую треть, можно было бы и дальше наслаждаться деревенской идиллией и безмятежностью. Но пана Станислава вновь охватило беспокойство: слишком было спокойно.
Профессор решил съездить в Вильно и узнать, что происходит в мире. С Олимпией договорились, что она на следующий день будет ждать его звонка у телефона на почте в Радошковичах.
***
В Вильне Свяневич поспешил к другу — Станиславу Мацкевичу, редактору «Слова». Тот находился в состоянии глубоких раздумий: «Риббентроп улетел в Москву!»
«Знаете, господин, — сказал Мацкевич, — столько времени собирали деньги, чтобы отправить своего корреспондента в Лондон, три дня назад отправили Вацлава Збышевского. Сегодня звоню ему: «Вачку, диктует — уже пишу!» А он мне: «Не могу диктовать — язык мне отобрало!» «Ну, и я с такого корреспондента? Риббентроп в Москве — так уже и говорить не о чем?» — Мацкевич горячился, а Свяневич разделял мрачное настроение Збышевского.
Решили позвонить в отдел печати Министерства иностранных дел. Комментарий МИД был лаконичен: Польша считает, что ее безопасность не была ущемлена подписанием Пакта Молотова — Риббентропа, тем более, что Польша с СССР имели договор о ненападении
Конечно, ни польский МИД, ни профессор Свяневич, ни редактор Мацкевич не могли себе даже вообразить, о чем договорились руководители советского и немецкого дипломатических ведомств 23 августа
В Пакте Молотова-Риббентопа говорилось, что Виленщина, где находился Свяневич со всей своей большой семьей, друзьями, коллегами и студентами, должна была в результате раздела Польши отойти к Литве. Остальная территория отходила или в Германии, или в СССР. При этом высокие стороны так до конца и не определились, стоит ли вообще оставить на политической карте Европы Польшу.
В тот же день, ближе к полудню Свяневич случайно встретил на улице давнюю приятельницу. Лицо молодой женщины светилось радостью.
— Что за причина для радости? — удивился профессор.
— Как? Разве пан ничего не знает? Гитлер полностью себя скомпрометировал.
Эти слова Свяневича застали врасплох. Реакция его была, очевидно, слишком выразительной. В ответ приятельница даже смутилась:
— Простите, по мнению господина я какую-то глупость сказала, нет?..
— Знаете, на путь подобной компрометации некоторые прусские генералы стали еще в 1921 году, и, как по мне, абсолютно неважно, как люди отнесутся к непоследовательности Гитлера, если вскоре советские полки будут маршировать по улицам наших городов и сел!
Дочь профессора Свяневича Мария запомнила следующие дни: «Отец позвонил маме и приказал в тот же день возвращаться в Вильно: «Мобилизация может начаться буквально в ближайшие дни, а тогда все транспортные средства будут реквизированы для армии». Мама прибежала, говорит деду: «Папа, вели лошадей запрягать, мы уезжаем!» А дедушка не хотел коня дать на станцию ехать, говорит маме: «Пусть твой муж не дурачится: хлеб надо возить, пока дождя нет!» И тут мама начала кричать, и дед сдался, говорит кучеру: «Ну, Петр, запрягай пару — надо госпожу отвезти на станцию».
Олимпия и Мария Свяневич. Фото
Вороная Нигра и седой Хабданк тянули деревянную телегу с Олимпией и ее шумным багажом к железной дороге. «Эта дорога была не просто дорогой к станции, — вспоминает Свяневич-Нагенч, — это была дорога к новой жизни, жизни, которую с того момента нельзя уже было назвать беззаботным детством».
На следующий день утром по радио новостей не было. Радио транслировало какие-то странные сигналы, вроде такого: «Внимание, внимание! Семь запятая три». Это все создавало нервную атмосферу.
«Отец взял за спину рюкзак, — рассказывает Мария, — сказал, что пойдет на пристань немного погребет. Обещал время от времени звонить».
Профессор вышел на улицу. В тот день автобусы в Вильно уже не ходили. Реквизированы были даже дрожки. Подпоручики запаса разъезжались на тех дрожках по местам расположения их полков. Мобилизация не была объявлена официально. Но все, что происходило в тот день, означало только одно: обратный отсчет времени было уже не остановить. И те часы считали минуты до войны.
«Только отец вышел, через полчаса пришел курьер, принес мобилизационную карту. Через минуту позвонил отец: «Есть карта?» — «Есть.» — Пани Мария по минутам помнит тот день.
Вскоре профессор Свяневич вернулся. Собрал необходимые вещи в рюкзак. Достал из шкафа мундир поручика. Начал одеваться. Олимпия поспешно принялась вшивать в мундир «хлеб Святой Агаты». «Оставь эти предрассудки!» — Профессор накричал на жену. Но тот оберег все-таки был вшит. Свяневич привесил кобуру с пистолетом. Немного помедлив, брать ли саблю. Решил оставить: это в мирное время сабля — необходимый атрибут, чтобы рапорт отдавать, на настоящей войне сабля — вещь абсолютно ненужная. Помолились вместе: «Чтобы Польша с той войны вышла с честью!»
«Перед выходом из дома отец добавил еще: «Когда война разразится, молите Господа, чтобы в Вильно пришли литовцы, а не Советы. — вспоминает Мария. — Через несколько сотен шагов отец заметил, что забыл кожаные перчатки: „На столе лежат. Но возвращаться не буду“. „Я принесу“ — предложила мама. Отец запретил».
По дороге зашли к Станиславу Свяневичу-старшему. Отец и сын распрощались.Они больше не увидятся. Никогда.
Поезд с соединением поручика Свяневича отправлялся поздней ночью. Дети засыпали у Олимпии на руках. Какая-то женщина предложила забрать их к себе: «А в четыре утра я их всех приведу проститься с отцом», — о времени отправления того поезда, кажется, знали все в окрестностях.
Госпожа свое обещание выполнила, Мария с братьями была на станции вовремя: «Но поезд отправился раньше. На пустом перроне стояла одна только наша преданная мать...»
***
Свяневич отступал со своим полком из-под Петркува Трибунальского — небольшого городка на юге от Лодзи. Во время длительных конных маршей он размышлял о причинах этой неутешительной ситуации, которая сложилась с первых дней войны: «Ни технически, ни организационно мы не были подготовлены, чтобы дать отпор немецкой авиации и танковым силам.
И, следовательно, люди от которых зависело принятие решений — Бек, Рыдз-Смиглы, Мосцицкий — должны сделать все, чтобы избежать войны и сохранить Польшу такой, какой она стала после Первой мировой войны и вооруженного конфликта с Советской Россией в
Станислав Свяневич с коллегами на военных сборах. Фото середины
19 сентября было необычайно тихим днем. Солнце светило почти по-летнему. По ветру тянулись серебряные паутины. Полк, в котором служил Свяневич, стоял на восточном высоком берегу Буга, на восток от города Хелм. На противоположном берегу стояли немцы.
Казалось, они чего-то ждут. Перед самым полуднем наблюдатель со своей наблюдательной точки на высокой развилке старого дерева доложил, что везде через немецкие позиции к реке продвигаются какие-то невооруженные люди. Через минуту он доложил, что этих людей становится все больше. И что все они идут к немецким окопам. Вдруг наблюдатель удивленно воскликнул: «Они в наших мундирах!.. Это наши... Немцы их пропускают, они уже проходят мимо их танков...»
Невооруженных польских солдат на противоположном берегу становилось все больше. Первые из тех, кто сумел переправиться на восточный берег, говорили одно и то же: «Россия вступила в войну, большевики осадили Молодечно и Лук». Потом стали рассказывать свою историю: «Мы защищали Владимир Волынский и неплохо оказывали отпор немцам. Вряд ли бы они осилили взятие города. Но вдруг, 17 сентября, генерал Сашицкий собрал нас и сообщил, что Россия вступила в войну, и в таких условиях дальнейшее сопротивление бессмысленно. Генерал заплакал и сказал, что рядовых отпускает, а офицеров просит попробовать на машинах добраться до румынской границы».
На позициях царил хаос: сотни людей бродили без дела по берегу. В этот момент Свяневич подумал, что немцы могут воспользоваться ситуацией и начать форсировать реку. Рядом со Свяневичем оказался командир полка Новосельский: «Как это можно распускать по домам соединение, имеющее оружие и готовое к бою?» Тот факт, что в польской армии был офицер, который распустил в условиях войны свой гарнизон, казался ужаснее, чем то, что в войну вступили большевики.
Поручик Свяневич и полковник Новосельский с небольшого холма молча наблюдали движение людского потока, плывущего на позиции. Свяневич поймал грустный взгляд командира. Вдруг полковник тихо прошептал: «Польша умирает, поручик...»
«Господин полковник, — ответил поручик Свяневич, — мне кажется, нельзя говорить, что Польша умирает. Независимо от последствий войны Польское государство должно существовать. Но каким оно будет? Этого мы сейчас не знаем. Мне кажется, что в истории Польши заканчивается одна эпоха, которой мы с Вами принадлежим, — эпоха Пилсудского, и начинается новая. И очень сложно предсказать, что теперь случится. Верно одно: на востоке Польша больше не будет такой, какой она была до сегодняшнего дня. Все, на чем там сейчас Польша стоит, будет уничтожено».
Через некоторое время полк Свяневича двинулся дальше на юго-восток. Сам поручик ехал вдоль полковой колонны. На нашивках многих мундиров были видны вышитые изображения «Погони» — герба Великого княжества Литовского. Взгляд Сяневича остановился на этом гербе. «В свое время — рассуждал капитан-профессор — Юзеф Пилсудский пытался возродить былую мощь государства, но, к сожалению, неудачно: слишком повредил национализм. И сейчас, перед бурей, рвутся последние связи с эпохой нашей славы».
Свяневич думал о том, помогут ли эта война и нашествие с востока возродиться старой традиции Литовского княжества? Ведь географическое положение — одно из составляющих той мощи. «Если украинцы, белорусы и прибалтийские народы сохранят свою самобытность, то от Балтики до Карпат должна образоваться некая новая формация. — перебирал мысленно возможности пан Станислав.
— И кто знает, возможно, эта формация достигнет еще большей славы, чем когда-то Великое княжество Литовское? И вполне возможно, что это московское вторжение полностью истребит польское влияние, и тем самым сделает более легкой будущую интеграцию этих земель. Все может быть, но связь с древней традицией, с историей будет разорвана».
По пути были рассыпаны советские открытки. Солдаты с «погоней» на шевронах втаптывать эти листовки в пыль. Поручик заметил: ни один из них к тем бумажкам не наклонился.
«Солдаты! Переходите смело к нам, вашим братьям, к Красной армии! Здесь найдете внимание и заботу». Листовка командующего Украинского фронта Семена Тимошенко к польской армии. Сентябрь 1939 года.
Фото из коллекции Польского Института — музея Владислава Сикорского в Лондоне. Публикуется по изданию "Zbrodnia katyńska w świetle dokumentów«.Londyn, 1948.
Прошло еще несколько дней. Ситуация лучше не становилась. Нацисты надвигались с одной стороны, большевики — с другой. Боеспособные части потеряли связь между собой и поодиночке пытались продвигаться в направлении южных границ. Верховное командование уже неделю находилось в Румынии. Полковник Новосельский вызвал к себе поручика Свяневича: «Что бы вы сделали на моем месте, поручик?»
«Есть какая-то возможность прорваться в Венгрию?» — Ответил вопросом на вопрос Свяневич. Полковник молча покачал головой — нет, нет...
«В таком случае, господин полковник, я бы собрал всех офицеров, обрисовал положение, приказал бы уничтожить оружие, чтобы не досталось врагу, и группами по несколько человек продвигался в Венгрию...»
Полковник вспыхнул: «Распустить полк? Исключено!»
Альтернативой было развернуть оружие против большевиков. И Свяневич, и Новосельский понимали, что последние бои с немцами велись уже не за независимость, а за честь. И если быть в этом последовательными, то пора дать бой любому, кто нарушил границу. И с честью окончить свою войну. Потому в существующих реалиях этот бой стал бы последним.
Разговор закончился ничем: полковник напомнил о приказе командования в Красную Армию не стрелять. Вдруг к Свяневичу с Новосельским на обычной сельской телеге подъехал прославленный генерал Волковицкий. Полковник поговорил несколько минут с генералом и вернулся к Свяневичу: «Выступаем на юг. Наша задача — избегая боевых столкновений с противником ускоренно продвигаться к венгерской границе. Нас могут захватить в плен советские войска. Это я говорю потому, что знаю, что вы, господин поручик, имеете с большевиками свои счеты. И я, как ваш командир, предоставляю вам полную свободу действий. Вы можете ехать на запад, или в любом другом направлении. Но я бы просил сообщить мне, куда вы собираетесь двигаться и что делать».
Свяневич попросил 5 минут на размышления. Именно месяц назад, 24 августа вся большая семья профессора прощалась с отцом и мужем. Все смотрели на него. Тогда Свяневич сказал: «Помолимся, чтобы Польша с той войны вышла с честью!» Теперь он стоял перед выбором: «Смог бы я сохранить свою честь, если воспользовался свободой действий, которую предоставил мне полковник? И я понял, что если бы поступил так, то потом всю жизнь пришлось бы объяснять тот поступок и себе, и людям, и детям».
Подошел полковник Новосельский.
— Ваше решение, поручик?
— Я мундир не сниму.
Но 27 сентября Свяневич второй раз услышал заманчивое предложение вернуться домой — от нескольких земляков-унтер-офицеров, с которыми он прошел всю дорогу с начала этого бурного месяца: «Господин поручик, мы уже давно подготовили воз с запасом продовольствия на три недели. В той телеге найдется место и для господина». Те ребята были уверены, что их ждет не война, а плен. И потому лучше, пока еще есть время, вернуться к своим родным, понять, как развивается ситуация, и действовать в зависимости от этих обстоятельств.
После решения командования выходить в Венгрию среди солдат начался психологический кризис: они были готовы сражаться с врагом, но драться на собственной земле. Солдаты делились на группы: кто пойдет, и кто остается... Посчитали, сколько оружия надо оставить. Солдаты молотками разбивали замки остальных пулеметов и автоматов, а винтовки и карабины составили в штабеля. Эту гору оружия облили бензином и подожгли.
К Свяневичу подошел генерал Волковицкий: «Поручик, вы чувствуете себя банкротом, не так ли?» Свяневич посмотрел на генерала так, будто его поймали на месте преступления. «Знаете, — продолжил Волковицкий, — я уже прошел один раз всю Россию до самого Владивостока, чтобы в конце концов оказаться в рядах польской армии во Франции. Если мы попадем в немецкий плен, то не сможем участвовать в боях, потому что будем замурованы в лагерях. В большевистском плену у нас больше возможностей. Конечно, нас могут расстрелять, но также остается возможность выйти из лагеря и участвовать в войне».
Если бы эти слова услышал какой-то другой человек, не посвященный в историю генерала, его слова, без сомнения, показались бы парадоксальными и непонятными. Но Свяневич понимал, о чем речь. В романе Новикова-Прибоя «Цусима» есть такая сцена. На флагманском корабле адмирала Небогатова проходит совещание. Ситуация является критической из-за превосходящих сил японцев.
Первому, по традиции старого русского флота, дали слово младшему по званию — мичману Ежи Волковицкому: «Мы должны принять бой, а затем затопить корабли». Бывший мичман российского флота в сентябре 1939 года был генералом польской армии. И теперь он давал понять своему младшему коллеге, что принять поражение сегодня — это отнюдь не означает отказа от борьбы навсегда.
На рассвете следующего дня поручик Свяневич, полковник Новосельский, генерал Волковицкий и еще 300 солдат и офицеров — все, что осталось от полка — попали в советский плен. Начинался день 28 сентября 1939 года.
(Окончание следует)
—
Александр Зинченко, историк, журналист; оапубликовано в издании «Iсторична правда» [2]
Перевод: «Аргумент» [3]
В тему:
Ссылки:
[1] https://argumentua.com/statt/istoriya/nasha-istoriya
[2] http://www.istpravda.com.ua/articles/2012/04/13/80958/
[3] http://argumentua.com/
[4] http://argumentua.com/stati/sssr-gosudarstvo-prestupnik-nkvd-prestupnaya-organizatsiya-rossiya-pokryvaet-palachei
[5] http://argumentua.com/stati/varshavskoe-vosstanie-v-nyneshnei-kollektivnoi-pamyati-polyakov
[6] http://argumentua.com/stati/pochemu-yaruzelskii-ne-stal-pinochetom-sssr-ne-napal-na-polshu