Виктор Некрасов: он первым написал правду о 37-м годе и Великой Отечественной

1.00

Нет

Каким был писатель Виктор Платонович Некрасов. Вспоминает писатель Михаил Пархомов. Часть первая.

Он вышел первым на правду о загранице. Точно так же он первым вышел на правду о 37-м годе. Небольшая повесть «Кира Георгиевна» рассказывает о том, как «саженцы» — так мы называли тех, кого сажали в 37 году — возвращались; что было. Он первым написал правду о Великой Отечественной войне. Откровенная, честная, большая работа.

Воспоминания писателя Михаила Ноевича Пархомова * о Викторе Платоновиче Некрасове, записанные в Киеве 25 марта 1989 года. Печатаются впервые.

...Нужно прочесть Некрасова. Надо прочесть. «В окопах Сталинграда» надо прочесть. «В родном городе» надо прочесть. «Кира Георгиевна» надо прочесть. «Первое знакомство» и надо прочесть его последнюю книжку, изданную в Советском Союзе — «В жизни и в письмах». Ну, а потом, если у вас уже хватит времени — рассказы: «Судак», «Вася Конаков», «Рядовой Лютиков» и другие. Не прочитав всего этого, представить себе, что такое Виктор Некрасов, невозможно.

То, что вы читали Конецкого (воспоминания Виктора Конецкого о В.Некрасове — «А») — это стыдобушка. Знакомы они были шапошно (кстати говоря, познакомились в Ялте, в доме творчества). Потом Виктор Викторович (Конецкий — «А») был в Париже несколько дней, встречался с Некрасовым и, кроме саперного мата, ничего не услыхал.

Некрасов был живым человеком, и поэтому ничто человеческое ему не было чуждо. Он мог и выпить с друзьями, что бывало довольно часто; он мог, и даже в присутствии женщин, иногда выразиться нецензурно, но это не для того, чтобы оскорбить женщину — это, так сказать, был эпатаж.

Произошел он из очень интеллигентной русской дворянской семьи. Родился в Киеве на Владимирской, 4. Всю свою дальнейшую жизнь жил здесь, на Кузнечной, которая теперь называется Горького. Сначала в 22-м номере, потом в 38-м. Мать его, Зинаида Николаевна, была врачом, она училась в Швейцарии. Родом она была из Симбирска, как и Владимир Ильич Ленин.

И не потому, что родители Некрасова были революционеры, а просто потомуу, что это были русские люди, интеллигентные, да еще из Симбирска — у них в доме частенько бывал и Владимир Ильич Ленин. У них в доме бывал Луначарский (первый советский нарком (министр) просвещения — «А»). Когда В.Некрасову в 1929 году понадобилось поступать в институт, а он был из служащих (тогда принимали только из рабочих), он впервые в жизни обратился к Луначарскому, и Анатолий Васильевич написал сюда, в Киев, письмо, и его приняли в институт.

Мы с ним учились когда-то в одном институте, строительном киевском, на архитектурном факультете. Тогда институт помещался на Пироговской, там, где сейчас пединститут. Филиал Архитектурный факультет был особым. Вообще весь институт насчитывал человек 600-700, не то что сейчас — там 15 тысяч. Это все были люди, которые шли туда по призванию: они и рисовали, они и лепили. Посещение лекции было не обязательным: то ли ты в институте, то ли в ботаническом саду рядом, сидишь и рисуешь.

Он, Некрасов, был старше меня на три года и мы не очень контактировали, потому что когда одному человеку 18, а другому — 21, то это — большая разница.

У нас в институте ребята увлекались не только живописью, историей, но и литературой. Вот сокурсник Некрасова, Лакштанов, писал стихи, печатался в журналах. Второй сокурсник, Леня Серпилин, писал прозу. Некрасов пытался тоже писать. В Киеве тогда был очень интересный прозаик — Дмитрий Урин, автор нашумевшего в свое время романа «Шпана». И вот Николай Николаевич Ушаков, известный киевский поэт, один из лучших поэтов России в 20-х годах, учил молодых поэтов — таких как Лев Озеров, Яков Хилемский, который сейчас в Москве. А Дмитрий Урин — прозаик. Некрасов всегда прислушивался к тому, что говорил Урин.

Окончив институт, он увлекся театром. Тогда в театре «Русская драма» на Ленина был режиссер Дикой, очень интересный человек. Он открыл студию. Туда пошел Некрасов, туда пошел Лакштанов, который впоследствии стал заслуженным артистом РСФСР. И так случилось, что окончив эту студию, Некрасов занялся не архитектурой, а театральным искусством: был актером, был театральным художником. И в театре его застала война.

Мать его и сестра матери Софья Николаевна были в Киеве. Призвали Некрасова в конце лета 1941 года. Все мы в институте проходили военную подготовку и имели звание младшего лейтенанта и, естественно, попали в саперные войска. Так он оказался на фронте.

На войне Некрасов был неоднократно ранен, однажды получил ранение и лежал в госпитале в Баку — 10 дней. Потом получил увольнительную, приехал в Киев — его уже освободили. Застал мать живую. Снова уехал на войну, освобождал Одессу, потом воевал в Польше. В Сандомире был снова тяжело ранен, и в 44-м году, вернее, к концу года, он вернулся в Киев.

В тему: «... Рыл эти окопы, потом защищал их, жил в них и умирал.» [2]

Рисовал он отлично — всю свою жизнь. Вообще для каждого художника и литератора настоящего надо иметь зоркий глаз и чуткое ухо, надо уметь слушать чужую речь — как кто разговаривает. А люди говорят по-разному: шофер говорит не так, как матрос, матрос говорит не так, как кандидат философских наук. Ну, а если ты еще и рисуешь, надо иметь хорошие руки.

Демобилизовавшись, он пришел в институт, туда же, на Пироговскую; хотел поступить в аспирантуру. Но, как это было не только с ним... его рисунки не понравились. До этого он поступал когда-то к Станиславскому в студию МХАТ, еще до войны. Станиславскому тоже не понравился. Хотя человек он был абсолютно одаренный и талантливый, и был бы прекрасным актером, но... Не прошли очень многие — и по рисунку, и по живописи, и...

А потом они, те, кого, как говорится, «забодали», работали сами. Это естественно. Старшее поколение не всегда понимает младшее. Новые веяния, новые взгляды на жизнь, новое отношение к искусству... И это воспринимается часто стариками в штыки. Поэтому Некрасову пришлось устроиться в газету — была тут такая газета «Литература и искусство» («Література і мистецтво»).

Помещалась она в доме Баретти, теперь это вновь отстроенное и тем самым испорченное здание на углу бульвара Т.Шевченко и Владимирской. Теперь это 4-х этажное здание общества «Знание», а когда-то оно было двухэтажным. Там он работал... А по ночам, при свете каганца, давая возможность спать матери, писал эту первую свою книгу, которая называлась сначала «На краю земли»; потом она была опубликована в журнале «Звезда» и называлась «Сталинград», а в конце концов получила название «В окопах Сталинграда».

...Попытайтесь сейчас взять какую-либо книгу о войне, ну, скажем, «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. И прочтите. И сравните с «Окопами». И вот вы увидите, что остается в литературе, а что — временное, что приблизительное. Хотя Полевой — хороший человек, и я в нему хорошо относился, но я говорю для примера. Настоящая литература всегда рождается болью, ее всегда пишут не за фонированными дубовыми столами, а на подоконниках, на чердаках. Так обычно всегда рождается настоящее искусство, потому что прежде всего это — правда. Если это приближается к правде — это дело временное, если это правда — это надолго.

Некрасов книгу дал почитать в Киеве, на книгу посмотрели хорошо. Но люди, которым он дал почитать книгу, были не у власти, Некрасов послал рукопись в Москву. И в 1946 году журнал «Звезда» опубликовал ее. И хотя повесть не понравилась Фадееву... А почему? А вы прочитайте «Молодую гвардию», и вы поймете. Так что «Окопы» не могли понравиться Фадееву...

Некрасову повезло. На полгода раньше эту вещь он не смог бы напечатать. А на полгода позже — тем более. Через полгода было постановление по журналу «Звезда» и журналу «Ленинград». Товарищ Жданов (член ЦК КПСС, первый секретарь Ленинградского обкома коммунистической партии — «А») высказал свое отношение к литературе.

За полгода до выхода книги была эйфория. Победа! Салюты! Красотища! А там, в книге — война... Дикая... И грязная, вшивая. Такая, какой была война...

Книга сразу получила Государственную премию (тогда — Сталинскую премию — «А»). Но книга не всем понравилась...

После этого Некрасов написал рассказ «Рядовой Лютиков», который был вскоре раскритикован: мол, что это: мы — герои, мы — победители, а тут... какой-то Лютиков! Рассказ был опубликован в Киеве, в альманахе «Советская Украина», потом он вошел в однотомник Некрасова «Избранное», вышедший в Гослитиздате.

И пошло.

В тему: Взгляд на войну из «Окопов Сталинграда» — первой честной книги о Великой Отечественной [3]

Некрасов всегда писал трудно, но... это был тот человек, который первый подымается на бруствер во время атаки. Поэтому его книга «В родном городе» была первой честной книгой о возвращении с войны, так же как и в «Окопах Сталинграда» — первая честная книга о самой войне. Известно, что у Ремарка были книги «На Западном фронте без перемен» и «Возвращение». И хотя Некрасова обвиняли в ремаркизме, это были совершенно разные книги.

Опять же, офицер Митясов, вернувшийся с войны, не был кавалером Золотой Звезды, каким он был у писателя Бабаевского. Но роман Бабаевского имел шумный успех. Почему? Если вдуматься?) Тысячи солдат были в Германии и мечтали вернуться домой, вернуться героями, стать председателями колхозов, бригадирами (прекрасное будущее!). А Некрасов рассказал о том, что человек возвращается с войны, он умеет только воевать, а надо приспособиться к вот этой действительности, надо отважиться кому-то дать в морду...

Так же первым был Некрасов, когда опубликовал свою книгу «Первое знакомство». Это уже пятидесятые годы, после его поездки в Италию.

Почему он был первым? У нас ведь как было принято писать о загранице? Трущобы Нью-Йорка, безработные Парижа, ночующие под мостами... Приехав сюда, он встретился со мной, и я говорю ему:

— Ну как, Вика, загнивает?

— Загнивает, но какой запах!

Он впервые написал о чужой стране так, что немедленно, конечно, перепечатали там, это ясно.

Он написал просто, по-человечески, с любовью к народу. Причем он не был снобом, какими обычно бывают писатели сейчас, скажем, местные «классики», которые любят чины, ордена и так далее. Он всю жизнь ходил во фланелевой ковбойке, плисовых штанах. Только когда он поехал в Италию, мы его уговорили:

— Слушай, в театр Ласкала так не пускают, надо же в смокинге...

Пошли мы к портному в «Русскую драму», он сшил Вике костюм. Черный. Так он поехал туда в черном костюме, но там его ни разу не одел, и в Ласкалу не одевал — оказывается, можно идти и туда как угодно. Галстук он не носил. Ему все это было не нужно. Вот так как Энштейн мог себе позволить прийти к Рузвельту без носков, так и Некрасов ходил так, как ему это было удобно: чисто — каждый день чистая рубашка. Каждый день — душ. Все остальное для него не имело значения никакого.

Понимаете, это все то, что непонятно функционерам от литературы. Он для них всегда был белой вороной, как скажем, всегда был белой вороной Борис Леонидович Пастернак, который ходил в кирзовых сапогах, копался с лопатой у себя на огороде. Бабочки, шляпы, галстуки — все это было для них не нужно. Так же, как и Пастернак, который, получив деньги, оставлял их на столе на первом этаже дачи в Переделкино, где по ночам вовсю разгуливали воры, с запиской, где писал примерно следующее: «Товарищи воды! Это все деньги, которые есть в доме. Берите и уходите...» и т.д. Некрасов деньгами не интересовался, помогал кому угодно. Он мог мне сказать:

— Мишель, поехали в Одессу!

— Виктор, у меня денег нет, — говорю ему я.

— Как нет? Я взял путевки, взял билеты — поехали!

Деньги не были предметом разговора, и жизнь была нормальная, обычная. Были деньги — все равно ели то же, что и когда не было денег.

Я вам говорил о первом знакомстве с ним...

Он вышел первым на правду о загранице, к которой сейчас только мы подходим. Точно так же он первым вышел на правду о 37-м годе. Небольшая повесть «Кира Георгиевна» рассказывает о том, как «саженцы» — так мы называли тех, кого сажали в 37 году — возвращались; что было. Это ведь потом пошла литература о тридцатых. Но первым начал Некрасов! Откровенная, честная, большая работа.

Я уже как-то говорил в чем его особенность: острый глаз, чуткое ухо и твердая рука. Причем архитектура и живопись дали ему многое. В архитектуре есть такое понятие — «золотое сечение». Это чувство «золотого сечения», чувство каждой фразы было у Некрасова чрезвычайно развито. Поэтому ор работал, не заводя архивов. Он работал, как обычно работают художники — садился в кресло, брал фанерную дощечку, на фанерку — бумагу, карандаш и резинку.

Лев Толстой переписывал по 7-8 раз свои страницы; нам, грешным, надо это делать, наверное, по 15 и 20 раз. А Виктору не приходилось этого делать, потому что он сразу находил пропорциональность фразы, в которую нельзя вставить уже ни одно другое слово, нельзя и заменить это слово, и нельзя убрать какое-то слово, ибо сразу же нарушается архитектоника текста, музыка текста.

Он не был таким блестящим стилистом, каким был, скажем, Бунин или Набоков. Для его прозы это и не нужно было. Потому что его проза — очень заземленная, это сама жизнь. А литературные изыскания в жизни, я думаю, просто не нужны... Бы выходите на улицу — вас толкнули, вы сели в трамвай — вас обозвали, то есть это все другое. И, видимо, изысканность стилистическая для этой прозы уже не нужна.

(Продолжение следует. Почему Некрасов никогда не каялся. Как власть травила известного писателя-фронтовика. За что Некрасова лишили гражданства).

Справка

Михаил Ноевич Пархомов (настоящая фамилия — Клигерман; родился 26 апреля [9 мая] 1914 года в селе Белогородка, ныне Хмельницкая область — май 1993 года, Киев) — писатель, журналист.

Рано потерял родителей, беспризорничал. Потом работал токарем, учился на рабфаке. Окончил архитектурный факультет Киевского инженерно-строительного института. Работал корреспондентом газеты.

В годы войны попал в Днепровскую флотилию, затем был фронтовым корреспондентом, в первые годы мирные годы — редактором газеты «Днепровский водник», собкор «Водного транспорта». Публиковаться как писатель начал в 1948 году: читателю известны книги М. Пархомова «Караваны» (1950), «Судьба товарища» (1957), «Мы расстреляны в сорок втором» (1958), «Игра начинается с центра» (1963), «Был у меня друг», «Нелетная погода», «Чорні дияволи» и др. Являлся членом редколлегии журнала «Радуга».

Составитель книги "О Викторе Некрасове. Воспоминания (Человек, воин, писатель)«.— К.: Український письменник. 1992.

Георгий Семенец, Аргумент [4]

В тему: