«… В 2014-м году ребят, очень тяжелых раненых перевозили в люксовые палаты для награждения. А потом возвращали в их обычные. Я не понимаю, для чего это делалось, но это существует. Возможно, если бы Порошенко увидел реалии, в которых живут эти люди, что-то бы изменилось. А невозможно что-то изменить, если показывать всегда красивую картинку …»

В Украине продолжается избирательный процесс [2] и ситуация с каждым днем все больше напоминает шоу [3]. Кандидаты зовут друг друга на дебаты [4], сдают анализы, распространяют друг против друга черную агитацию. Избиратели, хотят они того или нет, впитывают в себя эту информацию и готовятся к реализации, возможно, определяющего для страны выбора.

В этом ярком шоу в определенной степени теряются настоящие украинские реалии - война [5] на востоке страны. Она не стоит на повестке дня предвыборных разговоров, зато проскакивает в виде пафосных лозунгов.

За воротами Киевского военного госпиталя немного другая атмосфера. Здесь мы встретились с волонтеркой Анной Гвоздяр. В скверике госпиталя реалии значительно ближе к войне.

Пока на политической авансцене продолжается избирательное шоу, за кулисами делают свое дело военные и их мощная поддержка - волонтеры [6].

Ане Гвоздяр было 23 года, когда в 2014 году в стране началась война. Девушка признается, что на фронте с ней не было бы никакого толку. Поэтому она сразу стала волонтеркой главного военного госпиталя в Киеве.

"Нас привели сюда банальное - это любовь и благодарность к людям, которые тебя защищают", - вспоминает девушка. И признается, что не жалеет о своем решении.

Такие, как Аня, сейчас поддерживают армию на фронте, наличие которой для многих стала незаметним.

"Я последний раз была летом в экипаже в АТО и поняла, насколько изменилось моральное состояние ребят. Да, они получают обеспечение, но с ними не работают психологи и специалисты, идейно их вдохновляют", - рассказывает девушка.

Волонтер говорит: результаты выборов среди военных ее не удивляют. Утверждает, это адекватный ответ на то, что сейчас происходит в армии. Мы поговорили об электоральных настроениях военнослужащих, потребностях армии и особенностях войны на Востоке.

В тему: Результат выборов: вору в лицо сказали слово «Вор!» [7]

"Человеку могут спасти жизнь, но не могут его вернуть к нормальной жизнедеятельности"

Фото: Анна Грабарская

- Сейчас страна бурно обсуждает анализы, дебаты и предвыборную рекламу двух кандидатов в президенты. В этом всем шуме война как-то выпадает из контекста. Как ты на это реагируешь?

- Война продолжается. Так реагируют, потому что, во-первых, люди на самом деле ко всему привыкают. А во-вторых, устают. Это не хорошо и не плохо. Иногда людям лучше абстрагироваться и сделать вид, что этого не существует.

Проблема есть и с тем, как у нас это все подается. Если вспомнить начало войны - мы информационно все-таки как-то вытягивали. У нас была куча проектов, инициатив, где показывали лица ребят, рассказывали, кто они такие. Потому что абстрактный военный для человека ничего не значит. Для человека, чтобы понять войну, нужно видеть лицо. И когда была не условная армия, которая на Востоке нас защищает, а были Вася, Петя, Сергей, который погиб, Саша без двух ног, можно было понять, что это реальные люди. А сейчас у нас все затихло.

- В начале войны волонтеры оказывали существенную помощь и почти все обеспечение украинской армии и добровольцев. Поскольку боевые действия несколько поутихли, какова сейчас функция волонтеров?

- Несмотря на то, что волонтеры давали материальную помощь, они оказывали и большую моральную поддержку. Ярким показателем является то, что сейчас армия обеспечена в плане одежды, оптики, прицелов. Но утрачена некая нравственная составляющая этой истории.

Я последний раз была летом в экипаже в АТО и поняла, насколько изменилось моральное состояние ребят. Да, они получают обеспечение, но с ними не работают психологи и специалисты, идейно их вдохновляют. Они не чувствуют цели, почему они там стоят. У тебя есть связь с людьми, когда к тебе приезжают люди, которых ты ждешь, которые ждут, чтобы к тебе приехать. Этот весь движ формировал не только материальное обеспечение армии, но и моральную поддержку. Сейчас ее очень не хватает, а она нужна.

Кроме того, раненые никуда не деваются. Есть ребята, которые были ранены еще в 2014-м, они вынуждены каждый год возвращаться на лечение, им тоже нужна помощь. Реабилитация тоже важна. Человеку могут спасти жизнь, но не могут его вернуть к нормальной жизнедеятельности. И частично на сегодняшний день это тоже на плечах неравнодушных людей.

Ну и, конечно, поддержка семей погибших, детей, жен. И ребят, конечно, которые, например, потеряли конечности. Кстати, это движение именно благодаря военным встряхнули нормально. Потому что у нас люди, которые имеют инвалидность, поняли, что они могут лучше работать, чем это было до того, потому что они увидели примеры военных.

- Уменьшились ли какие-то потребности?

- Одежда, форма, берцы, вода, еда - материальное обеспечение, конечно, улучшилось. Раньше мы возили прицелы, патроны, оптику, которая сейчас обеспечивается в достаточной хорошем объеме, но эти цели еще не закрыты, и "Народный Тыл" с ними ребятам помогает.

Фото: Анна Грабарская

- Ты говоришь, что военные действительно ждали не столько необходимой помощи, как того, что ты придешь. Какая история за это время больше всего запечатлелась в твоей памяти?

- Честно говоря, у меня память из-за всей этой истории вообще начала вычеркивать людей. Они, как конвейер, проходят. Особенно, когда были такие тяжелые ситуации, что у нас было очень много раненых. Ты к каждому человеку относишься с теплотой, но не хочешь быть в их жизни дальше. Что такое госпиталь? Это нереальное количество страшной боли и страданий. И мне хочется, чтобы когда они выходили, они вообще обо мне не говорили, честно. У меня на самом деле много хороших друзей, которых я здесь встретила, но они ушли в свою жизнь, а я иногда узнаю, как у них дела.

Я помню, ребята у нас в 2014-м году, особенно травматология, все лежачие были. И было очень много ребят, которых я никогда не видела в вертикальном положении. Я помню мальчика Антона. Ты понимаешь, что пока человек лежит, он для тебя такой большой парень, человек. А когда встал, он там метр 60 ростом, такой маленький, хороший. Мама его плакала, я плакала, все плакали, потому что это нереально ощущение, когда ты видишь, что люди встают и уходят, когда ребята с ампутациями долго лежали, а здесь они встают и уходят. У меня нет детей, но мне кажется, что это ощущение сравнимо с тем, когда ребенок делает первые шаги.

Ты затронул тему, что важнее им именно поддержка. Я помню ребят, которые давали мне стирать чистые футболки, чтобы я на следующий день точно вернулась.

- Так же было, когда ты ездила в зону АТО?

- Я была очень большой противницей, чтобы женщины ездили в АТО. Потому что я на Майдане столкнулась с ситуацией, когда мы были в медпункте, нас в Октябрьском заблокировали "беркута", и все - конец. У нас не было вообще никаких вариантов.

Некоторые девушки начали терять сознание, другие истерили и кричали, что нас всех убьют. У нас была скорая, которая могла вывезти раненых. А мы вывозили девушек, которые потеряли сознание, а раненые на переломанных ногах, с разбитыми головами бежали пешком.

И когда началась война и кто-то начал ездить в АТО, я была противницей этого, потому что женщинам без навыков там нечего делать, только вредить. А потом так случилось, что мне пришлось поехать, и после этого я поняла.

Часто говорят, что военные не видели женщин месяц, им тяжело. Но им на самом деле просто не хватает теплоты женской, которой ты не получаешь от мужчин. Я приезжала и со мной ребята просто хотели поговорить о том, что с другими не могут - рассказать о женщинах, показать фотографии детей.

Ты с ними находишься 30 минут, ты едешь, больше никогда с ними не встречаешься, и, может, они даже не вспомнят, как тебя зовут, но для них это частичка дома и возможность вспомнить, почему они там стоят.

"Когда я приезжала первые разы на восток Украины, понимала, что люди, которые там живут, Украину любят не благодаря, а вопреки"

- Как ты потом приходила в себя?

- Оно однозначно меняет твое сознание. У меня был случай, когда передо мной человек в реанимации умирал. Просто умирал. Долго, мучительно, и все понимали - вот, он сейчас умрет.

Ты смотришь в глаза человеку, которому осталось совсем ничего, а он это понимает. Ты где-то передумаешь, где-то переплачешь, поэтому, однозначно, каждая история - это трагедия. И это та вещь, к которой нельзя привыкнуть.

Я верю, что если бы у нас информационное пространство было немножко другим, люди бы тоже к этому не привыкли. Если я не привыкла, хотя были времена, когда в моргах находилась чаще, чем в продуктовых магазинах, и каждый раз это был новый человек, и надо было проконтролировать, чтобы его одели и достойно провели в последний путь, если уж ему не удалось спасти жизнь.

К этому нельзя привыкнуть, поэтому мне каждый раз очень трудно. У меня эти, знаешь, переживания откладывались, конечно, где-то глубоко в плане изменения сознания, в плане мудрости какой-то, отношения к другим людям и к жизни.

Но такого состояния, чтобы я совсем выгорела по поводу войны и раненых, у меня не было. Потому что я понимаю - есть много других, которые нуждаются в помощи.

Фото: Анна Грабарская

- Каким, по твоему мнению, должно быть информационное пространство?

- Адекватным. В 2014 году многие, в частности, те, кто жил войной, очень плохо реагировали на людей, живущих обычной жизнью. Они их бесили - как можно ходить в рестораны, когда идет война?!

Я абсолютно к этому нормально относилась. И вообще считала, что не каждый человек готов к войне. И нельзя теми смертями всем тыкать в глаза. Потому что есть люди, которые, несмотря на войну по телевизору, переживают больше, чем я в госпитале, например. Поэтому мне казалось, что как-то людей надо от этого оберегать, но, конечно, чтобы они знали, что происходит.

Сегодня я думаю, что все-таки надо было, пожалуй, каждому человеку тыкать это в нос, чтобы они понимали, что у нас война.

Она пришла такой какой сюжетной линией за последние 5 лет, что человек, если хотел, имел достаточно информации, если не хотел - мог совершенно от этого абстрагироваться. То есть ты выключаешь телевизор - и войны нет вообще. И это очень неправильно. Мы в этом плане на самом деле, наверное, проигрываем.

И ситуация с выборами сегодня такова, что у меня нет даже эмоций каких-то, потому что это было ожидаемо. Люди сделали выбор, который они сделали.

С одной стороны, меня очень радует, что не бросились в популизм, который до этого канал, что люди все-таки изменились и решили сделать какой-то другой выбор в сторону нового. Но, конечно, плохо то, что они выбрали персонажа. Они не выбрали реального человека.

- Для многих пользователей соцсетей результаты выборов в первом туре среди военных стали легким шоком. Какие у них на самом деле настроения?

- Для меня это вообще не шок. Мы недо-совок на сегодняшний день. Проблема в том, что мы все стараемся быть лучше, чем мы есть, особенно люди, которые ходят на работу.

Ок, возьмем Порошенко как главнокомандующего. У нас далеко не все идеально в плане военного дела. Но есть другая сторона. Вот он приходил в госпиталь. За день до этого все вичухивается, стираются шторы, наводится марафет. То есть, вроде раненым, которые там лежат, это не столь нужно, как Петру Алексеевичу, который зайдет сюда вручить медальки.

В 2014-м году вообще ребят, очень тяжелых раненых перевозили в люксовые палаты для награждения. А потом возвращали в их обычные. Я не понимаю, для чего это делалось, но это существует.

Возможно, если бы он увидел реалии, в которых живут эти люди, что-то бы изменилось. А невозможно что-то изменить, если показывать всегда красивую картинку.

На войне то же. То есть здесь война, обстрелы, кто-то приезжает - бегом всех причесали, переодели, вывезли куда-то, чтобы было красиво. Для чего это делать?

Это правда, что у нас ребята живут в земляных окопах, что сейчас больше инфекционных заболеваний, так как они распространяются в таких условиях. Я не знаю, как видят армию там, наверху, но в реалиях она такая, какая есть.

И опять же, возвращаясь к мотивации, у нас нет понимания, почему с ребятами надо работать. Война - это в книгах красивая героическая история, когда человек защищает свое государство. На самом деле это очень жесткая штука.

Потому что людям, которые не хотели убивать, но им пришлось. Конечно, ради какой-то идеи, ради того, чтобы защитить детей. Но это вовсе не приятное событие, которое отображается однозначно в психике.

Я на всевозможных курсах пересекалась с мужчинами, которые в 14-м продали бизнес и сами шли воевать, отдав буквально все. Через пару лет эти люди были дезориентированы в жизни без какого-либо понимания "Что дальше?"

И с нашими ребятами психологически не работают. То есть они должны эту мотивацию находить где-то сами. Но сегодня один погиб справа, послезавтра - слева, через неделю - кто-то, кто стоит рядом с тобой. И ты при этом стоишь с оружием, но сделать ничего не сможешь.

В тему: Спасатели Майдана [8]

- То есть это причина, почему военные голосуют против действующей власти или пророссийских кандидатов?

- Старшим, более опытным офицерам, легче в силу своей сознательной работы сохранить реальное отношение к тому, что происходит. Они понимают, что все не очень хорошо в армии, но у нас идет война и надо голосовать так-то.

Ребята не чувствуют комфорта, проходят кучу историй о хищениях в армии, обмане, назначение на должности абсолютно левых людей, которые о личном составе тоже не заботятся, против реальных героев ведутся грязные игры высшим командованием. Ну, за что им любить армию? Серьезно.

Когда я приезжала первые разы на восток Украины, понимала, что люди, которые там живут, Украина любят не благодаря, а вопреки. Вот честно.

Я вообще ими восхищаюсь, потому что считаю, что это намного выше по качеству любовь к Родине, чем людей из Центра или Запада. Потому что им там Украину гораздо труднее любить. Поэтому для меня статистика по голосованию вообще не была диковинкой. Оно все очень адекватно происходящей ситуации.

Фото: Анна Грабарская

Правда тоже такая, что в армию идут люди, ребята, как на работу. То есть у них нет сознания защищать Украину. Возможно, они неплохо относятся, но нет идеи, за которую они были бы готовы пожертвовать собой. Они не идут туда, потому что их беспокоит враг. Они идут туда работать.

И очень много людей из Восточной Украины, потому что там появилось много новых военных частей, которые были до этого закрыты. Туда идут служить люди, которые там живут, находились там с 14-го года и пошли служить только сейчас. Вот какой-то Вася из Лисичанска, который, может, вообще неделю назад из Москвы с заработков приехал, пошел на работу в часть. Абсолютно нормально, что он может голосовать за Бойко.

Мы, к сожалению, не можем идеализировать или критиковать армию. У нас же все: вот, армия, козлы, проголосовали! А вы вникали в ту армию, в реалии, в которых они живут?

Возможно, при другом подходе, при других отборах, при нормальных "учебках", они могли бы достигать другого состояния ответственности.

А когда у нас людей отправляют на войну, они попадают в учебку, где вообще ничего не делают. Таких много, и это факт. Они там пьют, курят, а кто-то просто ничего не делает. И потом их распределяют по воинским частям. Вот и все.

- Как реагируют военные на скандалы воборонке?

- Когда ты в теме, они где-то эпизодически возникают, скандалы на закупках и так далее. Но эта последняя история просто добила идейную часть людей, которые участвуют в этой войне. Она разочаровала многих людей. А разочарование - это действительно какая-то крайняя эмоция, когда дальше уже не о чем говорить.

Мне многие друзья сбрасывали эти различные мемы, приколы, типа "Чучундра". Я говорю: "Друзья, мне не смешно". Честно, мне было реально в то время просто обидно до слез.

Потому что когда я смотрела это видео, понимала, что я в 2014-м году просто все, что можно, отдала, начиная от домашних вещей до денег. У меня друзья отдали мебель из своего дома переселенцам, потому что они понимали, что как-то перекантуются, а этим людям больше надо.

Вы бы видели этих оборванных ребят, которым мы возили форму, мы здесь принимали ребят с отравлениями от того, что они пили грязную воду, потому что в 2014-м году еще воды у них даже не было. И ты понимаешь, что ты лох. Ты не лох по отношению к людям, которым ты помогал, но ты лох, потому что при всем убеждении, что страна не была готова к войне и не было денег, они прекрасно нашли себя на таких всяких схемах.

И поэтому такие люди должны нести высшее наказание. Потому что если они его сейчас не понесут, нам не о чем говорить дальше. А когда будут наказание, тогда у людей будет ответственность, потому что они будут понимать, что есть вещи, которых делать нельзя. Это психология на уровне собаки Павлова.

Фото: Анна Грабарская

- Жалеешь ли ты о чем-то, сделанном за эти 5 лет?

- Однозначно, если бы я была такой, как я, в 2014-м году, я бы делала многие вещи по-другому. Но я не знала, как это делать, так же, как и не знали многие другие. И мы, как слепые коты, делали все на ощупь, учились и росли в плане помощи людям. Нам, пожалуй, можно уже вести какой-то предмет типа "человековедение".

Я ни в коем случае ни о чем не жалею, хотя не скажу, что мне это все легко далось. Мне кажется, что все правильно.

Жаль, конечно, я была молодая, красивая и перспективная 5 лет назад, а сейчас уже нет. Уже пожилая женщина (смеется).Ты же понимаешь, 23 и 28 - это очень большая разница на самом деле. Эти 5 лет как вырезаны. Это какое-то кино, которое ты смотришь, и оно очень насыщено эмоциями, совершенно новыми переживаниями.

Ты очень многое делала впервые. Но у меня была возможность помочь и тем или иным образом принять участие в жизни очень достойных людей. Трудно будет переплюнуть это и сделать что-то еще круче в жизни.

В тему: Волонтеры предложили десяти богатейшим политикам отдать десятину от «нажитого» на армию [9]

"Все взаимодействие в госпитале пронизано идеей, что человека могло перед тобой просто не быть"

- Ты в том числе занимаешься отправлением бойцов на лечение за границу. Чего сейчас не хватает в Украине?

- Есть просто какие-то сферы, когда украинские больницы не могут вытянуть технологиями, не могут аппаратурой и знаниями. Это абсолютно нормальная практика. Почему-то были люди, которые тряслись, что нельзя об этом говорить, потому что подумают, что здесь наших военных не могут спасти. Нет. Что касается травматологии, например, врачи делали такие вещи, которые бы не могли никогда сделать в зарубежных клиниках. Потому что они супер-уровня.

Но есть много ребят, которые парализованы, с травмами позвоночника, головы, с ожогами. Последних сразу транспортировали в Штаты и, пожалуй, именно благодаря этому они сегодня выжили.

Кстати, эти люди какие-то нереальные. Некоторые говорят: он как Франкенштейн. Когда один мальчик вернулся из Штатов, стояли девушки рядом, не знали до конца этой истории, говорят: "Ну, обожгло, конечно, страшненький". А я смотрю, и он такой мне красивый, просто, как Аполлон. Потому что понимаю, что вообще это чудо, что он выжил. Все взаимодействие в госпитале пронизано идеей, что человека могло перед тобой просто не быть.

- Ты занималась поиском клиники для Кати Гандзюк. Владислав Мангер, подозреваемый в заказе убийства, в интервью говорил, что ее готовы были принять за рубежом. Как было на самом деле?

- Я присутствовала на суде. Это не только Мангер в интервью не постеснялся такое наляпать на всю страну, а еще его адвокаты. Они стараются всегда подколоть, когда мы вступаем с ними в какие-то баталии: "А что, у тебя есть доступ к материалам дела?". У меня нет, но я человек, у которого есть глаза и который реально понимает, где они говорят полный бред.

Именно история о состоянии Кати меня, честно говоря, вывела из себя. Я вообще считаю, что на этом надо было реально суд просто прекратить, потому что о чем можно говорить, если адвокаты уже прибегают к откровенным издевательствам над погибшей.

Они начали просто откровенно издеваться над состоянием Кати, говорить, что она была почти здорова, что она готовилась к выписке, что договаривались о ее реабилитации.

Катя не была в нормальном состоянии после того, как ее облили кислотой, ни разу. Человек потерял 40% кожи, причем ожоги 3-й степени - это уже огромная угроза жизни. И на самом деле не было ни одного дня, когда говорили, что 100% она уже идет на поправку.

Были состояния, когда ей было лучше, и, конечно, хотелось планировать будущее, но о реабилитации нельзя было говорить, пока Катя не была вылечена. А у нее были очень плохие анализы, постоянно. У нее плохо заживали раны.

Ее состояние начало ухудшаться достаточно быстро в октябре. Адвокаты говорили о какой-то статистике смерти от тромба. Врачи предположили, что может быть такое, что Катя умерла от того, что оторвался тромб, потому что она долгое время лежала и перед этим они идентифицировали, что тромб есть.

Но, во-первых, я не видела заключения судебно-медицинской экспертизы, и этот тромб бы не появился, если бы она не была в таком плохом состоянии, в любом случае. Во-вторых, у нее была масса физиологических причин умереть, которые были вызваны огромными и тяжелыми ожогами.

А эти адвокаты еще хихикают, позволяют себе прыскать, говорят, что они имеют право лгать, и все остальное.

Для меня это, в принципе, признак того, как они защищают своего подзащитного, что у них просто закончились аргументы и они решили идти таким путем.

- Какая на самом деле была ситуация? Как долго вы общались с клиниками?

- Мы начали переговоры с клиниками в сентябре. Это реально очень тяжелый случай. В Украине таких вообще не было, и за рубежом тоже немного. Потому что кислота действует на кожу человека, пока она полностью не будет нейтрализована, и имеет другие характеристики, чем термические ожоги. Катю эта кислота просто выжигала.

Были клиники, которые сначала соглашались, потом отказывались по каким-то причинам. Иностранные клиники зарабатывают на своем опыте и для них очень важно, чтобы они имели максимальные шансы спасти пациента.

Когда я уже поняла, что реально Катино состояние ухудшается, а я очень многого здесь насмотрелась, и знаю, когда человек начинает сдавать. Когда начинает просто сыпаться весь организм, и ее уже очень трудно подхватить.

Когда я поняла, что реально Катя уже уходит стремительно (у нее начались проблемы с сердцем, с печенью, с почками), мы с друзьями, которые помогали искать, начали использовать все возможные и невозможные способы, чтобы найти клинику.

Одноого врача через каких-то его родственников нашли контакт, звонили ему вечером в пятницу домой. Он сказал, что готов взять Катю, но он не может сам принять решение. Такие решения принимаются на консилиуме в клинике. Консилиум должен быть в понедельник в 8 утра. Была очень большая вероятность, что ее заберут, у нас было все для этого готово, но, к сожалению, Катя умерла в воскресенье.

К этой истории было привлечено очень много людей и на международном уровне. Поэтому все они знают, в каком тяжелом состоянии на самом деле была Катя.

—

Надія Суха, фото: Ганна Грабарська; опубликовано в издании  vybory.pravda.com.ua [10]

Перевод: Аргумент [11]

---

В тему:

• Волонтеры в тени: как украинцы обеспечивают армию в обход закона и бюрократии [12]
• Украинская элита и война [13]
• Волонтеры вернули Порошенко ордена из-за невыполненных им обещаний [14]
• Гірше не буде. Зміни - це завжди шанс на краще [15]
• Волонтер Мария Берлинская: Перед угрозой войны каждый человек должен уметь собрать автомат [16]