Доктор Анатолий Романов: У меня большое количество историй со счастливым продолжением

1.00

Нет

«... Позвонил я священнику, который крестил всех наших детей. Говорю: „Спаси!“. Но поддержки не получил. Это уже потом я понял, что в церкви Московского патриархата бесполезно было искать помощи в этом вопросе. Но тогда хватались за все возможности ...» О том, как спасали детей краматорской «Антошки» от войны в 2014 году.

— Анатолий Алексеевич, как вы увидели начало «русской весны» в Краматорске?

— Я тогда был членом исполкома. Как-то в апреле я увидел в центре кучу людей. Когда подошел ближе, понял, что исполком захватили. Подниматься в помещение я не стал, потому что было непонятно, кто эти люди и чего они хотят. На следующий день уже сожгли машины, чтобы перекрыть подъезды. Уже потом я смотрел в интернете, как захватили горотдел милиции, делали это люди с оружием. На тот момент в краматорском Доме ребенка было 50-60 детей, это вместе с «домашними», которые проходили реабилитацию в одном из наших отделений. Мамы оставляли своих детей с инвалидностью на разный срок: кто-то только на дневное посещение, кто — на неделю, до выходных, если из других городов привозили. Такие дети, с аутизмом, ДЦП, с различными тяжелыми нарушениями здоровья, обязательно нуждаются в реабилитации, а у нас для этого есть оборудование и специалисты. Когда началась стрельба, мы ее услышали почти первыми: от Дома малыша до аэродрома по прямой — меньше километра. Поэтому после переговоров с областным руководством мы решили закрыть отделение реабилитации: все мамы забрали своих детей, чтобы позаботиться об их безопасности. А о наших государственных малышах должно было позаботиться государство. То есть — мы ...

В тему: В Конча-Заспе на месте детского лагеря поселились семьи Гелетея и полсотни других «чинов» [2]

— И что вы делали?

— Мы слышали не только стрельбу, над нами постоянно кружили самолеты. А это, даже если они ничего не сбрасывают, очень громко и страшно. Конечно, дети пугались, кричали, плакали. Здесь здоровые от этого получают большой стресс, не говоря о детях с тяжелыми диагнозами, которых у нас — большинство. Мы обустроили подвал — поставили воду, одежду, сухую еду, кроватки, памперсы, аптечки, манежики. Подготовили на тридцать детей и сотрудников. А потом начались большие обстрелы — над нами уже летали тяжелые снаряды, становилось очень опасно.

Мы не выводили детей на улицу, заклеили все окна, во время обстрелов дети лежали на матрасах на полу. Посоветовавшись с областным управлением здравоохранения, решили, что детей надо вывозить. Я позвонил своему другу Роману Марабяну, главному врачу харьковского дома такого же типа, как и наш. Спрашиваю: возьмете 33 ребенка? Они должны были решить этот вопрос на уровне своей области, поэтому пока мы разговаривали без официальных приказов. Переговоры велись между областными администрациями. Но приказ вышел только 27 июня. Хотя эвакуация впервые была назначена на 13 июня: НКМЗ выделил автобус, руководство харьковской милиции было готово встречать на границе области, были обещаны скорые, подготовлены списки детей и сотрудников, их документы, собраны рюкзачки для каждого. Для одного из самых тяжелых детей было подготовлено место в харьковской реанимации. Но не все так сложилось, как хотелось ...

— Что-то помешало провести запланированную операцию?

— Неожиданно за день до запланированной нами эвакуации, меня вызывают в так называемую комендатуру. Я надел свой белый халат, где написано «Антошка», и пошел. Меня завели в помещение, из комнаты выскочил человек, назвавший себя помощником коменданта. Молодой, высокий, не местный. Кричит: «У нас есть информация, что ты детей вывозишь в Харьков. А ты знаешь, что это украинская территория, а мы воюем с ними!» Ну и далее — нецензурно уже обо мне и о том, что надо делать с такими во время особого положения. И говорит, что детей надо вывозить в Ростов или Крым. Тогда, мол, они со всем помогут.

Я пытался объяснять: у нас дети-инвалиды [3], они очень малы, в Ростов или в Крым мы не доставим их живыми. Таким детям нужны особые условия, которые есть только в специализированных учреждениях, как вот в Харькове. Чтобы он поверил, предложил посмотреть ему собственными глазами. Уже к концу рабочего дня мы все вместе приехали в «Антошку». Собрали коллектив в моем кабинете, и этот человек говорит: «Завтра утром мы подгоняем автобус, вывозим детей в Ростов. Чтобы были готовы списки детей, отдельно — списки работников для выезда в Россию. Кто желает, может остаться в Ростове, поэтому берите с собой семьи, мы все обеспечим». На этом переговоры закончились. Я отпустил всех домой, потому что было понятно, что информацию транслируют в комендатуру изнутри коллектива. Тем более, я же на блокпостах видел своих сотрудников, которые там помогали. Они и сейчас здесь работают [4]. Это очень трудный вопрос [5]. Но мы до сих пор работаем в одном коллективе.

— И что было утром?

— Всю ночь я думал, что делать: я не мог позволить вывозить государственных детей в другую страну, особенно, если это путешествие могло стоить им жизни. Поэтому мы с женой, которая тоже работает в Доме малыша, не усидели дома — поехали ночью на работу, где вместе с девушками начали готовить сопротивление. Уже утром наш «Антошка» [6] выглядел совсем иначе. На крыше большими буквами мы написали: «Дети», чтобы это можно было видеть с самолетов. Тогда никто не понимал, что будет происходить дальше. И мы видели свою задачу — спасти детей. Всю территорию Дома ребенка мы обвешивали большими простынями, где были написаны лозунги типа: «Территория мира!», «Мы хотим жить дома» и прочее. Мы думали так: они приедут, а мы откажемся куда-либо выходить из помещения. Позвонил я священнику, который крестил всех наших детей. Говорю: «Спаси!». Но поддержки не получил. Это уже потом я понял, что в церкви Московского патриархата бесполезно было искать помощи [7] в этом вопросе.

В тему: Что нам делать с «каноническим» Московским патриархатом? [8]

Но тогда хватались за все возможности. Утром приехал автобус, выходит мужчина, я ему даю списки детей, со всеми диагнозами, все как нужно. И пустой лист вместо списка сотрудников. Говорю — не поедут люди. Работники стояли рядом — с плакатами, некоторые даже не пропускал его машину заехать.

В тему: Подприцельное детство [9]

— Неужели просто так уехали?

— Конечно, мужчина разозлился. Через 10-15 минут приехали уже вооруженные люди, чтобы меня забрать. На этот раз меня повезли к другому коменданту, который сидел уже в помещении прокуратуры. В военные форме, но разговаривал уже культурно. Говорит, у него мать тоже врач, поэтому уважает меня. Я все рассказал, но наш выезд в Харьков он ни в коем случае не согласовывал. Поэтому я предложил уже крайний вариант: если будет совсем трудно, наши специалисты разберут всех детей по домам за десять минут. Он спросил, может ли кто-то за меня поручиться. Тогда я вспомнил еще одного батюшку — бывшего «афганца», который тоже часто бывал нашим гостем. Оказалось, что они с этим комендантом вместе служили прежде. Он потом уехал вместе в Донецк, наверное, где-то воюет. Тот комендант позвонил отцу Сергию, а тот поручился за меня. Я пообещал передать им списки сотрудников, которые в критическом положении заберут детей к себе. Им нужен был контроль над ситуацией. На том и отпустили.

— Как вы дальше организовывали жизнь уже в таких условиях?

— Началось множество звонков из разных ведомств, которые пытались что-то сделать, требовали докладывать о ситуации каждый день, но, к сожалению, решить что-то не получалось. Под окнами у нас дежурили автоматчики, чтобы мы не вывезли людей, была куча российских журналистов, даже наш плакат «Хотим жить дома» перекрутили, будто мы хотим жить в России. Нам под «картинку» даже привозили даже памперсы с надписью «Антимайдан Москва», которые я сейчас хочу передать в музей. Неожиданно мне предложили принять участие по скайпу в круглом столе, который проходил в Киеве.

Когда меня подключили, я чуть не потерял сознание: там были десятки камер и представителей международных организаций. Рассказав о ситуации, я попросил именно международников вмешаться, чтобы спасти детей. После этого я получил звонок от Зоряна Шкиряка, который сообщил, что есть вариант решения проблемы. И попросил никому не говорить в Доме ребенка, особенно, российской прессе, которая после того скайпа называла меня переодетым актером, а не главным врачом. Была названа дата и время эвакуации.

— Это был конец июня?

— Да, именно тогда вышел приказ об эвакуации. И утром 27 июня мы увидели машину. Из нее вышла женщина и мужчина. Это была Елизавета Глинка, которую знают как доктора Лизу. А человек представился как «министр ДНР». Я спросил: куда вы будете вывозить детей? И она подтвердила, что в Харьков. Но при одном условии: в «скорой», которая будет частями вывозить детей, будет только она. Мы должны оставаться в Краматорске, а детей на трассе, где поворот на Святогорск, уже ждут. Это мне подтвердил Шкиряк: там уже ждал председатель Харьковской ОГА Балута, «скорые», главный врач харьковского Дома ребенка.

В одну машину мы смогли положить не более пяти детей. Решили первыми везти «тяжелых» — на пол машины положили матрасы, а туда уже детей. Чтобы вы понимали, там были очень больные дети — с гидроцефалией, например. Это уже позже, когда везли старшую группу, доктор Лиза говорила: как же они у вас хорошо поют. А пели наши детки украинских песен ... Так вот, только отъехала первая машина, через 15 минут у нас были боевики. Очень обозленные. Я говорю — договор на высочайшем уровне, выясняйте. Тогда они к мужчине (который приехал с «доктором Лизой» и назвался министром ДНР« — А.) — а ты кто такой? Почему-то его должность не вызвала у них доверия. Нас опять повезли к коменданту. Там было много кадровых военных из России — их было трудно спутать с местными. И давай выяснять, кто может доказать, что он все же «министр». Тот называет какие-то фамилии, позывные, но те не берут трубку или вообще говорят, что такого не знают. Один, какой-то «Гюрза», даже прибежал и пообещал нас расстрелять. Я говорю: вы здесь сами разберитесь, а я выйду. Понимая, что сейчас услышу что-то, за что свидетелей убивают. Потом меня отпустили, но категорически было приказано не вывозить детей.

— Неужели не удалось вывезти всех?

— Когда я вернулся в Дом малютки, там уже была доктор Лиза. Я говорю: так и так, мы больше не вывозим, потому что комендатура не дает разрешение. Она вспыхнула, начала нервно звонить — кому уже, не знаю. Через полчаса мы увидели машину, из которой выбежал комендант и по-военному отрапортовал: выезд разрешен, нужна помощь? Глинка попросила сопровождение, чтобы пропускали на блокпостах, потому что тогда «скорая» не была гарантией безопасности: на ней мог передвигаться любой желающий. В тот день они сделали 4 поездки, передали детей под акты передачи. Ночью доктор Лиза отказалась возить, начался обстрел, и они поехали в Донецк.

Знаете, что меня поразило? Я спросил, не страшно ли было ехать. А она говорит: «Нет, потому что мы ехали по своей земле» ...

Утром они вывезли последнюю партию, но мне было приказано сообщить, что есть еще один ребенок для перевозки. Она боялась, что наши ее арестуют, подстраховывалась. Думаю, все это смогли провернуть, потому что до этого уже был прецедент, когда детей из Луганска без разрешения вывезли в Россию. Тогда весь мир осудил это событие, поэтому, возможно, им надо было как-то реабилитироваться.

Через неделю город был освобожден. Но вспоминать об этих событиях до сих пор жутко. Я даже на эмоциях тогда написал поэму об эвакуации. Конечно, художественная самодеятельность, но вот так я все это пережил. Она, вместе с различными бумажками того времени, сохраняется в папке «В оккупации, эвакуация».

В тему: Как волонтерская «хунта» на Донбассе строит [10]

— Как потом сложилась судьба Дома ребенка? Детей вернули?

— Нет, все эвакуированные дети остались в Харькове. Но к нам привезли детей из двух донецких и Макеевском дома ребенка. Их сначала вывезли на Азовское море, а когда начались бои под Мариуполем, нам предложили принять этих детей. Уже 28 июля к нам привезли детей ВИЧ-инфицированных из Макеевки. Были они вместе со специалистами, потому что это очень специфическое лечение, которому они обучали наших сотрудников два месяца. Затем макеевские поехали домой, к семьям. Иногда получаем информацию, как там сейчас работают эти заведения, уже появились уже новые воспитанники.

В Макеевке сейчас 78 детей, хотя они говорят, что не все из них с ВИЧ-статусом, берут сейчас всех. А у нас сейчас 124 ребенка и 12 домашних детей, проходящих реабилитацию. В соседнем Бахмуте такой Дом ребенка уже перепрофилировали в реабилитационный центр для детей-инвалидов, воспитываемых в семьях. Мы тоже не против, если наши дети будут воспитываться не в государственных учреждениях. У меня большое количество историй со счастливым продолжением. Я понимаю, что ни одна государственная система не дает ребенку полноценного развития. Но пока работаем так, как этого требует потребность общества.

***

Анатолий Романов родился в 1950 году в Краматорске. Получил медицинское образование в Донецком медицинском институте, работал в различных медицинских учреждениях страны. С 1996 года — главный врач КУОЗ Краматорский дом ребенка «Антошка».

—

Елизавета Гончарова, опубликовано в издании Тиждень [11]

Перевод: Аргумент [12]

В тему: