«Кровавые земли» Тимоти Снайдера: Польша между Гитлером и Сталиным; война Германии с СССР

1.00

Нет

Падение железного занавеса позволило свободно взглянуть на всю европейскую историю.

И сейчас, спустя более чем 20 лет, возрастает спрос на осмысление событий середины XX века, которые в значительной степени определялись двумя тоталитарными диктаторами. Тимоти Снайдер своей книгой «Кровавые земли» затронул больную тему.

Рассказ о якобы этническом терроре Сталина окаймляют центральные главы книги, посвященные Второй мировой войне, немецкой оккупационной политике в Польше и в Советском Союзе, а также советской оккупационной политике в Польше, Холокосту и продвижению Красной Армии на Запад.

Чтобы охватить все эти темы на 180 страницах, нужно обладать смелостью прослеживать ключевые линии и многое оставлять за скобками, особенно если, как это делает Снайдер, настаивать на наглядности судеб отдельных людей. Нередко они действительно говорят о многом, как, например, трагедия братьев-поляков Внук, один из которых был убит в апреле 1940-го года НКВД, а второй спустя два месяца - эсэсовцами на оккупированной немцами территории Польши в рамках так называемой «AB-Aktion».

Из того, что катынские убийства и «AB-Aktion» происходили в одно и то же время, Снайдер делает вывод об идентичности основополагающей политики Гитлера и Берии (С. 161 и далее). При этом он опять же просто указывает на родственные события, но не проводит их систематического анализа. Из-за стремления подчеркнуть параллельное развитие немецкой и советской оккупации, которое, безусловно, имело место, существенные отличия в масштабах и целях преследований остаются недооцененными или вовсе незамеченными.

Снайдер концентрируется, в первую очередь, на преследовании польской интеллигенции со стороны обеих оккупационных властей и утверждает, что Советскому Союзу, в отличие от немцев, удалось избавиться от образованных поляков на захваченных территориях (С. 164). Такое умозаключение он делает из того, что там подпольные группы сравнительно быстро раскрывали, а «их активистов задерживали, лишали свободы и иногда казнили».

И снова в данном случае нивелируется категориальное, имеющее важные следствия различие между политическим и расистским угнетением, а сталинской диктатуре приписывается национал-социалистическая цель. На самом деле на оккупированных Советским Союзом землях на Востоке, как подчеркивает Ванда Кристина Роман, «не было единой тактики в отношении польской интеллектуальной элиты».

Это объясняется тем, что если национал-социалисты хотели сделать из поляков рабов, то сталинисты ставили перед собой цель установить свой политический режим на территориях, граничащих с Белорусской и Украинской ССР. Поэтому советская сторона преследовала в этих полиэтнических областях не только польскую интеллигенцию. С начала советской оккупации восточной Польши и до вторжения немцев советские органы власти арестовали 42948 этнических поляков, 24186 украинцев, 23590 евреев и 8091 белоруса, а также 8500 человек, о национальности которых нет никаких данных.

Поляки составляют около 40 процентов всех задержанных, украинцы – 22,6 процента, евреи – 22 процента, белорусы – 7,5 процентов, остальные – 7,9 процентов. Большинство из них приговорили к лишению свободы. Правда, тысячи политических заключенных были убиты НКВД в местных тюрьмах летом 1941 года – в преддверии наступления немецких войск. Помимо этого, более 300 тысяч жителей восточной Польши были депортированы вглубь советской территории. При этом арестовывали тогда не только членов польского движения сопротивления, но также настоящих и предполагаемых украинских националистов, участников сионистских союзов и всех тех, кого подозревали в политической оппозиционности.

В тему: Война была Великой. Но разве Отечественной? [2]

Кроме того, отличия в масштабах преследования были значительно больше, чем утверждается в «Кровавых землях». <…> Даже если принять довольно спорный подход Снайдера к подсчетам, когда он не учитывает жертвы среди еврейского населения, количество погибших в результате преследования национал-социалистами в Польше многократно превосходит численность жертв советской оккупации.

Майевски говорит о 1,75 млн погибших «в ходе непосредственных акций уничтожения», а также о 2,7 млн убитых польских евреев. Дитер Поль оценивает число жертв немецкой оккупации в 4,5-5 млн польских граждан (евреев и неевреев), а советской – в 100-200 тыс. Приблизительно такие же данные приводят новейшие польские исследования.

В этом контексте кажется сомнительным мнение Снайдера о том, что у польских евреев были веские основания предпочитать Советский Союз немцам и воспринимать Красную Армию как освободителя, тогда как настроение нееврейского населения Польши было якобы иным из-за опыта репрессий. Какой бы ужасной и жестокой ни была власть сталинистов в Польше, до масштабов массовых убийств, осуществленных на этой территории гитлеровским режимом, им было очень далеко - как до, так и после немецко-советской войны. С помощью своих спорных рассуждений Снайдер объясняет нежелание Армии Крайовой снабжать оружием движение сопротивления в гетто, заподозренное в симпатиях к советскому режиму. <…>

Ввиду того, что на рубеже 1942-43 годов речь шла о вооружении нескольких сотен находившихся в критическом положении молодых людей, которые решили не умирать без борьбы, несколькими десятками пистолетов и гранат, мнение Снайдера представляется более чем спорным. Мятежники из гетто ни в коем случае не представляли угрозы польской независимости. В частности, один из их предводителей Марек Эдельман из еврейского социалистического союза «Бунд» впоследствии стал активистом «Солидарности».

Если называть вещи своими именами (чего Снайдер не делает), то тут речь идет о польском антисемитизме. Отношение «Армии Крайовой» к евреям едва ли могло быть независимо от тех стереотипов, которые существовали в польском обществе еще до войны. Снайдер вообще не упоминает об этом. Он отмечает лишь помощь движения сопротивления репрессированным евреям, а также совместное участие выживших после подавления восстания в Варшавском гетто и «Армии Крайовой» в Варшавском восстании.

Оба эти события, безусловно, имеют большое значение – особенно помощь под страхом смертной казни, которую с 1942 года оказывал Совет помощи евреям (кодовое название «Жегота») при покровительстве польского правительства в изгнании. Но спасители евреев представляли собой только одно из направлений движения сопротивления. Антисемитизм был особенно распространен в правоэкстремистской организации «Национальные вооруженные силы», а также в различных частях Армии Крайовой.

<…> Согласно исследованию журналиста Михала Жичи из Gazeta Wyborcza, которое вызывает уважение и спровоцировало массу дискуссий в Польше, представители «Национальных вооруженных сил» и даже Армии Крайовой убивали евреев. Таких случаев было около десятка, так что о мятеже тут говорить не приходится. И тем не менее польско-еврейские отношения были не настолько гармоничными и безоблачными, как пытается продемонстрировать Снайдер.

Это касается и послевоенного времени, когда антисемитизм вылился в целую серию погромов, самым крупным из которых был погром в Кельце 4 июля 1946 года. Точное число жертв до сих пор неизвестно, его оценивают в 500-1500 человек. В главе, посвященной сталинскому антисемитизму, Снайдер подробно занимается еврейской проблематикой и антисемитизмом в руководстве польской компартии после войны, но при этом умалчивает о народной ненависти к евреям и ее жестоких проявлениях; название «Кельце» в списке упомянутых мест не встречается.

Впечатление, что сталинский режим после 1945 года стал единственным наследником европейского антисемитизма, усиливается за счет утверждения, будто тогда «около 100 тысяч евреев были депортированы из Советского Союза в Польшу» (С. 355). На самом деле советско-польское соглашение о репатриации от 6 июля 1945 года разрешало полякам и польским евреям, которые жили в СССР, отказаться от гражданства и вернуться на родину. К 1949 году этим воспользовались 230700 евреев. Однако лишь малая часть из них осталась в Польше.

Последствия практически полного уничтожения еврейской жизни национал-социалистами и страх перед жестокими антисемитскими погромами привели к тому, что с 1946 года лагеря перемещенных лиц, в особенности в американской оккупационной зоне Германии, заполнили еврейские беженцы из Восточной Европы.

В тему: Миф Великой Отечественной [3]

Немецко-советская война

Масштаб насилия, несомненно, достиг кульминации в ходе немецко-советской войны. 22 июня 1941 года, пишет Снайдер, - это «начало катастрофы», «которая не поддается описанию» (С. 169). Снайдер описывает большинство компонентов, из которых сложилась эта катастрофа, причем достаточно наглядно: массовые голодные смерти советских военнопленных, голод среди гражданского населения, безжалостная блокада Ленинграда, массовые расстрелы, которые составляли суть Холокоста, и жестокие стратегии, превратившие понятия «борьба с партизанами» и «массовые убийства» в синонимы.

Вычленить из обилия материала, который он описывает с эпическим размахом, базовую модель интерпретации непросто. Но и в этом Снайдер следует некоторым тезисам и тенденциям, которые сводятся в первую очередь к тому, чтобы поставить под вопрос роль Советского Союза во Второй мировой войне.

К советским жертвам национал-социалистического террора Снайдер относится с большим сочувствием, более сильным, нежели к служащим Красной Армии и участникам партизанского движения. В целом, он преуменьшает военно-политическое значение противостояния на главном фронте Второй мировой войны. Это связано с его интерпретацией немецких планов нападения и первой фазы войны.

Немецкий поход в Россию у Снайдера с самого начала оказывается историей провала, компенсацией которого должен был стать Холокост. По Снайдеру, к концу года уже стало понятно, что четыре утопии, связанные с нападением на СССР, а именно: «молниеносная победа, которая разрушила бы Советский Союз в течение нескольких недель», «запланированный голод, от которого должны были умереть голодной смертью 30 миллионов человек», в перспективе «окончательное решение еврейского вопроса, согласно которому после войны из Европы должны исчезнуть все евреи» (здесь имеются в виду достаточно расплывчатые планы депортаций) и в конце концов «генеральный план «Ост», по которому запад Советского Союза должен был стать немецкой колонией» - реализовать невозможно. В связи с этим Гитлер переформулировал военные цели таким образом, «что приоритетом стало физическое уничтожение евреев» (С. 199).

Автор «Кровавых земель» объединяет абсолютно разные планы в один большой замысел. Хотя речь идет о концептах, которые в мышлении национал-социалистов были каким-то образом взаимосвязаны, они не составляли предлагаемого Снайдером «единого комплекса». Ведь если разгром большей части военных сил Советского Союза и стремительное наступление, включая взятие Москвы еще в 1941 году, являлись главными целями операции «Брабаросса», то остальные цели были либо проектами отдаленного будущего, либо средствами убийства.

Предварявшие нападение политические планы, в основе которых лежала голодная смерть «дцати миллионов» советских граждан, в последние годы по-разному рассматривались исследователями. И снова Снайдер ничем не обнаруживает, что его версия событий ни в коей мере не является бесспорной. Сторонникам идеи о планировании голода, целью которого было массовое уничтожение людей, уже возражали, что речь шла не о плане, а о расчете, так как голод – за исключением Ленинграда – не использовался как оружие, но рассматривался как приемлемое следствие намеренного разграбления. Снайдер однозначно воспринимает запланированный голод как замысел массового уничтожения приблизительно 30 миллионов человек и интерпретирует как «провал» тот факт, что это число не было достигнуто, несмотря на чудовищную голодную смерть двух третей служащих Красной Армии, попавших в немецкий плен в 1941-1942 годах.

Между тем эти идеи были не столько программой ликвидации, сколько способом удовлетворить потребности армии и родины; в этом ключе голодная смерть бесчисленного количества местных принималась во внимание, однако планы такой ликвидации не строились.

План [организации] голода и генеральный план «Ост», по Снайдеру, были функционально связаны. Впрочем, генплан в версии, сконцентрированной на Советском Союзе, появился только вскоре после нападения и вплоть до сентября 1942 года имел разные варианты. Хельмут Хайбер описывает его как продукт периода победной эйфории, когда «эксперты по Востоку, а на самом деле фантасты, уже жили в ‘эпохе после Барбароссы’». Тогда обсуждались планы на будущее, которые не могли претендовать на ту степень обязательности, как стратегия блицкрига.

В тему: О «Великой Отечественной» и других мифах советской эпохи [4]

Так же обстояло дело с идеей окончательного решения еврейского вопроса за счет депортации евреев на восток Советского Союза. <...> Эта тема рассматривалась с разных сторон при попытках выявить непосредственные факторы, которые привели к появлению такого феномена, как Холокост. Тезис Снайдера об уничтожении евреев как следствии несостоявшейся немецкой победы над Советским Союзом, как своего рода суррогатной войны является крайней точкой зрения на шкале интерпретаций.

Эту же идею излагает Себастьян Хаффнерс в книге «Заметки о Гитлере», появившейся в 1978 году. Снайдер расширяет эту идею за счет того, что политика геноцида была распространена со славян на евреев. <...> Своим ходом мысли Снайдер парадоксальным образом сближается с традицией советской историографии, которая воспринимала генеральный план «Ост» как четкую программу геноцида славянского населения. Если конкретно, то он примыкает к интерпретации событий, предложенной польским историком Чеславом Мадайчиком.

По версии Снайдера, антисемитский компонент национал-социализма отчасти отходит на второй план, и немецко-советская война уже на ранней стадии представляется не просто недостаточно перспективной для немецкой стороны, но и проигранной. Автор пишет об «оборонительной войне», которую, по его мнению, Германия вела с конца 1941 года. Затем без каких-либо дополнительных уточнений он называет 1942 год переломным моментом - и объясняет: «Германия хотела уничтожить всех евреев, так как война была проиграна» (С. 228).

Тезис Снайдера имеет целый ряд слабых мест. Во-первых, и это признает он сам, его предположения по поводу мотивации Гитлера не подтверждаются никакими свидетельствами. Во-вторых, его картина хода военных действий слишком схематична и поверхностна. В частности, заявление Снайдера о том, что «с конца июля 1941 года начали убивать евреев, так как предполагаемый блицкриг провалился» (с. 225), трудно совместимо с оценками верховного командования вермахта от 28 июля 1941 года, согласно которым «основная масса боеспособных частей русских разбита».

Даже если у некоторых членов высшего военного командования и политических функционеров в августе 1941 года появлялись первые сомнения в том, что победа над Советским Союзом будет даваться так легко, как ожидалось ранее, немецкие войска, как и прежде, шли победным путем. В битве под Киевом 26 сентября 1941 года немецкая армия достигла нового успеха: полмиллиона красноармейцев попали в плен, причем половина из них не выжила. Спустя три дня после этого началась бойня в Бабьем Яру, когда были расстреляны более 30 тысяч киевских евреев.

Первую серьезную неудачу вермахт потерпел в начале декабря под Москвой, что уберегло москвичей от судьбы ленинградцев. Однако немцам удалось пробиться непосредственно к черте города.

Для советского командования ситуация была крайне критической. В середине октября было принято решение эвакуировать ставку правительства в Куйбышев (Самара) на Волгу. Таким образом, абсолютно неверно утверждение Снайдера о том, что Сталин уже 7 ноября 1941 года «праздновал свою собственную победу» (С. 236). 7 ноября было днем Октябрьской революции.

6-го числа Сталин с показным оптимизмом провел праздничное заседание Московского Совета, которое проходило на станции метро «Маяковская» из-за опасности атаки с воздуха, и говорил о провале немецкого блицкрига. Проявления этого факта он видел в том, что советские силы не были сломлены, как надеялось немецкое руководство, и Германия не смогла вовлечь в коалицию против СССР США и Великобританию.

В этом проявился затуманенный взгляд советского диктатора на реальность международной политики, а также его боязнь изоляции. Равным образом и его данные о потерях с советской стороны, которые он оценивал менее чем в 400 тысяч человек (эта цифра была преодолена уже в сражениях за Киев), были чем-то из области пропаганды.

При этом, по его тогдашним словам, потери врага составляли более четырех с половиной миллионов человек, однако эта цифра превосходит общие потери немцев в немецко-советской войне. Солдаты, которые прошли парадом по Красной площади на следующий день, не могли купаться в лучах славы как победители, они маршировали с площади сразу на позиции - оборонять Москву.

Фактическое развитие Холокоста тоже не вписывается в схему Снайдера, согласно которой сложности в ведении блицкрига привели к всеобъемлющему истреблению советских евреев, а официальное расширение антигитлеровской коалиции за счет США в декабре 1941 года – к ликвидации всех евреев на территории влияния нацистов. <...> Массовое истребление евреев с самого начала было частью похода против Советского Союза.

Массовые еврейские погромы, организованные немцами на захваченной территории Украины и Прибалтики, начались сразу же после оккупации, и их жертвами становились как мужчины, так и женщины с детьми. Уже 28 июня 1941 года существовал проект приказа № 8 Гейдриха, согласно которому «неприемлемые элементы» среди советских военнопленных, в том числе «все евреи», должны были быть вычислены и расстреляны. Директива Гейдриха от 2 июля 1941 года оперативным группам полиции безопасности и СД по поводу «евреев в руководстве партии и государства» была ничем иным как антисемитским заданием убивать.

Кроме того, есть немало свидетельств расстрелов евреев эсэсовцами и полицией, которые относятся к периоду до августа 1941 года. Причем уже тогда среди жертв были не только партийные функционеры. Эскалация и систематизация смертельной кампании, подогреваемой ненавистью к евреям, а не смена курса под воздействием внешних обстоятельств определяли развитие событий летом и осенью 1941 года.

Слишком плохое освещение национал-социалистического антисемитизма сочетается у Снайдера с недооценкой масштаба и значения немецко-советской войны. В частности, он явно занижает число погибших со стороны Советского Союза: «В борьбе с вермахтом (и его союзниками) Красная Армия потеряла десять миллионов солдат, не говоря уже о таком же количестве погибших гражданских» (с. 169).

В действительности, согласно официальным данным, обнародованным при Горбачеве, потери только Красной Армии составили более 11 миллионов человек, а гражданского населения – до 15. Снайдер сомневается в этих цифрах, потому что речь идет о «демографических проекциях», однако при этом он не считает нужным более детально описывать свою методику вычисления человеческих жертв. Зато он уточняет, что эти цифры включают в себя всех советских граждан, а не только русских. Что касается последних, то численность жертв среди них должна быть значительно меньше, так как погибшие белорусы и украинцы не учитывались.

В тему: 29,7 миллионов погибших и пропавших без вести на фронте — цена Победы подсчитана учеными [5]

Очевидно, советский опыт войны нужно было осмыслять в соответствии с установившимся после 1990 года государственным строем (С. 440) - с исторической точки зрения подход абсолютно неверный. Преуменьшением является и предположение, что оккупированные территории якобы «были небольшой частью Советского Союза» и жившие там люди не имели решающего значения для советской системы (С. 194). На самом деле речь шла приблизительно о 60 миллионах человек, то есть о трети населения Советского Союза, а также о большей части плодородных сельскохозяйственных регионов и важных индустриальных центров.

Столь же вольно Снайдер обходится и с некоторыми самыми драматическими, повлекшими наибольшее количество жертв этапами войны. Немецкое наступления летом 1942 года и длившуюся полгода битву за Сталинград, которую принято считать переломным моментом в войне и во время которой погибли как минимум 700 тысяч человек, он описывает следующими двумя предложениями: «Группа армий «Юг» должна была контролировать Волгу и нефтяные месторождения Кавказа. В августе несколько частей достигли Волги, но не смогли взять Сталинград». В 1942 году, по его мнению, состоялось «последнее крупное наступление вермахта на Восточном фронте» (с. 250). Курскую битву летом 1943 года, которая считается крупнейшим танковым сражением в истории, он вообще не упоминает.

Снайдер полностью сосредоточился на оккупационной политике и оставил за скобками погибших во время военных действий при наступлении немцев, как среди военных, так и среди гражданских. Только при таком подходе он мог прийти к выводу, что советская Россия, лишь малая часть которой была оккупирована (Снайдер исходит в данном случае из площади, а не плотности населения), была будто бы «дальше от переживаний войны», нежели Прибалтика, Белоруссия или Украина (С. 341).

Тем не менее Снайдер изначально включал в свою концепцию «кровавых земель» Ленинград с миллионом погибших во время блокады жителей, о которых он потом забывает. Про потери среди гражданского населения практически полностью разрушенного Сталинграда в «Кровавых землях» нет ни слова, как, впрочем, и о приблизительно 16 миллионах человек, которые бежали на восток во время немецкого наступления или были эвакуированы.

У многих из них, а также из тех, кто жил восточнее линии фронта, на оккупированных территориях остались родственники и друзья, о судьбе которых они глубоко переживали. Боевые части, которые отправляли на фронт, невозможно было формировать на оккупированных территориях, солдат рекрутировали со всего Советского Союза. Конечно, военный опыт на занятых немцами землях, на фронте и в тылу был разным, однако вдов и сирот хватало по всему СССР – даже в тех краях, которые Снайдер называет «далекими от переживаний войны».

Особенно сомнительными являются его ошибочные оценки роли советских партизан, борьбу которых он в основном считает нелегитимной. <…> Даже если не учитывать, что тонкости международного права войны не так просты, тут Снайдер ставит соотношение ответственности сторон с ног на голову: в соответствии с постулатом самого Снайдера (из-за тезиса о запланированном голоде даже преувеличенным), немецкий план изначально предполагал войну против гражданского населения.

Международное военное право было нарушено всеми мыслимыми способами. Не только призыв Сталина в июне 1941 года был решающим для становления партизанского движения. На раннем этапе партизанские отряды составлялись в том числе из отбившихся от своих частей красноармейцев, которым грозила голодная смерь в плену или неизбежный расстрел, если немецкие части поймали их по прошествии определенного времени.

Если в случае с партизанскими отрядами Армии Крайовой Снайдер молчаливо соглашается с тем, что защита от массовых убийств, которые устраивали оккупанты, не только право, но скорее даже обязанность, но в случае с советскими партизанами он даже не ставит так вопрос. В «Кровавых землях» они описаны не просто как безличные исполнители сталинских указаний, но и ставятся на один уровень с участниками немецкой войны на уничтожение: «Обе стороны использовали террор вместо надежных материальных или моральных стимулов. […]

Немцы убивали евреев как партизан, и многие евреи после этого уходили в партизаны. Таким образом они служили советской системе и участвовали в политике, которая поощряла ответные меры в отношении гражданского населения». Гитлер и Сталин, по его словам, взаимодействовали в партизанской войне в Белоруссии «извращенным способом»: «Оба игнорировали военное право и разжигали конфликт за пределами фронта». (С. 258)

Как и любое слишком простое объяснение, тезис Снайдера противоречит законам исторической справедливости. Разница между нападающим и обороняющимся пропадает, а преследуемые евреи при помощи более чем спорных умозаключений оказываются сталинистами и косвенными пособниками нацистского террора. Верно здесь только одно: а именно то, что в Белоруссии уход в леса и к партизанам давал преимущественно молодым евреям-мужчинам уникальную надежду на спасение.

Снайдер дает этому следующее объяснение: в 1941 году, когда партизаны были еще слабыми и целью «акций возмездия» немцев были в первую очередь евреи в деревнях, «большинство евреев в минском гетто не торопились бежать в леса. Несмотря на все ужасы, в городе они чувствовали себя дома и, несмотря на постоянные массовые расстрелы, к началу 1942 года не менее половины из них были еще живы». (С. 244)

И если закрыть глаза на слишком наглый, даже циничный тон, стоит отметить, что «у большинства евреев из минского гетто» вообще никогда не было реального шанса бежать в леса. Более чем сомнительным является в конечном счете заключение Снайдера о том, что с середины 1942 года действия немцев были направлены на то, чтобы «убивать белорусских граждан как нееврейского, так и еврейского происхождения» (С. 251).

При этом его не смущает, что в сентябре 1942 года 310-й полицейский батальон при описанном им уничтожении деревни Борки, заподозренной в участии в партизанском движении, расстрелял более 700 человек, а 104-х пощадил как «благонадежных» (С. 249). Такой «оценки» не мог получить ни один еврей на территории, оказавшейся под властью национал-социалистов.

Таким образом, Снайдер не дотягивает до вывода, который еще в конце 1943 года сделал советский военный корреспондент Василий Гроссман: Шоа был чем-то гораздо более масштабным, чем просто террором оккупантов, а именно программой абсолютного уничтожения. Это справедливо и для Белоруссии, где все население во время оккупации пострадало больше, чем где бы то ни было, не считая блокадного Ленинграда. Из десятимиллионного населения Белоруссии около 1,6-1,7 миллиона человек погибли в результате нападения Германии; большинство жертв составляли не евреи, но из еврейского населения выжило лишь около пяти процентов.

Снайдер подчеркивает: «Советские партизаны [6] тоже внесли свой вклад в число убитых». В качестве доказательства он приводит статистические данные, согласно которым они на белорусской территории до 1 января 1944 года убили 17431 человека как предателей.

По мнению автора, к этому надо прибавить несколько десятков тысяч убитых в других, не указанных в отдельности акциях, к которым он также относит депортации, проводившиеся НКВД с 1939 по 1941 годы. (С. 259) Уже из такого объединения совершенно разных событий видно, что он не готов воспринимать советских граждан, которые защищались от немецкой оккупации, иначе как сталинских исполнителей; жертв он описывает как «безоружные чиновники», главы мелких городов, учителя и так далее (С. 247).

Функции и действия этих, представленных абсолютно безобидными гражданских лиц больше никак не конкретизируются. И даже тот факт, что убитые партизанами, по данным Снайдера, составляют один-два, максимум три процента от количества жертв немецкой оккупации, не заставляет его пересмотреть свою модель «раздражитель-ответ».

Известно, что партизанская война была жестокой, и было бы неправильно ее романтизировать. Но оценка Снайдера не просто базируется на слишком поверхностных рассуждениях, она даже внутренне нелогична, ведь он указывал, что нападение на Совесткий Союз было связано с намерениями геноцида. Но при этом не поясняется, почему эти намерения потом оказываются следствием действий советских партизан. Возможно, так и было в некоторых ситуациях, но ни в коем случае не в целом. <...>

В тему: «Мифы Второй мировой войны». Без оправдания и осуждения [7]

В противовес представленной Снайдером модели, в рамках которой каждое агрессивное действие советской стороны против нацистского режима вызывало усиленное преследование евреев на территории национал-социалистов, надо отметить, что для восточноевропейских евреев Советский Союз и Красная Армия были важнейшим и зачастую единственным шансом на спасение. Из тех немногих польских евреев, которые пережили Холокост, самую большую группу составляют бежавшие на советские территории. Сравнительно большому числу белорусских евреев удалось спастись, сбежав к партизанам.

Также те, кто скрывались в подполье, смогли вздохнуть свободно только тогда, когда Красная Армия вытеснила немецких оккупантов из «кровавых земель» и других восточноевропейских регионов. Красная Армия освободила на востоке множество концлагерей и других мест заключения, куда были заключены евреи: от Освенцима до гетто в Будапеште и Терезине.

В конце концов военное давление Красной Армии сдерживало политику истребления, потому что немецкая военная экономика зависела от рабочей силы, и евреев, которые работали на оборонном производстве, по крайней мере на какое-то время оставляли в живых.

Если ждать от истории простых моральных посылов и однозначных точек политической идентификации, то, конечно, нелегко смириться с тем, что конец Холокосту положили в первую очередь не демократические силы, а Красная Армия, для которой это даже не было стратегической задачей и чье наступление привело повсеместно к устранению расизма нацистского режима и его коллаборационистов, а заодно в большинстве случаев к (вос)становлению коммунистических систем. Задача историка состоит в том, чтобы разъяснить амбивалентность. Книга Снайдера этому критерию не соответствует.

Конструкт «кровавых земель»

«Кровавые земли» - это искусственно созданный исторический ландшафт. Этот конструкт сформирован на основе описаний массовых политических преступлений, которые были собраны автором без четкой аналитической основы. Пространственная концепция во многих смыслах оказалась очень нестабильной.

Так, Снайдер, как критически отмечает Дитер Поль, включает в свою концепцию западную часть Польши, которая сравнительно мало пострадала от сталинского террора, тогда как Северный Кавказ, где Сталин проводил политику террора и голода и который также пострадал от немецкой оккупации, оставляет за скобками. Концепция «кровавых земель» в первую очередь проецирует определенные события на территорию, которая была затронута ими вовсе не целиком, а ведь политико-географические цепочки событий, напротив, оказываются разъединены.

В частности, украинский Голодомор 1932-1933 годов рассматривается в контексте подобных событий в других регионах Советского Союза, которые выходят за пределы «кровавых земель», тогда как в Польше такого не было вовсе. То же относится и к Большому террору 1937-1938 годов. Жертвами Холокоста становились в значительной степени жители «кровавых земель»; на это Снайдер справедливо обращает внимание.

Но это плохо сочетается с красноречиво выраженным в последней главе (С. 410) требованием «снова превратить статистические данные о жертвах в людей»: Освенцим в странном рейтинге мест, где массовое убийство было поставлено на поток, оказался на одном из последних мест (С. 348-349).

Если рассматривать только бойни в главных местах поселений европейских евреев и упускать из вида депортации и убийства в более мелких еврейских сообществах, вплоть до последнего записанного в евреи человека на территории национал-социалистов, то становится трудно понять уникальную с исторической точки зрения волю к истреблению, которая стояла за Холокостом.

Эта концепция неубедительна еще и потому, что в нее включены события, которые не являлись массовым насилием и не происходили на территории «кровавых земель». В особенности это касается позднесталинского антисемитизма, чье развитие Снайдер распространяет на эпоху после смерти Сталина, после которой антиеврейская кампания была закончена.

Отсюда видно, что для автора более ценен определенный ход повествования, нежели анализ конкретного пространства. Об этом свидетельствует и то, что он выпускает многие существенные факторы: концлагеря, ГУЛАГ и другие места заключения, без которых невозможно представить себе диктатуру, а также депортации миллионов поляков и советских граждан на принудительную работу в Германию, которая в 1941 году не воспринимала себя как проигравшую сторону, а выстраивала военную экономику, основывавшуюся во многом на рабочей силе из «кровавых земель».

Но если на первое место ставится не пространство, а ход повествования, построенного вокруг него, то возникает вопрос о его (повествования) структуре. Его главная черта – это сильное сближение режимов и их репрессивных методов. <…> Таким образом внушается мысль об идеологическом родстве диктаторов, причем от анализа конкретных идеологий Снайдер уклоняется.

Отмечая их различия, он, тем не менее, не интересуется их образами врага и методами репрессий (в отличие от Ханны Арендт). «Преобразования, к которым стремились Гитлер и Сталин, были экономическими», утверждает он. По его мнению, их идеологии формировались на основании определенных экономических интересов, вращавшихся в обоих случаях вокруг контроля над территориями (С. 395-396). Конкретных попыток объяснить «большой террор» или Холокост с экономической точки зрения Снайдер не делает. Тут речь идет все же об общих фразах, которые должны были затушевать проблемы, возникшие при поиске сходств.

Такое сходство Снайдер особенно подчеркивает в отношении Польши. При этом он неверно представил соотношение сталинского террора и невероятной жестокости немецких оккупантов, которая не в последнюю очередь была результатом расистской идеологии национал-социализма, Снайдером в достаточной мере не осмысленной. В итоге это отразилось на интерпретации военных событий.

Снайдер справедливо отмечает, что большинство поляков восприняли освобождение от немецкой оккупации Красной Армией со смешанными чувствами, однако он не осознает всей неоднозначности ситуации, когда пишет, что советское наступление летом 1944 года стало «вторым вступлением Красной Армии на польскую территорию за время Второй Мировой войны» (С. 286).

Бесспорно, в перспективе это вылилось в советизацию Польши, однако вместе с тем положило конец небывало жестокой расистской власти. Кроме того, это событие стало этапом на пути к свержению нацистского режима, который подчинил своему убийственному господству большую часть Европы (и который держал под своим контролем миллионы советских граждан, содержал в ужасных условиях военнопленных и людей, отправленных на принудительные работы).

Концепция Снайдера слишком поверхностна, потому что его повествование слишком сильно сконцентрировано на Польше – центральной стране «кровавых земель». В заключительной главе именно поляков Снайдер выставляет главными мучениками (С. 407), причем как в самой Польше, так и в Советском Союзе. «За пределами Польши масштаб польских страданий недооценивают», пишет он и, конечно, оказывается прав, так как обоюдная перцепция травм, нанесенных тоталитаризмом и войной, еще слишком плохо развита среди европейских народов.

Точно так же масштаб страданий русского народа за пределами России представлен не в полной мере, как впрочем и украинского, и белорусского – их страдания отнюдь не исчерпываются приведенными в книге данными. Некоторым группам приходится до сих пор бороться за признание репрессий в отношении них, как, например, цыганам, которые также подвергались преследованиям при национал-социалистах. В «Кровавых землях» о них вообще нет ни слова.

В тему: Цыгане - забытый Холокост [8]

В итогах, которые подводит Снайдер, не нашлось места и жертвам (как среди гражданского населения, так и среди военных) наступательных военных действий, в особенности направленных против Советского Союза, если речь о погибших во время боев. В целом, в книге Снайдера речь идет не о всех жертвах тоталитаризма и войны и не о «кровавых землях», а о выбранных автором событиях. Особый акцент на оккупации отвечает в большей степени польской реальности, нежели советской.

Польские подразделения воевали вместе с союзниками на Западе, в том числе в Италии, но после непродолжительных военных действий в 1939 году - не в собственной стране (если не считать партизанской операции «Буря» и варшавского восстания 1944 года), где при этом было активно разветвленное подпольное движение. Советскому Союзу, напротив, пришлось не только пережить жестокий оккупационный режим, но и перенести войну, ставшую в современной истории рекордной по количеству жертв, причем в течение трех лет война велась на его территории и в конце концов стала решающим ударом по гитлеровскому режиму.

Своим абсолютно преувеличенным тезисом о том, что Германия проиграла войну вскоре после ее начала, Снайдер слишком преуменьшает значение этих событий. Сейчас многие историки исходят из того, что после провала блицкрига в 1941 году у нацистской Германии не было реальных шансов выиграть войну. Но эта историческая гипотеза не отдает должное перелому в войне, который произошел благодаря Сталинградской битве в 1942-1943 годах.

При этом национал-социалисты продолжали войну даже тогда, когда у них не оставалось даже намека на возможную победу. Их агрессивно-воинственное насилие и геноцид закончились только вместе с полным военным поражением, для которого потребовались годы борьбы и миллионы человеческих жизней. Но факт остается фактом: Советский Союз и Красная Армия приняли на себя основной удар. Снайдер же не отдает должное этим событиям, а вместе с тем и амбивалентности освобождения, которое в итоге не принесло свободы. При его описании партизанских движений граница между нападающим и защищающимся стирается до полной неузнаваемости. Нельзя не понять, что он, в целом, не питает особой симпатии к советским гражданам.

Тимоти Снайдер своей книгой «Кровавые земли» затронул больную тему. Падение железного занавеса позволило свободно взглянуть на всю европейскую историю, и сейчас, спустя 20 лет, возрастает спрос на осмысление событий середины XX века, которые в значительной (но ни в коем случае не равной) степени определялись двумя тоталитарными диктаторами.

Книга Снайдера заостряет внимание на том, что эпицентр этих событий находился дальше на востоке, чем принято считать, и это, безусловно, ее заслуга. Но при поиске исторических ориентиров в этой противоречивой эпохе книга помогает только отчасти. Это смелая попытка с высоты птичьего полета обозреть политические трагедии 1930-1940-х годов на территории, которая больше всего от них пострадала. Результат этой попытки показывает, что время для такого исторического орлиного полета еще не пришло, а ход повествования пока сильно зависит от принадлежности его автора к определенной нации или группе.

—

Юрген Царуски, перевод с немецкого: Олег Мацнев, опубликовано на сайте “Уроки истории. ХХ век” [9]

В тему: