Земли нынешней Украины лежали в сердце как сталинской, так и нацистской убийственной политики. Между 1933 и 1938 годами жертвами убийственной политики Сталина пало около 3,5 миллиона человек. После этого, между 1941 и 1944 годами, еще 3,5 миллиона человек пали жертвами убийственной политики немцев. Еще около 3 миллионов жителей советской Украины погибли в боях.

Нацистский и советский режимы превратили людей в числа. Как ученым, нам надлежит найти эти числа и сопоставить с другими. Как гуманистам, нам надлежит вновь превратить числа в людей. Если мы на это способны, то Гитлер и Сталин выстроили не только наш мир, но и нашу человечность.

Парадокс: трагические события Второй мировой войны все более отдаляются от нас во времени, все меньше остается живых свидетелей этих событий, но стремление общества осмыслить и понять эти события, похоже, только усиливается. Почему и зачем погибло такое колоссальное количество людей? Чем руководствовались их палачи, и не были они сами жертвами режимов, в которых жили? Кто победил и кто больше всего пострадал, и можно ли вообще здесь меряться победами и страданиями?

Заключительная глава "Человечность" из книги "Кровавые земли" Тимоти Снайдера - именно об этом (публикуется с скоращениями).

Иллюстрации взяты из подборки Советские агитплакаты = нацистские агитплакаты [2].

Каждый из живых носил имя. Мальчика, которому на полях мерещилась пшеница, звали Юзефом Соболевским. Он умер вместе со своей матерью и пятью братьями и сестрами от голода в 1933 году в голодной Украине. Единственный брат, переживший голод, умер от пули в 1937 году в Сталинском Большом терроре. Только сестра Анна осталась, чтобы вспоминать о нем и его надежде. Станислав Вигановский был молодым человеком, который предвидел встречу со своей арестованной женой Марией «под землей». Обоих их в 1937 году в Ленинграде расстрелял НКВД. Польским офицером, который писал о своем обручальном кольце, был Адам Сольский. Дневник найден на его теле после эксгумации его останков в Катыни, где его расстреляли в 1940 году.

Кольцо он, вероятно, спрятал, его палачи кольцо, вероятно, нашли. Одиннадцатилетней девочкой, ведущей нехитрый дневник в осажденном и голодном Ленинграде в 1941 году, была Таня Савичева. Одна из ее сестер смогла убежать по замерзшей поверхности озера Ладоги; Таня и остальная семьи умерли. Двенадцатилетней еврейской девочкой, которая в 1942 году в Беларуси писала отцу о рвах смерти, была Юнита Вишняцкая. Ее мать, которая писала рядом с ней, звали Златой. Убиты обе. «Прощай навеки, - говорила последняя строчка письма Юниты. - Целую, целую».

Каждый из погибших стал числом.

Вместе нацистский и сталинистский режимы убили в Кровавых землях более 14 миллионов человек. Убийства начались с политического голода, который Сталин обрушил на советскую Украину - и тот забрал более 3 миллионов жизней.

В тему: Голодомор в Украине: моральная ответственность Запада [3]

За ними пришел Сталинский Большой террор [4] 1937-1938 годов, в котором расстреляли около 700 тысяч человек, преимущественно крестьян или представителей национальных меньшинств. После этого русские и немцы сотрудничали в уничтожении Польши и ее образованных классов, убив между 1939 и 1941 годами около 200 тысяч человек. После того, как Гитлер предал Сталина и начал вторжение в Советский Союз [5], немцы начали морить голодом советских военнопленных и жителей осажденного Ленинграда, забрав более 4 миллионов жизней.

В оккупированном Советском Союзе, оккупированной Польше и оккупированных Балтийских государствах немцы расстреляли и убили газом около 5,4 миллиона евреев. Немцы и русские взаимно провоцировали друг друга делать все большие преступления. Так, в партизанских войнах за Беларусь и Варшаву немцы убили около полумиллиона гражданских.

Общим для этих преступлений было место, общим для них было время: Кровавые земли между 1933 и 1945 годами...

Нацистскую и сталинской систему необходимо сравнивать не столько для того, чтобы понять одну или другую, сколько для того, чтобы понять наше время и самих себя. Ханна Арендт выразила этот аргумент в 1951 году, объединив оба режима определением «тоталитаризм»...

В мае 1941 года Ханна Арендт эмигрировала в США, где обратила всю глубину своей немецкой философской подготовки на вопрос происхождения национал-социалистического и советского режимов. Через несколько недель после ее отъезда Германия напала на Советский Союз [6]. В Европе нацистская Германия и Советский Союз появились отдельно, а потом заключили между собой союз.

В Европе Василия Гроссмана - основателя традиции сравнивания - между Советским Союзом и нацистской Германией шла война. Гроссман, автор художественных произведений, стал советским военным корреспондентом, видел немало важных сражений на Восточном фронте, а также следы всех крупнейших немецких (и советских) преступлений.

Как и Арендт, он пытался понять немецкое массовое убийство евреев на востоке в универсальных терминах. Для него это означало прежде всего не критику модерности как таковой, а осуждение фашизма и Германии. В тот момент, когда Арендт опубликовала свои «Истоки тоталитаризма», Гроссман лишился этих политических рамок из-за личного опыта антисемитизма в Советском Союзе.

Затем он сломал табу века, поместив преступления нацистского и советского режимов на одних и тех же страницах, в одних и тех же сценах двух романов, репутация которых со временем только растет. Гроссман стремился не провести аналитическое объединение обеих систем в рамках одной социологической схемы (примером которой является тоталитаризм Ханны Арендт), а лишить их собственных идеологических самообоснований - и таким образом открыть общую для них бесчеловечность.

В романе «Жизнь и судьба» (завершен в 1959 году и опубликован за рубежом в 1980-м) Гроссман заставляет одного из персонажей, некоего юродивого, на одном дыхании вспомнить немецкие расстрелы евреев в Беларуси и каннибализм в Советской Украине. В незавершенном на момент смерти романе (1964 год) «Все течет», вышедшем в свет за рубежом в 1970 году, он выражает осведомленность со сценами из немецких концлагерей, чтобы поднять тему голода в Украине: «А дети - вы видели газетные фотографии детей из немецких лагерей?

Эти имели такой же вид: головы тяжелые, как ядра из пушек; тоненькие шейки, подобные журавлиным, а на руках и ногах видно каждую косточку. Каждую косточку, которая движется под кожей, и суставы между ними». Гроссман возвращался к этому сравнению между нацистами и советским режимом снова и снова - не для того, чтобы активизировать дискуссию, а для того, чтобы создать традицию.

Так, Арендт и Гроссман дают нам две простые идеи. Во-первых, легитимное сравнения нацистской Германии с сталинистскими Советским Союзом должно не только объяснить преступления, но и принять человечность всех, кто были в них задействованы, вместе с жертвами, виновниками, пассивными наблюдателями и руководителями. Во-вторых, легитимное сравнение должно начинаться с жизни, а не со смерти.

Смерть не является решением, а лишь субъектом. Она должна приносить беспокойство, а не удовольствие. Более всего, она не должна быть завершающей риторической фигурой, которая приводит историю к определенному концу. Поскольку смысл смерти предоставляет жизнь, а не наоборот, то важно спросить: как можно было (как можно) привести такое количество человеческих жизней в внезапному концу?

Как в Советском Союзе, так и в нацистской Германии утопии сначала задумывались, тогда корректировались действительностью, и, наконец, внедрялись в виде массового убийства - осенью 1932 года в случае Сталина, осенью 1941 года в случае Гитлера. Сталинская утопия предусматривала коллективизацию Советского Союза за период от девяти до двенадцати недель. Гитлеровская утопия за то же время предусматривала завоевание Советского Союза. В обратной перспективе обе утопии выдаются ужасно непрактичными.

Но обе утопии внедрены в жизнь - под прикрытием большой лжи, даже после того, как поражение было очевидным. Ретроспективные аргументы относительно правильности политики оказывали мертвые человеческие существа. Таким образом Гитлер со Сталиным разделяли определенную политику тирании.

Сначала они вызвали катастрофы, потом обвинили удобного врага - и, наконец, использовали смерть миллионов для подтверждения необходимости или желательности их политики. Оба имели трансформативную утопию, группу виновных, когда утопия оказывалась невыполнимой, а также политику массового убийства как некий суррогат победы.

В ходе как коллективизации, так и «окончательного решения», массовые жертвы потребовались для того, чтобы защитить руководителя от немыслимости ошибок.

Когда коллективизация вызвала в советской Украине сопротивление и голод, Сталин обвинил кулаков, а также украинцев и поляков. Когда наступление Вермахта было остановлено под Москвой, а американцы вступили во Вторую мировую войну, Гитлер обвинил евреев. Равно как кулаки, украинцы и поляки, которые понесли ответственность за препятствия на пути построения советской системы, евреи понесли ответственность за препятствия на пути ее уничтожения. Сталин выбрал коллективизацию, Гитлер - войну, но обоим руководителям, как и их соратникам, проще было переложить ответственность за связанные с коллективизацией и войной катастрофы на кого-то другого.

Сталинская интерпретация применена для того, чтобы оправдать Голодомор в Украине, а потом - массовые расстрелы кулаков и представителей национальных меньшинств. Гитлеровская интерпретация оправдала расстрелы и газовые камеры для всех евреев.

После того, как коллективизация принесла голодную смерть миллионам, Сталин подал эту смерть как доказательство успешной классовой борьбы. Смерти евреев от расстрелов, а позже от газовых камер Гитлер все отчетливее представлял как цели войны. Когда война была проиграна, массовое убийство евреев он назвал своей победой...

Только решительное принятие общих черт нацистской и советской систем позволяет понять различия между ними. Обе идеологические системы противились либерализму и демократии. В обеих системах значение слова партия было противоположным. Здесь партия - обычно одна из многих групп, соперничающих за власть соответствии с принятыми правилами - стала группой, которая определяет правила. Как нацистская Германия, так и Советский Союз были однопартийными государствами.

В обоих государствах партия играла главную роль в вопросах идеологии и социальной дисциплины. Политическая логика партии требовала исключения чужих, а экономическая элита партии считала определенные группы людей лишними или вредными. Ответственные за экономическое планирование члены обеих администраций считали, что в селе жило больше людей, чем необходимо.

Сталинская коллективизация устранила из села лишних крестьян, направив их на работу в города, или в ГУЛАГ [7]. Если они умирали от голода, это не имело большого значения. Гитлеровская колонизация предусматривала голодную смерть и депортации десятков миллионов людей.

Политическая экономия как коммунистов, так и нацистов зависела от коллективов, которые контролировали социальные группы и отбирали их ресурсы. Колхоз [8], что с 1930 года служил Сталину для большого преобразования советской деревни, с 1941 применяла и немецкая оккупационная власть [9]. В оккупированных польских, литовских, латвийских и советских городах немцы ввели новую форму коллектива - гетто [10].

Городские еврейские гетто, которые изначально должны быть пунктами переселения, стали зонами добычи еврейской собственности и еврейской рабочей силы. Номинальная еврейская власть в гетто - юденрат - была, как правило, достаточно надежной, когда речь шла о сборе «взносов» и организации рабочих бригад. Администраторами как в гетто, так и в колхозах были местные люди. Как нацистская, так и советская система построили большие системы концлагерей.

Если бы Гитлер мог, то использовал бы советские лагеря для ссылки евреев и других предполагаемых врагов, однако Германия не завоевала достаточно большого объема территории Советского Союза, чтобы позволить себе такие шаги...

В тему: Убийственная линия ВКП(б) - КП(б)У [11]

В десятилетия, прошедшие после завершения эры массового убийства в Европе, значительная часть ответственности возложена на «коллаборационистов».

Классическим образцом коллаборации были советские граждане, которые во время Второй мировой войны служили немцам в функции полицейских или охранников. Среди их обязанностей было убийство евреев.

Почти никто из этих людей не сотрудничал по идеологическим соображениям, и лишь малое меньшинство имело хоть какие-то политические мотивы. Безусловно, поведение кого-то из коллаборационистов мотивировал политические связи с оккупационным режимом: примером могут служить литовские националисты крестьяне от советской оккупации, которых немцы в 1941 году привезли с собой в Литву.

В восточной Европе сложно найти пример политической коллаборации с немцами, который не был бы связан с предыдущим опытом советского правления. Но даже там, где какую-то роль играла политика, идеологическое объединение было невозможным: нацисты не могли считать-немцев при равных, а ни один хоть чего-то стоить не-немецкий националист не принимал утверждение о расовом превосходстве немцев.

В тему: Украинские коллаборационисты. Штрихи к портрету [12]

Местные полицейские, служившие немцам в оккупированных советской Украины и советской Белоруссии, не имели почти никакой власти в пределах самих режимов. Конечно, они не стояли на самом дне иерархии - ниже их были евреи, а также те, кто не был полицейским. Но они стояли достаточно низко для того, чтобы их поведение требовало меньше (а не больше) объяснений, чем поведение эсэсовцев, партийцев, солдат и полицейских.

Такого рода местная коллаборация является явлением столь же (если не более) предсказуемым, как повиновение перед властью. Немцы, которые отказывались расстреливать евреев, не испытывали серьезных последствий. Зато местные жители, которые решались не вступать в полицию, или выйти из ее рядов, подвергались опасностям, неизвестным немцам - голоду, депортации, насильственному труду.

Советский военнопленный, который принял предложение немцев о сотрудничестве, мог избежать голода. Советский крестьянин, который работал на полицию, знал, что ему позволят остаться дома, собрать урожай, а его семья не будет голодать. Это был негативный оппортунизм, надежда избежать еще худшего в личной судьбе. Еврейские полицейские в гетто олицетворяли крайний вариант такого негативного оппортунизма - даже если в конце концов их решения не спасли никого, даже их самих.

В рамках советской системы категорию «коллаборационистов» определить труднее. В отличие от немцев, русские убивали большее количество гражданского населения в мирное время, чем в ходе войны, а оккупированные земли в основном вскоре или аннексировали в Советский Союз, или предоставляли им формальный суверенитет.

Вместе с тем, определенная политика в Советском Союзе представлялась как «кампании» и «войны». В этой атмосфере, в частности, украинских деятелей коммунистической партии побудили морить голодом своих сограждан. Независимо от того, назовем мы реквизиции пищи у голодающих «коллаборацией» или нет, она является впечатляющим образцом режима, генерирует сотрудничество в политике, по которой соседи убивают соседей. Голод - дело неприятное, жестокое и продолжительное. Партийные деятели и местные чиновники должны были наблюдать смерть знакомых людей - и вызывать ее...

Если бы люди служили режимам только вследствие следования собственным, уже существующим идеологическим преференциям, то коллаборация была бы очень ограниченной. Большинство нацистских коллаборационистов на Кровавых землях научил Советский Союз. В зоне, лежащей к востоку от линии Молотова-Риббентропа, национальная независимость уступила сначала советскому правлению, и только тогда - немецкому. Часть людей в этой зоне сотрудничала с нацистами из-за того, что ранее уже сотрудничала с коммунистами.

Когда на смену советской оккупации пришла оккупация немецкая, люди, служившие в советской милиции, стали полицаями на службу к немцам. Местные жители, которые сотрудничали с коммунистами в 1939-1941 годах, знали, что смогут оправдаться перед немцами, убивая евреев. Часть украинских националистов-партизан в прошлом служили и немцам, и русским.

В Беларуси то, присоединятся юноши к советским партизанам или к немецкой полиции, часто определял случай. Бывшие советские солдаты, носители коммунистической доктрины обслуживали немецкие фабрики смерти. Убийцы Холокоста, носители расистской доктрины, присоединились к советским партизанам...

В тему: Украинские коллаборационисты. Штрихи к портрету: мотивы, зарплаты, условия службы [13]

Отбросить нацистов или коммунистов как людей, лежащих вне человеческих забот и не поддающихся историческому пониманию, значит попасть в их же моральную ловушку. Более безопасная дорога пролегает через осознание того, что мотивы массового убийства - при всем отвращении для нас - для них имели смысл.

Хайнрих Гиммлер говорил, что хорошо видеть сотню, или пятьсот, или тысячу трупов, лежащих рядом друг с другом. Он имел в виду, что убивая другого человека, убийца приносит в жертву собственную душевную чистоту, а осуществление такой жертвы поднимает убийцу на более высокий уровень морали.

Это был пример своеобразной преданности. Это был пример, хотя и крайний, нацистской ценности, которая не является нам вполне чуждой - жертвы личности во имя сообщества. Герман Геринг говорил, что его совесть зовут Адольф Гитлер. Для немцев, принявших Гитлера как своего Вождя, большой вес имела вера. Найти более неудачный объект веры было вряд ли возможно, но сама сила веры была неоспоримым...

Сталинизм тоже был системой не только политической, но и моральной, в которой невиновность и вина были категориями не только законодательными, но и психическими, а нравственное мышление было повсеместным. Молодой украинский деятель коммунистической партии, который отбирал пищу у голодных, был уверен, что сопричастен к триумфу социализма: «Я верил, хотел верить».

Он выражал моральную чувственность, даже если эта чувственность ошибалась. Когда Маргарете Бубер-Нойман была в лагере ГУЛАГ [14]а в Караганде, другая заключенная сказала ей, что "не разбив нескольких яиц, не зажарим яичницу». Многочисленные сталинисты и их сторонники объясняли, что потери от голода и Большого террора были необходимы для построения справедливого и безопасного советского государства. Сам размах смерти, казалось, добавлял привлекательности такой надежде.

Но романтическое оправдание массового убийства, которое говорит, что правильно истолкованное нынешнее зло есть будущим добром, является просто ошибочным.

Может, значительно лучше было бы не делать вообще ничего. Возможно, для достижения желаемых целей лучше подошла бы мягкая политика. Считать, что с большим прогрессом должны быть связаны огромные страдания, значит соглашаться на некий герметичный мазохизм: присутствие боли является знамением какого-то имманентного или будущего блага. Самому предлагать такие соображения является герметичным садизмом: если я сделал кому-то больно, то это потому, что существует некая известная мне высшая цель...

Нельзя отрицать, что массовый голод [15] несет с собой определенного рода политическую стабильность. Вопрос должен заключаться в другом: желателен ли такой мир, или был бы он желанным? Террор действительно укрепляет определенного толка режим. Является ли такой режим лучше прочих?

Убийства гражданских - в интересах определенного рода руководителей. Вопрос не в том, соответствует ли это исторической правде или нет. Вопрос заключается в том, что является желательным. Были ли эти руководители хорошими руководителями, эти режимы - добрыми режимами? Если нет, то вопрос в том, как предотвратить такую политику.

Наша современная культура памяти принимает за очевидное, что память мешает убийству. Если люди гибли в таких количествах, то соблазнительно думать, что они должны были погибать за какую-то трансцендентальную ценность, эту ценность можно сделать явью, развить и сохранить в соответствующей политической памяти. Тогда трансцендентным оказывается национальное.

Миллионы жертв погибли, видимо, для того, чтобы Советский Союз победил в своей Великой отечественной войне, или для того, чтобы в своей праведной войне победила Америка. Европа должна усвоить свой урок пацифизма, Польше нужна была ее легенда свободы, Украине - ее герои, Беларуси нужно было доказать свою добродетель, евреям - исполнить сионистскую судьбу.

Но все эти рационализации, хотя и передают важные истины относительно национальной политики и национальной психологии, имеют мало общего с памятью как таковой. Мертвых помнят, но мертвые не помнят. Кто-то другой имел над ними власть, кто-то другой решил за них то, как они погибли. Впоследствии мы видим, как кто-то другой определяет за них причину их гибели. Если смысл мы черпаем из убийств, риск заключается в искушении думать, что большее количество убийств принесет больше понимания.

Возможно, именно здесь - между подсчетом мертвых и постоянной реинтерпретацией этого подсчета - лежит задача истории. Только история массового убийства может соединить числа с памятью. Без истории память становится частной - сегодня это означает - памятью национальной. Числа, которые становятся публичными - есть орудие международного соревнования по мученичеству.

Память принадлежит мне, и я имею право действовать с ней, как захочу; числа - объективны, поэтому ты должен принять мои числа независимо от того, нравятся они тебе или нет. Такая логика позволяет националисту одной рукой обнимать себя, а другой - бить своего соседа. После окончания Второй мировой войны, и вновь после падения коммунизма, националисты в Кровавых землях (и за их пределами) занимаются преувеличением количественного страдания и таким образом претендуют на мантию невиновности.

В XXI веке российские руководители связывают свою страну с более или менее официальным числами советских жертв Второй мировой войны: 9 миллионов погибших на войне, от 14 до 17 миллионов погибших гражданских. Эти данные являются объектом бурных споров.

В отличие от большинства чисел, подаваемых в этой книге, они, скорее, являются демографической проекцией, чем статистикой. Но дельные они или нет, они касаются советских жертв, а не российских. Какой бы ни была советская статистика, статистика российская должна быть значительно, значительно ниже. Высокое число советских жертв приходится на Украину, Беларусь и балтийские государства.

Особую важность имеют земли, которые Советский Союз оккупировал в 1939 году - восточная Польша, балтийские государства, северо-восточная Румыния. Люди здесь погибали в ужасно высоких пропорциях, и многочисленные жертвы погибли не от немецкого, а от советского захватчика. Важнейшими в этих больших числах являются евреи - не российские евреи, из которых погибли лишь около 60 000, - а евреи советской Украины и советской Белоруссии (почти миллион), а также те, чьи земли оккупировал Советский Союз, прежде чем их убили немцы (еще 1,6 миллиона).

Другие люди, например, жители советской Украины, познали гораздо большие страдания как от Сталина, так и от Гитлера, чем жители советской России.

В довоенном Советском Союзе русские имели значительно более низкие шансы пострадать от Сталинского Большого террора (хотя русских жертв тоже было немало), чем небольшие национальные меньшинства; кроме этого, они со значительно более низкой вероятностью, чем украинцы или казахи, страдали от голода (хотя жертв голода среди них тоже хватало). В советской Украине под немецкой оккупацией в течение значительной части войны было все население, а уровень смертности здесь был намного выше, чем в советской России.

Земли нынешней Украины на протяжении эры массового убийства лежали в сердце как сталинской, так и нацистской убийственной политики. Между 1933 и 1938 годами жертвами убийственной политики Сталина пало около 3,5 миллиона человек. После этого, между 1941 и 1944 годами, еще 3,5 миллиона человек пали жертвами убийственной политики немцев. Еще около 3 миллионов жителей советской Украины погибли в боях.

Тем не менее, независимое Украинское государство иногда прибегало к политике преувеличения. В Украине - важном месте как сталинского голода 1932-1933 годов, так и Холокоста 1941-1944 годов, - количество украинцев, погибших от первого, преувеличивали до той степени, что оно превышало общее количество еврейских жертв последнего.

Между 2005 и 2009 годами связанные с государственными учреждениями украинские историки повторяли цифру в 10 миллионов жертв голода - без малейшей попытки это число обосновать. В начале 2010 года официальные расчеты смертей от голода тихо упали до 3,94 миллионов. Такое положительное (и необычное) исправление в меньшую сторону приблизило официальную точку зрения к истине. (Специфичность украинского голода отрицает нынешний президент этой разделенной страны).

Преувеличение - явление, присущее не только на постсоветском или посткоммунистическом пространственные, как показывает случай Германии. Безусловно, немецкие счеты с Холокостом - исключительные и парадигматические. Проблема заключается не в этом.

Немецкая память о немецких массовых убийствах евреев является уникальным примером недвусмысленной политической, интеллектуальной и педагогической ответственности за массовое убийство, а также главным источником надежды на то, что другие общества когда-то пойдут таким же путем.

Однако немецкие журналисты и (некоторые) историки преувеличивают количество немцев, погибших во время военной и послевоенной эвакуации, бегства или депортации после окончания Второй мировой войны. Можно встретить источники, которые необоснованно говорят об 1 или даже 2 миллионах смертей.

Еще в 1974 году отчет западногерманских архивов устанавливал количество немцев, погибших во время бегства или депортации из Польши, на уровне 400 тысяч. Этот отчет подвергался критике, поскольку упомянутые в нем числа были низкими, чтобы служить политической цели документирования жертвенности.

Тот же отчет говорил о 200 000 погибших чехословацких немцах. Согласно совместному отчету чешских и немецких историков, это число преувеличено примерно в десять раз. Так, в отношении немцев, погибших при отходе из Польши, 400 000 (число, названное в одном из предыдущих разделов) лучше считать верхней, нежели нижней границей.

Судьба немцев, бежавших или подвергшихся эвакуации во время войны, была подобна судьбе многочисленных советских и польских граждан, бежавших (либо эвакуированных) во время немецкого наступления и немецкого отступления. Опыт немцев, которых депортировали в конце войны, можно сравнить с опытом большого количества советских и польских граждан, подвергшихся депортации во время и после войны.

Однако опыт немцев - в бегстве, эвакуации или депортации - нельзя сравнивать с опытом 10 миллионов польских, советских, литовских и латвийских граждан, евреев и неевреев, подвергшихся германской политике преднамеренного массового убийства.

Хотя этнические чистки и массовое убийство - вещи с многих точек зрения связанные, однако они не тождественны. Даже в худших проявлениях ужасы, познанные немцами во время бегства или депортации, не были политикой массового убийства в том же смысле, что ею был умышленный голод, террор или Холокост.

Могут ли мертвые действительно кому-то принадлежать?

Из более 4 миллионов польских граждан, которых убили немцы, около 3 миллионов были евреями. Каждого из этих 3 миллионов евреев считают как польских граждан, какими они являлись. Многие из них идентифицировали себя с Польшей; некоторые из тех, кто погибли как евреи, даже не считал себя евреем. Более миллиона из этих евреев также относят к числу советских граждан, поскольку они жили на той половине Польши, которую в начале войны аннексировал СССР. Большинство из этого миллиона человек жили на землях, которые ныне относятся к независимой Украине.

Еврейская девочка наскребла письмо матери на стене синагоги Ковеля - к чьей истории она принадлежит? Польской? Советской? Израильской? Украинской? Она писала по-польски, другие евреи, что в тот день оказались в той синагоге, писали на идише. Что говорить о матери Дины Проничевой, еврейке, которая на русском призвала дочь бежать из Бабьего Яра, что расположен в Киеве, который сейчас является столицей независимой Украины?

Большинство евреев в Ковеле и Киеве, как и во многих других местностях Восточной Европы, не были ни сионистами, ни поляками, ни украинцами, ни коммунистами. Можно ли утверждать, что они погибли за Израиль, Польшу, Украину или Советский Союз? Они были евреями, польскими или советскими гражданами, их соседи были или украинцами, или поляками, русскими. В определенной мере - конечно, той самой, в которой истории этих четырех стран вообще существуют отдельно друг от друга, - они принадлежат к историям четырех стран.

Жертвы оставили после себя оплакивающих. Убийцы оставили после себя числа. Стать после смерти частью большого числа означает раствориться в струе безымянности. Быть после смерти записанным в противоположные национальны памяти, которые укрепляют числа, частью которых стала твоя жизнь, означает отдать свою личность.

Это все равно, что выпасть из истории, которая начинается с предположения, что каждый человек - неповторим. При всей своей сложности, история - единственное, что есть у нас всех, и единственное, что мы можем разделять. Так что даже если мы выясним точные числа, то все равно должны быть осторожными. Точных цифр мало...

В рамках истории массового убийства на Кровавых землях следует помнить об одном миллионе (умноженный на один) жителей Ленинграда, умерших от голода во время осады; 3,1 миллиона (на один) советских военнопленных, которых между 1941 и 1944 годами убили немцы, или 3,3 миллиона (на один) украинских крестьян, которые в 1932-1933 годах голодом уморил советский режим.

Мы никогда не будем знать эти числа точно, но и они скрывают личности: крестьянские семьи, которые должны были принять страшные решения; заключенные, которые греют друг друга в землянках, дети вроде Тани Савичевой, наблюдающие за гибелью своих семей в Ленинграде...

Нацистский и советский режимы превратили людей в числа. Относительно части этих чисел мы можем только предположить, другие можем установить достаточно точно. Как ученым, нам надлежит найти эти числа и сопоставить с другими. Как гуманистам, нам надлежит вновь превратить числа в людей. Если мы на это способны, то Гитлер и Сталин выстроили не только наш мир, но и нашу человечность.

Опубликовано в издании ТЕКСТИ [16] 

Перевод:  «Аргумент» [17]

---

В тему:

• Рафаэль Лемкин: Советский геноцид в Украине [18]
• Почему коммунизм не получил свой Нюрнберг [19]
• Как убивали наших отцов и дедов: эссэсовцы в сравнении с чекистами были ангелами [20]
• Преступление без наказания. Часть 4: почему Германия наказала своих злодеев, а мы - нет?! [21]
• Коммунисты еще ни за что не ответили [22]