Яна Зинкевич. История командира медицинского батальона «Госпитальеры»

1.00

Острая тема

Яна Зинкевич, командир медицинского батальона «Госпитальеры», встретилась с корреспондентом Фокуса в израильском госпитале и рассказала, как война помогла ей осуществить мечту, и какие проекты она обдумывает в палате с видом на пальмы.

Два жирафа на фоне заката — рисунок двадцатилетней Яны, которая почти два месяца провела на больничной койке. Девушка из Ровенской области, никогда не бывавшая в Африке, рисует африканские пейзажи с высокими пальмами. Из окна её палаты тоже видны пальмы: Яна — пациентка ортопедического отделения израильской частной клиники «Шиба» на территории одной из лучших больниц страны «Тель Ха Шомер» недалеко от города Рамат Ган.

Эта больница и сама похожа на небольшой город — огромная территория, клиники, гостиницы, развлекательные и туристические центры, но Яна об этом ещё не знает, потому что пока не может передвигаться без посторонней помощи. Врачи говорят, что скоро у неё появится робот-помощник, который будет с ней до тех пор, пока полностью не восстановятся функции опорно-двигательного аппарата.

В клинике Яна оказалась после автомобильной аварии на трассе Днепропетровск — Павлоград, подвели изношенные шины. Тем более обидно, что за последние два года эта хрупкая девушка сотни раз бывала в гораздо более опасных ситуациях и выходила невредимой. Моя собеседница — Яна Зинкевич [2], командир медицинского батальона «Госпитальеры».

В тему: «Госпитальер» Яна Зинкевич впервые после операции выехала на прогулку [3]

Комбат

В восемнадцать она ушла добровольцем на фронт, довольно быстро создала первую военно-медицинскую службу Правого сектора. Яна рассказывает об этом бесстрастно, как будто речь идёт о бригаде по уборке школьного двора.

— Когда начались бои, оказалось, что вывозить раненых и оказывать первую помощь некому. Вот я и решила взяться за это дело. Дмитрий Ярош [4] поддержал и назначил меня руководителем медслужбы, которой тогда, по сути, не было. Я начала собирать людей, вначале несколько человек, потом несколько десятков, теперь это батальон.

— Было страшно?

— До этого я успела побывать в Дебальцево [5] и Саур-Могиле [6]. Так что уже почти ничего не боялась. Кстати, там я тоже организовывала эвакуацию раненых. На передовой «раскидывала» мобильные операционные, управляла группами, оказывавшими первую помощь. Там, где не хватало рук, сама подключалась.

Глядя на девочку с мальчишеской стрижкой, пирсингом на брови и руками, покрытыми татуировкой, пытаюсь представить её отдающей указания взрослым серьёзным медикам вроде замглавврача Днепропетровской больницы имени Мечникова и не могу скрыть удивления.

— Врачи слушались вчерашнюю школьницу без медицинского образования?

— Многие, увидев меня, сначала были удивлены. Гражданские медики, отправляясь на передовую, не до конца понимали, куда едут. Когда им становилось ясно, где они находятся и что происходит вокруг, вопрос о том, кто я такая и почему меня нужно слушать, снимался сам собой. Для меня главное — сберечь жизни, а для этого нужна дисциплина. Люди на фронте слишком часто гибнут из-за своей или чужой халатности. Есть, конечно, элемент везения. Если попадёшь под артиллерийский обстрел, никакая осторожность не спасёт, но многие гибнут по глупости. Причиной может быть неправильно одетый бронежилет, не снятое с предохранителя оружие, самовольное изменение маршрута, да вообще любое действие не по инструкции.

— Как с дисциплиной в вашем батальоне?

— Не потеряла ни одного бойца! У меня единственный батальон без потерь, притом что через «Госпитальеры» [7] с начала войны прошло 350 человек. Раненые были, убитых нет. Я же доставучая, сто раз позвоню и напомню, по какой дороге нужно ехать, что взять с собой, спрошу, всё ли сделано как полагается по правилам безопасности. Иногда звучу, как строгая мачеха, но большинство людей понимает, что это для их пользы. Каждому хочется вернуться домой живым.

Она говорит это с заметной гордостью, первое явное проявление эмоций за время беседы. За вспышкой чувств последовала неловкая пауза, Яна умолкла и посмотрела на меня оценивающе. Затем, видимо, убедившись в том, что слушатель не потерял к ней уважения, даже зная, что она не «машина войны», начала увлечённо рассказывать о том, как завоевывала авторитет на передовой.

— Вначале я была единственной девочкой в мужском коллективе. Потом появились и другие, но общий фон оставался мужским. В такой ситуации непросто отстоять свою позицию, ещё сложнее доказать, что ты не слабое звено и в тебе нужно видеть равного. У нас был бой в Карловке, это по дороге в Пески. 90% наших отошли, и мне тоже дали приказ отступать, но я его не выполнила. Вместо этого бросилась в ложбину, туда, где увидела раненых, и вытащила одного из них на гору. Несколько километров вверх. Наверное, это и есть тот переломный момент, после которого меня начали воспринимать всерьёз. Тяжело было и потом. Например, во время боёв за Донецкий аэропорт раненых было слишком много, и риск был велик, могли погибнуть мои люди, но, к счастью, этого удалось избежать.

Трудный ребёнок

В палату заглядывает мама, бросает на меня осуждающие взгляды, даёт понять, что разговор затянулся.

— Как родители пережили то, что их единственная дочь ушла добровольцем на войну?

— С отцом мы общались не так уж много, и в основном по телефону. Они с мамой в разводе. А маме пришлось принять моё решение. У меня всегда был скверный характер, и она знала, что переубедить меня не сможет. После аннексии Крыма я сразу предупредила её, что уйду с первой же волной мобилизации.

Говоря о своём «скверном характере» Яна имеет в виду бунтарский дух, упрямство и бесконечные поиски правды. В школе она категорически отказывалась подчиняться правилам, смысла которых не понимала. Её раздражали учителя, проводившие уроки «на автомате», без интереса к тому, о чём рассказывают.

Она демонстративно игнорировала их занятия, а возмущение учителей по поводу прогулов пропускала мимо ушей. Директор ругал её за пирсинг на бровях, но логично объяснить, что в этом плохого, не мог, поэтому ничего не добился. Яна прилагала усилия только, если видела, что преподавателю не безразличен его предмет, а таких в школе нашлось немного. Так что высокой успеваемостью она не отличалась, хотя большинство учителей видели и даже говорили родителям, что девочка она способная.

Была у непослушной Яны мечта о поступлении в медицинский институт. Казалось, шансов на её осуществление нет. Аттестат — так себе, семья не из обеспеченных, сама она категорически протестовала против любых неформальных договорённостей с приёмной комиссией, увеличивающих её шансы.

— Для того чтобы поступить на бюджетное отделение в Киеве или во Львове, требовалась большая взятка. Таких денег у нас не было, но даже если бы мама как-нибудь их достала, я не позволила бы ей ввязаться из-за меня в коррупционную схему.

Добровольное одиночество

Обострённое чувство справедливости, готовность к самопожертвованию, категорическое неприятие маленьких хитростей и больших компромиссов, которыми обставлено благополучие в мирное время, — черты, которые психологи чаще всего наблюдают у людей, вернувшихся с фронта. В Яне всё это проявилось задолго до войны. На передовой она оказалась в своей стихии. К тому же давняя мечта о медицине вдруг оказалась не такой уж несбыточной. И уже не нужно было бунтовать, потому что она была у руля. Лично отбирала людей, определяла их функции в медслужбе, ставила задачи и координировала работу.

— Вы через многое прошли вместе со своими подчинёнными, они, наверное, стали для вас чем-то вроде семьи.

Яна изменилась в лице, как будто ей наступили на больную мозоль. Эмоциональный рассказ о трудном детстве и фронтовых приключениях прекратился. Голос снова стал бесстрастным, будто моя собеседница неожиданно вспомнила неписанное правило, запрещающее проявление чувств при посторонних.

— Я ни с кем не завожу дружеских отношений. Людей нужно держать на расстоянии. Принципиально избегаю любых разговоров о личном, мы общаемся только по работе. С теми, кто постоянно живёт «на бате», отвечая за провиант, склады или за штаб, волей-неволей сближаешься, но даже их можно подпускать только до определённой границы. У руководителя не может быть друзей в коллективе. Тот, кто окажется ближе других, либо станет изгоем среди коллег, либо попытается мной манипулировать, возможно, даже не осознавая этого до конца. Кроме того, рано или поздно я ведь могу их потерять. Кто-то погибнет, кто-то сломается, на кого-то навалится поствоенный синдром. Бойцы, вернувшиеся с фронта, порой поступают очень некрасиво, я такое уже видела, не хочется принимать это близко к сердцу. Решила не привязываться ни к людям, ни к вещам. Это создаёт ненужную зависимость и снижает эффективность работы.

— Пришлось потерять кого-то из друзей и вы не хотите пережить подобное снова?

— Была близкая подруга, мой заместитель, но она умерла прошлым летом. До войны занималась реабилитацией бывших наркоманов и защитой их прав. Причиной смерти стала болезнь, связанная с этой её деятельностью. Времени оплакивать её не было, моя служба помимо прочего занимается организацией похорон.

— Вам одиноко?

— Бывает, но моя работа важнее любых чувств и амбиций. Собственно, эмоций я себе не позволяю, они могут помешать делу. Друзей у меня нет, но есть побратимы, и они ждут моего возвращения. Никто другой не сможет развивать структуру, где всё завязано на мне. По такой схеме изначально создавалась эта служба: все ниточки ведут к одному человеку. Даже в бытовых моментах: я решаю, кому в какой комнате жить, кто и когда пойдет в отпуск, какие закупки необходимо сделать и кто должен этим заниматься. Другой человек может какое-то время удерживать систему на плаву, но для того, чтобы инициировать какие-то новые начинания в рамках нашей службы и повести за собой людей, нужна я.

— Какие новые проекты вы обдумываете?

— Создание реабилитационного центра, по примеру того, где мы сейчас находимся. Я ведь за последние месяцы приобрела редкий, если не уникальный опыт — перелом позвоночника, кровопотеря и травмы, не совместимые с жизнью, идеально проведённая операция и лечение в одном из лучших реабилитационных центров мира. Пройдя через всё это, я узнала тысячу важных вещей: от того, каким должен быть уровень подготовки медперсонала, до того, на какой высоте должна находиться дверная ручка. В Украине же нет системы медицинской реабилитации.

Оперировать уже научились, но что делать дальше? Полно покалеченных людей, которые не умеют правильно спуститься с кровати в инвалидное кресло, их никто этому не научил. В стране есть специалисты, но сами они никогда не были парализованы и на самом деле не знают, каково это, когда каждую мышцу заставляешь работать заново, а я теперь знаю, поэтому ко мне прислушаются. Возможно, ради этого я и должна была выжить.

— Для создания такого центра нужны деньги и полномочия, а вы ведь официально безработная. Думаете, получится?

— А что, звучит неправдоподобно? Примерно как батальон, организованный 18-летней девчонкой.

Она говорит, что война сократила список её потребностей до минимума, необходимого для выживания. Говорит, что запретила себе любые сантименты и даже в мирное время, скорее всего, будет их избегать. Что только две вещи не вяжутся с образом абсолютно рациональной «военной машины», которую она старается создать. Многочисленные татуировки, ради которых Яне всякий раз приходилось выкраивать по несколько часов в слишком плотном графике. И ещё те жирафы, которых она нарисовала, лёжа на больничной койке.

—

Фото: Facebook / Яна Зінкевич

Мария Бондарь, опубликовано в журнале Фокус [8]

В тему: