Герої не вмирають. Микола Анацький: Я родом из Бахмута

1.00

Нет

Серед загиблих у гелікоптері, що розбився у Броварах [2], був офіцер групи інформації та комунікації Національної гвардії України Микола Анацький, який родом з Бахмута. До роботи в МВС він служив у батальйоні "Донбас". Його історія – яскравий приклад того, як війна впливає на життя людей.

Микола Анацький народився і виріс у Донецькій області. Після того, як його рідний Бахмут було звільнено від окупації, він пішов добровольцем у батальйон "Донбас". У його складі побував у найгарячіших точках на сході України. Потім – перевівся до лав батальйону ім. Кульчицького. Зараз молодший лейтенант Микола Анацький – офіцер групи інформації та комунікації Національної гвардії України.

На прикладі його історії можна зрозуміти, що відчуваєш, живучи під окупацією; почути настрої місцевого населення Донбасу; побачити, наскільки різним може бути страх та зрозуміти, яким має бути воїн. Його історія – яскравий приклад того, як війна впливає на життя людей. Про все це – він влітку 2018 року розповів 24 каналу [3] :

ОККУПАЦИЯ БАХМУТА

Я родом из Бахмута. До войны наш город считался одним из самых чистеньких, красивеньких и довольно перспективных в Донецкой области. Достаточно крупных предприятий, работа всегда была – шампанское, алебастр, гипсокартон, турки прямо перед началом войны выкупили мебельную фабрику. Вот я у них работал инженером по планированию производства. После школы хотел пойти в армию. В десантуру. Был парнем достаточно мощненьким, килограмм под 100.

Специально ради армии похудел на 18 килограмм. Поступил в институт на бюджет. Продолжил заниматься, думал, что отучусь в институте и сразу – в армию. Отучился, но не прошел медкомиссию. Занимался тяжелой атлетикой, были небольшие травмы. Их хватило, чтобы в армию меня не взяли. Даже не расстроился. Почему-то все равно знал, что буду военным. Возможно – не всегда, но какой-то промежуток своей жизни – точно. Дедушка у меня военный был, во Вторую мировую до Берлина дошел. Всегда для меня был героем. Отец, как обычно – срочку отслужил и все. Получилось, что я пошел по стопам деда.

Вот как Средневековье "Темными веками" называли, так и в нашей истории оккупация – темные времена. Не понятно было, что вообще происходит. Сначала в Славянске началось сепаратистское движение. Нас это тогда не затронуло, хотя мы были ближе к Донецку. Когда в Славянске все затянулось, эти все "товарищи" начали к нам приезжать.

Приехали, захватили госадминистрацию на несколько дней, сбили герб со здания, повесили свой флаг. Потом через несколько дней они собрали все и уехали. Местные поговаривали, что откупились от них тогда. Потом сепары вернулись. Что происходило? Обстановка в городе была странная. Магазины частично не работали. Продукты не завозили, банкоматы все побиты, наличку снять было практически невозможно. В отделении "Приватбанка" сепары сделали штаб. Грабили ювелирные магазины. Только садилось солнце – город умирал.

На закате на улицах стотысячного города наступала абсолютная тишина, не было ни музыки, ни компаний. Никого! Если слышался звук проезжающей машины – по-любому ехали эти "товарищи", которые нам не товарищи. Какая-то стрельба по ночам периодически звучала. Абсолютно непонятно было, чем это все может закончиться. Мой дом находится недалеко от воинской части, вот той, которую штурмом пять раз пытались брать. Первый штурм. Ночью часть обстреляли из гранатометов, со стрелкового оружия.

Сначала шок у всех был. На тот момент у нас никто никогда такого не слышал. Закончилась стрельба – начали летать вертолеты Ми-24. Весь город не спал. Тех, кого не разбудили звуки стрельбы, разбудили вертолеты. Они летали низко, и я когда увидел на них желто-голубые кружочки, подумал: "Фууух, наши!". Сразу полегчало.

Третий штурм воинской части был уже с тяжелой техникой. Пятый – был самым жестким, тогда как раз танки расстреливали часть. Наш дом рядом, в нем все трясется. Отец сказал сесть у несущей стены – самое безопасное место. Я сидел на полу под стеночкой, чувствовал эти горячие волны воздуха после каждого выстрела. И вот это ощущение такого липкого страха, когда ты понимаешь, что сейчас уже все может закончиться, совсем все – а ты ничего не можешь сделать...

Я такого страха больше никогда не испытывал и пообещал себе, что больше никогда испытывать не буду. Абсолютная беспомощность. Перед твоим домом разворачиваются исторические события, которые повлияют на твою жизнь, на жизнь всех вокруг, ты поддерживаешь одну из сторон полностью. Но помочь никак не можешь. Такого страха реально не испытывал нигде. Даже во время первого боевого выезда в Дебальцево. Понятно, что там тоже был страх – все боятся. Но там был абсолютно другой страх. А тогда, сидя у стены дома во время штурма, просто была паника, потому что непонятно, что делать, куда бежать. Делать что-то хочется. Но ты сидишь и понимаешь, что ничего особо сделать не можешь.

Сколько себя помню, у нас дома была стройка. Отец мечтал, чтобы у нас был свой двухэтажный дом, большой и красивый. В строительство этого дома он вкладывал все. Наступил момент, когда стало понятно, что пора съезжать. Мы и так были в шоковом состоянии от всего происходящего, а отцу из-за необходимости бросить то, во что вкладывал всю жизнь, было еще хуже. Он говорил: "Вы уезжайте, я тут останусь". Мама сказала, что ничего подобного не будет.

Отец несколько дней молчал, ничего не говорил, а потом озвучил свое решение: "Так, будем уезжать все. А дом сожжем, чтобы никому не достался!". Вариант остаться даже не рассматривали. Мне повезло со всей семьей, воспитание было очень проукраинским у нас. Дед говорил на чистом украинском языке. Отец всегда считал себя патриотом Украины. Я учился в единственном украинском классе нашей школы. Дома мы на украинском языке не разговаривали, но всегда были проукраинские.

Как раз перед тем, как город окончательно оккупировали, я сдал паспорт – пришло время менять в нем фотографию. Только сдал – на следующий день захватывают паспортный стол, который находился в том же здании, где сепары сделали штаб. Пришлось туда идти, чтобы забрать паспорт, деваться некуда было. А у меня тогда такая ненависть к сепарам была, что, наверное, если бы у меня тогда была бы с собой граната – вот взорвал бы! Тогда на поверхность повылазил весь криминалитет, люди, которые были никем, взяли в руки оружие и почувствовали силу. Были там вроде бы нормально одетые люди, в возрасте уже, они приходили и предлагали им свою помощь.

Помню, сепары ходили с такими маленькими избирательными шкатулками, и собирали деньги "На новую республику". Два человека с автоматами. Один – совсем пьяный, второй или только собирается выпить или уже нормально подвыпивший. Это было символично: новая республика и два пьяных тела с автоматами. Все негативное, что для меня может быть, я все видел в них.

С их "русским миром" наш мир тогда полностью разрушился, сейчас из-за их "русского мира", наш мир полностью перестроен. В паспортный стол я прошел спокойно, он был закрыт. Когда возвращался обратно – проходил мимо здания СБУ, которое как раз захватывали. Те, кто захватывал СБУ, сильно отличались от тех, кто стоял у их штаба. У СБУ ребята все были под два метра ростом, в одинаковых камуфляжах, трезвые, мощные, автоматы у них были АК-100. У таких автоматов пластиковый приклад и он складной. Ну, вот было заметно, что это – спецура. Когда смотрел, на все то, что там происходило, выглядело так, будто это все – не по-настоящему.

ДЕОККУПАЦИЯ БАХМУТА

Вечер. Закат был красный-красный, все в таких горячих тонах. Услышали приближающийся гул. Вышли на улицу все вместе. Все, кто остался в городе, повыходили. Все смотрели в одну сторону. В город заезжала колонна украинских военных. Внутри было такое облегчение, что даже не могу описать. Этот кошмар закончился.

Тогда следующий кошмар еще не начался. Сразу же включили украинское телевидение. Мы каждый день смотрели, как эта раковая опухоль, под названием "ДНР-ЛНР", уменьшалась. Каждый день видели, как наши их выбили оттуда, как наши взяли еще один город. Я уже думал пойти в армию, но, казалось, что оно все уже уменьшается. Решил, что раз все так классно складывается, то пока побуду дома. Потом был Иловайск.

Папа тогда говорил, что осталось еще пару недель – и все будет по-старому. Я до конца не верил, что все может так легко закончится. Было предчувствие, что Россия так просто от нас не отстанет. Постоянно мониторил их новости и изначально, еще до начала горячего периода у нас, говорил, что точно будет какое-то движение со стороны России. Информация, сказанная по государственному каналу, сказана не просто так. Эта информация должна быть услышана и воспринята.

Все, что они говорили, свидетельствовало, что Россия готовится к войне и готовит к ней свой народ. Я тогда надеялся, что скоро это все закончится. Но слабо верилось, что оно вот так может прекратиться "на раз" и все станет, как было. После Иловайска опять хотел идти воевать. Снарягу потихоньку покупать начал. Но дедушка заболел сильно. Все колонны техники, все российские танки, все это проезжало прямо под его окнами. Он все это видел. И не понимал, что происходит. Говорил: "Мы же с русскими в окопах во время войны сидели!". Дедушка не пережил болезни.

Когда уже ничего не держало дома, я собрал вещи – снарягу, форму, которая у меня еще с турпоходов сохранилась. Несколько дней собирался с мыслями. Самое сложное было не столько настроиться – я давно настроился, что пойду воевать. Тогда уже реально плохо спал, постоянно об этом думал, не находил себе места и все внутри кричало: "Едь!". Самое сложное было сказать об этом семье. Когда показывают, что на войне каждый день погибшие. У мамы моей сердечко больное. Я просто ходил и думал, как это правильно сказать. Думал-думал, потом позвонил на горячую линию Министерства обороны, сказал, что хочу пойти добровольцем. Там девушка мне сказала, что я молодец и пообещала, что мне перезвонят через двое суток. До сих пор перезванивают.

Параллельно заполнил анкету на страничке батальона "Донбасс", они позвонили буквально на следующий день. Целенаправленно выбирал именно этот батальон. Во-первых, я из Донецкой области, а в "Донбассе" было много местных. Как потом заметил: те, кто родом с Донбасса, были очень инициативны в выполнении армейской рутины в зоне боевых действий. Нам реально есть за что воевать. Мы у себя дома. Да, есть пацаны со всех уголков страны, которые очень инициативны и хорошо воюют. Но у жителей Донбасса мотивация более сильная. Тем более, что многим из них некуда возвращаться. До сих пор служит много ребят, которые там с самого начала, потому что им некуда ехать – у них дом отобрали.

Я своим товарищам с других областей, не с Донбасса, всегда говорил: "Спасибо, пацаны, что приехали ко мне домой. Приехали мне помочь". Не только из нашего подразделения. Всем. Их могли убить, они могли вернуться калеками, они об этом знали. Но они все равно поехали помогать мне освобождать мой дом.

БАТАЛЬОН "ДОНБАСС"

Из батальона мне позвонили, сказали явиться в Днепропетровск, на турбазу им. Терешковой. 4 декабря взял документы, сказал маме, что пошел на тренировку. Мама как раз уборку делала дома, особо внимания не обратила, сказала: "Да, давай". И я ушел. Сел в автобус, проехал все блокпосты. Когда заехали в Днепропетровскую область, на столбах были желто-голубе полоски, флаги везде наши. Смотрел на это и чувствовал, как мне прямо дышать легче становиться – тут свои!

Вот прямо нарастающее было ощущение, аж до мурашек по коже, что вокруг – свои, что я все делаю правильно. Когда до города оставалось совсем чуть-чуть, набрал маму, сказал, что уже подъезжаю к Днепропетровску. Она толком даже не поняла, решила, что я поехал туда работать. Тогда я тоже не сказал, что еду на войну. Потом позвонил младшему брату, сказал, что поехал в батальон "Донбасс", сказал, что иду работать с беспилотниками, они подальше от линии фронта.

Как потом оказалось, версия с беспилотниками была очень популярна у нас в подразделении – почти все своим говорили, что будут с ними работать и это абсолютно не опасно. Вот, я сказал малому, малой сказал маме, мама мне перезвонила, почти в истерике. Еле ее успокоил. Объяснил, что должен так сделать. Вернулся домой только через 6 месяцев, и за это время мама очень постарела. Отец – тоже. Если бы можно было вообще все переиграть, я бы так маме и не признался. За меня потом сильно переживали. Очень сильно.

Как таковой казармы не было, было двухэтажное здание, комнаты, в комнатах – по два-три человека. Меня завели в комнату, сразу со всеми познакомился. Сразу почувствовал этот добровольческий дух. Тогда же ни зарплат, ни УБД, ничего такого не было. Люди собирались хоть и разных социальных слоев, но за одну идею, и во всех было что-то одинаковое.

Нас всех объединяло одно и то же желание. Увидел своих и окончательно понял, что я там, где должен быть. Война для добровольцев – это было дело чести. Даже если понимаешь, что идешь на задание, с которого, скорее всего, не вернешься. Если ты уже там – то чем ты лучше других? Ну, а во-вторых, раз уж ты пришел в добробат воевать, то надо делать то, зачем ты сюда пришел. Тем, более – я с Донбасса. Мне все, что там происходило, было намного ближе к сердцу.

Когда было первое построение – шел и смеялся сам с себя. Смеялся над тем, что я строюсь. Вся эта военщина и построения мне никогда не нравились. Потом – развод, перекличка. Меня представили, сказали, что я из Донецкой области, на меня сразу все – оп! – посмотрели так с подозрением, а не сепарок ли часом? После этого начали пытаться проверять. Ну, а как им скажешь: "Пацаны, я свой!"? Слов же будет мало. Ночью меня разбудили, вытащили в коридор, там пацаны стояли, стали спрашивать, кто я и что я. Рассказал, как есть. Вопросы такие еще задавали, вроде "Что будешь делать, если увидишь своего соседа с автоматом против тебя?". Отвечал, что если с автоматом – то буду стрелять. Какие-то такие детские проверки были. Но потом все наладилось.

Как такового курса молодого бойца не было. Все были в ожидании. До того, как я приехал, система работала так: набиралось какое-то количество людей и их отправляли в АТО. Когда я приехал – сначала отправляли в Киев на оформление. Я оформился не сразу, нас долго мурыжили в Ирпене. Оно все было так затянуто, что люди просто не выдерживали и уходили в другие подразделения. Я тогда вернулся на базу в Днепропетровск – кто-то сказал, что туда едут инструктора, мы будем с ними выезжать, работать, но неоформленными. Терять уже было нечего. Вернулись на базу. Грузинские инструктора начали нас учить. Мы прошли жесткие тренировки, в футболках бегали по снегу, нас натаскивали по тактике, по медицине, у нас были выезды в АТО к нашим в Мирную Долину, смотрели, что там у них и как. Мы прошли хорошую подготовку и поехали в Дебальцево. Но мы тогда не знали, куда выезжаем.

БОИ ЗА ДЕБАЛЬЦЕВО

Первый боевой выезд у нас был в самую, что ни на есть, войну. Проезжали через мой родной Бахмут. Гололед тогда был сильный. Накануне как раз с семьей разговаривал. Спрашивал, как у них дела, они отвечали, что "чуть-чуть постреливают". Когда заехали в Бахмут – там все дрожало от того, как артиллерия работала – "Ураганы", "Грады", стреляли из всего.

То есть, не только я берег нервы родных, они меня тоже пугать не хотели. Мне сколько раз снился один и тот же сон – я иду по городу, он разрушен в хлам полностью; когда заезжал в Бахмут тогда, тоже думал, что так и будет, непонятно тогда было – получиться это Дебальцево удержать или нет. Мы когда проезжали мимо города, позвонил своим, они говорят, что у них гололед такой сильный. Отвечаю: "Ну, ничего себе!", а меня самого полчаса назад чуть на обочину не скинуло из-за этого гололеда.

Заехали на блокпост "Крест" в Дебальцево. Выгрузились. Самые первые кадры, которые увидел на блокпосту – подъезжает скорая, и тянут ВСУ-шника с перебитой ногой. Горизонт весь горел. Вокруг – непрерывные звуки разрывов снарядов, непрерывные звуки боя, где-то прилетает недалеко от нас. Нас завели в здание, где кафешка была когда-то, там стекол уже не было, вместо них проемы позабивали не то металлическими, не то пластиковыми листами. Перекусили жареными пельменями со сгущенкой.

Мы тогда сутки почти не спали, приехали и попадали на пол, кто где. Товарищ один, с позывным "Попс", упал, где стоял и уснул моментально. Я повалялся и понял, что не могу уснуть – адреналин в крови, сердцебиение и пульс такой мощный. На улице постоянно идут прилеты, каждую секунду буквально. Вот не было такого, чтобы хоть три секунды тишина была. Мы сразу приехали в такое место, где движ был жесткий. Я себе бой немножко не так представлял. Смотрел разные фильмы про войну, игрушки играл…. Война в реальности оказалась другой – грязь, пот, кровь, трупы. Совсем не киношная.

Ехали колонны с гражданскими, со стороны, где шли бои. Там блокпост был, я услышал, что с той стороны идет стрельба из пулемета. Вздрогнул, потому что там тогда этот звук непривычен был, и побежал к ним. Оказалось, один ВСУ-шник перед автобусом стрельнул, чтобы его остановить. Он как раз показывал автобусу, что нужно разворачиваться и ехать другой дорогой.

До этого одна машина проехала – в ней, по ходу, корректировщик был, он засек, что где находится и точечные прилеты пошли. Был нанесен урон, и потери были. Хотя на этих машинах было написано "Дети", белые ленты на зеркалах были. Вот эти автобусы завернули, они поехали в другое место выезжать. Потом дали команду "Пятиминутная готовность". Приехала рота оформленных "донбасовцев" и мы сводной ротой вместе с СБУ-шниками поехали на зачистку города. Там были мусоровоз и ГАЗелька с минометами, они работали и по городу и по нашим позициям. Город, якобы наш, все вокруг – наше, а зачистку города никто не делал. Это было не очень понятно.

Когда приехали в Дебальцево – почти на каждом перекрестке стоял гражданский, по телефону разговаривал. Наши подбегали, отбирали у них телефоны, или, проходя мимо, отбирали у них телефоны и выкидывали батареи или карточки, а телефоны возвращали обратно. Мы только отъезжали – человек доставал другую батарею, вставлял в телефон и продолжал говорить. Это такой сюрреализм был! Трупы на улицах валяются, люди с телефонами.

Мы выдвинулись вдоль промки, там железная дорога. Видим – идет девчонка, лет 26 ей, тянет за руку маленького ребенка. Кто-то корректирует, по нам прилетает с АГС, мина падает где-то в дворах недалеко, горизонт горит, там идут жесткие бои. А она идет по улице не спеша. Пацаны, когда услышали залп АГС, ее и малого собой накрыли, прилет никого не зацепил чудом. Барышне начали объяснять, что нужно идти прятаться где-то. Смотришь на все это, и оно кажется настолько неестественным, будто не по-настоящему.

Кольцом зашли на промку, начали сужать кольцо. Снег, оттепель, туман сильный. В тумане увидели какую-то машину, из которой в нашу сторону стрелять начали. Оказалось – наши, которые сделали круг и приняли нас за врагов. Никто не пострадал. Быстро разобрались, что к чему. Загрузились в машину, проехали дальше. На крыльце административного здания возле железной дороги, сверху на крыльце, где сидеть нельзя, сидели три человека. Мы – к ним, вверх очередь, они – разбежались.

Мы их взяли все-таки, оказалось – три корректировщика из местных. Разбились по группам, прочесывали местность, пришлось перескочить через забор – там частный сектор. А у меня к собакам, особенно – к большим, с детства нелюбовь. Вот я перепрыгиваю забор, на мне гранаты висят, с автоматом, смотрю – в конце участка овчарка здоровая на меня уже лает. Первая мысль: "Так, что делать?".

Потом сам с себя посмеялся, что я такой суровый воин, и побежал дальше. Перешерстили там все, облазили вагоны, думали где-то миномет стоит. Миномет не нашли. Поехали обратно на "Крест". Командир сказал, что через несколько часов наша группа сделает выезд. Приехали на базу, пробыли там несколько часов и командир сказал, что мы едем обратно на Днепропетровск. Дальше – были еще выезды в АТО. Потом – отправили в Киев.

26 февраля нас оформили под четвертую волну мобилизации, добрали людей. Потом опять пытались учить. Ну, как учить… Я за все время на полигоне тогда ни разу не выстрелил. Но у меня уже был боевой опыт. Было много ребят с опытом, как раз тех пленных, которые вернулись, их к нам добавили. Но были люди, которые не знали, с какой стороны к автомату подойти. Прошел месяц, нам выдали оружие и отправили в АТО. Мы погрузились.

Все были веселые от того, что наконец-то на войну едем! Радости было, как у детей в ожидании праздника, вот только у пацанов около моего возраста. Некоторые даже с самого начала одели на себя бронежилеты. Все понимали, что ехать надо будет минимум 18 часов, и никто в бронежилете ехать не будет. Я его сразу снял. Но некоторые ехали до самого Мариуполя в бронежилетах. У меня где-то даже фотография была, как пацаны все сидят довольные, улыбаются, в брониках этих, кто-то уже чистит автомат.

БОИ ЗА ШИРОКИНО

В Широкино ротации были по пять дней. Вот не скажу, сколько ротаций было, перестал считать. Там было весело, было опасно. Чтобы добежать до нашей позиции в четырехэтажках (а это – самая ближняя позиция, до сепаров – метров 150, там постоянная стрельба была), надо было перебегать по открытой местности.

Пока мы перебегали, у сепаров прямо мишени в тире получались. Как перебегали? Подходишь к углу здания, где тебя еще не видно, останавливаешься, собираешься с мыслями, или вообще полностью думалку выключаешь, дышишь, вдыхаешь и на выдохе начинаешь очень быстро перебирать ногами. У меня товарищ бегал с гордо поднятым средним пальцем всегда. Ну, кого первым будут фокусить? Понятно, что того, кто бежит со средним пальцем. После того как несколько раз пули совсем рядом с ним пролетели, он перестал поднимать палец, резко поумнел и стал просто бегать.

Когда с ротаций приезжали – отсыпались. Там же на позициях круглосуточное дежурство было, все время что-то происходило, у каждого несколько бойничек. Когда начинается какой-то движ, все, даже те, кто отдыхает, поднимаются и идут стрелять. А происходило что-то часто. Когда страшно – надо шутить. Оно как-то непроизвольно получается. На войне без шуток – вообще никак.

У меня где-то видео есть, где товарищ стоит, стреляет из окна, у него проблема, тут же подбегает к нему второй – и стреляет из лука. Без юмора там просто психика не выдержит. Я еще тогда шутил, что когда мы приезжаем с ротации, то у каждого ангел-хранитель, по любому, уходит в запой. У него работы за это время было много, и эта работа была нервной.

В Широкино для меня самое сложное что было? Каждый выезд были какие-то сложности. Было очень по-особому на позиции "Окопы". Грузины нас не учили ни позиционной, ни окопоной войне. Моя вторая ротация в Широкино – "Окопы", где идет окопная война. Когда туда заезжали, отдельно еще ехал КрАЗ с продуктами, с водой, с боеприпасами.

Он отдельно ехал, потому что людей высаживали до позиций, они доходили пешком. КрАЗ доезжал до самых позиций, быстро все выгружал и очень быстро уезжал – там все на возвышенности и постоянно простреливаемое. Вот мы когда заезжали, мне командир позиции сказал, что я пойду с ним выгружать этот КрАЗ. Я тогда уже пулеметчиком был, своего барахла тащил нормально.

Шел дождяра, ехать надо было по вскопанному полю. Наша машина застряла, колеса прокручиваются, минометный обстрел идет. Чуть не на ходу все из машины выкидывали. До окопов еще как-то добраться надо было – пробежать вдоль посадки, а она там уже редкая была из-за постоянных обстрелов, пробежать в сторону поселка, перепрыгнуть бугорок, перебежать бетонную дорогу, прыгнуть в окоп и еще там по окопу пробежать. Очень опасное место было, где снайпер или пулеметчик может спокойно отработать. Нас сидели ждали и снайпера, и пулеметчики. Но многое зависело от их ротации.

Раз заехала российская спецура – тогда у нас просто чудом не было убитых, у меня за пять суток было сразу три новых дня рожденья: то снайпер чуть не снял, то пулеметчик ночью стрельнул. Мы с моим вторым номером сидели в самом ближнем блиндаже к сепарам. Около трех часов ночи. Тогда по ночам стычек как таковых не было. Товарищ вылез из окопа, сидел сверху, я облокотился руками на бруствер, и мы по очереди в тепловизор смотрели. Я как раз передал ему тепловизор, глаза уже привыкли к темноте. Смотрю – где-то в километре от нас вспышки начались. Мозг не работал.

Я был не то что в полудреме, но в режиме, когда не ожидаешь, что что-то произойдет, почти расслаблен. Вдруг, ни с того ни с сего, я выгнулся назад и упал. Было ощущение, что меня просто со всей дури кто-то потянул назад. Потом мышцы спины болели около недели, с такой скоростью дернулся. Пока падал, услышал, как входят пули в землю совсем рядом. Краем глаза увидел, что мой товарищ скатился вниз. Подбежал к нему – а вокруг трассера пролетают, пули свистят – он говорит "У меня воротничок шевельнулся". Я из пулемета тогда всадил полную ленту и по нам перестали стрелять. На следующий день посмотрели товарищу китель – у него на липучке у воротничка полоска от пули запеклась.

В Широкино было много интересного. Рота почетного караула морской пехоты – не знаю, как она там оказалась – притянула ПТРД 1941 года выпуска и два ящика патронов к ней. Это была веселая ротация. Стрелковых боев почти не было. Мы доставали эту шайтан-трубу, то есть шайтан-ружье (19 килограмм, 2 метра в длину, один выстрел стену пробивает насквозь), и с ним работали.

На четвертую ротацию там погиб наш взводный – его снайпер снял в голову. Позывной "Сотник" или "Чексит" у него был. Мы с ним сдружились хорошо. Он говорил, что подтасовал документы, чтобы попасть в АТО. Он занимался пейнтболом, военной тематикой, ему все это очень нравилось. Он меня первым взял к себе во взвод. С нашей роты в прошлом году ротный погиб, в Марьинке на растяжке подорвался. Много пацанов полегло.

Должна была пройти операция совместная, с ВСУ. Надо было зайти в Широкино и полностью его зачистить. Нашей задачей было спуститься по посадке, зайти слева от Широкино и выйти на сепарский блокпост. Выбить их оттуда, занять пост и ждать нашего подкрепления. Я сразу понял, что это – дорога в один конец. Должны были идти 10 человек.

На блокпосту у сепаров по-любому был "Утес", АГС. Думаю, шансов у нас было бы не очень много. Плюс, получалось так, что с другой стороны к сепарам бы тоже постоянно заходило подкрепление. Мы пока сидели и ждали приказа, я со всеми своими попрощался мысленно.

Чтобы жизнь перед глазами прошла – такого не было. Но я ни от кого не слышал, чтобы вот прямо жизнь вся пролетала. Был пулеметчик, который перед этим выездом говорил: "Я тебя не пущу, пойду вместо тебя". Я отказывался, не понимал, чем я лучше, что меня оставлять надо. Идти, если честно, не хотелось. Но если уже приехал воевать, то там не должно быть такого "хочу" или "не хочу". Он потом говорил, что не пустил бы меня. Но, в конце концов, операцию отменили в самый последний момент.

Ко мне мысль "Все. Конец" пришла, когда к нам в окоп прилетела мина. Я увидел вспышку, почувствовал жар на лице, мне ресницы опалило. Мина попала в стенку окопа. Меня откинуло, развернуло и кинуло на нашего снайпера. Следующая мина прилетела чуть-чуть дальше и нас землей присыпало. Когда вернулась способность думать, первая мысль – "Что я тут делаю?".

Потом пришел в себя, вернулось понимание, ЧТО я тут делаю, все стало на свои места. Лежал, присыпанный землей, и мысленно пересчитывал: правая рука есть, шевелится; левая рука есть; ноги работают, позвоночник целый. Потом испугался, что глаз нет! А их землей запорошило, щепка какая-то в правом глазу торчала. Землю расчистил – глаза есть, слава Богу! Смотрю – лежу на снайпере. Он лежит, контуженный, пластом, потерял слух и зрение. Я вылез, поднял снайпера. Потом – начали жестко насыпать. САУшки начали работать. Понимаю, что наш блиндаж не выдержит попадания – надо было подняться вверх и перебежать к центральному блиндажу.

Ждали начала обстрела: прилет САУшки, потом опять – залп, снаряды секунд 7 летели к нам, потом – опять взрыв и новый залп. Только разорвался последний снаряд – мы выбегаем, чтобы за эти секунды, пока они летят, успеть подальше пробежать. Я бежал последним и толкал снайпера, который терял лево и право. Передо мной товарищ, который мой второй номер был, пока бежал, упал на четвереньки и на четвереньках начал бежать так, что мы не могли его догнать, как кузнечик.

Только мы выбежали – накрывает АГС и начинает работать 80-й миномет. Момент был запоминающийся. Мы бежим, а то с одной, то с другой стороны – бах! – земля в окоп начинает лететь. Как в фильмах показывают. Добежали, упали в центральный блиндаж, и начали ржать. Нам всем довольно жестко дало по голове, плюс – рассмешил побратим наш этот, который на четвереньках бежал, мы все никак не могли его развидеть.

КОНТРАКТ С НАЦГВАРДИЕЙ

Широкино для меня закончилось с контузией. Я пошел к медикам, сказал, что прилетело, у меня дезориентация. Недельки две пробыл на базе, попил таблеточки, должен был ехать на выезд, но у меня так закружилась голова на подъезде к Широкино, что остановили всю колонну, меня пересадили. На следующий день отвезли в больницу. Потом вывезли на Куйбышево, оттуда – на Запорожье. Когда вернулся – наших уже вывели из Широкино, начались короткие выезды по всей зоне АТО, в прикрытии снайперов. В общем, разные интересные и не очень выезды. Но, на то время, серьезные боевые действия уже закончились.

Когда начали уходить на дембель те, кто был с четвертой волной мобилизации, подразделение сильно переформатировалось. Те, с кем я воевал, ушли. Я подписал контракт на три года 1 февраля 2016 года. А куда мне ехать? Домой? Слушать, как идут обстрелы и не находить себе места? Или уехать куда-то на заработки, смотреть новости и опять не находить себе места?

Пацаны мои ушли на дембель, вместо них приходили другие. Но я как-то уже не всматривался в них. Под конец уже особо не хотел со всеми лично знакомиться – когда люди "двухсотятся" потом, намного тяжелее, если ты их знаешь. В подразделение начали приходить "заробитчане". Постепенно из первых таких осталось только несколько человек. Многие начали разбегаться, потому что ездили мы только на Светлодарскую дугу на блокпост, все вокруг нас происходило, а мы сидели и никак не задействовались. Какая-то польза от нас, конечно, была, но не знаю, какая. Батальон "Донбасс" для меня закончился, когда его перевели в Славянск.

Как-то мимо нас проезжал комбат батальона им. Кульчицкого, предложил нам собрать группу из опытных вояк. Вот мы собрались и перевелись с товарищем. Там было пару выездов в зону АТО. Ничего интересного, в принципе. Я тогда подумал, что видимо, пора завязывать. Занимался фотографией для души. Меня отправили отснять одно мероприятие, там меня заметили сотрудники пресс-службы и предложили перейти к ним.

Получилась такая мирная реабилитация – поменял автомат на фотоаппарат. Женился. Жена – западенка, бандеровочка. После войны очень важно, чтобы рядом был человек, который тебя понимает и важно, чтобы была работа, в которую можно уйти с головой и привыкнуть к мирной жизни. Мне повезло. Но некоторые не могут себя в мирной жизни найти и подрываются на гранатах, стреляются. У многих психика сильно рушиться. Особенно – у молодых. С войны можно вернуться. Но частично. Часть тебя навсегда останется на войне.

Ни разу не пожалел, что сделал такой выбор. И не пожалею. Я очень сильно поменялся в лучшую сторону. Очень. Я сейчас и я в 2014 году – это два абсолютно разных человека. Момент сюрреализма реальности прошел еще в 2014 году. Сейчас его не то, чтобы меньше, но я, наверное, к нему привык. Единственное, непонятно, что будет дальше. Есть такое стойкое предчувствие, что это – не конец. Иногда мониторю российские каналы. Там говорят разные вещи, которые говорят не просто так.

Почему Нацгвардия? На тот период, когда нам говорили оформиться, 2014-2015 год, было абсолютно все равно, куда идти воевать. Поменялось ли отношение к тем, кто служит в Нацгвардии за четыре года? Мне трудно ответить. Я все это время пробыл в зоне АТО, и там отношение людей к людям в любой форме, в том числе – гвардейской, оно очень резкое: тебя или жестко поддерживают, или жестко не поддерживают. Тут Нацгвардия занимается другой работой. Посмотрев в Киеве изнутри на другую Нацгвардию, походив с ними на службы, посмотрев, как к ним относятся люди – не всегда гражданские реагируют с пониманием, но это больше из-за того, что общественность не всегда осознает социальную значимость той работы, которую выполняет НГУ. Эту работу надо делать. У нас есть поддержка со стороны народа и это дорогого стоит.

Солдат готовят к тому, что работу нужно делать четко, чтобы не было нарушений ни со стороны военных, ни со стороны гражданских. Задевает, конечно, когда какое-то непонятное тело в форме начинает рассказывать, что он – воевавший герой, а я чуть ли не тыловая крыса, которая пороха не нюхала. В прошлом году ехал из Киева в Славянск, с ВСУ-шниками, и один мне начал рассказывать подобное. Я ему сказал: "Ну, давай, рассказывай, где ты был?". И он начал перечислять: Волноваха, еще какие-то тыловые населенные пункты Донбасса. Рассказал ему, где был я. Человек тут же осел и затих. Но понятно, что в своем кругу ВСУ-шники нас ругают, они нами недовольны. Но мне кажется, что их как-то накручивают против нас.

Вернуться домой и вернуться на Донбасс – это для меня не одно и то же. Понятие дома уже не такое как раньше. Я приезжаю туда, но даже в Бахмуте не чувствую себя дома. Там – другие люди. Уже. Я не хочу там жить. Я не вернусь в Донецкую область. Там остались люди, которые радовались каждому сбитому нашему вертолету. Нашим потерям.

Они безнаказанно ходят и получают от Украины зарплаты и пенсии. Самое элементарное: если мой одноклассник, который воевал за сепаров, приедет в Бахмут проведать родных, и я встречу его на улице своего детства – я не знаю, как поступлю. Я не хочу сесть в тюрьму. А просто пройти мимо?.. Я из тех военных, кто все это видел и реагирует очень остро на противоположную точку зрения.

Война когда-нибудь точно закончится. Нам нужно будет жить вместе с ними. Поэтому я и хочу жить подальше от Донецкой области. Чтобы не пересекаться с этими людьми. Наш конфликт – он на очень долго. Даже если он когда-нибудь прекратиться, мне кажется на той же земле рано или поздно что-то подобное появится снова. Потому что остались дети погибших. С обеих сторон. Такое не сглаживается.

—

Автори: Євгенія Мазур [4], Едуард Крижанівський [5] опубліковано на сайті 24 каналу [3]

Миколі Анацькому було 34 роки. Він народився та виріс у Донецькій області, у Бахмуті. Був гвардійцем, служив у батальйоні «Донбас». Пізніше перевівся до лав батальйону оперативного призначення НГУ ім. С. Кульчицького. Мав позивний «Майстер». Микола Анацький робив фотографії для фотозвітів МВС. Зокрема, саме йому належать фотографії командирів «Азову» у Туреччині, куди тих привезли після визволення із російського полону.

У Миколи Анацького залишилась дружина Вікторія. У березні 2022-го народилась його дочка Марічка.

Анацький Микола Леонідович – провідний інспектор Департаменту комунікації МВС України

«Аргумент» [6] висловлює щирі співчуття родині загиблого.

Читайте також: