Труд на Донбассе при Сталине и Гитлере

1.00

Нет

При нацистах на Донбассе возвращение к старым советским методам поощрения приносило хорошие результаты. Например, размещение имен лучших работников на досках почета предприятий, совещания по внедрению советских методов увеличения производительности труда, в том числе - стахановского движения.

(Этот труд базируется на монографии: Tanja Penter. Kohle für Stalin und Hitler. Leben und Arbeiten im Donbass 1929–1953, Essen 2010 (Таня Пентер. Уголь для Сталина и Гитлера. Жизнь и труд на Донбассе в 1929-1953 гг. Эссен, 2010). Публикуется с сокращениями).

Донбасс как важнейший каменноугольный бассейн Советского Союза играл центральную роль в форсированной сталинской индустриализации 1930-х гг., то же самое наблюдалось в период эксплуатационной политики немецких оккупантов во время Второй мировой войны и послевоенного восстановления в СССР.

В первой половине двадцатого века развитие региона в значительной степени сопровождалось использованием различных форм принудительного труда. Для населения края последовательное господство сталинского и национал-социалистического режимов было связано не только с насилием и террором, но также со специфическим опытом трудовой и повседневной жизни, которая, имея различия, неожиданно оказалась очень похожей.

Во время двух бурных этапов промышленного развития, сначала в конце XIX в., а затем во время форсированной сталинской индустриализации, Донбасс пережил впечатляющий хозяйственный подъем и рост численности населения, превратившись из едва населенного степного региона в один из важнейших индустриальных центров Советского Союза. Накануне немецкого наступления здесь были 324 шахты и 1680 небольших горных предприятий, которые насчитывали около 314 000 шахтеров и добывали 85 млн тонн каменного угля в год, что составляло более 57% всесоюзной добычи⁵.

Донбасс в период немецкой оккупации

Войска Вермахта вступили в Донецкого бассейна в конце октября 1941 г..

В тему: Как Украина встречала освободителей в 1939-м и в 1941-м годах. Фото [2]

Западная часть региона находилась под немецкой оккупацией более 22 месяцев, то есть до начала сентября 1943 года, восточная и юго-восточная части были впервые захвачены во время летнего наступления 1942 года и уже в феврале 1943 года были вновь отвоеваны Красной Армией. Весь период пребывания под властью Третьего Рейха Донбасс оставался под непосредственным военным управлением. Эксплуатация каменноугольных копей края приобретала для немецких органов все большее значение прежде всего потому, что позволяла уменьшить подвоз угля из Германии.

Сначала организовывать и осуществлять эксплуатацию каменноугольных месторождений был уполномочен Экономический штаб «Восток» с подчиненной ему экономической инспекцией «Юг». В марте 1942 года эти функции переняло горно-металлургическое общество «Восток» (нем. - BHO), основанное в августе 1941 г. в качестве монопольного объединения по представительству имперского министерства экономики, рейхсгруппы торговли и экономической группы горной и железодобывающей промышленности.

Эта компания владела исключительным правом осуществления экономической деятельности в сфере тяжелой промышленности и использования заводского оборудования каменноугольной, железодобывающей и металлообрабатывающей отраслей на оккупированных советских территориях. Руководящие органы общества подчинялись рейхсминистру экономики. Руководителем горно-металлургического общества «Восток» Герман Геринг назначил генерального директора акционерного общества «Райхсверке АГ» и председателя президиума Имперского объединения угля Поля Пляйгера ⁶.

Сначала наладить добычу угля не было возможности, ведь при отступлении Красная Армия разрушила, а то и ликвидировала большинство шахт, восстановление которых потребовало масштабных ремонтных работ. С этой целью горно-металлургическое общество «Восток» направило машины и приборы на сумму более 25 млн немецких марок и 1800 специалистов, преимущественно из Рурского бассейна, в качестве инструкторов.

За период немецкой оккупации можно было достичь ощутимых успехов в восстановлении отрасли и росте добычи угля. Уже в январе 1943 года ежедневно на-гора выдавалось более чем 15 000 тонн. Запланированного объема - 30 000 тонн ежедневно на декабрь 1942 года, который должен был до конца 1943 года вырасти до 50 000 - 60 000 тонн, а на конец 1944 года составлять уже 100 000 тонн ежедневно, - однако, достигнуто не было. Только для компенсации подвоза угля из Верхней Силезии, составлявшего основную часть снабжения топливом, каждый день надо было 30 000 тонн.

Всего за оккупационный период было добыто 4 071 миллионов тонн угля, что составляло менее половины среднестатистического месячной добычи в Рурском бассейне и соответствовало лишь 5% от довоенных показателей. Поэтому с 1941 года и до конца августа 1943 года в оккупированные советские территории были завезены 17,48 млн тонн «черного золота» ⁷. Нельзя недооценивать, однако, того, что восстановление даже незначительной части довоенной производительности позволило бы разгрузить имперскую угольную промышленность. При ином ходе войны значение этого факта только бы возросло ⁸. Использование труда советских граждан имело здесь решающее значение.

План экономической эксплуатации национал-социалистов с самого начала предусматривал привлечение рабочей силы местного населения. Уже в августе 1941 года рейхсминистр оккупированных территорий Востока ввел, под угрозой больших штрафов в случае невыполнения, всеобщую трудовую повинность для всех жителей восточных областей в возрасте с 18 до 45 лет, а для евреев - с 14 до 60 лет ⁹. Трудовая политика немецких оккупационных органов все время находилась в тесной связи - и в определенной степени противоречии - с ее продовольственной политикой.

Стратегия выборочного уничтожения голодом советского населения была согласована весной 1941 года на совещании между Райхсминистерством поставок и командованием Вермахта с целью обеспечить бесперебойное снабжение войск из местных ресурсов, параллельно вывозя продовольствие в Германию. Прежде всего она предусматривала уничтожение голодом населения, проживающего на продуктовом содержании, то есть крупных городов и индустриальных районов, тогда как сельским жителям из прагматических соображений оставили право на элементарное самообеспечение ¹⁰. По этой стратегии, созданной вполне сознательно, предусматривалась смерть от голода нескольких миллионов людей.

Практически ее реализовать, однако, оказалось не так просто. Уполномоченные за осуществление «плана голода» учреждения оказались под давлением объективных обстоятельств, к которым прежде всего относилась все возрастающая потребность в рабочей силе для местных нужд и для отправки в Рейх. Фокус выборочной политики голода, таким образом, переместился с городского населения в целом на всех неработающих ¹¹.

В первые месяцы оккупации большая часть жителей горняцких районов, спасаясь от трудностей, попыталась выехать в сельскую местность или практиковала обмен с крестьянами. Работа на шахтах не была привлекательной из-за мизерного продуктового пайка в размере 325 г хлеба на человека (без обеспечения членов семей) и жалкую зарплату, начисленную по советским довоенным тарифам, которая не имела никакого соотношения с огромными ценами на черном рынке ¹².

В апреле 1942 года Экономическая инспекция «Юг» обратилась к задействованным горно-металлургическим обществом «Восток» 24 000 шахтерам с последующим разъяснением ситуации: «Положение с продовольственным обеспечением настолько плохое, что рабочие едва работают от истощения и наверняка могут лишь силой быть принужденными появиться на рабочем месте» ¹³. В марте 1942 года органы военного управления сообщали, что в отдельных шахтерских поселках «нарастают признаки медленной смерти от голода» (люди начали пухнуть) ¹⁴.

Харькову голодная зима 1941/1942 гг. стоила тысячи жизней. В Сталино, напротив, количество умерших от голода была значительно меньше. Это объясняется прежде всего тем, что в противовес харьковской власти, местные оккупационные органы не препятствовали выездам городского населения в села за продуктами ¹⁵. Во время этих путешествий люди преодолевали пешком до сотни километров. Очевидец событий Яков Горин вспоминает: «Жизнь была очень тяжелой, особенно для женщин с детьми. Зимой они шли в села, чтобы обменять вещи на продукты. Многие замерзали в дороге, и их привозили домой уже мертвыми» ¹⁶.

В этих обстоятельствах оккупационной власти, поначалу, было тяжело набирать рабочую силу. С этой целью экономическое командование создавали биржи труда, которые принадлежали к первым органам управления на захваченных территориях. Как правило, они были укомплектованы лишь одним или двумя немецкими служащими, которым нередко подчинялись сотни местных сотрудников. Главными задачами бирж труда являлись сплошной охват имеющейся рабочей силы для обеспечения потребности в работниках на местах, а с 1942 года и отправка рабочих на принудительный труд в Германию.

По вышеназванным причинам регистрация трудоспособного населения проходила медленно. Для борьбы с «нежеланием работать» биржи начали прибегать к принудительным мерам, таким как облавы, которые устраивали украинские полицаи, проверкам паспортов, телесным наказаниям, заключением на срок до 14 дней и отправке в трудовые лагеря. Иногда органы по использованию труда даже обращались к СД (военной полиции - А) с их «драконовскими методами» ¹⁷.

Очевидец тех событий Виктор Шмалько сообщал, что его отец был до смерти забит на его глазах, потому что он колебался относительно возвращения на свое прежнее место литейщика на металлургической фабрике ¹⁸. В городе Красноармейск был устроен исправительно-трудовой лагерь для лиц, которые отказывались работать и не признавали «новый порядок» ¹⁹.

В подобной ситуации в начале вербовочной кампании депортация в Рейх казалась, по крайней мере, для части местного населения, более привлекательной, чем «голодный» труд на Родине. Продовольственное обеспечение остарбайтеров, к тому же, было значительно выше и распространялось на оставшихся родственников. Всего по советским данным из Донбасса были вывезены в Рейх более 330 000 остарбайтеров (из них половина - женщины) ²⁰. В процентном отношении депортация в Рейх коснулась населения Донецкого бассейна в значительно большей степени, чем других регионов Украины.

Начиная с лета 1942 года рекрутирование рабочей силы в Германию вступило в конкуренцию с местными предприятиями. Уже в апреле 1942 года горно-металлургическое общество «Восток» защитило от вербовочных кампаний Заукеля шахтеров, а с июня 1942 года начало активно отстаивать в Рейхсминистерстве экономики и экономическом штабе «Восток» вопрос увеличения их поставок до уровня советских гражданских рабочих и военнопленных, работавших в Германии.

К этому времени в соответствии с продовольственными нормами Экономического штаба «Восток» для работников, занятых на тяжелых работах, шахтер Донбасса получал продовольственное обеспечение меньше, чем средний остарбайтер в Германии, и вполовину меньше советского шахтера в Рейхе. Часто до них не доходили даже эти выплаты ²¹.

Поль ПляйГер добился того, что 1 июля 1942 года Гитлер подписал приказ, в котором назвал быстрое восстановление добычи угля в Донецком бассейне «одной из важнейших предпосылок продолжения операции на Востоке и использования русского пространства для немецкой военной экономики». Обеспечение шахтеров питанием было в перечне мероприятий, определенным этим приказом ²².

В дальнейшем продовольственное снабжение гражданских шахтеров и членов их семей ощутимо улучшилось, прежде всего потому, что теперь они его действительно получали ²³.

С июля 1942 года количество рабочих, задействованных в угольной промышленности Донбасса, значительно возросло и на ноябрь того же года составило более 100 000 человек. Для этого было три причины. Во-первых, стимулированные налаженными поставками многочисленные шахтеры добровольно вернулись в свои рудники. Во-вторых, в ходе летнего наступления были присоединены восточные части Донбасса, горная промышленность которого была сильно повреждена Красной Армией. Потеря этих территорий в феврале 1943 года объясняет также уменьшение количества рабочих в марте 1943 года. В-третьих, с июля 1942 года советских военнопленных начинают использовать в горной промышленности ²⁴.

Немецкая политика трудоиспользования из-за возрастающей нехватки рабочей силы испытывала ощутимые изменения: с одной стороны, оккупанты больше внимания стали уделять «сохранению и приумножению рабочей силы», с другой, возможно более полному ее охвату ²⁵. Кроме того, на многих предприятиях с конца 1942 года начали практиковать сдельную оплату труда и производственные премии.

Повышение уровня производительности труда было достигнуто с помощью премий в форме дополнительного продовольственного пайка или, позднее, свободного времени (например, для перемещения по стране) ²⁶. Незначительному улучшению продовольственного положения также помогло наделение работников горной отрасли землей под огороды ²⁷.

Украинский шахтер Валентин Никитенко вспоминает, что по сравнению с другими группами местного населения они имели большую свободу передвижения: «Каждый рабочий получал удостоверение. Ночью во время комендантского часа я мог выходить, ведь шахта работала круглосуточно. С этим документом мы могли всюду ездить, почти по всей Украине, например, когда мы ходили пешком за хлебом» ²⁸.

Руководство, кажется, относилось к таким «командировкам» вполне терпимо. Таким образом объясняется ежедневное отсутствие на рабочих местах 25% коллектива, а сэкономленные продукты использовались как производственные премии для остальных рабочих ²⁹.Для неработающего населения съездить из города в деревню и вернуться было значительно сложнее ³⁰. Тот, кто не имел документов, вызывал подозрение в причастности к движению сопротивления.

Возвращение к старым советским методам поощрения также приносило хорошие результаты. Например, размещение имен лучших работников на досках почета предприятий. При привлечении украинских рабочих проводились даже совещания по внедрению более ранних советских методов увеличения производительности труда, в том числе стахановского движения ³¹.

Советское стахановское движение, будучи поначалу лишь промышленной кампанией, должно было стимулировать рабочих на перевыполнение производственных норм путем увеличения производительности труда. Очень быстро, однако, оно утратило только экономическое значение, превратившись в массовое движение, став для многих советских граждан символом изменений и нового сознательного отношения к труду. Чрезвычайное распространение движения не в последнюю очередь основывалось на вере многих рабочих в модернизацию и постоянный прогресс советской системы ³².

Мероприятия по увеличению производительности труда, кажется, были удачными в горной промышленности, что нашло свое выражение в росте добычи. Выработка за смену на одного рабочего (по сравнению с общей) демонстрировала восходящую кривую. Это еще удивительнее потому, что согласно проведенной в июле 1943 года проверки, в каменноугольной отрасли и в дальнейшем наблюдалась огромная нехватка профессиональных рабочих.

Под землей также работало много женщин и молодежи, тогда как квалифицированные шахтеры составляли менее половины коллектива ³³. Поражает также тот факт, что несмотря на большое количество неквалифицированных рабочих, задействованных в шахтах на оккупированных территориях, крупных катастроф не происходило. По крайней мере, о несчастных случаях не находим упоминаний ни в сообщениях хозяйственных учреждений и горно-металлургического общества «Восток», ни в оккупационной прессе.

Зарплата советских рабочих была ориентирована на старые довоенные тарифы и из-за огромного роста стоимости жизни имела вполне символическое значение: в июле 1943 года месячный заработок шахтера (учитывая продуктовый паек) составил 347 рублей (35 рейхсмарок), из которых еще вычитался 10%-й подоходный налог. Инженеры и маркшейдеры получали оклад служащего.

Главный инженер мог зарабатывать ежемесячно 1 000 - 1 200 руб., простой инженер - 700 - 1 000 руб. На черном рынке 1 кг хлеба стоил 75 руб., 1 кг картофеля - 40 руб., 1 кг масла - 500 руб., 1 кг сала - 800 руб., 10 яиц - 120 руб., Зимняя шапка - 700 руб., пара сапог - 4000 руб. ³⁴. Таким образом, к 1943 году абсолютно можно отнести отрывок из письма Вильгельма Беркенкампа, который в ноябре 1942 года констатировал: «В целом гражданские не слишком желают работать в шахтах. Люди получают зарплату по старым российским тарифам, тогда как товары, если их вообще можно приобрести, то только по спекулятивным ценам. [...] Таким образом, зарплата вообще не является стимулом для работы на шахтах.

Единственное, что может привлечь - это продовольственное снабжение от горно-металлургического общества «Восток» ³⁵. Местные шахтеры, несмотря на то, что зарплаты вряд ли могло хватить на покупку самых необходимых продуктов, придавали ей символическое значение и очень болезненно воспринимали, если ее не выплачивали согласно старых советских тарифов, ведь таким образом страдало их «чувство собственного достоинства и справедливости» ³⁶. Немецкие оккупанты с удивлением принимали к сведению этот феномен, делая вывод о специфических формах восприятия будней советскими гражданами.

В тему: Что удивило немцев в России: неизвестные факты истории [3]

Оккупационные органы экономического управления для обеспечения растущей потребности в рабочей силе на местах и для отправки в Рейх прибегали к принудительным мерам. Таким образом, весной 1943 года рабочих можно было набрать только с помощью массового принуждения. Местная полиция проводила облавы и охоту на советских людей в общественных местах, перекрывала жилые кварталы, проверяя квартиры ночью ³⁷.

Источники свидетельствуют о том, что на тот момент работа в Германии была для населения ненавистнее, чем на месте. Вовлеченность в работу местной горной промышленности обещала даже определенную защиту от отправки в Рейх, как вспоминает Александра Пронякина: «Мы решили, что я должна идти в цех, потому что отсюда, наверное, не отправят в Германию» ³⁸. Наказанием за нарушение трудовой дисциплины объявлялась отправка в трудовые лагеря, что вызвало страх у населения ³⁹.

Росло значение и привлечение к труду женщин. В период немецкой оккупации их количество в горной промышленности постоянно возрастало, достигнув в июле 1943 года 28,5%, что было даже больше, чем в довоенные времена. На оккупированных территориях женское население работало также под землей, в то время как в Рейхе эта сфера была полностью «мужской» ⁴⁰.

В июле 1943 года на горных предприятиях и в управлениях шахт, наряду с немецкими охранниками, работали 2165 советских горных инженеров и техников ⁴¹. Во время оккупации большая часть индустриальных кадров осталась, не будучи эвакуированной, как сообщает советская историография ⁴².

Сотрудничество местных промышленных кадров стало решающим фактором успешной эксплуатации горнодобывающей отрасли ⁴³. Их знания о расположении пластов были важны при восстановлении разрушенных шахт, ведь Красная Армия забрала с собой почти все схемы и планы. Некоторые инженеры, кроме того, помогали при рекрутировании местных рабочих. Они передавали полицейским списки бывших сотрудников шахт, которых последние - если нужно, то с использованием принуждения - привлекали к работе. В отдельных случаях они также составляли списки «плохих рабочих» или безработных, которых затем отправляли в Германию, участвовали в «ликвидации евреев и коммунистов» ⁴⁴. Частично это сотрудничество приносило инженерам значительные материальные преимущества ⁴⁵.

Тот факт, что, очевидно, многие инженеры шли на немецкую службу, кажется непонятным. Мотивы были разнообразными: от элементарного выживания до получения преимуществ от политических взглядов. «Антисоветские» настроения инженеров можно объяснить спецификой опыта репрессий этой профессиональной группы в 1920-е и 1930-е гг. 46 Следующим аспектом, который мог побудить некоторых инженеров к коллаборации с немцами, - это разочарование в социалистических методах производства и вера в технические преимущества и потенциал немецких оккупантов ⁴⁷.

Использование советских военнопленных в горной промышленности

К мрачным главам истории немецкой оккупации на Донбассе относится использование труда советских военнопленных на шахтах. Согласно приказу фюрера от 1 июля 1942 года 60 000 военнопленных должны быть задействованы в горной промышленности. На конец сентября в лагерях находилось около 39 000 военнопленных, из них лишь чуть больше половины могли быть пригодны к работе из-за своего плохого состояния здоровья, нехватки одежды и охраны. За реализацию использования, размещения, охрану и обеспечение военнопленных были ответственны 397 полевых комендатур, которые с ноября 1942 года были непосредственно подконтрольны верховному командованию Вермахта ⁴⁸.

Смертность среди военнопленных была очень высокой и составляла, по данным полевой комендатуры Донец в лагерях военнопленных, задействованных в горной промышленности Донбасса в ноябре, более 1% в месяц. Во многих лагерях царили инфекционные болезни, прежде всего тиф ⁴⁹.

В тему: Как убивали наших отцов и дедов: эссэсовцы в сравнении с чекистами были ангелами [4]

Для горных предприятий привлечение военнопленных оказалось совершенно нерентабельным, несмотря на то, что один военнопленный стоил только половину стоимости гражданского рабочего, ведь из-за плохого состояния здоровья, недостатка квалификации в горном деле и низкой мотивации их трудовые показатели были очень незначительными. Кроме того, военнопленные из соображений безопасности под землей не могли быть использованы в ночные смены, что для шахт было производственной проблемой ⁵⁰.

Поэтому уже в марте 1943 года они почти полностью были исключены из рабочего персонала каменноугольной промышленности. В значительной степени так же, как и гражданская рабочая сила в Донецком бассейне, их трудовой потенциал «прогорал» без продуктивного использования в горной промышленности. О нечеловеческих условиях, царивших в лагерях военнопленных в Сталино, свидетельствуют воспоминания незначительного числа выживших.

По советским данным, за годы немецкой оккупации из жизни ушло в 150 000 советских военнопленных только в Сталинской области ⁵¹. Страдания этой группы представлены в устных интервью больше, чем уничтожение еврейского населения. Это можно объяснить тем, что массовая гибель военнопленных в Донбассе была более выраженной в количественном отношении, кроме того, это происходило в течение длительного времени и буквально на глазах местного населения.

Истребление евреев, напротив, проходило быстро и менее заметно для гражданских. В интервью с очевидцами повторяется тот мотив, что местное население с риском для жизни пыталось принести голодающим военнопленным еду ⁵². В исследованиях доказан тезис, что смертность от голода среди пленных могла быть меньшей, если бы немцы не так сильно препятствовали местному населению помогать им продуктами ⁵³.

Лишь незначительная часть свидетелей вспоминает о похожей защите своих еврейских соседей. Изучение массовой гибели и использования труда советских военнопленных на оккупированной территории недостаточно, тем более, что представители этой категории не были включены в программу компенсаций для гражданских принудительных рабочих, и в странах бывшего Советского Союза в значительной степени до сих пор не получили реабилитации как жертвы национал-социализма.

Общие и отличительные черты в социально-экономическом опыте населения во время господства обеих диктатур

Немецкая оккупационная политика трудоиспользования во многих аспектах основана на предыдущем опыте советских граждан, ведь сталинская командная экономика почти постоянно находилась в чрезвычайном положении ⁵⁴. Исследования, посвященные Советскому Союзу 1930-х гг., говорят даже о «симулированном военном положении», где, с их точки зрения, речь шла о сильной милитаризации повседневной жизни ⁵⁵.

Поэтому для советского населения ни принудительное привлечение, ни депортация не были чем-то совершенно новым, однако, все же, размах насилия нацистов приобрел новое качество. На шахтах Донбасса оккупанты переняли старую систему оплаты труда и премий, ведь местные специалисты и обслуживающий персонал остался на своих должностях, имея к тому же еще с 1930-х гг. опыт сотрудничества с немецкими специалистами.

Принимая во внимание то, что террор был повседневностью оккупационного режима, работа относилась к той сфере жизни, в которой население имело сравнительно высокую степень «нормальности» и коллективности, в которой - в горной отрасли - иногда включались даже немецкие специалисты. При обоих режимах работа в горной промышленности была убежищем, предлагала определенное спасение от еще более худших преследований: в начале 1930-х гг. много «кулаков» нашли здесь спасение, в противном случае они бы стали жертвами кампаний по раскулачиванию и депортации в Сибирь.

Во время немецкой оккупации горная промышленность спасала своих рабочих от голодной смерти, преследований и вывоза в Рейх. Для обоих режимов работа служила не только исключительно экономическим целям, но была также главным инструментом контроля за населением и идеологическим ресурсом для достижения лояльности. К тому же обе диктатуры использовали трудовые лагеря для наказания и перевоспитания.

Как под сталинским руководством, так и под нацистской оккупации рабочий люд Донбасса получил распределение по категориям и иерархической организации (в зависимости от производственных показателей и значения для хозяйственного процесса). Тоталитарное государство владело неограниченной властью в создании иерархии, а интересовала ее, прежде всего (согласно источникам), количественная сторона категорий.

В 1930-х гг. в Советском Союзе это нашло выражение в особом сталинском социальном порядке, по которому население делилось на различные группы. Причем положение отдельной личности в нем сопровождалось лучшим или худшим обеспечением, различиями в общих условиях жизни и привилегиях.

Карточная система закрепляла за различными группами советского населения различные нормы продуктового снабжения. К тому же, стахановское движение способствовало разделению рабочего класса на простых рабочих и «рабочую аристократию», которая находилась в лучшем положении. Главным критерием при интеграции в сталинский общественный порядок было отношение отдельной группы к государству. Новое советское «дворянство» получило от государства щедрые привилегии.

Во время голодомора 1932/33 гг. для населения Донбасса общественная иерархия стала жизненно важной. В то время как сельское население было обречено советским руководством на смерть, шахтеры и другие промышленные рабочие во всем Советском Союзе, имея высокий хлебный рацион, получили право на жизнь.

Социальный порядок при немецкой оккупации был устроен столь же иерархически. Население распределялось по категориям в соответствии с его квалифицированностью, а продовольственный паек зависел от степени полезности лица для немецкой военной промышленности. Поэтому шахтеры также в период немецкой оккупации получали лучшее снабжение по сравнению с другими группами городского рабочего люда.

Нацистский режим, однако, принес и существенные изменения в советский социальный порядок: изначально сельское население было в лучшем положении, чем городское, так как его пытались привлечь к сотрудничеству достаточным продовольственным обеспечением. Население же крупных городов и промышленных районов, наоборот, подлежало общей стратегии «истребления голодом», которая была, в конце концов, модифицирована в выборочную, в зависимости от трудовых показателей.

В то время как городское население голодало, много украинских крестьян, как показал Карел Беркхоф, имело больше продовольствия, чем в довоенное время ⁵⁶. Позже сельское население также меньше коснулись депортации в Германию.

Слом старой советской иерархии сказался в том, что крестьяне, которые испытывали при советской власти стигматизацию и преследование как «враги народа», могли подняться до руководящих позиций в органах самоуправления, полиции, на предприятиях, ведь оккупанты ожидали от них большей лояльности. Члены коммунистической партии, напротив, контролировались и преследовались с особой силой.

Из прагматических соображений, однако, немцы, которые нуждались в квалифицированных руководящих кадрах, нередко оставляли на своих должностях и старых членов компартии. В послевоенные годы социальная организация населения раз изменилась.

Положение личности в новом устройстве находило свое выражение в различных правах на свободу, общих жизненных условиях, доступе к продуктам питания и ступенчатой системе принудительного труда. Советский общественный строй был, к тому же, полностью открытым, по крайней мере, такое впечатление пыталось создать советское правительство, теоретически обещая всем возможность продвижения по социальной лестнице с помощью трудовых достижений. Даже рабочие, лишенные свободы - в отдельных случаях также иностранцы - с помощью высоких рабочих показателей могли улучшить свои условия жизни.

Кроме того, положение рабочих в местах лишения свободы, советских граждан и иностранцев были очень похожими. Границы между свободными рабочими и работниками-арестантами понемногу стирались, и несвободные в некоторых аспектах могли находиться в лучших условиях, чем «свободные».

Социальная мобильность при национал-социалистической власти, напротив, была ограничена для советского населения. Заблуждения о расовых различиях оставались господствующим критерием, который препятствовал интеграции в немецкое общество. Оккупационный режим признавал за отдельными советскими гражданами, которые соглашались на безоговорочную коллаборацию, определенные возможности развития, однако, и в этих обстоятельствах различия между условиями жизни и труда немцев и советских граждан оставались преимущественно непреодолимыми.

Как же именно тоталитарная политика трудоиспользования влияла на рабочих? Стоит остановиться на двух наблюдениях: во-первых, много советских граждан переняли эти категории в свою «картину мира» и требовали от немецких оккупантов старых советских дифференциаций, которые были выражением их социального положения в пределах сталинского социального порядка.

Примечательно то, что символическое значение зарплаты было для рабочих, по крайней мере, таким же важным, как и ее реальная покупательная способность. Очень быстро у людей сформировалась способность сносить жалкие жизненные условия тех пор, пока гарантировалась стабильность их положения в общественном устройстве. Такое высокое символическое значение работы нужно было соотносить с идеологизацией последней, что было характерным для обеих диктатур.

Во-вторых, интересно то, что люди даже на закате Советского Союза не ставили под сомнение оправданность и принципы категоризации и иерархии, с которыми прошли через всю жизнь. Это особенно отчетливо проявилось, например, во время последней кампании денежной компенсации бывшим советским остарбайтерам, когда многие получатели критиковали недостаточную, по их мнению, дифференциацию принудительных рабочих ⁵⁷. Остается общепринятым утверждение, что символическую роль труда, наряду с политическими ценностями рабочих и их дифференциацией в социальной структуре, были включены населением в своей самосознание.

Работа представляла собой центральный критерий в построении социальной идентичности и самосознание советских граждан, а советские заводы выполняли функции организаторов и учредителей этого общества. Высокие трудовые показатели отмечались публично и создавали возможность для социального роста. Немецкие оккупационные органы знали об этой связи и даже думали над возможностью восстановления стахановского движения для увеличения производительности труда, что свидетельствует об определенной прагматичности и гибкости политики нацистов.

Следующая общая черта трудового опыта для обоих диктаторских режимов заключалась для населения Донбасса в различиях между реальными условиями жизни и воображаемым миром пропаганды, который, однако, на повседневность советских граждан значительно не повлияла. Оба режима уделяли большое внимание пропаганде как инструменту манипуляции людьми.

С другой стороны, население было готово не только в 1930-е гг., но и во время немецкой оккупации, перетерпеть временные трудности с обеспечением за вознаграждение в будущем. Немецкая оккупационная пресса часто была связана - прежде всего из-за формальной презентации тем - со сталинской пропагандой тридцатых годов, ведь в редакциях часто работали старые советские журналисты ⁵⁸.

Корреспонденты из местных выступали как посредники, приспосабливая пропагандистские посылы оккупантов к особенностям местного опыта.

Таким образом, несколько центральных мотивов сталинской пропаганды тридцатых годов нашли свое место в немецкой оккупационной прессе: культ личности Сталина был заменен на культ личности Гитлера; возвращаясь к советскому представление о «светлом будущем», пресса рисовала населению картинки будущего, чтобы облегчить тяжелое настоящее. Пытаясь создать мощную региональное сообщество, пропагандистская пресса предсказывала Донбассу после войны яркое экономическое развитие и вовлечение в европейские экономические связи.

Оба режима обнаружили, что из-за региональной идентичности жителей Донбасса, скорее всего, можно заручиться их лояльностью к власти. В послевоенные годы этот мотив был вновь подхвачен советской пропагандой, в прессе начали сообщать о «возрождении» Донбасса как «индустриальной крепости социализма» и широкомасштабных планах экономического развития региона ⁵⁹. Немецкий оккупационный режим поддержал также идею представительской роли шахтера в Совестком государстве. В немецкой пропаганде, однако, имелись также новые элементы, к которым, в первую очередь, принадлежали статьи открыто антисемитского толка.

За время немецкого господства шахтеры получили также новый социально-трудовой опыт. Важнейшими в этом являются три пункта: во-первых, произошли определенные сдвиги в производственных отношениях между рабочими и инженерами. Немцы-руководители принесли с собой представление о внутреннем устройстве компании. Во-вторых, трудовой процесс в горной промышленности проходил, согласно воспоминаниям очевидцев, более упорядоченно и дисциплинированно.

Продолжительность рабочего дня строго соблюдалась; по сравнению с довоенным временем, наблюдалось ощутимое падение количества несчастных случаев, что было важным вопросом повестки дня в советское время и свидетельствует (наряду с другими факторами) о строгом соблюдении правил безопасности труда. Последнее относилось к непосредственной компетенции немецких специалистов, которые работали под землей с местными шахтерами.

В-третьих, в период немецкой оккупации впервые в горной промышленности был использован труд узников лагерей, а именно советских военнопленных, что вызвало специфические проблемы. Тем самым было положено начало использованию заключенных в каменноугольной отрасли Донбасса, которое до этого практиковалось Советским Союзом только в восточных горных областях ⁶⁰. В послевоенный период советское правительство продолжило подобные практики, массово привлекая к восстановлению шахт принудительных рабочих.

В общем, можно подытожить, что немецкий «новый порядок» во многих аспектах последовал старый советский строй и только в отдельных вопросах приводил к ощутимым изменениям. Местное население, таким образом, могло и в дальнейшем практиковать привычные модели поведения. Это позволяло многим легче приспособиться к новой системе господства. Здесь возникает определенный парадокс: отказавшись от старого устройства, многие стремилось оставаться в известных им структурах. Как показали исследования, активное или пассивное сопротивление оккупационному режиму возникало именно тогда, когда он угрожал традиционным моделям поведения и традиционному социальному устройства ⁶¹.

Население Донбасса во время господства двух диктатур выработало свои собственные стратегии избегания тоталитарного контроля и обеспечения себе маленького пространства свободы. Отработанные при сталинской диктатуре поведенческие модели снова воплощались в жизнь во время оккупации национал-социалистической Германией. К ним принадлежало, прежде всего, возрождение старых миграционных движений между городом и деревней, которые развивали еще дореволюционные традиции сезонных работ.

Побег из городов, начавшийся во время оккупации, вызвал процесс, противоположный форсированной советской урбанизации 1930-х гг. Население вернулось к проверенным средствам выживания, а именно - черным рынкам, поездкам за дефицитными продуктами, огородничеству. Конкуренция за ресурсы толкала некоторых советских граждан к писанию доносов в оккупационные органы и составлению жалоб с клеймением нарушений. При обоих режимах решающую роль играли неформальные коммуникации, которые вряд ли можно было контролировать. На рабочих местах люди устраивали себе маленькие «островки свободы» с помощью «прогулов», и даже угроза серьезных наказаний не могла помешать населению бежать от принудительных работ.

Массовая гибель военнопленных, проходившая на глазах местного населения, воспринимались им как большая несправедливость, что находит отражение в воспоминаниях и по сей день: «Военнопленные погибали от голода прямо под небом [...] Глядя на это, люди понимали, кем были немцы и как они себя вели. Здесь они проявляли свою истинную суть» ⁶². В попытках местного жителей облегчить участь пленных проявляло себя определенное сопротивление немецкому оккупационному режиму: «Официально помогать пленным не разрешалось, но люди бросали через забор, что имели. Немцы за это строго наказывали. Они отталкивали их, избивали и унижали ⁶³».

Лишь некоторые из опрошенных вспоминали подобную поддержку своих еврейских соседей, что можно частично объяснить тем, что помощь последним каралась смертью. В Украине, несмотря на это, находились смельчаки, которые прятали евреев в своих жилищах. И до сих пор в официальной политике памяти и школьных учебниках Холокост трактуется скорее как маргинальная событие, оставаясь неинтегрированным в украинскую национальную историю ⁶⁴.

В общем, будни местного населения во времена сталинского и национал-социалистического господства характеризовались сосуществованием принуждения и «свободного пространства», которое допускалось обеими режимами. Обе диктатуры потерпели на Донбассе крах. Одновременно толерантность в отношении ограниченного «свободного пространства» в повседневной жизни, кажется, способствовала, по крайней мере, временной стабилизации этих тоталитарных систем.

Автор: Таня Пентер

Примечания

4 Об обзоре дискуссий в Восточной Европе см.: Michael David-Fox. Multiple Modernities vs. Neo-Traditionalism. On recent Debates in Russian and Soviet History // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2006. Vol. 54. № 4, 2006. S. 535–555.

5 Центральний державний архів громадських об'єднань України (ЦДАГОУ), ф. 1, оп. 23, д. 613, стр. 13.

6 Об экономической эксплуатации Донецкого каменно-угольного басейна немецкими оккупантами см.: Matthias Riedel. Bergbau und Eisenhüttenindustrie in der Ukraine unter deutscher Besatzung (1941-1944) // VfZ 21. 1973, S. 245–284; Matthias Riedel. Eisen und Kohle für das Reich. Paul Pleigers Stellung in der NS-Wirtschaft. Göttingen, 1978. S. 310–337; Dietrich Eichholtz. Wirtschaftspolitik und Strategie des faschistischen deutschen Imperialismus im Dnepr-Donez-Industriegebiet 1941–1943 // Militärgeschichte. – 1979. Vol. 18. S. 281–296; Matthias Riedel. Geschichte der deutschen Kriegswirtschaft 1939–1945. Bd. II: 1941–1943. Berlin, 1985. S. 460–477.

7 Bundesarchiv-Militärarchiv (BA-MA), RW 31/485, Monatsbericht der BHO, Abt. Donezkohle vom November 1942; Bundesarchiv Berlin (BA), R 3101, 34174; Bergbauarchiv Bochum (BBA) 20, 241. NI-5261; BA-MA, RW 31/261, 441; Eichholtz. Wirtschaftspolitik (wie Anm. 6) - S. 293; Riedel. Bergbau (wie Anm. 6). – S. 278.

8 Российский государственный военно-исторический архив, ф. 700, оп. 1, д. 1, стр. 1.

9 См.: Die faschistische Okkupationspolitik in den zeitweilig besetzten Gebieten der Sowjetunion (1941–1944) [Europa unterm Hakenkreuz, Bd. 5], Berlin 1991, S. 28 ff.; „Grüne Mappe“, Teil I, S. 16-19, Teil II, S. 49-50, BA, R 26IV, 33a.

10 О противопоставлении «город - село» см.: Tanja Penter. Arbeiten für den Feind in der Heimat – Der Arbeitseinsatz in der besetzten Ukraine, 1941–1944 // Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte. H. 1, 2004. S. 65–94.

11 О политике голода детально см.: Dieter Pohl. Die Herrschaft der Wehrmacht. Deutsche Militärbesatzung und einheimische Bevölkerung in der Sowjetunion 1941–1944. München, 2008, S. 183–200; Der Angriff auf die Sowjetunion. Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. Stuttgart, 1983, S. 989–1022; Christian Gerlach, Krieg, Ernährung, Völkermord. Forschungen zur deutschen Vernichtungspolitik im Zweiten Weltkrieg, Hamburg, 1998; William Moskoff, The bread of affliction. The food supply in the USSR during World War II. Cambridge, 1990; Verbrechen der Wehrmacht. Dimensionen des Vernichtungskrieges, Ausstellungskatalog, hrsg. v. Hamburger Institut für Sozialforschung. Hamburg, 2002. S. 287–360.

12 BA-MA, RW 31/262, 409, 431; RH 22, 91; Державний архів Донецької області (ДАДО), ф. Р-1622, оп. 1, д. 1, стр. 24.

13 BA-MA, RW 31/431, Lagebericht der Wirtschaftsinspektion S?d von April 1942.

14 National Archives and Record Administration Washington DC, (NA), T 77, roll 1103.

15 По данным украинского городского самоуправленния до сентября 1942 г. жертвами голода стали минимум 11 918 человек. Харьков систематически изолировался немецким военным руководством, становясь «гетто голода». Об этом см.: Verbrechen der Wehrmacht (wie Anm. 11). S. 328–346. Более точные цифры о г. Сталино не представлены в обнаруженных документах. См.: BA-MA, RW 31/431. Lagebericht der Wirtschaftsinspektion Süd von Mai und Juni 1942.

16 Интервью с Яковом Гориным, записано в апреле 2002 г. в Донецке.

17 См.: BA-MA, RW 31/243, Bl. 158–162. – Bericht der Gruppe Arbeit beim Wirtschaftsstab Ost vom 20. November 1941; NA, T 77, roll 1103. – Schlussübersicht über den Kriegseinsatz 1941 der Wirtschaftsinspektion Süd; BA-MA, RW 31/431. – Lagebericht der Wirtschaftsinspektion Süd von März 1942; NA, T 77, roll 1103. – KTB Wirtschaftsinspektion Süd vom 21. Januar und 2., 3., 5., 6. Februar 1942.

18 Интервью с Виктором Шмалько, записано в октябре 2004 г. в Донецке.

19 См.: Архів фонду «Спогади, відповідальність, майбутнє» у Берліні, фонд «Інші місця позбавлення волі», історичні питання в Україні (505.16).

20 ЦДАГОУ, ф. 1, оп. 23, д. 1478, стр. 7.

21 См.: BA-MA, RW 31/339, 344; RH 22/92; BA, R 3101, 31156; BA, R 58/221, Bl. 184.

22 В документах существует два варианта приказа, которые отличаются конкретными объемами рациона питания; тем не менее, в обоих случаях они были выше, чем предыдущие. Див.: BA-MA, RH 22/92; RW 31/976.

23 BA-MA, RW 31/344, 414.

24 BA-MA, RW 31/433; RH 22/92.

25 BA-MA, RW 31/418, 434.

26 ДАДО, ф. Р-1611, оп. 1, д. 2, л. 5; BA-MA, RW 31/418, 477, 423.

27 Российский государственный военно-исторический архив, ф. 700, оп. 1, д. 40, л. 47–52; BA-MA, RW 31/423, 477.

28 Интервью с Валентином Никитенко (1926 г.р.), записанное в июле 2001 г. в Донецке.

29 BA-MA, RW 31/477, 423.

30 ЦДАГОУ, ф. 62, оп. 1, д. 183, л. 27–36.

31 BA-MA, RW 31/423, 424.

32 См.: Robert Maier. Die Stachanov-Bewegung 1935–1938. Der Stachanovismus als tragendes und verschärfendes Moment der Stalinisierung der sowjetischen Gesellschaft. Stuttgart , 1990; Lewis H. Siegelbaum. Stakhanovism and the Politics of Productivity in the USSR, 1935–1941. Cambridge, 1988.

33 Доля квалифицированных шахтеров среди забойщиков и старших забойщиков составляла лишь 11%, а среди крепильщиков 6%. Для сравнения, в Рурском бассейне в 1942 году квалифицированных забойщики и младшие забойщики составляли 44%, а крепильщики 10%. См.: BA-MA, RW 31/441.

34 Державний архів Донецької області, ф. Р-1622, оп. 1, д. 1, л. 24; ДАДО, ф. Р-1611, оп. 1, д. 15, лк. 2-42; BA-MA, RW 31/262.

35 Bergbauarchiv Bochum, 55/ 2579.

36 BA-MA, RW 31/423. - Lagebericht der Wirtschaftsinspektion Süd für April 1943.

37 Архів служби безпеки України в Донецькій області (АСБУДО), ф. 1, д. 60090, т. 1, л. 259; АСБУДО, ф. 1, д. 60090, т. 3, л. 195; АСБУДО, ф. 1, д. 60090, т. 4, л. 103; АСБУДО, ф. 1, д. 60090, т. 5, л. 11.

38 Интервью з Александрой Пернякиной (1927 г. р.), записанное в июне 2001 г. в Донецке.

39 BA-MA, RW 31/418, 423, 424, 426, 428, 439.

40 BA-MA, RW 31/421, 424, 441; NA, T 77, rolls 1105, 1106.

41 Сообщение горно-металлургического общества «Восток» на заседании Совета правления в декабре 1941 г. см.: BA, R3101, 34174, Bl. 51. Перед началом войны в каменноугольной промышленности Донбасса работало около 1 600 инженеров и 2 200 техников. См.: Яснопольський Л.М. Камяновугільна промисловість Донецького басейну. Т. 1. Київ, 1956. С. 179–183.

42 Советские источники сообщают о 2594 ведущих кадрах промышленности, оставшихся под немецкой оккупацией в Сталинской области. ДАДО, ф. 326, оп. 2, д. 61, л. 28.

43 ЦДАГОУ, ф. 1, оп. 23, д. 3839, л. 27.

44 АСБУДО, ф. 1, д. 26612; АСБУДО, ф. 1, д. 42341; АСБУДО, ф. 1, д. 66345; АСБУДО, ф. 2, д. 1339; ЦДАГОУ, ф. 1, оп. 23, д. 3839, л. 27–41.

45 АСБУДО, ф. 1, д. 26612, Т. 1, л. 231-276; АСБУДО, ф. 1, т. 2, л. 375–388; АСБУДО, ф. 1, д. 42341, л. 3–13.

46 О кадровой статистике советского угольного министерства см.: РДВІА, ф. 8225, оп. 1, д. 7128, л. 12–15, 42–59; Susanne Schattenberg, Stalins Ingenieure. Lebenswelten zwischen Technik und Terror in den 1930er Jahren. München, 2002.

47 Донецький вісник. 18 грудня 1941 р.; Донецький вісник. 12 лютого 1942 р.; Донецький вісник. 26 травня 1943 р.

48 BA-MA, RW 31/976, 433, 343, 418; RH 22/92, Bl. 34 f.

49 BA-MA, RW 31/434, 976, 343, 418, 421, 485; BA, R 3101, 34174.

50 BA-MA, RW 31/485, 434.

51 Іонов О.В. Злочинства німців в Донбасі. Київ, 1946. С. 15. Об обращении с советскими военнопленными так же см.: Karel C. Berkhoff. The „Russian“ Prisoners of War in Nazi-Ruled Ukraine as Victims of Genocidal Massacre // Holocaust and Genocide Studies. № 15. 2001. S. 1–32; Pohl, Herrschaft (wie Anm. 11), S. 201–242.

52 Устно исторический проект с очевидцами из Донбасса: Дмитрий Титаренко, Таня Пентер. Опыт нацистской оккупации в Донбасе: свидетельства очевидцев. Донецк, 2013.

53 K. Berkhoff. The „Russian“ Prisoners of War (wie Anm. 51). S. 1–32.

54 Об этом детально см.: Tanja Penter. Kohle für Stalin und Hitler…

55 См.: Sheila Fitzpatrick. War and Society in Soviet Context. Soviet Labor before, during, and after World War II // International Labor and Working-Class History. № 35 (1989). S. 37–52; Manfred Hildermeier. Geschichte der Sowjetunion 1917–1991, Entstehung und Niedergang des ersten sozialistischen Staates. München, 1998. S. 645; Dietmar Neutatz. Die Moskauer Metro von den ersten Plänen bis zur Grossbaustelle des Stalinismus (1897–1935). Köln, Wien, 2001. S. 13.

56 Karel C. Berkhoff. Harvest of Despair. Life and Death in Ukraine under Nazi Rule. Cambridge, 2004. S. 114.

57 О выплатах принудительным рабочим в России и Беларуси см.: Constantin Goschler (Hrsg.) Die Entschädigung von NS-Zwangsarbeit am Anfang des 21. Jahrhunderts. Bd. 4: Helden, Opfer, Ostarbeiter. Das Auszahlungsprogramm in der ehemaligen Sowjetunion. – Göttingen, 2012.

58 Детальнее см.: Рenter, Kohle (wie Anm. 1). О пропаганде на оккупированных территориях см.: Babette Quinkert. Propaganda und Terror in Weißrussland 1941–1944. Die deutsche „geistige“ Kriegführung gegen Zivilbevölkerung und Partisanen. Paderborn, 2009.

59 Например. см.: Донбасс – гордость Украины // Социалистический Донбасс. - № 14. – сентябрь 1945 г.; Генеральный план восстановления перспективы дальнейшего развития Донбасca // Социалистический Донбасс. №25. Май 1945 г.; Донбасс – индустриальная крепость социализма // Социалистический Донбасс. №16. Сентябрь 1947 г.

60 Уже в тридцатые годы в каменноугольной промышленности сибирского Кузбасса использовали труд заключенных, но иначе, чем в Донбассе. О Кузбассе см.: Julia Landau, Wir bauen den großen Kuzbass! Bergarbeiteralltag im Stalinismus 1921–1941, Stuttgart 2012.

61 См.: Marek J. Chodakiewicz. Between Nazis and Soviets. Occupation Politics in Poland, 1939–1947. Lanham / Boulder, 2005. S. 331.

62 Интервью с Виктором З. (1927 г. р.), записанное в марте 2004 г. в Мариуполе.

63 См.: там же. О детальном анализе устно-исторических свидетельств см.: Tanja Penter, Dmitrii Titarenko. Local memory on war, German occupation and postwar years: an oral history project in the Donbass // Cahiers du Monde Russe. Vol. 52, № 2–3 (2011). S. 475–497.

64 См.: Wilfried Jilge: Competing victimhoods – post-Soviet Ukrainian narratives on World War II // Elazar Barkan, Elizabeth A. Cole, Kai Struve (ed.). Shared History – pided Memory. Jews and Others in Soviet-Occupied Poland, 1939–1941. Leipzig, 2007. S. 103–133, тут S. 115–119.

Перевод с немецкого Ольги Мармиловой, опубликовано на сайте Historians.in.ua [5]

В тему: