«Ради чего жить? Как жить? Что такое Россия? Кто здесь прав? Кто виноват? Почему произошло то, что произошло?» Знаменитый писатель Григорий Чхартишвили не намерен подстраиваться под изменения конъюнктуры вопреки себе.

Часто бывает, что безапелляционные уверения типа: в обществе перевелись моральные авторитеты — легко разбиваются данными социологических опросов. Они свидетельствуют: авторитеты есть, и в первых рядах Борис Акунин. Но как говорит сам знаменитый создатель Фандорина, «Акунин существенно добрее меня», поэтому посмотреть на сегодняшнюю действительность мы призвали писателя, переводчика, литературоведа Григория Чхартишвили.

— Григорий Шалвович, ваша писательская слава конвертировалась в общественную. Вас не огорчает, что последнее время к вам чаще обращаются не как к писателю, а как к общественному деятелю?
— Огорчает. Тем более что это не только слава, но и изрядная доза враждебности. Хотя враждебность-то, пожалуй, меня скорее стимулирует. Ее, как правило, выказывают всякие малосимпатичные персонажи, и мне даже нравится, что их так корчит. Значит, я на правильном пути.

—Куда этот путь должен привести, по-вашему?
—Меня — к чувству внутренней гармонии. Она стоит некоторого количества неприятностей.

—Знаменитый детективщик Хеммет не развернулся в полную мощь своего таланта, поскольку сильно отвлекся на политическую деятельность. Не чувствуете ли вы такой угрозы для себя?
—Мне кажется, я этот опасный рубеж благополучно миновал. Зимой и весной мне пришлось раз двести повторить, что я не мечу в Гавелы. Постепенно мне поверили.

—Есть ли кто-то, в кого вы «метите»?
—Я хотел бы писать лучше, чем пишу. Никаких иных честолюбий во мне нет. И еще, как я уже сказал, хочу оставаться в мире с самим собой. Раньше мне казалось, что для этого довольно не совершать каких-то поступков. Теперь выясняется, что этого мало. Нужно еще делать вещи, которые нельзя не сделать.

—Какие из событий последнего времени кажутся вам самыми важными для общества и будущего страны?
—То, что Россия, которая нравится путинистам, и Россия, которая нравится людям вроде меня, перестала делать вид, что она одна страна.

—Не грозит ли это расколом страны, революцией, которой пугает народ не только власть, но и часть оппозиционных деятелей?
—Нет. Потому что между нами и путинистами расположено большинство населения. От того, на чью сторону оно встанет — умом и сердцем, — зависит будущее страны. Наше преимущество в том, что мы это понимаем и на это работаем, а путинисты и не понимают, и не умеют разговаривать с людьми по-человечески. Поэтому я думаю, что нынешняя система власти долго не продержится.

—Поруганное достоинство, которое вывело людей на площади, оказалось явно недостаточным стимулом для продолжения митинговой деятельности. Нужна ли она? Какие поступки, идеи, люди могут ее оживить?
— Ну, оживлять оппозиционные настроения будет Путин со товарищи, за это можно не тревожиться. Они не дадут нам успокоиться и расслабиться, будут все время подливать бензин в гаснущий костер. Вот скоро процесс по делу 6 мая запустят, недоумки. Разворошат весь муравейник.

И все же, пока нет экономического кризиса или пока власть не натворит чего-то совсем уж самоубийственного, протест будет носить преимущественно этико-эстетический характер. Потихоньку возникнут первые формы самоорганизации. Выборы Координационного совета оппозиции при всех недостатках — первый шаг на этом пути.

— Какой вам видится деятельность Координационного совета? Какие задачи он должен решить в первую очередь? Ваше участие в нем?
—Я не баллотируюсь, потому что не хочу превращать политику в свое основное занятие, а работать в совете по «остаточному принципу» считаю неправильным. Но я за то, чтобы оппозиция прошла эту первую ступень самоорганизации. За первой ступенью, несомненно, будут и другие. Самое интересное для меня в затее с выборами — опыт прямой электронной демократии. Посмотрим, как она работает.

—Растущее недовольство — это политический протест против курса, который олицетворяет Путин, или против его личности, не импонирующей людям, выросшим в условиях относительной свободы?
—Мне кажется, главная проблема Путина в том, что он надоел. Даже куда более выдающиеся лидеры — Черчилль или де Голль — в какой-то момент надоедали народу. Просто потому, что ассоциировались со вчерашним днем, а людям хотелось обновления.

—Как же быть с теми, кто голосует за президента искренне: они не хотят обновления? Ведь это большинство стремительно лишает Россию последних исторических шансов. Как быть?
—С большинством нужно разговаривать, убеждать. Причем не столько словом, сколько примером достойного поведения. Большинство аполитично (пока не грянул кризис), но вовсе не слепо, не глухо и не глупо.

—Ельцин был по своему складу самодержец. А Путин — кто?
—Этот тип личности описал еще Шиллер: когда на кого-то сваливается приз, которого он ничем не заслужил, у человека возникает мистическое ощущение своей избранности. Путин, по-моему, из этих. Отсюда и неадекватность.

—Опять же: как быть?
—Как быть? На пенсию его. Пусть мемуары пишет про то, какой он был великий, и про «плебс неблагодарный».

—100 тысяч, вышедших на протестные митинги, против миллиона, много часов стоявших к Поясу Богородицы. Каким должен быть лидер, способный объединить людей столь разных сознаний?
—Таким, который способен честно победить на честных выборах.

—То есть завоевать симпатии большинства, но нынешнее большинство — за Путина. Нет ли риска поменять шило на мыло? Можно ли, по-вашему, как-то снизить этот риск?
— Ну, во-первых, мыло лучше, чем шило. Чище. И им убить нельзя. А гарантия цивилизованности — развитие гражданского общества. Чем мы все сейчас, собственно, и занимаемся.

—Как такой умный и многоопытный человек, как патриарх, мог так подставиться в деле PussyRiot? Или его подставили, чтобы умерить его политические амбиции?
—Я не верю в конспирологию. И не верю в то, что патриарх умен. Многие его поступки свидетельствуют об обратном. Сейчас, на наших глазах, он фактически окончательно закапывает РПЦ. Если дискредитация (я бы сказал — самодискредитация) церкви пойдет такими темпами и дальше, этот институт уже не воскреснет.

—Пока мы видим, как на ее защиту поднимается масса молодых, которые не собираются подставлять левую щеку, а норовят избить каждого, кто им не по их православному вкусу. Можно ли сдержать начинающиеся религиозные бои?
—Знаете, самая кромешная тьма наступает перед рассветом. То, что из дыр в полу полезли все эти бесноватые, — верный признак конца их эпохи. Нормальные люди, которых всегда большинство, смотрят на эти жуткие физиономии и делают для себя выводы. Не будет никаких религиозных боев. Всё это «пузыри земли». Брызнут грязью, да и полопаются.

—Оппозиция — это люди определенного склада или оппозицию формирует власть?
—Оппозиция очень разная. Мои главные надежды на светлое будущее связаны не с политическими активистами и вообще не с пассионариями, а со средним классом.

—Но не кажется ли вам, что именно средний класс может не пожелать изменения статус-кво, занять самые охранительные позиции ради сохранения пресловутой «стабильности»?
—Самая естественная и комфортная среда существования для среднего класса — демократия. Чем выше пропорция среднего класса, тем сильнее в стране запрос на демократию, на верховенство закона. Главная беда авторитаризма в том, что он существует «по понятиям», а эти переменчивые правила для среднего класса и мелкого бизнеса крайне неудобны.

—На путинском сайте в разделе «Личный контроль» значатся амурский тигр, белый кит, снежный барс, белый медведь. Говорит ли этот выбор крупных животных о личности человека и если да, то кого на подобном сайте мог бы поместить, скажем, Навальный, если считать, что он будущий лидер оппозиции.
—Путин действительно любит животных. Ну и молодец. Он бы еще людей любил — цены бы ему не было. А Навальному надо взять в тотемные животные ежа, которого не проглотишь и не съешь.

—Может ли Навальный вырасти в лидера крупного масштаба?
—Может, я думаю. Он человек с большим драйвом. И вообще молодец. Веселое бесстрашие — обаятельное сочетание.

— Какие цели у лидеров оппозиции?
—Вероятно, каждый хочет стать президентом России и переустроить ее по-своему. Иначе зачем заниматься политикой?

—Если каждый хочет стать президентом, то вероятность того, что лидеры сумеют договориться между собою, не слишком высока; оппозиции в таком случае грозит полное разобщение. Разве политика — это исключительно амбиции и соревновательность?
—Мы ведь говорили не о политике, а о политических лидерах, верно? Политика — это естественное стремление разных социальных групп приспособить жизнь страны к своим потребностям. Лидеры оппозиции, несомненно, в конечном итоге вступят в жесткую борьбу между собой, но обострение произойдет лишь после победы над общим врагом — авторитаризмом, который не дает провести в стране нормальные выборы.

—У каждого организма есть время роста. Общество своего рода организм. На какой стадии своего развития, если сравнивать с человеческой биографией, находится наше общество?
—Лет 19–20. Дури в голове еще много, хочется гонять в футбол и иногда даже тянет поиграть в войнушку, но ты уже совершеннолетний и понимаешь, что пора устраивать свою жизнь самому.

—Сознательная часть общества это понимает — а что же другая его часть?
—Понимает, не понимает — какая разница? Взросление все равно продолжается. Тех, кто «взрослый» и всё понимает, постепенно становится больше.

—Происходит массовая политизация общества. Это движение — подверженность моде, которой руководствуется общество массовой культуры, или все-таки рост гражданского самосознания? И откуда оно взялось так быстро?
—Какой там быстро. Я истосковался ждать. Думал, жизни не хватит. Происходит то самое взросление общества, о котором мы только что говорили. «Перестаньте мной рулить без спроса. Я хочу принимать важные решения, касающиеся моей жизни, сам». Как-то так.

—Суд Абрамовича и Березовского,обнажив механизмы обогащения, выставил страну на позор в глазах всего мира. Что можно сделать, чтобы улучшить сильно испорченную многими способами репутацию страны?
—Нужно тотальное общественное обновление. То же, что мы сделали в августе 1991-го. И сразу весь мир стал смотреть на Россию с надеждой. Которую мы не оправдали.

—Значит, то обновление не было тотальным — иначе откуда все то, что мы имеем сейчас. И нужно ли тотальное обновление? Далеко ли от тотального до тоталитарного?
—Зачем играть однокоренными словами? Ведь всё ясно. «Тотальное общественное обновление» — это принципиально иной вектор развития страны. В нашем случае таковым станет переориентация государственной политики с обслуживания привластной группировки на обслуживание интересов всего населения. «Государство для человека» — такого в российской истории еще не бывало.

—Еще недавно интернет называли двигателем прогресса, а сейчас он оказался еще и локомотивом революций. Чем вы объясняете, кроме быстроты связей, то, что человек интернета легче поддается пропаганде, чем обитатель реальной жизни.
—Легче, чем телезритель? Не думаю. Хотя бы потому, что в интернете, в отличие от телевидения, источники влияния многочисленны и разноцветны.

—Литература уходит в интернет. Как это отразится на ее содержании?
—Она станет лучше. Многообразнее. Будет больше писателей. Появятся новые формы текстов — с мультимедийностью, интерактивностью и еще бог знает чем. Цепочка «автор» — «издатель» — «оптовик» — «магазин» — «читатель» может потерять три срединных компонента. В результате писатель и читатель очень сблизятся. Сегодня я закончил книгу, а завтра все, кому интересно, ее уже читают и делятся со мной впечатлениями. Плохо ли?

—В какой мере вы готовы учитывать эти впечатления? Насколько лично вам нужны мультимедийность и интерактивность? Всем известно, что вы — поклонник жанровых экспериментов, но готовы ли вы меняться вместе с принципами чтения и письма под воздействием интернета?
—Я и так всё время меняюсь. Под воздействием всего на свете. Но это вовсе не означает, что я намерен подстраиваться под изменения конъюнктуры вопреки себе. Я всегда буду делать только то, что интересно мне самому. В беллетристических текстах я еще готов учитывать рыночные настроения. В текстах «писательских», вроде моего последнего романа, — и не подумаю.

—Вы не раз говорили, что не считаете себя писателем. После выхода «Аристономии» изменили к себе отношение?
—Да, теперь я еще и писатель, а не только беллетрист. Это означает всего лишь, что я впервые написал книгу для самого себя, а не для публики. Беллетрист обязан быть хорошим — иначе его книжки покупать не будут. А писатель может быть и плохим, продажи для него не главное.

—Что вы хотели доказать самому себе и понять для себя, создавая эту книгу?
—Не доказать, а попытаться объяснить. Дать ответы на вопросы, которые кажутся мне самыми важными.

Ради чего жить? Как жить? И конкретнее: как жить людям моего подвида? Что такое Россия? Кто здесь прав? Кто виноват? Почему произошло то, что произошло?

Вопросов к самому себе и окружающему миру у меня много. Так что, возможно, за первой частью «Аристономии» последует вторая.

Фото: Евгений Фельдман

• За что в путинской России сели бы и Есенин, и Пушкин, и Толстой [4]
• Гламур от дур: жены богачей взялись рисовать картины, снимать кино и ставить спектакли [5]
• Антон Мухарский: «Спасибо врагам Украины за то, что побудили меня заняться этим проектом» [6]
• Церковь столь же больна, сколь и все постсоветское общество [7]
• Язык по-украински: маринованный с географией, под историческим соусом [8]