Во время Большого террора были осуждены тысячи советских ученых. Более «удачливые» попадали в шарашки или лагеря, но чаще всего приговором была смертная казнь. В числе прочих, особенно сильно пострадали от репрессий советские японоведы. Рассказываем о некоторых наиболее ярких ученых, ставших жертвами сталинских репрессий — а также о том, что случилось с отечественной школой японоведения к концу 1930-х.

Вернулся, чтобы умереть

В 1932 году советский японист Николай Конрад приехал в очередную научную командировку в Японию. Там он встретился со своим коллегой Орестом Плетнером. Они когда-то вместе учились на восточном факультете Петербургского университета. Николай Иосифович убеждал своего друга вернуться на родину и стать профессором в Ленинградском университете.

На эту тему: «Дело харбинцев»: «В одной только Сибири расстреляли 13 тысяч» [2]

Дальновидный Орест Викторович не стал торопиться с ответом. Год спустя ему пришло официальное сообщение от советского консула в Кобе о возможности предоставления ему советского гражданства, если он вернется в Россию в течение трех месяцев.

Орест Плетнер в Японии

«Я не ответил сразу, спросив, в свою очередь, предполагается ли по возвращении мое трудоустройство, будет ли у меня возможность свободно выезжать из страны по моему желанию, и, поскольку моя семья не поедет со мной, смогу ли я получать жалование в иностранной валюте, чтобы иметь возможность поддерживать мою семью за границей. На это пришел отрицательный ответ, соответственно, за этим последовал и мой отказ возвращаться в СССР», — вспоминал впоследствии Плетнер. Как оказалось, это было правильное решение. 

В 1938 году Николай Конрад был арестован и приговорен к 5 годам лагерей. Только чудом ему удалось избежать гибели, а его коллегам — добиться пересмотра дела. Но он успел поработать и в шарашке, и на лесоповале. Другим японистам, работавшим в СССР [3], повезло меньше.

На эту тему: Как террор стал бойней. Трагедии 1937 года - 75 лет [4]

Особенно трагично выглядит судьба Николая Александровича Невского. Он, как и Орест Плетнер, также после революции жил и работал в Японии, но принял приглашение Советского правительства вернуться на родину. Его уговаривал видный советский дипломат Иван Майский, на тот момент советник полпредства. Невский репатриировался в 1929 году. А спустя четыре года к нему переехала и семья — супруга Ёродзуя Исо и дочь Елена. Николай Александрович работал сразу в нескольких институтах. В сфере его научных интересов была не только японистика, но и синология, тангутская филология, диалекты Тайваня. Коллеги поражались его работоспособности. В 1935 году ему была присуждена степень доктора наук без защиты диссертации. 

Николай Невский с женой и дочерью 

Невского арестовали [5] 4 октября 1937 года. Вскоре за решеткой оказалась и его жена. Их обоих расстреляли в один день — 24 ноября 1937 года. Елену, оставшуюся без родителей, сперва взял к себе в дом Николай Конрад, но вскоре последовал и его арест. Девочка сменила еще три семьи и только чудом избежала гибели. 

А Орест Плетнер, у которого также была жена-японка и дочь, дожил до 1970 года. Во время Второй Мировой он переехал в Индокитай и преподавал в Ханойском университете французский язык (его он также знал в совершенстве) и языкознание вьетнамцам. В 1950 году ученый вернулся в Японию и оставался там до самой смерти. За два года до своей кончины он был удостоен ордена Культуры IV степени. Столь любимая им страна признала его заслуги. 

СССР также наградил Николая Александровича Невского, но уже посмертно и после реабилитации. В 1962 году он стал лауреатом Ленинской премии за работу «Тангутская филология», изданной двумя годами ранее на основе чудом сохранившихся материалов из архива ученого. 

«Его подозревают — и не без оснований — в тайной торговле опиумом. Берегитесь его!»

В конце 1920-х годов Вениамин Каверин напечатал роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». Многие его персонажи были взяты из жизни. В переводчике Драгоманове современники узнали Евгения Дмитриевича Поливанова, гениального советского лингвиста. Именно ему мы обязаны до сих пор используемой системой записи [6] японских слов кириллицей. Вот цитата из романа: «Его лингвистические работы по тонкости догадок человеческому уму почти непонятны, — говорят про Драгоманова коллеги. — Третьего дня он явился на лекцию, прошу извинения, в подштанниках. Его подозревают — и не без оснований — в тайной торговле опиумом. Берегитесь его!». 

Система транслитерации, разработанная Поливановым

Действительно, Поливанов был наркоманом, да еще одноруким (конечности он сам себя лишил еще в юные годы, положив ее на железнодорожный рельс). При этом Евгений Викторович знал то ли 18, то ли 28 языков, включая редкие. Но в историю отечественной науки он вошел прежде всего как японист. Поливанов закончил упомянутый выше восточный факультет Петербургского университета вместе с Невским и Конрадом. Вот что о нем пишет Григорий Чхартишвили: «Евгений Поливанов был гениальным лингвистом, специалистом по диалектам. Вроде бы мирная ученая профессия, но вся его биография – сплошное цунами. То он жил в жуткой японской глуши с рыбаками, изучал их говор и тянул вместе с ними сети (одной-то рукой); то вроде бы работал на царскую разведку; затем вдруг оказался большевиком-подпольщиком, заместителем первого наркоминдела товарища Троцкого; как-то очень равнодушно ушел из партии («выбыл механически как пассивный»); в последние годы своей недолгой жизни был в городе Фрунзе профессором Института киргизского языка. Жил (в советские времена!) со слугой-китайцем».

При этом Поливанов не терпел мракобесия в науке. Евгений Викторович открыто выступил с критикой «нового учения о языке» (или «яфетической теории»). Автором ее был Николай Яковлевич Марр, обладавший практически непререкаемым научным авторитетом и поддержкой среди высших партийных деятелей. Суть этой теории состояла в «классовой сущности языка». Она не имела никакого отношения к лингвистике, но на официальную идеологию ложилась очень даже неплохо. От советских ученых требовали безоговорочного признания «нового учения о языке».

Поливанов выступил в феврале 1929 года в Коммунистической академии с докладом, в котором убедительно доказал ошибочность заключений академика Марра. Но сторонники последнего во главе с Владимиром Фриче и Валерианом Аптекарем (расстрелян в июле 1937 года) вместо научной полемики устроили травлю Евгения Дмитриевича, ложно обвинив его в принадлежности в дореволюционное время к черносотенной организации. За этим событием последовала целая антиполивановская кампания в научных кругах. Ученый был вынужден покинуть Москву и поселиться в Центральной Азии вместе со своей супругой.

Но удаленность от центра не спасла Поливанова. 1 августа он был арестован и отправлен в Москву — сперва во внутреннюю тюрьму на Лубянке, а затем в Бутырку. Его пытали, выбивали признания в шпионаже Вот кусок из его заявления, адресованного следователям, от 1 октября 1937 г.: «Прошу о прекращении тяжелых приемов допроса (физическим насилием), так как эти приемы заставляют меня лгать и приведут только к запутыванию следствия. Добавлю, что я близок к сумасшествию». 

Евгений Поливанов незадолго до своего расстрела

На эту тему: Жуткое дело [7]

25 января 1938 года состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором Поливанов отказался от показаний, данных на предварительном следствии, и не признал себя виновным. Но суд приговорил его к высшей мере наказания. В тот же день Евгений Дмитриевич был расстрелян [8] на полигоне [9] «Коммунарка» и там же похоронен вместе тысячами других жертв Большого террора. 

Супругу ученого, Бригитту Альфредовну Поливанову-Нирк, арестовали 10 апреля 1938 году. Как «жену врага народа и польскую шпионку» ее приговорили к 10 годам лагерей. Она умерла в Каргопольлаге 1 июля 1946 года. 

Династия востоковедов 

Не забыли сотрудники НКВД [10] и об учителе упомянутых выше японистов — Дмитрии Матвеевиче Позднееве. Ему выпала честь еще в 1897 году представлять отечественное востоковедение на XI Конгрессе ориенталистов в Париже. Именно он, находясь в Японии в 1906—1910 годах, создал один из первых в России японско-русских научных иероглифических словарей. В сферу его научный интересов также входили синология, исламо- и уйгуроведение. 

Увы, даже преклонный возраст (на момент ареста ему было 72 года) не остановил чекистов. 30 октября 1937 года ученый [11] был расстрелян. 

Дмитрий Позднеев в кругу семьи

У него была большая семья — двое сыновей и четыре дочери, две из них также были востоковедами и продолжили дело отца. Младшей, Любови Дмитриевне Позднеевой, повезло — она пережила Большой террор [12] и сумела стать выдающимся синологом. Любовь Дмитриевна перевела на русский язык произведения Лу Синя, Чжуан-цзы и Цзи Кана. 

А вот старшей сестре, Вере Дмитриевне Плотниковой, повезло меньше. Вслед за отцом последовал арест ее мужа, преподавателя Академии им. Фрунзе. Вера Дмитриевна, не выдержав стресса, оказалась в больнице на месяц. Ее уволили с работы и вышвырнули из квартиры. Постоянного заработка больше не осталось, а здоровье было окончательно подорвано. Вера Дмитриевна Плотникова скончалась 10 ноября 1943 года в больнице в возрасте 37 лет, не успев в полной мере реализовать свой творческий и научный потенциал. В сферу ее научных интересов входила эпоха Токугава (1603–1867). Во время своей командировки в Японии она прочла доклад «План Токугава Нариаки об обороне Эдзовских островов». Если бы не репрессии, кто знает, каких научных высот могла бы достигнуть Вера Дмитриевна. 

Эпилог

Большой террор буквально опустошил российскую японистику. В 1939 году был разгромлен восточный факультет Дальневосточного университета. Опустела кафедра японского языка во главе с выдающимся японистом Николаем Петровичем Овидиевым [13]. 25 апреля 1938 года он и восемь его коллег были приговорены к высшей мере наказания. В Дальневосточном университете стало некому преподавать японский язык. Также пострадали Московский институт востоковедения, Ленинградский, Московский, Иркутский [14] университеты и многие другие вузы и учреждения. В каждом из этих вузов многие преподаватели были расстреляны или арестованы.

На эту тему: «Харбинцы». Как чекисты России до сих пор скрывают массовые репрессии [15]

О масштабах трагедии мы можем косвенно судить по книге [16]«Библиография Японии. Литература, изданная в Советском Союзе на русском языке с 1917 по 1958». С 1937 по 1953 год заметен резкий спад научных публикаций. Так, по японской грамматике за все эти 16 лет вышло три работы (в СССР до 1937 года — шесть), по фольклору и этнографии — по две работы на каждую тему (до Большого террора — четыре и шесть соответственно). Показательна в данном случае библиография [17] работ упомянутого выше академика Конрада, чудом избежавшего гибели. Спад этот частично можно списать на военное время, но лишь частично. Большой террор если не отбросил назад, но существенно затормозил развитие отечественной японистики. Более-менее оправиться она смогла лишь к середине 50-х годов. 

---

Основные источники:

История отечественного японоведения в портретах. М.: Вост. лит, 2016.

Людмила Ермакова. Российско-японские отражения: История, литература, искусство. М.: Вост. лит, 2020.

Библиография Японии. Литература, изданная в Советском Союзе на русском языке с 1917 по 1958 г. – М.: Изд. восточной литературы, 1960.

—

Павел Соколов,  опубликовано в издании Уроки истории [18]

---

На эту тему:

• Тайные бумаги палачей [19]
• Преступления учителей Путина: Левашовская пустошь [20]
• «Бутовский полигон» [21]
• Врата ада [22]
• ГУЛАГ возвращается в Россию [23]