План Сталина по уничтожению народа

1.00

Нет

Более 80 лет отделяют нас от эпохи «Большого террора». В отличие от проводившихся ранее кампаний арестов или ссылок, всегда нацеленных на строго определенные категории населения, репрессии 1937–1938 гг. захватили все без исключения слои советского общества, структуры и учреждения государственного и партийного аппарата.

Именно то, что наряду с простыми гражданами репрессиям подверглись высокие функционеры правящей партии, и определило основные направления мифотворчества в осмыслении причин и характера чисток этого периода. До сих пор в ходу всевозможные «теории» о том, что Сталин в 1937 году преследовал исключительно «коррумпированную» партийную верхушку, или что вовсе не Сталин, а местные «партийные аппаратчики» вопреки воле вождя развязали массовые репрессии. Но совокупность сохранившихся документов Политбюро ЦК ВКП(б) [2] опровергает эти псевдоисторические построения.

На эту тему: Убийца возвращается на место преступления. О памятнике Сталину в колыбели Большого террора [3]

Внешние проявления массового террора 1937–1938 гг. — аресты видных деятелей партии и государства, науки и культуры, многочисленные показательные процессы над «шпионами, заговорщиками и вредителями» — широко отражены в исторической литературе. Вместе с тем другая, скрытая сторона, когда сотни тысяч рядовых граждан были репрессированы по заданным сверху разнарядкам на аресты и расстрелы, до сих пор не может считаться хорошо изученной. Механизм и основная направленность массовых арестов впервые стали проясняться из опубликованных в 1992 г. документов Политбюро ЦК ВКП(б) о начале «генеральной чистки».

На нашем сайте можно найти многие решения из «особой папки» Политбюро ЦК ВКП(б) о проведении «массовой операции» против т.н. кулаков и антисоветских элементов в 1937–1938 гг. Эти документы наглядно демонстрируют персональную роль Сталина, его ближайшего окружения и верхушки НКВД в развязывании беспрецедентного по масштабам террора. Направленность, механизм и количественные показатели этой акции были заданы приказом НКВД СССР [4] № 00447 от 30 июля 1937 г.

Отчасти эта заранее спланированная операция по уничтожению «враждебных элементов» выглядела вполне традиционной в русле ранее проводившихся ОГПУ [5] массовых кампаний осуждения и расстрелов крестьян в 1930–1931 гг. с помощью внесудебных органов — троек. Другое дело, новые направления массовых репрессий, возникшие тогда же, летом 1937 года — так называемые «национальные операции», или репрессии против «национальных контингентов» (немцев, поляков, латышей и пр.). Но все же возникает ряд вопросов, связанных с действительной мотивацией этой акции и временем ее начала и проведения. Именно поэтому в настоящей подборке решений Политбюро ЦК ВКП(б) сделана попытка осветить историю возникновения и реализации приказа НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 г. [6]

Как представляется, Сталин готовил «большой террор» задолго до 1937 года и не стеснялся делиться своими планами публично. Так, в 1933 г. на январском объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) он развивал тезис об обострении классовой борьбы и усилении государственной власти в процессе создания бесклассового общества, заявляя, что «уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления».

Сталин поставил задачу «развеять в прах последние остатки умирающих классов» и перечислил категории будущих жертв: «частные промышленники и их челядь, частные торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка и все прочие антисоветские элементы». Но проводить в жизнь эти установки он не торопился. Более того, в мае 1933 года было принято даже специальное постановление об ограничении кампании массовых выселений и арестов. Сталинские идеи 1933 года оказались своего рода «ружьем на стене», которое выстрелило только в 1937 году.

Убийство 1 декабря 1934 года С.М. Кирова дало Сталину возможность приступить к реализации намеченных планов, обосновав проведение репрессивных кампаний наличием в стране многочисленных внутренних врагов и бывших оппозиционеров, якобы, переродившихся в «заговорщиков», «террористов» и «шпионов». К началу лета 1937 года репрессиями были охвачены не только бывшие члены различных партийных оппозиций, но и верхушка РККА, Коминтерна и руководящий слой партийных функционеров и советских управленцев.

Можно предположить, что окончательно идея проведения широкой операции по арестам и расстрелам среди тех слоев населения, которые традиционно рассматривались как враждебные, созрела у Сталина накануне июньского пленума ЦК ВКП(б) (23–29 июня 1937 г.). На этом пленуме с обширным докладом выступил нарком внутренних дел Н.И. Ежов [7]. Он сообщил о раскрытых НКВД за предыдущие месяцы «врагах» и их происках и обрисовал схему всеобъемлющего «враждебного заговора».

Вместе с тем Ежов зловеще заметил: «К настоящему времени, когда ликвидирована в основном только головка и актив организации, уже определилось, что антисоветской работой организации были охвачены — система НКВД, РККА, Разведупр РККА, аппарат Коминтерна — прежде всего польская секция ИККИ, Наркоминдел, оборонная промышленность, транспорт — преимущественно стратегические дороги западного театра войны, сельское хозяйство». Подобная установка вполне могла означать начало большой чистки не только среди партийного и хозяйственного актива (где она фактически уже шла), но и на самом низшем уровне.

Косвенным подтверждением того, что уже к концу июня 1937 года такой замысел у Сталина вполне оформился, служит принятое 28 июня (когда пленум еще не закончил своей работы) решение Политбюро (П51/66) о создании тройки в Западно-Сибирской области для ускоренного рассмотрения дел на «активистов повстанческой организации среди высланных кулаков» и применении к ним высшей меры наказания. Кроме того, несколько раньше заместитель наркома внутренних дел М.Д. Берман дважды 21 и 23 июня напоминал начальникам местных НКВД о необходимости своевременной разгрузки следственных тюрем от осужденных и переводе их в лагеря, что тоже может свидетельствовать о готовящихся массовых арестах.

Вскоре, 2 июля 1937 года, было принято решение Политбюро ЦК ВКП(б) (П51/94), в котором содержалось утверждение, что «большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных в одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки, вернувшихся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых областях промышленности».

На этом основании партийным руководителям и начальникам НКВД республик, краев и областей было предложено взять на учет «антисоветские элементы» («кулаков и уголовников»), причем наиболее враждебные подлежали немедленному аресту и расстрелу в «порядке административного проведения их дел через тройки», а остальных следовало «переписать и выслать в районы по указанию НКВД». Для этого предлагалось в пятидневный срок сообщить в ЦК составы троек и количество подлежащих расстрелу и высылке.

В ответ на указанное постановление в Москву стали поступать сообщения с мест с данными о числе кулаков и уголовников, которые должны были быть расстреляны или заключены в лагеря. И тут выяснилось, что никакого более или менее налаженного и достоверного учета этих «контингентов» нет. Большинство шифротелеграмм, полученных в ЦК, содержали «примерные» или «ориентировочные» оценки числа учтенных кулаков и уголовников или фразу о том, что «выявление продолжается» и в дальнейшем цифры могут увеличиться. Другие сетовали на недостаток времени и просили дополнительный срок для предоставления данных.

Так, из Казани 1-й секретарь обкома 4 июля писал: «Проверили, учета сколько-нибудь удовлетворительного указанных категорий кулаков и уголовников НКВД не имеет. Поэтому прошу изменить решение той части, в которой говорится — в пятидневный срок… дав срок месячный». А 1-й секретарь Бурят-Монгольского обкома 14 июля сообщал, что «данные неполны из-за неточного учета, неудовлетворительности проработки подучетных, в процессе следствия цифры несомненно увеличатся».Отсутствие на местах точных количественных данных о намеченных к арестам и расстрелам и предопределило появление т.н. «лимитов», когда в Москве на основе полученных с периферии цифр старались заранее определить, сколько в том или ином регионе следует расстрелять человек. Конечно, при таком подходе размеры репрессий планировались в Москве с некоторым «запасом».

В последующие дни решениями Политбюро ЦК утверждались составы «троек по проверке антисоветских элементов» и «лимиты» для отдельных республик, краев и областей. С 5 по 31 июля 1937 года было принято 13 таких решений, предшествовавших непосредственному утверждению на Политбюро ЦК ВКП(б) приказа НКВД № 00447.

В порядке подготовки предстоящей кампании был проведен инструктаж руководителей региональных НКВД. Уже 12 июля все они были оповещены о предстоящем «оперативном совещании». В Москву на 16 июля были вызваны наркомы внутренних дел республик и начальники управлений НКВД тех регионов, где операция должна была начаться в первую очередь. К ним относились руководители большинства УНКВД РСФСР и Украины. Во вторую очередь были вызваны руководители НКВД республик Средней Азии, Казахстана и УНКВД Красноярского и Дальневосточного краев, Иркутской области и Якутской АССР. Здесь операцию намечалось развернуть чуть позднее.

Как позднее показал на следствии бывший начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Миронов, совещание проводили нарком внутренних дел Н.И. Ежов и его заместитель М.П. Фриновский. «Ежов дал общую оперативно-политическую директиву, а Фриновский уже в развитие ее прорабатывал с каждым начальником управления “оперативный лимит”. Указания Ежова начались с угроз тем начальникам управлений НКВД, которые проявили “оперативную инертность”, тогда как другие “уже взяли полный разбег по вскрытию контрреволюционных формирований внутри партии и вне ее”».

Здесь же Ежов впервые заявил и о предстоящих «национальных» операциях: «все должны подготовиться к массовым арестам по харбинцам, полякам, немцам, кулацко-белогвардейским группировкам и антисоветским группировкам внутри партии и в советском аппарате». По показаниям другого участника совещания — начальника Оренбургского управления НКВД A.И. Успенского — начальники управлений «пытались превзойти друг друга, рапортуя о гигантском числе арестованных» (речь шла о намеченных к аресту). Успенский цитирует произнесенные Ежовым слова о том, что «в связи с разгромом врагов будет уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно».

В других источниках приводятся иные формулировки того же самого: Ежов на совещании объявил, что «если во время этой операции будет расстреляна лишняя тысяча людей — беды в этом особой нет». Стиль такого заявления очень напоминает сталинский. Вполне возможно именно так Сталин объяснил Ежову некоторую условность «лимитов» и необходимость округлять присылаемые из регионов цифровые показатели намеченных к арестам.

Во время совещания, Ежов впервые заявил Миронову, что «в отдельных случаях, если нужно», по его (Миронова) санкции начальники отделов УНКВД «могут применять и физические методы воздействия». Ежов ясно дал понять, что в рамках предстоящей операции «нужно арестовывать по соцпризнаку и прошлой деятельности в контрреволюционных партиях». Столь определенная и жесткая установка требовала пояснений о максимальном возрасте людей, попадающих под репрессии. Как вспоминал Успенский: «Тут же, на совещании, я подошел к Ежову и в присутствии Фриновского спросил его, как быть с арестованными 70-летними — 80-летними стариками. Ежов мне на это буквально ответил: “Если держится на ногах — стреляй”».

Переписка центра с периферийными органами НКВД в июле 1937 года похожа на указания о проведении войсковой операции в военный период. Предписывалось учесть все категории «враждебных» элементов, вызвать всех начальников городских и районных отделов НКВД в областное УНКВД для инструктажа, вернуть из судебных органов все дела «деревенской, кулацкой, бандоповстанческой и церковной контрреволюции» для передачи их на рассмотрение троек УНКВД и продолжать учет «кулаков, белогвардейцев, карателей, эсеров, меньшевиков». Предлагалось также отозвать из отпуска руководящих работников местных органов.

Начало «операции по первой категории» (т.е. аресты тех, кто подлежал расстрелу) намечалось на последние числа июля, как это видно из текста отправленной 21 июля телеграммы в Омск присутствующим на совещании начальником УНКВД Омской области Э.П. Салынем своему заместителю С.В. Здоровцеву. Он писал о необходимости приготовить ордера на аресты, выделить нужное количество чекистов для посылки их на места в районы, с тем, чтобы в областном центре оставалось только 50 % личного состава для ведения текущих дел. При этом Салынь сообщал, что операция должна начаться 28 июля.

Это обстоятельство объясняет поспешность, с которой некоторые начальники УНКВД республик Северного Кавказа, разъехавшиеся после совещания на места, начали, не дожидаясь выхода в свет приказа НКВД, проводить операцию. Вероятнее всего, сам Ежов, полагая, что приказ будет быстро подготовлен и утвержден Политбюро ЦК, ориентировал участников совещания на более ранний срок.

Наконец, решением Политбюро ЦК ВКП(б) 31 июля 1937 г. был утвержден «Оперативный приказ НКВД СССР № 00447 Об операции по репрессированию бывших кулаков уголовников и др. антисоветских элементов». В его вступительной части говорилось об «осевших» в сельской местности бывших кулаках (как уже отбывших наказание, так и бежавших из мест заключения и ссылки), церковниках и сектантах, бывших членах «антисоветских политических партий» и, наконец, о бывших активных участниках восстаний против советской власти, белого движения и репатриантах.

Далее следовало утверждение о том, что часть этих людей ушла в города и «проникла на предприятия промышленности, транспорт и на строительства». Не были забыты и уголовные преступники, осуждавшиеся ранее и бежавшие или скрывшиеся от репрессий. Все эти лица объявлялись в приказе «главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений» в колхозах, совхозах и в промышленности. Цель предстоящей операции НКВД против указанных категорий граждан была сформулирована предельно четко:

«Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства».

Согласно приказу, операцию следовало начать 5 августа во всех регионах, за исключением Узбекской, Туркменской, Таджикской и Киргизской ССР, где она должна была начаться 10 августа и Восточно-Сибирской области, Дальневосточного и Красноярского краев, где начало планировалось на 15 августа 1937 г.

В первом разделе приказа № 00447 подробно описывались «контингенты, подлежащие репрессии». Помимо упомянутых выше, говорилось и об уже содержавшихся в местах заключения (лагерях, тюрьмах, трудовых поселках и колониях), но «продолжавших вести там активную антисоветскую подрывную работу». Их вновь предстояло осудить. Этот принцип распространялся и на уголовников. Но речь шла уже не о повторных сроках наказания: теперь всех их собирались расстрелять. Именно этот факт, на наш взгляд, наиболее выпукло показывает настоящую цель приказа № 00447.

Это была попытка «окончательного решения» вопроса внутренней оппозиции режиму и форсированное установление социально-политической однородности советского общества. Разумеется, все означенные в приказе социальные категории являлись наиболее вероятными носителями чуждых взглядов. Однако не случайно при перечислении категорий населения, попадающих под репрессии, говорилось либо о скрывшихся от репрессий, либо о возобновивших свою «активную антисоветскую деятельность», а не обо всех кулаках, участниках запрещенных политических партий, уголовниках и т.д.

Вероятно, большая их часть, по мысли Сталина, вполне могла встать на путь «исправления» и по прошествии времени идейно и социально ассимилироваться в обществе. Подобные взгляды Сталин высказал в докладе о проекте Конституции СССР 25 ноября 1936 г., утверждая, что экономические и политические противоречия между социальными группами в СССР стираются и «старая классовая исключительность исчезает»24. Можно предположить, что одной из целей «массовой операции» было приведение общества в соответствие с теоретическими установками Сталина и положениями новой Конституции. Отсюда, вероятно, и берет свое начало фраза о необходимости «раз и навсегда покончить» с «антисоветскими элементами», прозвучавшая в преамбуле приказа № 00447.

Во втором разделе приказа говорилось о мерах наказания репрессируемым. Было установлено две категории. К первой относились все «наиболее враждебные» элементы, подлежащие немедленному аресту и расстрелу (после рассмотрения их дел на тройках), а ко второй — «менее активные, но все же враждебные элементы», подлежащие аресту и заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет. Далее приводились количественные показатели репрессируемых в каждом отдельном регионе (квоты или «лимиты» по республикам, краям и областям), разработанные на основе поступивших в течение июля учетных данных с мест.

По каждому региону в приказе указывалось количество репрессируемых отдельно по первой и второй категориям и содержалась общая цифра. При этом для системы лагерей НКВД имелось задание на репрессирование 10 тыс. человек, причем только по первой категории, т.е. никаких повторных сроков, а сразу расстрел. Эти показатели несколько отличались от тех, что утверждались на Политбюро в течение июля. Как правило, они были округлены в большую сторону.

Так, для Омской области на Политбюро были утверждены цифры в 479 и 1959 соответственно первой и второй категорий, а в приказе 00447 показатели для этой области составили 1000 и 2500; для Черниговской области вместо 244 и 1379 — 300 и 1300 соответственно; для Грузии вместо 1419 и 1562 — 2000 и 3000 соответственно и т.д. Однако в ряде случаев «лимиты» по 00447-му приказу были существенно меньше, нежели ранее утвержденные для этих регионов. Так, для Челябинской области вместо утвержденных Политбюро 2552 человек намеченных к расстрелу, в приказе № 00447 было означено только 1500; для Курской области вместо 1798 — 1000; для Свердловской области вместо 5000 — 4000; для Азово-Черноморского края вместо 6644 — 4000 и т.д.

Как видим, на заключительной стадии подготовки приказа цифровые показатели подлежащих репрессиям были произвольно изменены. Это стало источником дальнейшей корректировки «лимитов» в сторону увеличения уже в ходе начатой операции. И действительно, если данные оперативных учетов областей содержали определенное количество «враждебного элемента», о чем было проинформировано Политбюро, и это количество было заявлено, то в дальнейшем не могла не сложиться ситуация, когда «лимиты» в ходе арестов уже исчерпаны, а «враждебный элемент» на оперативном учете еще остался. Отсюда и неизбежные просьбы ряда местных НКВД об увеличении «лимитов».

Обращает на себя внимание разнобой в заявленных с мест показателях оперативного учета «враждебных элементов». Для ряда автономных республик число лиц, первоначально намеченных решениями Политбюро к расстрелу было невелико, например, для Карелии 12 человек, Удмуртии — 63, Коми — 211, Северной Осетии 169 человек, а выделенный приказом 00447 «лимит» составил, соответственно, 300, 200, 100 и 200 человек по «первой категории». В то же время ряд регионов направил в Москву в июле астрономические цифры количества «враждебного элемента».

Так, 1-й секретарь Московского обкома Н.С. Хрущев 10 июля писал Сталину об учтенных по области 41 305 лицах, из них 33 436 уголовников. Напрашивается вывод об отсутствии на местах единых критериев в оценке количества «враждебного элемента» и, более того, об отсутствии хорошо поставленной системы оперативного учета. В этом смысле показателен пример Якутии, ставшей единственным районом, где не проводилась операция по приказу 00447. Позднее причину подобного положения объяснил в докладной записке на имя Ежова нарком внутренних дел Якутии Дорофеев.

Он описал настроения руководящих якутских чекистов, которые «выдвигали теорию, что Якутия находится на особом положении, что классовая борьба в Якутии проистекает в иных формах, что кулака в Якутске нет, что для иностранной разведки Якутия интереса не представляет, так как здесь нет промышленности, армии и других объектов, имеющих оборонное значение».

Как пояснил Дорофеев, «при таком положении с учетом на запрос Москвы дать сведения о числе лиц, по которым нужно немедленно нанести удар, мы могли дать столь мизерную цифру, что операцию нам проводить по приказу 00447 не позволили». В данном случае интересен тот факт, что вовсе не мизерность цифр отменила операцию для Якутии (в Карелии с ее первоначальной цифрой в 12 человек операция состоялась, и цифры были во много крат увеличены), а прозвучавший тезис об отсутствии объектов интереса для иностранных разведок и особом, надо полагать, географическом положении.

Сама по себе система оперативного учета в органах госбезопасности СССР (в ОГПУ—НКВД) подразумевала сбор и классификацию материалов о потенциальных и действующих «враждебных элементах», перечень коих устанавливался специальными приказами и циркулярами. При этом происходило постоянное обновление и изменение категорий граждан подлежащих оперативному учету. Так, по состоянию на январь 1929 г. в перечне появились исключенные из ВКП(б), но еще не было кулаков.

В марте 1931 г. в материалах оперативного учета уже значатся «контрреволюционные кулацкие группировки», хотя и неясно, брали ли тогда на учет всех без исключения кулаков (конечно, если не считать административно высланных, которые несомненно учитывались). Однако должного порядка в деле учета социальных категорий, например, привлеченных к ответственности органами ОГПУ в начале 1930-х гг. не наблюдалось. Об этом красноречиво свидетельствует приказ ОГПУ от 19 июня 1933 г. в котором отмечалось, что процент социально близких прослоек по данным учета привлеченных по следственным делам в госбезопасности оказался «раздутым, не соответствующим действительному положению».

Этот приказ строго предписывал учитывать имущественное и социальное положение лиц до их вступления в колхоз или поступления на работу в промышленность: «Если, например, до своего поступления на предприятие обвиняемый имел кулацкое хозяйство или был раскулачен, его надо квалифицировать как кулака… Категорию лиц с уголовным прошлым и настоящим характеризовать, как “деклассированный элемент”, независимо от их пребывания в колхозе или работы на промпредприятиях и т.д.». Однако эти замечания касались только учета арестованных по заведенным следственным делам. Трудно сказать, как обстояло дело с теми, кто к ответственности не привлекался. Вероятнее всего, отсутствие твердых установок и привело к существенной разнице количества взятых на учет «враждебных элементов» в сводках с мест в Политбюро в июле 1937 г.

Согласно первоначальным установкам, как это явствовало из цифр, приведенных в тексте приказа 00447, общие показатели репрессий против указанных категорий по всей стране должны были составить 268 950 человек, из них 75 950 подлежали расстрелу. Однако в ходе реализации приказа выделялись новые «лимиты» и таким образом общее число подлежащих аресту выросло почти в 3 раза — до 753 315 человек.

В третьем разделе приказа 00447 говорилось о сроках и порядке проведения операции. Существенным моментом здесь является изначально установленный четырехмесячный срок проведения всей операции. Нетрудно увидеть, что ее окончание планировалось в первых числах декабря 1937 г. Сам собой напрашивается вывод о тесной увязке кампании массовых арестов с намеченными на 12 декабря выборами в Верховный Совет. Ведь не случайно, что вопросы выборов в Верховный Совет и положение о них также рассматривались на том же июньском (1937) пленуме ЦК ВКП(б), когда, мы предполагаем, Сталиным было принято решение об операции против «враждебных элементов».

Согласно новой Конституции (1936), в СССР избирательные права получили все граждане, за исключением осужденных и умалишенных, тогда как по предыдущей Конституции существовал целый ряд категорий граждан, лишенных избирательных прав. К ним-то, как раз и относилась большая часть тех, кто попадал под понятие «враждебных элементов». Отчасти возникновение и нацеленность приказа 00447 можно считать необходимым сталинским элементом обеспечения успешных выборов в Верховный Совет. Ведь провозглашенная в новой Конституции норма всеобщего равного и прямого избирательного права, по мысли Сталина, таила в себе и определенные опасности.

Некоторые категории недостаточно лояльных граждан могли воспользоваться предоставленной «свободой» волеизъявления на выборах в своих целях. И не случайно в отчетном докладе 18 съезду ВКП(б) в марте 1939 г. успешное проведение декабрьских (1937) выборов в Верховный Совет СССР и июньских (1938) в Верховные Советы республик Сталин объяснил своевременно проведенными репрессиями.

Нелишне отметить и то, что иностранные граждане по новой Конституции потеряли избирательное право, тогда как по прежним нормам, основанным на идеях «пролетарской солидарности» и имевшим ярко выраженный классовый характер, такое право предоставлялось «всем трудящимся иностранцам, проживающим на советской территории». Это становится особенно понятным в свете развернувшихся со второй половины 1937 г. т.н. «национальных операций» НКВД, когда были приняты установки, что лица «иностранного происхождения» или связанные с заграницей являются базой иностранного шпионажа.

Вообще, принятие новой Конституции усиливало опасения правящей советской верхушки о возможной активизации оппозиционных элементов. Так, на февральско-мартовским (1937) пленуме ЦК ВКП(б) многие ораторы обращали внимание на эту проблему, подчеркивая опасность исходящую от вернувшихся из ссылки «кулаков» и «баев», а также угрозу в период предстоящих выборов со стороны верующих и активистов церковных организаций.

На эту тему: Дьявол из преисподней. Жизнь и казнь Бориса Бермана [8]

Конечно, реализация приказа № 00447 не была закончена в 4 месяца, но еще в начале ноября 1937 г. руководство НКВД питало надежды на окончание всех «массовых операций» до 10 декабря, т.е. за 2 дня до предстоящих выборов в Верховный Совет.

Итак, 31 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило приказ НКВД № 00447 и издало распоряжение о выделении НКВД 75 млн рублей из резервного фонда советского правительства для покрытия расходов, связанных с операцией. Из них 25 млн предназначалось для оплаты железнодорожных перевозок осужденных в лагеря. Аванс в 10 млн рублей из того же самого фонда был выделен ГУЛАГу на организацию лагерей. Заключенных следовало использовать на стройках и лесоразработках. 7 августа Прокурор СССР Вышинский дал указания региональным прокурорам принять к сведению приказ № 00447 и присутствовать на заседаниях троек. Он писал, что при этом «соблюдения процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются» и добавлял: «Требую активного содействия успешному проведению операции».

В течение двух недель после выхода приказа было арестовано более 100 000 человек. Сначала арестам подвергались лица, намеченные к расстрелу. Но уже 4 сентября Ежов разрешил региональным управлениям НКВД приступить к работе по второй категории. Первоначальные цифры подлежащих аресту и расстрелам, приведенные в приказе № 00447, были сочтены неполными, и региональные органы получили право, и даже побуждались к этому, обращаться с запросами об увеличении лимитов. Так, в октябре 1937 г. Ежов сказал вновь назначенному главе НКВД Смоленска A.A. Наседкину, что он может получить любые лимиты, какие только ему требуются: «Вычистите свой аппарат, и арестуйте всех, кого следует»; «лучше перегнуть, чем недогнуть».

Очень скоро многим регионам лимиты были повышены. Западной Сибири, например, был дан лимит в 17 000, включая 5000 по первой категории, но уже в начале октября более 20 000 человек было арестовано и почти 14 000 из них было приговорено тройками к высшей мере. Омская область получила квоту 1000 по первой и 2500 по второй категории. 10 декабря глава НКВД Омской области Валухин сообщил Ежову, что 11 050 человек были осуждены по первой категории и 5004 по второй, и запросил санкцию еще на 50 человек сверх «лимита» по первой категории.

В ответ на подобного рода обращения в период между 28 августа и 15 декабря 1937 г. Политбюро санкционировало увеличение лимитов для разных регионов почти на 22 500 по первой категории и 16 800 по второй. 31 января 1938 г. оно дало санкцию еще на 57 200 человек, 48 000 из них — к высшей мере. Политбюро распорядилось, чтобы операция по приказу № 00447 была завершена до 15 марта (на Дальнем Востоке до 1 апреля), однако в ряде областей она продолжалась до осени. В период между 1 февраля и 29 августа 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) санкционировало репрессии в отношении еще почти 90 000 человек (включая лимиты в 30 и 20 тыс. соответственно для Украины и Дальнего Востока, утвержденные 17 февраля и 31 июля). Категории здесь не оговаривались, и вполне очевидно, речь шла о приговорах по первой.

Таким образом операция, изначально рассчитанная на 4 месяца, растянулась более чем на год. В результате выделения дополнительных лимитов общее число арестов выросло почти в три раза: до 753 315. Дополнительные лимиты составили 183 750, включая 150 500 по первой категории. Между тем, на местах число расстрелов иногда превосходило разрешенное центром.

Но в целом эта местная инициатива соответствовала политике центра. Более того, часть предоставленных лимитов (около 300 000) была одобрена самим Ежовым без формального решения Политбюро. Но и в таких случаях всегда имела место просьба к центру об одобрении от местного партийного руководства или НКВД. Она направлялась непосредственно Сталину или Ежову. Наиболее вероятно, что и в этих случаях санкция поступала не от Политбюро, а была резолюцией Сталина на поступающих запросах с мест, или же давалась Сталиным в виде устных указаний Ежову.

Например, в сентябре 1937 г. Сталин телеграфировал главе партийной организации Дальнего Востока И.M. Варейкису, который, по-видимому, выражал сомнения по поводу арестов, проводимых НКВД: «Приказы Ежова об арестах в Далькрае проходят обычно с санкции ЦК ВКП(б)». Еще пример — разрешение Сталина об увеличение лимита на расстрелы в Омской области с 1000 до 8000, или его разрешение (вместе с Молотовым) дать Красноярскому краю дополнительный лимит по первой категории в 6600 человек. И вряд ли Ежов брал на себя ответственность без ведома Сталина произвольно увеличивать масштаб репрессий. Другое дело в «национальных операциях». Здесь вообще не было никаких лимитов, и руководители местных органов НКВД могли арестовать столько человек, сколько хотели.

Новый виток массовых репрессий неизбежно привел к расширению сети лагерей и открытию новых строительств, имевших не только народно-хозяйственное, но и оборонное значение. Вместе с тем открытие ряда лагерей не имело серьезного экономического обоснования, а было вызвано лишь ожидаемым наплывом заключенных. Так, приказом НКВД СССР № 078 от 16 августа 1937 г. были организованы сразу 7 лесозаготовительных лагерей: Тайшетский, Томско-Асинский, Кулойский, Усть-Вымский, Ивдельский, Каргопольский и Локчимский. К 1 января 1938 г. каждый из них должен был принять не менее 15 000 заключенных.

За 9 месяцев (с 1 июля 1937 г. по 1 апреля 1938 г.) число заключенных в ГУЛАГе увеличилось более чем на 800 тыс., превысив 2 млн. На короткое время в 1937–1938 гг. главным назначением ГУЛАГа стал прием осужденных в ходе кампании массовых арестов, а по сути — изоляция политических и классовых противников, как это было на заре советской власти в 1918 г. В этот период для руководства страны важнейшей стала карательная функция мест заключения. В самих лагерях по лишь первоначальному «лимиту» объявленному приказом НКВД № 00447 подлежали расстрелу 10 000 заключенных, ранее осужденных лишь к лагерным срокам. Так что в это время заключенный рассматривался прежде всего как враг, а уж потом — как хозяйственная единица.

Помимо региональных НКВД и системы лагерей операцию по приказу № 00447 проводили и в тюрьмах ГУГБ, предназначенных для отбывания наказания. Механизм репрессий по отношению к уже осужденным был идентичен аналогичной операции в системе лагерей. Также выделялись «лимиты» по каждой тюрьме и исключительно по первой категории.

Предварительные итоги массовых операций были подведены в январе 1938 г. на совещании руководящего состава НКВД. Ежов высказался о продолжении «массовых операций» и существовании троек, отметив при этом все же временный характер проводимой кампании: «Тем не менее, в отношении сохранения троек, а когда мы говорим о сохранении троек, мы имеем ввиду продолжение массовой операции, потому что они не должны существовать вне времени и вне пространства, кого-то надо репрессировать, кого-то надо стрелять, значит речь идет о лимитах».

Касаясь итогов операции против «кулаков», Ежов сказал: «Вы говорите, что операция по кулакам прошла блестяще. Мало сказать — блестяще. Важно, кто поддержал эту операцию: колхозник, мужик — он вас поддерживал». Ежов высказался за продолжение массовых операций, как по «кулакам», так и «национальных»: «Хотя эти операции и ограничены были сроками моих приказов, но тем не менее я думаю, что эти операции можно будет проводить и дальше»49.

Существенным моментом после проведенного в январе 1938 г. совещания оперативных работников НКВД стало то, что политика террора в ходе реализации приказа № 00447 ужесточилась. Решением Политбюро 31 января 1938 г. ряду регионов были выделены новые «лимиты», причем 48 000 по первой категории и только 9200 по второй, т.е. ставка делалась преимущественно на расстрелы (по первоначально выделенным в приказе 00447 «лимитам» расстрелу подлежали лишь 75 950, или 28 % из общего числа 268 950 человек, подлежащих аресту).

И это происходит уже после знаменитого январского (1938) пленума ЦК ВКП(б), о котором в исторической литературе сложился стойкий стереотип, будто он в значительной степени смягчил или даже приостановил террор. На наш взгляд, попытки интерпретации решений январского пленума как направленных на ослабление карательной политики в корне неверны, ибо они ни в коей мере не были связанны с проводимыми в это время «массовыми операциями», а в действительности были направлены на упорядочение репрессий, проводимых против партийных кадров. Чуть позднее, 17 февраля 1938 г. решением Политбюро для Украины был выделен «лимит» на 30 000 человек, и при этом даже не оговаривалась категория, что вероятнее всего подразумевало применение расстрела.

Согласно решению Политбюро от 31 января 1938 г. (П57/48) операция по приказу НКВД № 00447 должна была закончиться к 15 февраля, а в тех регионах, которым выделялись дополнительные «лимиты», работа троек продлевалась до 15 марта и в Дальневосточном крае — до 1 апреля 1938 г. В марте, апреле и мае 1938 г. серией решений Политбюро ЦК ВКП(б) были выделены дополнительные «лимиты» и продлена работа троек в Красноярском крае, Карелии, Грузии, Оренбургской, Ленинградской, Читинской, Иркутской, Свердловской и Ростовской областях. Решениями Политбюро от 31 июля 1938 г. был выделен дополнительный «лимит» 15 000 для Дальневосточного края и 29 августа 1938 г. дополнительный «лимит» 3000 и продление работы тройки для Читинской области.

Весьма существенным отличием операции по приказу № 00447 от проводившихся в это же время «национальных операций» следует считать и то, что семьи приговоренных по этому приказу, как правило, не подлежали репрессиям.

Организация проведения арестов на местах была вполне традиционной. Территории республик, краев и областей делились на оперативные секторы, куда выезжали оперативные группы во главе с ответственными работниками соответствующего Управления НКВД. Им в помощь выделялись войсковые и милицейские подразделения (а в приграничных районах личный состав пограничных отрядов) и курсанты пограничных школ и межкраевых школ НКВД. Так, в Ленинградской области из Петергофской пограничной школы в Псков в помощь местным оперативным работникам в июле 1937 г. было направлено 60 недоучившихся курсантов.

Порядок был таков, что списки кандидатов на арест, составленные оперативной группой, должны были утверждаться начальником республиканского, краевого, областного УНКВД. Санкции прокурора при этом не требовалось. Разумеется, масштаб арестов не позволял рассчитывать на возможность транспортировки всех взятых под стражу в региональные центры, поэтому приказом предусматривалась возможность содержания арестованных в приспособленных помещениях на местах (в районах), где порой и проводилось следствие и исполнялись приговоры. Вероятнее всего, изначальное положение приказа № 00447 о поочередном проведении операции по первой и второй категориям объяснялось обоснованными опасениями в невозможности одновременно разместить под охраной всех арестованных сразу.

О ведении следствия весьма скупо говорилось в четвертом разделе приказа. Помимо важного напоминания о необходимости выявления всех преступных связей арестованного, говорилось о том, что «следствие проводится ускоренно и в упрощенном порядке». В папке следственного дела должны были содержаться обычные для подобных дел НКВД бумаги: ордер на арест, протокол обыска, анкета обвиняемого и т.д. Однако упомянутый в этом перечислении «агентурно-учетный материал» (обычно в следственные дела не попадавший) и «протокол допроса» в единственном числе означали на практике, что основной упор делался на предварительные агентурно-оперативные материалы, а допросить достаточно один раз.

По делу составлялось «краткое» обвинительное заключение. Любопытно, что о возможности какого либо применения физического воздействия (избиений и пыток) в ходе следствия по приказу № 00447 не говорилось ни слова. Может быть, для этой категории арестованных официально это и не было предусмотрено. Хотя на практике с июля 1937 г. подобные методы были «в виде исключения» разрешены в НКВД по делам о заговорах, шпионаже и т.п.52. Поздней осенью 1938 г., когда результаты «массовых операций» были подвергнуты ревизии, именно тот факт, что избиения и пытки в ходе следствия (в частности по операции против «кулаков») были поставлены на поток, и был вменен в вину ежовскому руководству.

Отдельного разговора заслуживает и требование приказа № 00447 о выявлении «всех преступных связей арестованного». В действительности, при реализации приказа во многих регионах, и это отмечалось уже в ходе январского (1938) совещания руководящих работников НКВД, большая часть арестованных прошла по одиночным делам. Это обстоятельство рассматривалось как серьезное упущение и давало повод говорить о необходимости продолжения операции и в дальнейшем.

Например, как отмечалось в отчете УНКВД Кировской области от 19 августа 1938 г. из 4612 человек, репрессированных в ходе всех операций, 3301 человек, или 77,5 % было арестовано за антисоветскую агитацию и большинство из них по одиночным делам. Там же отмечалось, что выполнение приказа № 00447 кое-где прошло неудовлетворительно, «...по 15-ти районам области было арестовано в среднем от 12-ти до 25 человек», и на этом основании делался вывод: «Основной актив — действующий контрреволюционный элемент в этих районах не изъят». Подобное положение было вполне типичным.

Так, в Псковском округе, входившем в Ленинградскую область, новый начальник окружного отдела НКВД Г.Г. Карпов приблизительно в июле 1938 г. провел «инвентаризацию» оперативных учетов и сообщил, что имеются 1556 человек с «наличием компрометирующих материалов на арест» и 13 429 учтено, но без материалов, достаточных для ареста. Эти выкладки позволили ему просить руководство Ленинградского УНКВД поставить на разрешение Москвы вопрос о проведении в Псковском округе вновь «операции по белобандитам (бывшим), контрабандистам, кулакам и прочим антисоветским элементам» с рассмотрением дел на тройке УНКВД.

В пятом разделе приказа утверждался персональный состав троек в республиках, краях и областях. Во главе этих троек всегда находился начальник соответствующего НКВД (или замещавший его человек). В качестве членов: первые или вторые секретари парторганизаций и прокуроры республик, краев и областей. Иногда вместо прокуроров в составы троек включались председатели исполкомов местных советов, другие руководящие работники региона или работники аппаратов соответствующих наркоматов и управлений НКВД. В приказе № 00447 утвержденный состав троек включал именно 3 человека.

Однако чистка и аресты среди руководящих работников партийного и государственного аппарата неизбежно приводили к выбытию тех или иных членов троек, ибо и они становились жертвами репрессий. В этих случаях вместо выбывших членов троек утверждались новые, но зачастую тройки действовали либо в усеченном составе, либо же в них включались несколько членов дополнительно (на случай замены одного другим), и тогда состав тройки отличался количеством членов от 3 в большую или меньшую сторону. Непременным требованием было утверждение новых членов местных троек решениями Политбюро ЦК ВКП(б). Тем не менее, зачастую это происходило на основе распоряжений наркома внутренних дел Ежова (возможно, предварительно согласованных со Сталиным) и сообщалось на места шифротелеграммами.

После появления в регионах на основе решения Политбюро (П64/22 от 15 сентября 1938 г.) Особых троек, призванных рассматривать дела на арестованных по «национальным операциям», сложилась ситуация, при которой иногда на местах действовали сразу несколько видов троек: обычная, персональный состав которой был утвержден согласно приказу № 00447 и Особая тройка, состав которой не требовал утверждения54. Помимо них при НКВД—УНКВД действовали т.н. «милицейские тройки», созданные еще в 1935 г. для рассмотрения дел на «социально вредный элемент». Иногда во внутренней переписке НКВД 1937–1938 гг. тройки, созданные по приказу № 00447, также именовались «Особыми», а чаще «судебными», чтобы отличать их от «милицейских троек», имевших существенно меньшие полномочия.

Порядок работы троек, установленный пятым разделом приказа № 00447, предусматривал возможность присутствия на заседаниях прокурора соответствующей республики, края и области, где он персонально в тройку не входил. При этом тройки не были подотчетны прокуратуре. Они рассматривали дела и выносили решения о применении репрессий по первой и второй категориям, оформляя их в виде протокола. Решения тройки были окончательными (не требовали утверждения свыше, в отличие от решений, выносимых на местах по «национальным операциям») и подлежали немедленному исполнению. О смертных приговорах и их исполнении не сообщалось ни родственникам (им, согласно принятому порядку, сообщали о приговоре к «10 годам без права переписки») ни, тем более, в печати.

В шестом разделе приказа говорилось о порядке приведения приговоров троек в исполнение. Основанием служила заверенная выписка из протокола решения тройки, пересланная по месту содержания приговоренного. Приговор исполнялся «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения».

В седьмом разделе речь шла об организации руководства операцией и порядке отчетности. Общее руководство всем ходом реализации приказа № 00447 осуществлял первый заместитель наркома внутренних дел — начальник Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) М.П. Фриновский. В его подчинении была сформирована специальная группа оперативных работников для повседневного контроля за ходом операции. В 8-м отделе ГУГБ в Москве регистрировались присылаемые с мест протоколы троек и регистрационные карточки на осужденных. Поначалу предполагалось, что следственные дела на осужденных по первой категории также будут поступать в 8-й отдел, но, вероятно, вскоре это требование отменили, и в действительности дела остались на местах. Региональные НКВД обязаны были каждые 5 дней докладывать в центр о ходе и результатах операции.

Любопытно, что в заключительной части приказа высказывалось серьезное опасение возможных эксцессов в связи с массовыми арестами. От кандидатов на арест ожидались побеги с места жительства и за границу, переходы на нелегальное положение, образование «бандитских и грабительских» групп. Об этих чрезвычайных происшествиях местные начальники НКВД [9] немедленно должны были сообщать в Москву. И действительно такие формы сопротивления имели место, в особенности на Северном Кавказе, где случались нападения на руководящих сотрудников НКВД и их убийства, освобождение конвоируемых и т.п.

На эту тему: Расстрел глухонемых [10]

Удельный вес операции по приказу № 00447 [11] в общем объеме массовых репрессий 1937–1938 гг. был наибольшим, по сравнению с другими проведенными тогда же операциями: «национальной», против «вредителей», арестами партийно-государственных кадров. Всего тройками с августа 1937 по ноябрь 1938 г. (включительно) было осуждено 767 397 человек, из них — 386 798 по первой категории. При этом число выделенных и утвержденных в центре «лимитов» составило 753 315 человек, из них — 356 105 по первой категории.

Из этого, прежде всего, следует вывод, что в ходе реализации приказа № 00447 региональные НКВД практически не вышли за пределы утвержденных в Москве количественных показателей репрессий. И, следовательно, до сих пор развиваемый некоторыми историками и публицистами тезис о «бесконтрольном» течении массовых репрессий на местах или о выходе в 1937–1938 гг. региональных руководителей партийных органов и органов НКВД из-под контроля Москвы явно несостоятелен.

Конечно, имеются многочисленные факты широких репрессий против руководящих партийных кадров в указанный период, и даже не поддержанные Сталиным меры по роспуску в ряде мест районных партийных организаций осенью 1937 г. Однако нельзя переносить логику развития репрессий против членов партии на ход операции по приказу № 00447. Некоторая стихийность партийных чисток и репрессий того периода объясняется прежде всего элементами внутрипартийной демократии, когда решения о проведении арестов партийных кадров принимались на уровне райкома или обкома, на партийных конференциях, а в то же время органы НКВД не находили порой поводов для ареста исключенных из партии. Этому-то и положил конец январский (1938) Пленум ЦК ВКП(б).

Организация работы НКВД подразумевала наличие строгой подчиненности всех низовых звеньев центру и выполнение приказов точно и в положенный срок, что делало невозможным выход за пределы утвержденных сверху количественных показателей репрессий. Но в отдельных регионах это произошло. Не случайно в совместном постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г., где в целом положительно оценивались итоги проведенных массовых операций, говорилось и о «крупнейших недостатках» и «извращениях» в работе органов НКВД и прокуратуры.

Прежде всего, имелось в виду укоренение «упрощенных методов» следствия и суда, допущенное в практику работы, и как следствие постоянные просьбы о выделении дополнительных «лимитов»57. Конечно, постановление имело лукавый смысл, заключающийся в том, чтобы возложить всю вину за эксцессы в ходе массовых операций на НКВД и Ежова. Пожалуй, именно за эксцессы и отклонения, а не за саму массовую чистку! Ведь ни в этом постановлении, ни в других последовавших за ним сталинских решениях не отрицались значимость и необходимость проведенных репрессий.

Да и сам Ежов в прошении об отставке с поста наркома внутренних дел с гордостью заметил, что «при повседневном руководстве ЦК — НКВД погромил врагов здорово». Другое дело, в ходе операций было допущено много ошибок и не был достигнут изначально желаемый результат: так и «не удавалось полностью разоблачить арестованных шпионов и диверсантов иностранных разведок и полностью вскрыть все их преступные связи». Поэтому в постановлении четко говорилось, что «очистка» СССР от «шпионов, вредителей, террористов и диверсантов» не окончена.

Окончательной очистки страны от «враждебных элементов» не получилось. И виноваты в этом, по мнению Сталина, были работники НКВД. Они не так, как надо, провели массовые операции. Хотя, отчасти такой результат был запрограммирован в самом начале репрессий. Как отмечалось выше, просьбы с мест об увеличении «лимитов» частично могут быть объяснены тем, что первоначальные цифры приказа № 00447 не отражали реального состояния оперативного учета на местах.

С другой стороны, в процессе следствия при применении пыток число людей, которых оговаривали подследственные росло в геометрической прогрессии. В результате появлялось множество новых кандидатов на арест. Отсюда и неизбежные требования новых «лимитов». Конечно, и «лимиты», и пытки были легализованы решениями Сталина и его ближайшим окружением из Политбюро ЦК ВКП(б). Но на практике оказалось, что общая направленность репрессий и их ход получились не совсем такими, как задумывались.

О пытках, например, положительно писалось в январе 1939 г. в известной шифровке Сталина как о методе, «давшим свои результаты» и «намного ускорившим дело разоблачения врагов народа». Но потом, как тут же замечал Сталин, этот «метод физического воздействия был загажен мерзавцами», которые превратили его из исключения в правило и применяли к «случайно арестованным честным людям».

Можно говорить и о местной инициативе, вносившей определенный колорит и стихийность в проведении репрессий. Известны факты и «социалистического соревнования» между различными отделами местных НКВД по количеству проведенных арестов. Однако все это, скорее, эксцессы присущие любой массовой кампании. В целом, это не меняло управляемый характер репрессий. В большинстве регионов (за небольшим исключением) размеры репрессий по приказу № 00447 строго соответствовали выделенным «лимитам».

Политическая предопределенность появления на свет приказа НКВД № 00447 от 30 июля 1937 г. позволяет сделать вывод о рациональных мотивах, которыми руководствовался Сталин. Это касается не только его теоретических построений об «обострении классовой борьбы», высказанных еще в январе 1933 г. Важно и то, что начало массовых операций против «враждебных элементов» было увязано с принятием новой Конституции и выборами в Верховные Советы СССР и республик, а ее окончание с введением в действие Закона о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик (в котором ни слова не говорилось о возможности существования внесудебных органов — Особом совещании при НКВД, и уж тем более, о тройках и т.п.).

Вообще говоря, если рассматривать операцию по приказу № 00447 как воплощение сталинского замысла по приведению общества в соответствие с постулатами новой Конституции и как мероприятие по обеспечению успешных выборов в Верховные Советы, то, пожалуй, это наглядное подтверждение тезиса о том, что в условиях советского тоталитарного режима любая «демократизация» на деле означала усиление репрессий. Подобный парадокс лишь подтверждает преступный характер самого режима и преступные замыслы его руководителей.

—

Использованы материалы: Фонд Александра Н. Яковлева [12]

Источник: Бессмертный барак [13]

На эту тему: