«Я не согласен был менять свою шкуру и душу». В чем обвиняли Юрия Шевелева

1.00

Нет

«Еще до вступления немцев в Харьков я знал, что эта война — не моя, что Гитлер и Сталин мне одинаково враждебны... Это не была моя война, не наша война. Как бы она ни закончилась, Украине могло быть только хуже. Риторика о нацизме — «коричневой чуме» — была бессмысленной, если рядом не ставить Россию — «красную чуму».

Мемориальная доска Юрию Шевелеву продержалась недолго. Фото с сайта khpg.org

Новость о варварском разрушении мемориальной доски Юрию Шевелеву облетела весь мир, этому событию посвятили и телевизионное политическое ток-шоу «Шустер Live».

В тему: Подручные Кернеса «демонтировали» кувалдой доску Шевелева. Фото [2]

На протяжении двух с половиной часов ее обсуждали с участием председателя Харьковской областной государственной администрации Михаила Добкина [3] и Харьковского городского головы Геннадия Кернеса [4]. На этом эфире и вне его прозвучало столько недостоверной информации, что она требует немедленного опровержения на основе исторической правды.

Презумпция виновности

На обсуждении проблемы в студии Савика Шустера сразу несколькими участниками было подчеркнуто: обвинения в коллаборационизме против Юрия Шевелева были отброшены еще тогда, когда ему предоставлялось американское гражданство. США как государство — участник антигитлеровской коалиции тщательно проверяло всех претендентов на свое гражданство на сотрудничество с нацистами. Поскольку никаких обстоятельств, препятствующих предоставить ему гражданство, найдено не было, то Шевелев и стал гражданином США.

На сессии Харьковского городского совета было объявлено заключение Службы безопасности Украины, в котором сообщалось о том, что в архивах СБУ [5] дело на Шевелева отсутствует. Таким образом, утверждение о коллаборационизме Шевелева — это действительно субъективные интерпретации нескольких лиц или групп лиц, которые навязывают свою позицию украинской общине.

Обвинить его сегодня в коллаборационизме невозможно без рассмотрения этого дела в суде или какой-либо другой полномочной инстанции. К тому же существует презумпция невиновности. Но советское мышление [6] основано на противоположном — на презумпции виновности, согласно которой человека сначала арестовывают, а потом ищут доказательства его преступной деятельности, обычно выбивая их из него же. Что-то в том же духе произошло и теперь, поскольку противники ссылаются на автобиографические произведения самого Ю. Шевелева. Преимущественно мемуарный роман «Я — мене — мені... (і довкруги)» [«Я — меня — мне... (и вокруг)» — русск.]. Рассмотрим их аргументы.

«Я не кривил душой»

Первое обвинение, которое бросают в адрес Шевелева, — он активный сотрудник украинской газеты «Новая Украина», которая выходила в Харькове в период оккупации под патронатом тогдашней власти. Это была ежедневная газета. Первый ее номер вышел 7 декабря 1941 года. Прекратила она свое существование в Харькове в начале февраля 1943 года.

За четырнадцать месяцев существования газеты Шевелев опубликовал в ней около десятка статей. В мемуарах он их все перечислил: «Мне повезло только написать о Шевченко (48), Черкасенко (247) и Олесе (275)». В скобках автор привел номера газеты, чтобы можно было легко найти их заинтересованным лицам.

Была размещена статья к столетию альманаха «Ластівка». Из харьковских тем удалось подать статьи о Потебне и Васыля Мову. В редких случаях он писал на темы культуры речи, а также о местных событиях. Всего Шевелев отметил девять статей. Можно ли считать его после этого активным участником этого издания? В штате газеты он не работал.

В тему: Харьков в годы оккупации. ФОТО [7]

Газету неоднократно тщательно анализировали разного рода «исследователи» творчества Юрия Шевелева. Об одном из них он сам рассказал в мемуарах: «Когда в середине шестидесятых годов , уже в Америке, Иван Белодид, поощряемый Романом Якобсоном, в гармоничном сотрудничестве с КГБ взялся разыскивать доказательства моего якобы сотрудничества с нацистами (в советской терминологии „фашистами“), ему гостеприимно открыли ультра-тайные фонды публикаций немецкого периода, и единственный компрометационный материал, который он нашел, была эта заметка (о спектакле „Тоска“ в Харьковской опере) плюс мои собственные воспоминания в предисловии к моей „Не для детей“.

Сотрудничество с „Новою Україною“, — писал он, — не ставила передо мной морально-этических проблем. Я не кривил душой и не писал ничего против своих убеждений. Не имело смысла перепечатывать сегодня то, что я печатал в „Новій Україні“, поскольку это вещи поверхностные, компилятивные и без большой интеллектуальной нагрузки, но с точки зрения морально-политической их можно было бы перепечатать теперь не краснея».

Представим себе, что там, в статьях Ю. Шевелева, действительно можно было найти какие-то компрометирующие его фрагменты. Неужели бы они еще не были обнародованы с трибуны сессии Харьковского городского совета или в студии Савика Шустера? Но таких материалов нет.

«Это обрекало меня на безработицу и безденежье...»

Существенное обвинение, прозвучавшее от оппонентов Шевелева, — это обвинение в неблагоприятном отношении к евреям. Оно не имеет под собой никакой почвы. Сам Юрий Владимирович рассказал, что с 48-го до 181-го номеров газеты прекратил с ней сотрудничать. Почему? Оказалось, что немецкая цензура потребовала, чтобы авторы, критикуя советскую действительность, называли ее «жидо-большевистским» режимом.

Такая грубость противоречила его взглядам, и он отказался не только употреблять этот термин, но и вообще писать дальше в «Нову Україну». «Я делал это, — написал он, — хотя это обрекало меня на безработицу и безденежье, что в тех обстоятельствах грозило мне голодом, а мы в Харькове тогда уже хорошо знали, что такое голод и голодная смерть».

В тему: Карел Беркгоф: Голод в Киеве −1000 граммов хлеба и 10-50 мяса на жителя в неделю [8]

Ложью является и то, что Шевелеву немецкой администрацией была предоставлена для проживания квартира еврейской семьи, уничтоженной в Дробицком яру. Высказанное сначала как предположение, в дальнейшем это утверждение фигурировало как свершившийся факт. Юрий Шевелев жил в своей квартире № 46 в доме «Саламандра» между улицами Сумской и Рымарской.

Его с матерью в советское время переселили в их же квартире в комнату для прислуги. В других комнатах жили две еврейские семьи: фармацевта Бимбат и энкаведиста, чью фамилию автор на момент написания мемуаров забыл. В «две комнаты, которые остались после выезда семьи энкаведиста... мы и вселились». Из написанного следует, что эта семья была эвакуирована, жилье осталось пустым, его и занял Шевелев с матерью.

Один из хулителей Шевелева договорился до того, что якобы он имел прислугу во время войны. На самом деле это демонстрирует уровень читательского понимания текстов оппонентами Шевелева. Речь же идет о помещении для прислуги, в котором вынужден был жить он с матерью при советской власти, тогда как вся их квартира досталась двум еврейским семьям.

«Немцам не хотел делаться»

Ложью является то, что Юрий Шевелев пошел сотрудничать к немцам, потому что ему «кушать хотелось». «Я прошел — рассказывает он о себе, — стадию похудения и был готов к опуханию».

Шевелев был немцем. Его отец носил фамилию Шнейдер. В 1916 году с разрешения царя генерал Шнейдер изменил свою фамилию на ту, которую носил Юрий Владимирович. Мать его так же была из немецкого рода по фамилии Медер. Для таких лиц открывались хорошие перспективы при оккупационной власти.

Записавшись в фольксдойче, они попадали под ее опеку. Большие немецкие колонии, существовавшие на юге Украины, перестали существовать именно во время войны. Немецкие власти эвакуировали в Германию всех своих этнических граждан. Но Юрий Шевелев защищал в себе украинскую национальную идентичность.

В тему: Миф Великой Отечественной [9]

«Я не хотел записаться как фольксдойче, — написал он, — по примеру тети Маруси [маминой сестры. — И. М.]. Формально на это были все основания, даже больше, чем у тети Маруси. Запись в фольксдойче гарантировала выживание, минимальную опеку, питание и топливо. В случае эвакуации (о чем тогда не думалось) она обеспечивала выезд. Немцам я не хотел делаться. Род родом, но я не был согласен менять свою шкуру и душу».

Ложными являются попытки выдать Шевелева за высокопоставленного чиновника немецкой администрации. На самом деле только 15 мая 1942 года он получил работу в Украинской библиотеке городской управы, а 20 июля того же года его перевели в административный отдел того же заведения, где он «заведовал печатями». Его функция заключалась в том, чтобы собирать заявления на разрешение иметь печати и относить их в местную немецкую комендатуру. Поэтому называть его цензором, высоким чиновником нет никаких оснований.

«Доцентов организовано не вывозили»

Шевелева обвиняют в том, что он добровольно остался под немцами. Но выехать из Харькова накануне оккупации не было никакой возможности. Советская власть [10] бросила свой народ в жертву завоевателям.

«Доцентов организовано не вывозили, — рассказывает Ю. Шевелев и разъясняет. — Попасть на эшелоны, что ехали далеко на восток, до Волги, Урала, Средней Ази , нельзя было и думать. Они ехали строго по плану и заполнялись предназначенными пассажирами по точным спискам».

В эти списки не повезло попасть даже беспартийным профессорам. В Украине 40 млн. человек оказались в оккупации. После Курской битвы Л. Берия и Г. Жуков подписали приказ о выселении украинцев из Украины за измену «советской родине». Не хватило вагонов. А то бы украинцам была уготована участь крымских татар.

Геннадий Кернес [11] показал фото, которое зафиксировало картину ужасной казни харьковчан: на доме «Саламандра» — тела повешенных. Да, на это нельзя смотреть без боли в сердце. Названы были и цифры. До начала немецкой оккупации в Харькове проживало 700 000 населения, а после прихода советских войск — 170 тысяч. Но на ком лежит вина за голод и смерть?

В книге «Не для детей», где описана история Юрия Шереха, автор отметил: «За это ответственность падала на советскую политику, которая уничтожила город, взорвала электростанцию и водопровод, сожгла хлеба на корню, истребила скот и разрушила пути сообщения». Повешенные в Харькове появлялись каждый раз после «акций красного подполья». Немцы отвечали на это репрессиями, и тогда жертвами становились случайные люди, совершенно не причастные к событию.

В тему: Украинская жизнь в условиях немецкой оккупации (1939-1944 гг): запреты, работа, еда, досуг [12]

Шевелев описал один такой случай. Он шел по Театральной площади и, достигнув Пушкинской, перешел на другую сторону. «Только тогда я увидел, — написал он, — что это спасло мне жизнь. С другой, западной, стороны улицы немецкие солдаты хватали всех прохожих мужчин и тут же вешали на фонарях. За что это была расплата, я не знал, и, вероятно, те, схваченные, тоже не знали».

Шевелева обвинили даже в том, что у него были, кроме собственного имени, еще и псевдонимы. А сколько их было у Ленина? Как же можно обвинять автора в том, что он использует псевдонимы?

«Моя установка на не участие»

Но главный аргумент, который отвергает обвинения Шевелева в измене, заключается в том, что он в 1941 году понял, что и Совет Европы в 2009 году, приняв решение о тождестве гитлеризма и сталинизма. Нет между ними разницы.

В тему: Гитлер, Сталин и Украина: безжалостные стратегии [13]

Шевелев многократно обрабатывает эту тему в своих мемуарах. «Еще до вступления немцев в Харьков, — пишет он, — я знал, что эта война — не моя, что Гитлер и Сталин [14] мне одинаково враждебны». «Это не была моя война, не наша война, — написал он еще раз. — Как бы она ни закончилась, Украине могло быть только хуже. Риторика о нацизме — «коричневой чуме» — была бессмысленной, если рядом не ставить Россию — «красную чуму».

В тему: Выбитый тиранами народ [15]

Главная основа его жизни — установка на не участие в борьбе двух одинаково преступных политических систем. Этот лозунг он почерпнул из философии Григория Сковороды, за которым мог повторить в конце жизни: «Мир ловил меня, но не поймал». Правда, достичь этого идеала — не-участия украинцу в XX-м веке было значительно труднее, чем в XVII-мI.

Профессор Волосник обвинил Шевелева следующим образом: если бы все вели себя так, как он, то победила бы антигитлеровская коалиция? Я отвечу ему словами Юрия Андруховича, который со ссылкой на Альбера Камю пишет об особом мужестве — быть на войне дезертиром: «Действительно, если бы все мужчины стали дезертирами, на свете оказалось бы одной разновидностью насилия — военного — меньше». Войны бы исчезли.

P.S. Юрий Шевелев завещал свой архив (держитесь, читатели!) ... Японии. Очевидно, он понимал, какие баталии продолжатся вокруг его имени в Украине.

—

Игорь Михайлин, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики ХНУ имени В. Н. Каразина; опубликовано в газете «Україна молода» [16]

Перевод: «Аргумент» [17]

В тему: