Как холокост стал «Холокостом»

1.00

Нет

В 2005 году Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию № 60/7 «Память о Холокосте», провозгласившую 27 января Международным днем памяти жертв Холокоста. Украина присоединилась к этому документу в 2012 году, впервые скромно отметив скорбную дату.

Официально признано, что от 5,5 до 6,1 миллиона евреев были убиты в течение Холокоста, из них от 2,2 до 2,5 миллиона на территории бывшего Советского Союза, в значительной мере в Украине. Три миллиона человек были убиты в газовых камерах, около двух миллионов расстреляны, остальные были убиты другими методами, умерли от голода, истощения, принудительного труда или экстремальных жизненных условий, в которых они вынуждены были находиться.

Сегодня Холокост — это олицетворение человеческих страданий и абсолютного зла, универсальный символ травматического события для всего человечества. Сейчас многие из современников, отцы и деды которых не имели никакого отношения к уничтожению еврейского населения во время Второй мировой войны, имеют сильные и эмоциональные воспоминания о нем.

Впрочем, такое значение Холокоста в культурной и интеллектуальной жизни западного мира сформировалось далеко не сразу после Второй мировой войны. Опыт возникновения символического пространства Холокоста может оказаться интересным для Украины, с точки зрения понимания того, как украинцам оценивать Холокост, изменений, которые произошли в мире за последние полвека в символической политике и символических практиках, а также попытками справиться с собственными национальными травмами.

С позиции победителей

Слово «Холокост» (от греческого holokauton, что oзначает «жертва сожжения») для обозначения уничтожения нацистами европейских евреев появилось еще во время Второй мировой войны. В то время под ним понимали типичный пример нацистских преступлений, которые не считались чем-то экстраординарным, а так сказать, естественным результатом неестественной и особенно бесчеловечной войны. Чаще всего для обозначения массовых убийств евреев, о чем стало широко известно после освобождения немецких концентрационных лагерей, употребляли, особенно на Западе, термин «преступления» и не выделяли его среди других преступлений нацистов. Холокост оставался обычной военной историей.

Тогда действительно трудно было предвидеть, что попытка уничтожения целого народа (что, надо заметить, не раз вполне успешно реализовывалось в течение мировой истории) приобретет неизвестный до того сакральный статус и станет характерным символом короткого и жестокого ХХ века. Эти совершенно новые очки, через которые позже некоторые люди начнут смотреть на массовые уничтожения и страдания, появятся позже.

Сразу после окончания войны, после миллионов жертв и разрушенных жизней все хотели оставить убийства позади, забыть все ужасы войны и двигаться вперед в строительстве нового мира. Молчали те, кто прошли лагеря, потому что отсутствовали слова, чтобы описать пережитое и желание свидетельствовать.

Широкая аудитория в Европе и США, которая была неплохо знакома с фактами о массовом истреблении евреев нацистами, не придавала этому особого значения. Для нее этот опыт еще не стал травматичным. Образ деперсонализированной и деградировавшей толпы, какой ее увидели американские военные после освобождения лагерей, и который был затем ретранслирован в медиа, вызвал только сожаление, но не симпатию. Иными словами, пережившие Холокост молчали, потому что он был для них травмой, а те, что только слышали о нем, молчали, потому что он для них еще травмой не стал.

В тему: Холокост. Львовский погром 1941 года: Немцы, украинские националисты и карнавальная толпа [2]

Наверное, логично, что после победы как на Западе, так и в Советском Союзе появился нарратив победы и прогресса. Победители во Второй мировой войне рассматривали свою победу, во-первых, с точки зрения освобождения, в центре которой находилось триумфальное изгнание зла нацизма, преступления которого казались ужасными, но типичными.

А во-вторых, для этого периода было свойственно прогрессистское видение, вера в то, что победа над нацизмом знаменует собой новую эру мира, прогресса и нравственной эволюции. Даже сами еврейские организации в первые послевоенные годы не охотно вспоминали о страданиях еврейского народа, скорее пытаясь акцентировать внимание на героических страницах сопротивления против нацизма. Там, где на первом месте — героизм, нет места массовым страданиям, обреченных на смерть.

Холокост как трагедия

Изменения в прогрессистском нарративе, а вместе с ним и в общественном мнении произошли в 1970-х годах. Общественная реакция на войну во Вьетнаме, студенческие и цветные движения в Европе и США, обнародование фактов массовой коллаборации жителей европейских стран с нацизмом в годы войны — события, за которыми стоит поколение родившихся после войны, повлияли также на осознание Холокоста.

Тогда впервые Холокост стал восприниматься как уникальное, исторически беспрецедентное событие на шкале злодеяний, что не встречалось ранее. Холокост возник как сакральное зло, напоминающее травму такого масштаба и ужаса, что ему не было равных среди других известных до этого травматических событий. Холокост стал пониматься не как историческое событие, типичное проявление нацистского зла, а как уникальное травматическое событие вне времени. В то же время его публичные репрезентации приобретают универсальный характер.

Первым шагом к универсализации публичных репрезентаций массового убийства евреев стал Нюрнбергский трибунал [3]. Четвертая статья обвинительного акта, добавленная лишь за несколько месяцев до самого суда, обвиняла нацистов в чем-то новом, а именно «преступлениях против человечности», в числе которых уничтожение евреев было на одном из первых мест.

К жертвам Холокоста стали относиться с большей симпатией, что объясняется последующей персонификацией жертв Холокоста, смещение фокуса внимания к конкретным судьбам жертв и выживших. Известный «Дневник» Анны Франк, впервые опубликованный в Голландии в 1947 году, стал прототипом такой персонификации. «Дневник», который вела Анна на протяжении 2 лет укрытия от нацистов, отмечается глубоким психологизмом и индивидуальностью.

Она мало обращала внимание на внешние события войны, а описывала, в основном, свое психологическое смятение и отношения с теми, кто ее окружал. Не в последнюю очередь именно из-за такой психологической доступности восприятия, универсальности эмоций и ощущений, и одновременно из-за уникальности ее трагической истории, «Дневник» стал универсальным примером страданий и объектом идентификации. «Дневник» задал символические параметры появлению целого ряда книг, фильмов и телевизионных фильмов, которые появились в 70-х годах и в которых массовое убийство евреев стало центральным сюжетом.

В тему: Клод Ланцман и Холокост [4]

Эти трансформации получили значительный импульс благодаря фильму «Холокост», появившемуся на американском телевидении в 1978 году. 4 части этой 9,5-часовой драмы посмотрело около 100 миллионов американцев. Фильм состоит из интервью со свидетелями, жертвами, преступниками, в частности — офицерами СС, работавших в лагерях. Еще больший эффект фильм произвел на немецкую аудиторию, установив рекорд просмотра. С этого времени и в Германии английский термин «Holocaust» начинает заменять нейтральное «Окончательное решение». В то же время, Бундестаг отменяет закон о давности нацистских преступлений против человечности.

Дальнейшая персонификация Холокоста коснулась не только жертв трагедии, но и нацистских преступников. Суд над Адольфом Эйхманом, который состоялся в 1961 году в Иерусалиме, привлек значительное внимание мировой общественности. В следующем году не менее 7 книг было опубликовано по материалам дела.

Суд, который очень детально рассмотрел различные аспекты нацистских преступлений, парадоксальным образом способствовал массовой универсализации Холокоста. Ханна Арендт на этом примере написала книгу «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме», лейтмотивом которой стала мысль о том, что зло часто не отмечено ни идеологией, ни ненавистью, а носит форму ежедневной деятельности обычных людей.

В тему: Украинская жизнь в условиях немецкой оккупации (1939-1944 гг): запреты, работа, еда, досуг [5]

Не стоит забывать, что более 100 000 человек находилось под следствием по подозрению в нацистских преступлениях в двух немецких государствах, примерно столько же в Советском Союзе, определенное количество лиц в других странах Европы. Несмотря на то, что многие из них получили значительные судебные приговоры, суд над Эйхманом поднял сомнения относительно способности судебной системы адекватно отреагировать на вызовы массового насилия, учитывая отсутствие доказательств, а также прямое и косвенное участие государства и значительного количества граждан в преступлениях.

Значительные дискуссии по оценке Холокоста развернулись в Германии. Так называемый исторический спор (Historikerstreit) возник на страницах немецкой прессы в 1986 году. Историк Эрнст Нольте считал, что для поддержания положительной немецкой идентичности немцы снова должны опереться на свою национальную традицию, наследие и провести ее, в частности, через период Второй мировой войны.

Нацистское прошлое ничем особым не отличается, может быть сравнимо с преступлениями в других странах, в частности — сталинскими, а значит «Холокост» не является уникальным событием, он должен найти свое место в немецкой истории. По его мнению, не могла идти речь о какой-то особой вине немцев перед евреями. Философ Юрген Хабермас в противовес призвал немцев хранить память о жертвах, погибших от рук немцев, живой, и отметил, что попытки релятивизировать Холокост и изобразить его в категориях Realpolitic ведут к возрождению неонацизма.

В последующие десятилетия были опубликованы несколько книг, расширивших круг лиц, которых можно было трактовать как участников нацистских преступлений. Кристофер Браунинг в книге «Обычные люди: 101-й резервный полицейский батальон и «окончательное решение в Польше» сосредоточился на ежедневной деятельности и мотивах немцев, которые не были ни членами нацистской партии, ни профессиональными военными, но тем не менее все же присоединились к систематическому истреблению евреев. Даниэль Гольдхаген написал книгу об антисемитизме немцев «Гитлеровские добровольные палачи: обычные немцы и Холокост». Известный фильм Стивена Спилберга «Список Шиндлера» также стоит рассмотреть в этом свете, хотя он и демонстрирует, что «даже немец» может быть добрым человеком.

Подобные символические революции произошли в Европе, в частности — Франции и Австрии, где публично начали обсуждать примеры массовой коллаборации с нацистами. Позже подобная участь постигла Швейцарию, когда журналисты и историки раскрыли факты отмывания швейцарскими банками нацистского золота.

В тему: Украинские коллаборационисты. Штрихи к портрету: мотивы, зарплаты, условия службы [6]

Таким образом, на смену прогрессистскому нарративу о Второй мировой войне пришел трагический нарратив, который не только изменил символическое значение Холокоста, но и значительно расширил поле его потребления. Термин Холокост стал употребляться не только применимо к истреблению евреев, но и к таким событиям, как война во Вьетнаме, бомбардировки союзниками Хиросимы, Нагасаки и Дрездена, и даже символом борьбы против атомной энергетики. Символическую реконфигурацию претерпел даже Израиль, который начали обвинять в Холокосте палестинцев.

Вместе с тем, политическая, символическая борьба вокруг трактовки Холокоста и его репрезентаций продолжается.

—

Опубликовано в издании Тиждень.UA [7]

Перевод: Аргумент [8]

В тему: