«Мне доверили сокровенное. Четыре пластиковых упаковки, каждая величиной с фалангу пальца человека, я должен был пронести в ампуле прямой кишки на личное свидание с родителями. Поскольку о дне свидания я знал приблизительно, все четыре упаковки я должен Был носить в заду постоянно...».

Семен Глузман в последние дни ноября презентовал в Киеве свою новую книгу — «Рисунки по памяти, или воспоминания отсидента». В начале 70-х Глузман был обычным киевским врачом-психиатром. Спокойно работал, жил, радовался жене, злился на очереди в магазинах. Пока не начал узнавать о том, что в психушки попадают абсолютно здоровые люди. Захотел разобраться. Начал с генерала Петра Григоренко.

Смелый воин много говорил о несовершенстве советской власти, агитировал коллег. За что стал «душевнобольным» и «принудительно лечился». Глузман исследовал документы по делу и пришел к выводу — Григоренко здоров.

В тему: Генерал Петр Григоренко: бунтарь, отец украинской демократии [2]

Далее, чтобы рассказать об этом всем, написал целую работу. Через год, в 1972-м, возле собственного подъезда его попросили сесть в «Волгу» и проехать. Так врач стал зеком — 7 лет лагерей, 3 года Сибири. Все, конец истории? Только начало!

Что, в книге вас поразила вступительная цитата? Для политических заключенных это было нормой. Информация о диссидентах на «Свободе» и в Самиздате — зыбкая, но гарантия их относительной безопасности. И долг — говорить правду. Писали на маленьких и очень узких клочках бумаги. Учились писать мелкими буквами. Составляли бумажку многократно, спичкой запаивали в полиэтилен, далее — в горячий воск. После этого — в рот. На свидании с родными это надо было из себя добыть. И таким же путем передать. Других каналов передачи информации не было — цензоры КГБ [3] работали исправно.

Портреты. Портреты. Портреты. Десятки совершенно разных людей, из разных стран, с разными характерами, привычками, профессиями. Но с одинаковым штампом — «Особо опасный государственный преступник». В книге не соблюдены хронологии, нет определенного сюжета. Она разбита на истории людей, с которыми автору довелось познакомиться. Каждая — на несколько страниц, зато с ярким воспоминанием — кем был, за что сел, чем занимался на зоне, как реагировал на провокации.

В тему: «Говорят из финансового отдела КГБ. За нами должок остался. Вам еще причитается за зубы» [4]

Что в них всех было опасного? Умение писать, думать и читать. Желание говорить. Наличие образования — не обязательно академического. Диссидент Иван Светличный, не имея званий и степеней, легко «уничтожал» известных советских академиков и профессоров. «Ивана боялись и уважали. И киевские кураторы из КГБ [5], ежегодно посещавшие нас с «группой общественности».

И местные «воспитатели» в малиновых погонах. Выше их. Тверже. Однажды на «35-ой» к одиноко прогуливающемуся Свитлычному подошел начальник зоны майор Пименов и, глядя прямо в глаза, сказал: «Иван Алексеевич (не „осужденный Свитлычный!“), посмотрите на меня, посмотрите на мое лицо. Неужели я действительно так страшен?». Оказалось, майор прочитал о себе в Самиздате и услышал на «Голосе» — «садист». И хотел получить опровержение от Светличного. Которого признавал авторитетом.

Глузману довелось оказаться в совершенно другом мире. Говорит — в нем было свободнее, чем снаружи — в квартирах и на рабочих местах. Там говорить было нельзя. А тут — надо. Пришлось знакомиться с людьми, которых сейчас школьники изучают в учебниках по литературе и истории.

В тему: Дмитрий Стус: Национальный музей Тараса Шевченко обретет новое лицо [6]

Чудом оказался на целых двадцать дней с Василием Стусом. «Этой фамилии я не знал... В камере был человек тридцати с лишним лет с красивым нервным лицом. Он напряженно, очень внимательно смотрел на меня, сидя у обычной зековской тумбочки, приспособленной в качестве письменного стола... Я поздоровался, человек встал, протянул мне руку, назвался: «Васыль Стус [7]».

Как оказались в одной камере — загадка. Все двадцать дней до этапа они говорили, читали и обсуждали. «Изредка Васыль, слегка возбужденный поэзией или беседой о литературе, как-то внезапно застывал и тихо шептал: „Валя, дорогая“ или „Дима, сын мой“. Тогда я замолкал, старался не смотреть на него, Понимая — он не здесь, он со своею семьей».

Что вы знаете об украинских повстанцах? Орлы-герои-освободители? Или палачи-гитлеровцы-бандеровцы? Нет. Они люди, которым просто хотелось жить нормально. Люди, которые воевали не против чего-то, а за что-то. И так же допускали ошибки. «Конечно, были (ошибки). И лишняя кровь была, не могла не быть. У нас ведь не было тюрем, ни следствия, ни времени на тщательное расследование, ни самих возможностей такого расследования.

Были ошибки. Но, в отличии от советских чекистов, я помнил о возможности таких ошибок и делал все, чтобы их не было, как мог». Это рассказывал руководитель службы безопасности УПА [8] Евгений Пришляк. Таких как он в зоне называли «двадцятипятилетниками» — по количеству лагерных лет. В то время как в СССР максимальный срок заключения был 15 лет.

СС «Галичина» [9]? Глузман рассказывает о сокамернике, который за участие в «Галичине» и сидел. Как там оказался? Говорит — сначала пришли советы, потом немцы. А потом наши ребята, красивые такие и песни украинские поют. К ним и пристал — потому что свои.

В тему: Дивизия «Галичина»: ошибка, оплаченная дважды [10]

Автор никого не описывает, а просто приводит факты — временами сухо и безэмоционально. Жил, воевал, имел жену, красивый, не сломался, сидел 25 лет, никогда никого не предавал и не сдал, хотя мог бы и тогда бы поехал домой — вот и весь портрет.

Знаете, как тюремщики издевались над «политическими»? Нет, не били саперными лопатками по голове, как это показывают в пафосных фильмах. Раздевали, смотрели в горло, рассматривали анус — чтобы ничего не спрятали. Бросали в одиночки — сводили с ума. Кормили гнилой рыбой — постоянно. Не выключали свет на ночь. Нет, не били. Ломали.

Полицейские, эмигранты, убийцы, правдорубы, просто воры, «лесные братья». Много украинцев, латышей, эстонцев. Немного россиян. Совсем нет белорусов, казахов, таджиков.

Для чего Глузман все это пишет? Потому что такого больше не хочет. «Прошло тридцать лет. Другая страна. Другая жизнь. Но все те же в меру постаревшие персонажи сидят в академических кабинетах. Руководят украинской наукой. Жив и благоденствует монстр по имени ВАК. И в нем — худшие, самые необразованные профессора „правят бал“. Там мы живем. Такие мы, украинцы, начала двадцать первого века».

Не только украинцы в целом — киевляне. Глузман говорит — когда в Москве в конце 80-х уже можно было говорить и писать то, что хочешь, а в Киеве до сих пор мощно работало КГБ и запретило диссиденту снова заниматься лечением людей. Запуганная столица боялась рассердить господ.

Рецепты? В книге их много. Для каждого свои. Но основной — чаще спрашивать себя — кто я и что делаю, готов ли жертвовать близкими, если да — то ради чего.

Книгу можно купить в «Бабуине». Там она обойдется в 80 с лишним гривен. А можно поехать в издательство «Бураго» на Глубочицкой, 72 (Киев), которое и печатало книгу. Там приобрести можно за 60.

 Максим Опанасенко, опубликовано в издании Свідомо [11]

Перевод: «Аргумент» [12]

В тему:

• Десять отважных. Все основатели Украинской Хельсинской группы [13]
• Не можна відчувати себе громадянином тільки під час виборів [14]
• Реформа медицины в Украине обречена. Причина: «староваты девочки в борделе» — С.Глузман [15]
• Мы, украинцы, категорически не хотим или не умеем пользоваться её, демократии, процедурами [16]