Почему научные коллекции - абсолютное богатство. Пожар, произошедший в начале декабря в одном из помещений Одесского колледжа экономики, права и гостинично-ресторанного бизнеса, унес жизни шестнадцати человек. От него также пострадали несколько научных учреждений Национальной Академии наук Украины, располагавшихся в том же здании.

Огонь и вода частично уничтожили академические помещения, оборудование, библиотеку, а также научные коллекции, архивы и базы данных, которые являются результатом работы не одного поколения исследователей. Этот ресурс или невозможно восстановить, или сделать это будет очень трудно. Наибольшие потери понес Институт морской биологии, который в течение десятилетий системно изучает черноморский регион от Крыма до дельты Дуная. Корреспондент издания LB.ua [2] пообщался с одесскими учеными, которые сейчас пытаются провести инвентаризацию утраченного.

Состояние после пожара. Фото: Думская

Доходный дом одесского купца Сирагана Асвадурова построили на углу улиц Троицкая и Пушкинская более ста лет назад. Фактически это четыре флигеля, 6 тыс. кв м которых занимали академические учреждения.

В тему: Влажность, революция, ворье. Что и кто угрожает сохранности экспонатов в украинских музеях [3]

Здесь размещались Институт морской биологии, частично отдел археологии Крыма и Северо-Западного Причерноморья Института археологии, бухгалтерия и вспомогательное фондохранилище Одесского археологического музея, Специальное конструкторско-технологическое бюро Физико-химического института им. А.В. Богатского, его же Научно-технический инженерный центр проблем водоочистки и водосбережения, отдел интегральных уравнений Отделения гидроакустики Института геофизики им. С.И. Субботина, одесское отделение Радиоастрономического института. Всего в здании работали 150-170 академических сотрудников.

После пожара сохранилась лишь часть этих помещений. Большинство или повреждены, или полностью непригодны для использования. И из-за огня, и из-за воды, которой тушили пламя. Полной картины пока нет: ситуация от учреждения к учреждению отличается сильно, а информацию о потерях приходится собирать по крупицам.

Актовый зал Института морской биологии (сгорел). Фото предоставлено Михаилом Соном

К примеру, пока не понятно, уцелела ли оргтехника в кабинетах, принадлежавших  Отделению гидроакустики. Сами комнаты не пострадали от огня, но, возможно, они затоплены, доступа туда нет. Если говорить о СКТБ Физико-химического института, то компьютеры из затопленных помещений вынесли на следующий день после пожара. Лаборатории конструкторского бюро не пострадали, поскольку находятся по другому адресу.

«Если считать материальный ущерб, то только оборудования мы потеряли, по предварительным оценкам, на 2 млн грн.», - говорит первый заместитель главного ученого секретаря НАНУ Владимир Емельянов, который возглавил комиссию Академии наук, созданную для проверки последствий пожара. Это официально. Однако часть потерянного оборудования, например, в Институте морской биологии, не была на балансе, его покупали не по бюджетные деньги, а за собственные или гранты. Поэтому цифры однозначно больше.

Но кроме оборудования есть вещи, цену которым посчитать гораздо труднее. Речь идет о базах данных, научных архивах и научных коллекциях, погибших или поврежденных при пожаре.

Одна из уцелевших лабораторий. Фото: предоставлено Михаилом Соном

Сгорела библиотека Института морской биологии, которая насчитывала почти 18 тыс. экземпляров, и личные собрания отдельных сотрудников. Научная иностранная литература специализированная и дорогая (средняя цена такой монографии - 100-200 долл.), поэтому чаще всего ее покупают за личные средства или получают в подарок от коллег, как авторские экземпляры или в обмен на собственные книги. Поэтому такой литературы, как правило, нет ни в одной украинской государственной библиотеке. Книги оказываются там обычно уже после смерти владельцев.

До последнего момента неизвестной была судьба вспомогательного фондохранилища Одесского археологического музея, которое находилось на территории здания. «Мы знали, что оно не сгорело, но переживали за воду, которой тушили пламя. Доступа туда мы не имели. К счастью, как оказалось впоследствии, наши фонды не пострадали», - рассказывает и.о. заведующего отделом экспозиции Одесского археологического музея Юрий Черниенко. На 124 м² там хранились материалы различных археологических экспедиций с начала 20 века. «Пусть они вспомогательные, поскольку основное фондохранилище находится в самом музее, но для науки ценна вся совокупность материалов. Даже если один черепок сам по себе якобы не имеет значения, то их комплекс из такого-то поселения, из такого-то региона является интересным с точки зрения науки», - объясняет Черниенко.

Фото: Думская

Известно, что полностью сгорели помещения, которые занимали часть сотрудников отдела археологии Крыма и Северо-Западного Причерноморья Института археологии (остальная часть территориально находится в Киеве - прим. ред.). Никто не пострадал, поскольку это был так называемый библиотечный день, когда сотрудники могли не работать на рабочих местах. «У нас только материальные потери - столы, стулья, шкафы, бумаги, компьютеры», - говорит заместитель директора по научной работе Института археологии Алла Буйских. Где-то за неделю до пожара археологические находки из предыдущих раскопок, а это не восстанавливаемый ресурс, в отличие от оборудования, успели передать в Одесский археологический музей.

Наибольший ущерб, по словам Владимира Емельянова, понес Институт морской биологии. Из-за аннексии Крыма мы уже потеряли Институт биологии южных морей им. А.А. Ковалевского, базировавшийся в Севастополе, поэтому на фоне этого ситуация выглядит еще болезненнее.

Институт страны двух морей

Михаил Сон, старший научный сотрудник Института морской биологии, увидел дым, когда подходил к зданию. «Пожарная сигнализация в институте в нашей части сработала, но она у нас часто включается. Рядом улица с интенсивным движением, и датчики время от времени реагируют на пары и смог», - рассказывает он. Люди внутри начали искать источники возгорания, но не нашли, и только потом увидели из окон пожар в другом крыле здания, где находился колледж. За десять минут сотрудники его отдела уже покинули помещение. В последующие дни, когда пожар был уже в виде локальных очагов тления или кратковременного возгорания, они вместе со спасателями смогли попасть в некоторые кабинеты, чтобы эвакуировать хотя бычто-то.

Михаил Сон. Фото предоставлено автором

Институтская кошка Соня уже в третий раз за последние 20 лет счастливо спасается от пламени. Последний раз серьезное задымление в помещениях организации произошло в 2010-м. Комнаты института разбросаны по разным флигелям и разным этажам здания, поэтому их состояние после декабрьского пожара так же различается.

Есть помещения, которые сгорели полностью и обвалились, есть и такие, что совсем не пострадали, и те, судьба которых неизвестна, к примеру, подвальные помещения - вход в них завален; или комнаты, залитые водой, или те, где обвалилась крыша. Полностью ситуацию можно будет понять через 2-3 недели. По словам Михаила Сона, окончательно утрачена треть помещений вместе с тем, что в них было.

Сейчас сотрудникам выделили несколько лабораторий в Физико-химическом институте и еще несколько комнат для администрации в Южном научном центре. Однако для полноценного восстановления работы необходимо гораздо больше.

Живая культура: ракообразные. Фото предоставлено Михаилом Соном

Чтобы хотя бы приблизительно представить масштабы, надо понимать, чем занимается подобное научное учреждение. Ведь кроме фундаментальных исследований в области морской биологии институт курировал деятельность заповедников и морских национальных парков, готовил аспирантов, работал со студентами и школьниками Малой академии наук. Большой объем работы был связан с прикладными исследованиями в черноморском регионе, касающимися, например, дноуглубления, навигации, судоходных и водных каналов, обмена водой с лиманами, рыбного хозяйства и оценки загрязнения воды. А образование и прикладные исследования - это лицензии, аккредитации конкретных лабораторий и приборов, аттестации рабочих мест. Восстановление всей разрешительной базы может занять год-полтора.

Отдельная история с международными исследованиями. В пожаре погибли директор Института морской биологии Борис Александров и старший научный сотрудник института Галина Иванович. Борис Александров был ключевым экспертом от Украины в целом ряде международных проектов и координационных советов. Институт принимал участие в работе Черноморской комиссии, в проекте EMBLAS по гармонизации мониторинговых методик Черного моря, в международных проектах, связанных с биологическими инвазиями, то есть экзотическими видами, которые попадают в нашу акваторию из-за судоходства. Это именно та сфера, в которой организация является одним из европейских лидеров. В свое время, в том числе и на ее данных, был определен режим забора и сброса балластных вод в море реках Международной морской организацией ООН.

Директор ИМС Борис Александров и академик Ювеналий Зайцев (стоит спиной) на тренинге для учащихся по проекту EMBLAS. Фото предоставлено Михаилом Соном

Научные ценности

Вместе с помещениями Институт морской биологии частично потерял ли самое ценное из того, что было, - научные архивы и естественные коллекции.

Институт был создан как Одесский биологический пост еще в 1953 году. Он изучает весь сектор Черного моря от Крыма до дельты Дуная, включая лиманы и заливы, а также проводит работы в Азовском море. На практике это означает, что его базы данных охватывают 40-50 лет систематических наблюдений в различных сферах. Ни одно другое научное учреждение в Украине не имеет такого массива данных по этому региону.

«Скажем, есть несколько десятков точек вдоль Одесского залива и взморья дельты Дуная, где мы каждый год ведем мониторинг всех стандартных показателей. Ведь все начинается с накопления фактических данных. Затем их можно изучать в динамике, и как она связана, например, с изменениями климата, или их можно сравнивать с тем, что происходит в других местах», - объясняет Михаил Сон.

Это в определенной степени уникальные базы данных, исчезновение которых фактически будет означать появление экологического и биологического белого пятна на географической карте. Безусловно, в регионе от Крыма до дельты Дуная проводили исследования ученые и из других учреждений, однако именно постоянных массовых наблюдений на полигонах Института морской биологии кроме него никто не делал.

Во время экспедиции. Фото: предоставлено Михаилом Соном

То же можно сказать и о собранных за многие годы биологических образцах живых организмов, которые образуют ныне целые коллекции.

Пока оценить потери баз данных трудно, ведь не все жесткие диски, на которых они хранились, удалось проверить, какие-то данные дублировались в облаках, какие-то есть дома у сотрудников. Чтобы свести все вместе, нужно время.

Непосредственно в экспедициях или во время экспериментов исследователи ведут также полевые дневники, журналы измерений и другие первичные документы, которые содержат различные нестандартизированные данные: рисунки, вспомогательные наблюдения, заметки, которые обычно не вносят в базу данных, но используют при подготовке статей, планировании последующих экспедиций . Часть таких архивов также была уничтожена.

Судьба естественных коллекций на данном этапе более понятна.

Во время экспедиции. Фото: предоставлено Михаилом Соном

Поскольку институт из-за нехватки финансирования не имел целостного музейного отдела, где бы хранились коллекционные фонды, то в каждой лаборатории была своя коллекция, и все они были разбросаны по зданию. Сейчас точно известно, что несколько ключевых коллекций погибли.

Речь идет о коллекции организмов, которые собирали во время долгосрочных мониторинговых исследований. Это большой (более 1 мм) бентос, то есть все, что живет на дне моря, и планктон - все, что плавает в воде. Утеряна ценная коллекция паразитов рыб, которая содержала новые для науки, еще не описанные виды. Работы по ним только готовились к публикациям. Также сгорела коллекция водных насекомых. Часть своих коллекций потеряла лаборатория, которая занимается популяционными исследованиями, а такие вещи можно изучать только на больших выборках отдельных видов.

Во время экспедиции. Фото: предоставлено Михаилом Соном

«Кто-то на этом материале писал диссертацию, для кого-то это были текущие неопубликованные исследования. И потеря отбросит людей назад, заставит отказаться от запланированного и начинать все с нуля. А каждое такое отдельное исследование - это 2-3 года работы», - говорит Михаил Сон.

Если говорить о ценности коллекций для ученых-полевиков, которые их собирают, то они имеют сакральное значение, сопоставимое собственно с человеческой жизнью. Потому что экспедиционные работы на воде, в горах, в зонах военных конфликтов - это всегда риск не только увечья, но и смерти. Это случается, поэтому и отношение к коллекциям у ученых соответствующее, - говорит Михаил Сон.

Михаилу повезло. Свою коллекцию он спас и теперь может с ней продолжать работать дома. Повезло потому, что утраченный материал невозможно воспроизвести. «Как невозможно зайти дважды в одну реку, так один и тот же материал нельзя собрать дважды», - говорит он.

Часть заспиртованных коллекций Михаила Сона, вывезенная домой, - водные макробесхребетные. Фото предоставлено Михаилом Соном

Каждый образец в коллекции фиксирует организм таким, каким он был в свое время на своем месте. Для науки такие коллекции важны, поскольку наличие первоисточника позволяет оценить, переоценить и проверить результаты уже проведенных исследований. С другой стороны, используя их, ученый может провести совсем другие исследования. А современные технологии, связанные с выделением ДНК, позволяют извлечь даже из очень старых материалов много новой информации, о которой не задумывались, когда эти коллекции собирали. Конечно, с потерей образцов эта возможность также исчезает.

Мы его теряем

Когда пылал [4] Собор Парижской Богоматери [5], люди из разных уголков мира искренне переживали из-за пожара, потому что понимали, что может исчезнуть. Когда пылал Бразильский национальный музей в Рио-де-Жанейро, то событие, по крайней мере в Украине, заметили преимущественно ученые. Хотя этот музей и исследовательский центр владел одной из крупнейших в Северной и Южной Америках коллекций животных, насекомых, минералов, археологических артефактов, окаменелостей и даже записанных песен на вымерших языках и многими другими материалами.

Пожар в Соборе Парижской Богоматери. Фото: EPA/UPG

«Людям ближе искусство, чем наука. Оно олицетворяет достижения культуры. Но духовная культура - это не только искусство, но и наука, и просвещение. А наука опирается на источники, и научные выводы должны базироваться на тщательном исследовании источников. Если они погибают, то это однозначно убытки», - объясняет Юрий Черниенко.

Постичь ценность засушенных насекомых или кости, лежащей в коробке и больше похожей на мусор, не ученому действительно трудно. Однако научные коллекции [6] - это те же базы данных, а коллекционные образцы являются носителем информации, как о прошлом, так и о будущем. 

«Если посмотреть на определение объекта национального научного достояния, которое в украинском законодательстве, то к нему относят объекты, которые не поддаются воспроизведению, утрата и разрушение которых будет иметь последствия для развития науки и общества. Это хорошо переносится и на коллекции, и на данные. При их утрате все обнуляется, надо начинать жизнь сначала, а очень многие вещи нельзя повторить», - говорит заведующая отделом музеологии Государственного музея во Львове Наталья Дзюбенко. Его коллекция, кстати, имеет статус национального научного достояния.

Чтобы объяснить чем страшны подобные трагедии, Наталья приводит пример бразильского национального музея. Художественные коллекции от научных отличает количество единиц хранения. Если в первом случае речь идет о десятках тысяч, то во втором - сотни и миллионы. К примеру, в Национальном научно-естественном музее в Киеве их насчитывается 2,5 млн, во Львовском природоведческом - полмиллиона. В бразильском было 20 млн единиц. Даже через год после трагедии трудно сказать, что сгорело, поскольку бразильскую коллекцию не каталогизировали полностью, а результаты уже проделанной в этом направлении работы хранились на внутренних серверах музея, которые так же утрачены.

Наталья Дзюбенко. Фото предоставлено автором

«Сейчас у нас произошла подобная ситуация. Это как яма, разрыв в материи нашего достояния, наших знаний об окружающем мире и процессах. Не хочу даже мысленно ставить себя на место коллег,- говорит Наталья Дзюбенко. - Это лакуны, которые невозможно заполнить заново. Если коллекцию не уничтожить физически, то рано или поздно она всплывает новыми темами и новыми знаниями. Сейчас мы не способны понять масштабы вторичного, потому что это круги на воде. Вот здесь произошла трагедия, мы переживаем ее в этот момент, а как она будет влиять в дальнейшем и на людей, и на научные исследования, будем узнавать со временем. Фактически это выстрелы в будущее».

Защищайтесь

Конечно, пожар может произойти где угодно в любой части мира. В 2016 году огонь уничтожил Национальный естественный музей Индии. Это была относительно современное шестиэтажное здание, но не сработала водная система пожаротушения. Опасность всегда есть, и вопрос в том, насколько мы к этому технически готовы. По словам Натальи Дзюбенко, в Украине ситуация плохая.

«У нас все далеко зашло в плане научной инфраструктуры. Есть институты [7] в хорошем состоянии, они имеют возможность зарабатывать, внедряя свои разработки [8], и держатся неплохо. Есть те, в которых ситуация хуже, а бюджетные средства ограничены. Мы стараемся держать все на уровне, но не всегда получается», - признает Владимир Емельянов.

В природоведческом музее во Львове установлены пожарные датчики и система оповещения работает, но за ее обслуживание платить довольно непросто, хотя это вроде и не заоблачные суммы - 15 тыс. грн. в месяц, при том, что музей зарабатывает определенные деньги на экспонировании. Однако надо учитывать, что в целом учреждение пока получает половину от необходимого ему финансирования.

Если говорить о коллекционные фондах, то в идеале для них должно быть максимально приспособленное помещение с климат-контролем, с возможностью регулировать температуру и влажность, с системой пожарной безопасности, включая пожарные двери, которые автоматически блокируются в случае загорания и не дают огню распространяться дальше.

«В мире я такое видела, например, в музее в Зальцбурге. Там противопожарными дверями оснащены, в том числе и экспозиционные залы. У нас подобная система в фондохранилище в Национальном художественном музее, но они за ее долго сражались. В научных учреждениях я не видела современно оборудованных фондохранилищ. Хотя наши букашки так же ценны. Как картина фиксирует некоторое состояние общества, так и букашка фиксирует состояние экосистем. Это летопись природы в увековеченном виде», - объясняет Наталья Дзюбенко.

Наталья Дзюбенко. Фото предоставлено автором

По словам Михаила Сона, проблема даже не в общих объемах финансирования науки, а в отсутствии каких-то специальных защищенных бюджетах на фонды. Создание коллекции, ее учет, хранение - сложная квалифицированная работа, которая в большинстве случаев не оплачивается дополнительно. «Я могу формировать коллекцию, вести и поддерживать ее, а могу этого в принципе не делать. Теоретически можно было бы попробовать оформить нашу коллекцию как национальное научное достояние и получить дополнительную лаборантскую ставку, но это огромная бюрократия. Поэтому в Украине эту сферу пустили насамотек», - говорит он. 

Определенным образом коллекцию защищает ее оцифровка, что и делают западные научные музеи и другие научные учреждения, но научная фотография требует соответствующего оборудования и умения и в любом случае не способна заменить оригинальный образец. Еще одно направление - создание генетических библиотек коллекционного материала. Но в украинских реалиях это звучит еще более фантастично. Поэтому история одесского пожара скорее всего закончится лишь очередным предписанием-инструкцией: проверить пожарную безопасность, провести обучение, запретить курение, обогреватели и чайники. Или обойдется и без этого. 

***

Зоолог Игорь Загороднюк, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник Национального научно-природоведческого музея Академии наук Украины, о значении естественных коллекций и их утрате:

- На самом деле факторов риска для естественных коллекций немало, и это не только пожар. Хотя огонь, конечно, один из самых опасных. Образцы нередко хранятся в деревянных шкафах. Или представьте себе гербарий, который охватил огонь.

Игорь Загороднюк. Фото: Александр Заклецкий

Вода, кстати, так же страшная стихия, как и любые другие. У одного из наших старейших зоологических музеев, при Львовском национальном университете, была история, связанная с затоплением. Они добились того, чтобы развивать музей на последнем этаже в отдельных помещениях. Но крыша старая, и во время ливня капитально залило зал млекопитающих. В нашем музее горел зал полезных ископаемых. Пожар случился из-за перегрузки сетей. Потом у нас залило зал птиц. В этих случаях беда имела положительные последствия: хоть коллекции пострадали, но в целом для музея и других коллекционных материалов произошли положительные изменения. Залы полностью реконструировали, частично за грантовые деньги, частично за деньги благотворителей. В зоологическом музее во Львове отремонтировали крышу и закупили систему климат-контроля. Каждый раз, когда где-то происходит беда, система безопасности и контроля начинает работать на полную.

Но есть и другие причины исчезновения коллекций. Так случается, когда коллекция теряет своего опекуна или переезжает в другое место. Или из-за разрухи, вызванной военными действиями. Ее могут просто выбросить. К примеру, у меня в 2014-м погибли коллекции, хранящиеся в лаборатории Луганского национального университета, и в комнате, где я жил в Луганске. При переезде в Киев, к сожалению, не все удалось эвакуировать. Против естественных коллекций работает и само время, ведь вероятность, что ее съедят насекомые или она просто рассыплется, растет с каждым годом хранения. Чем старше образец, тем он ценнее как исторический факт или свидетельство того, что на этой территории жил определенный вид. Но как объект исследования он теряет свои качества.

Естественные коллекции невозможно собрать силами одного человека и за короткий промежуток времени. Это тот материал, который накапливается десятками и сотнями лет усилиями многих ученых и любителей. И именно он во всей своей полноте является основой для фундаментальных исследований многообразия живого, которые затем могут обернуться прорывами в медицине, экологии или в эволюционной науке. 

Коллекции - носители и источники наших знаний о природе и ее истории. Фактически это архив и точка отсчета для прогнозов состояния биоты и развития отдельных видов или их исчезновение, ведь чтобы объективно видеть изменения, надо знать прежнее состояние, и без коллекций его невозможно понять. Они обеспечивают возможность ревизии научных гипотез. Это ресурс государства и бесценная вещь. Из этих материалов с помощью новых методов молекулярно-генетических исследований можно получить новую информацию. Кстати, сейчас сравнивают не только изменения флоры и фауны, но и биологические особенности видов, например, изменения самих видов. Например, одни виды заметно увеличились в размерах, другие уменьшились. Эволюция происходит на глазах. И эти изменения - индикаторы для нас. Мы должны понимать, что иногда природа подсказывает нам об изменениях качества среды быстрее, чем приборы. Сколько бы мы не спорили о глобальных изменениях климата, но у нас десятки видов расселились с юга на север. Или возьмем «краснокнижные» виды. Их нередко можно анализировать через коллекции, поскольку запрещено изымать из природы.

Во время экспедиции. Фото предоставлено Михаилом Соном

Особое значение в коллекциях имеют типичные образцы - это тот материал, с которым впервые описали новый для науки вид. Скажем, вы описали какую-то мышку и уверены, что нашли новый вид. Чтобы дать ему название, надо убедиться, что оно уже не «занято», или что не описан такой же вид под другим названием. Для этого вы должны изучить типичные экземпляры и их описания. Потери типовых образцов не возобновляемы, а международная ценность коллекций определяется именно имеющимися типовыми экземплярами.

А еще ваучерные образцы. Они подтверждают, к примеру, факт наличия вида на территории - скажем, первого появления рапаны в Черном море. Находка в коллекции, она задокументирована, так это легко проверить. Это что-то вроде типичного образца, но на региональном уровне. В этом случае экземпляр не является носителем названия, но подтверждает сведения, что важно, учитывая изменения во флоре или фауне, которые происходят. Кстати, Институт морской биологии очень много этим занимался.

Если говорить об условиях хранения коллекций, то не надо спрашивать о вентиляции, системе пожарной безопасности или огнетушителях. Достаточно просто спросить, есть ли у музея хранилище, и ответ покажет, насколько все хорошо или плохо. В нашем музее, к сожалению, нет фондохранилища.

Коллекции хранятся в подсобках, рабочих комнатах, в подиумах под витринами в экспозиционных залах. Фактически нет вентиляции, климат-контроля, здание летом перегревается, не подобрана специальная краска, отражающая свет, в комнатах с коллекциями нет кондиционеров. Это при том, что, несмотря на нашу бедность, наша коллекция имеет статус национального научного достояния. Но коллекции нуждаются в хранилищах с соответствующим оборудованием, и не только противопожарным. Недавно на конференции одна геологиня рассказывала и показывала, как образцы пород стареют и портятся, в частности, из-за отсутствия амортизации шкафов их повреждает и вибрация от метро, от которой они осыпаются.

В Украине отдельные фондохранилища, хотя и не оборудованные всем необходимым, имеют лишь несколько естественнонаучных музеев. Это, к примеру, Зоологические музеи Львовского и Киевского национальных университетов, Музей природы Харьковского национального университета, частично и Государственный природоведческий музей во Львове (но и там есть потребности существенного изменения ситуации к лучшему, особенно по гербарию). Хранилище есть и в Ужгородском национальном университете, но оно довольно запущено.

Фонды Львовского Государственного природоведческого музея НАН Украины. Фото: drymba.com

При этом какие-то доплаты (которых все равно не хватает) при сохранении и поддержании фондов учреждения получают только в том случае, если их коллекции имеют статус национального достояния. Без него все происходит на личной заинтересованности и энтузиазме: хочет человек следить за коллекцией, то следит, но не обязан. Даже Закон о музеях ориентирован преимущественно на историко-культурное наследие и не учитывает специфику естественных коллекций. Наши основные фонды - это то, что обычно лежит в шкафу, оно часто неэффектно для экспонирования - какая-то косточка, тщедушная птичка. Но именно они и имеют сверхвысокую ценность для науки. А закон, например, запрещает что-то делать с основными фондами. Но мне, например, нужно препарировать бабочек, чтобы определить вид, или сделать шлиф из зуба мамонта. Официально проводить подобные операции нельзя. Но конечно мы это делаем, просто закон не ориентирован на естественные коллекции.

В тему: НАНУ: академический бардак [9]

Когда-то, кстати, мы пытались оценить так называемую первичную стоимость коллекционного образца. Если вы поехали в экспедицию, поймали там три ценных для коллекции бабочки, а потом решили посчитать вашу зарплату, оборудование, дорогу, командировочные, то окажется, что собранный вами образец стоит пару ваших зарплат. Государство уже вложило в это деньги. Так что надо позаботиться и сохранить его. А еще есть коллекционная стоимость образцов, когда другие музеи хотят обменять ваш образец на десяток других. Это абсолютное богатство. Если мы его потеряем, то пожалеем. Было бы хорошо, если бы общество это понятно. 

—

Елена Струк,  опубликовано в издании  LB.ua [2]

Перевод: Аргумент [10]

---

В тему:

• «Сейчас на въезде в города Украины видишь рекламу водки, а не шедевров из местных музеев» [11]
• Украинские Нотр-Дамы «сгорают» незаметно [12]
• Реставрация по крохам [13]
• Борис Возницкий: «За 30 лет мы собрали артефактов на 17 миллиардов евро» [14]
• Академия наук Украины: лень, коррупция и фундаментальный провал [15]