Евгений Дикий: «Вокруг айсберги, читаешь новости и вдруг узнаешь, что тебя орден догнал»

1.00

Нет

Директор Национального антарктического научного центра, кандидат биологических наук, ученый, общественный деятель, воин рассказал изданию "Тиждень"- о науке и о его гражданских победы.

- За что вы полюбили Антарктиду?

- Там прекрасно. Это наименее испорченный человеком участок планеты. Антарктида [2] открыта лишь 200 лет назад. Для сравнения: в последнее континентом, который заселили к тому, была Южная Америка; по данным археологов, полностью, до Патагонии, до Огненной Земли, ее заселили 11 тыс. лет назад. Представьте себе, 11 тыс. Лет воздействия человека на природу и лишь 200. То есть Антарктида - это уникальный кусок планеты, где человеческое влияние, несмотря на то что на самом деле его видно и там гораздо меньше, чем в любом другом уголке. Это во-первых.

А во-вторых, это другой мир. Начнем с цветов. Представьте себе целый мир, нарисованный без горячих тонов. Красный, желтый, оранжевый, зеленый если и есть, то отдельными точками. Например, красный клюв пингвина или крошечная щепотка травы где-то на скале, а так все написано в цветовой гамме от белого до синего через множество вариантов голубого, бирюзового, так сказать, тема воды и льда, а еще цвет вулканических скал от черного до бледно кирпичного. Собственно, там не 50 оттенков, а 500, но исключительно этих двух цветов, других просто нет. Это ни с чем не сравнишь, в такие моменты жалеешь, что ты не художник [3] и не можешь все это нарисовать.

А еще нигде более невозможно ощущение Эдемского сада, когда ни одно животное не боится человека. Вот ты выходишь за дверь станции и видишь сотни пингвинов, и ты им совершенно безразличен, ты для них деталь пейзажа. А если высаживаешься на каком-то другом острове, где нет нашей станции и человека там видят не так часто, то они не только не убегают, а наоборот, им становится интересно. Станционные пингвины [4] привыкли, мы им уже неинтересны, а нестанционные сходятся к тебе, осматривают, что это такое странное появилось, могут клювами подергать, то было шнурки развязали. Так же тюлени [5] на метр-два подпускают, вообще не реагируя, а потом уже начинают тебя гаркать: чего беспокоишь, отдыхаем мы здесь.

Вообще наши старожилы-полярники говорят, что Антарктида человека всегда как-то трогает: либо нет-нет-нет, ни за какие деньги я туда больше не поеду, или, наоборот, за уши не оттащишь. Я однозначно попал во вторую категорию.

- Какое из ваших научных достижений является самым весомым?

- В прессе прошла информация об аномальном потеплении в стратосфере, оно бывает раз в 10-20 лет, непредсказуемо, и дальше уже идет целый ряд тяжелых последствий. В частности, в Австралии ожидаются страшные засухи и пожары. Это серьезное, важное явление в масштабах глобального климата. Так вот наши ученые научились его наконец предвидеть. Сейчас на станции «Академик Вернадский» [6] мы осуществляем целый ряд проверочных измерений. Думаю, летом следующего года группа украинских физиков во главе с профессором Геннадием Милиневского (это, кстати, руководитель первой украинской антарктической экспедиции 1996 года, получила от британцев станцию «Фарадей» и переименовала ее в «Академик Вернадский») завершит исследования. Именно его научная группа, проанализировав данные, накопленные за те четверть века, Украина принадлежит станция, первой в мире сделала модель, которая позволяет предусматривать аномальные стратосферные потепления. На сегодня это, пожалуй, самый весомый результат.

В тему: Как разобраться в происходящем с климатом. Инструкция [7]

В следующем году ожидаем значительных результатов от наших биологов, потому что начат целый ряд интересных исследований по двум направлениям: микробиология и молекулярные механизмы, благодаря которым антарктические растения выживают в экстремальных условиях.

- В 16 лет вы вступили в Украинский Хельсинский союз и всю жизнь были политически активным человеком. Как все начиналось для вас лично?

- Знаете, на самом деле всю мою жизнь очень просто описать одной формулой: я всегда хотел быть тем, кем являюсь сегодня, то есть ученым, биологом, исследователем, и при этом жить в нормальной стране. А эмигрировать не хотел. Вот из-за этого противоречия в желании жить в нормальной стране и нежелании эмигрировать пришлось делать нормальную Украины здесь. Это еще и наполовину не удалось. Но по сравнению со страной, в которой я родился, считаю, усилия не были напрасными, учитывая то, что родился я в совке, когда Украина еще не была независимой. Мне жаль тех, кто родился буквально на год-два-три позже меня, им немного не повезло. А мне повезло, я успел принять участие в борьбе за независимость нашего государства, за распад советской империи, до 18 лет успел пройти свою первую революцию.

Кстати, первое задержание за сине-желтый флаг у меня произошло еще до революции на граните. Это был декабрь 1989 года, когда я еще учился в школе, в выпускном классе. Меня забрали после траурного митинга, когда умер академик Сахаров. Еще меня задержали, когда я заканчивал выпускной класс. Была такая акция группы молодых людей из Союза националистической украинской молодежи (СНУМ), на квартире у Корчинского тогда собрались первые 16 ее членов, я был одним из них, и объявили о создании организации. Так вот мы тогда положили венок из колючей проволоки к памятнику Ленину с надписью «Владимиру Ленину от благодарного украинского народа». Милиция это трактовала как злостное хулиганство - статья, по которой давали до пяти лет. Двух, которые несли венок, вообще закрыли в Лукьяновке, а у остальных взяли подписку о невыезде и вызывали на допросы. Это был апрель, соответственно, я успел випуститься, получить серебряную медаль, даже поступить в университет, и в конце летних каникул дело таки закрыли.

- Вы поступили в Киевский университет на биологический факультет.

- Да. И продолжал деятельность и в СНУМ, и в Хельсинской союзе, который затем трансформировался в Украинскую республиканскую партию. А до того в УСС (Украинских студенческом союзе), и далее, когда он уже раскололся на УСС и СУС, я остался в СУС.

С окончанием университета у меня веселая история. Вообще-то я принадлежу к выпуску 1995 года. Но диплом получил в 1997-м, так умудрился сделать почти невозможное - быть отчисленным с последнего курса за несколько месяцев до выпуска. Но не из-за двоек. На пятом курсе поехал волонтерить на Первую чеченскую войну, зимнюю сессию пятого курса всю провел в Грозном, потом уже из Грозного отступал с чеченцами дальше к горам. И коль в конце апреля вернулся в Киев, конечно, на тот момент уже был отчислен, поэтому пришлось восстанавливаться. Дипломную работу защищал в 1997 году.

- В Чечне вы были волонтером и руководителем гуманитарной миссии.

- Да. В Чечне я не воевал. Тогда воевали мои друзья из УНСО. Было четкое разделение: если ты ездишь как гуманитарий, особенно если пользуешься журналистскими корочками, а у меня были такие корочки от газеты «Всеукраинские ведомости», то оружие в руки не возьмешь, чтобы не подставлять других гуманитариев и журналистов. Статус не сочетался. Ты или в статусе добровольца-боевика, или в статусе волонтера-гуманитария. Конечно, с нашими бойцами-унсовцами я там пересекался не раз, потом вышел наш со Славиком Марченко материал во «Всеукраинских ведомостях», «Письма с Чеченской войны», большая статья на четыре полные страницы, в том числе и о наших ребятах. Это был один из первых подробных рассказов в нашей прессе о том, кто и за что там воюет [8].

В тему: 20 лет истребления [9]

Когда мы возвращались, многие говорили нам, мол, что вы там забыли, это не ваша война. А мы объясняли: люди добрые, вы не понимаете, что такое Россия, вы не понимаете, что если бы сейчас чеченцы не перемололи армию в Грозном, то она была бы уже в Симферополе. На нас смотрели как на сумасшедших, говорили: какая оккупация Крыма, какая российско-украинская война, что вы вообще несете, вас там в горах контузило. И это, к сожалению, была реакция абсолютного большинства, даже тех, кто сочувствовал, даже тех, кто был не против, но «все равно Украине это не надо». Это были 1994-1995 годы. Прошло ровно 20 лет, и все же: кто прав? Кто тогда понимал, что такое Россия, почему чеченцы были абсолютно правы и почему мы им обязаны тем, что эта война началась на 20 лет позже, чем могла бы. Если бы русские пришли тогда, мы были бы еще менее готовы, чем в 2014-м.

В тему: Шамиль Басаев был прав (точка зрения) [10]

- Расскажите о вашем знакомстве с Дудаевым.

- За те несколько месяцев, что мы провели в Чечне, я виделся с ним дважды. Однажды на большом собрании, куда нас пригласили, но он с нами тогда не общался. А второй раз была встреча с ним, мы пили чай, говорили об Украине, о Чечне, о Балтике. У меня остались очень светлые воспоминания об этом человеке. Я и сейчас считаю, что он очень большой государственный деятель, один из лучших на постсоветском пространстве. Конечно, его убийство - это более чем убийство одного человека. Убив Дудаева, а дальше Масхадова, Россия сделала страшную вещь - уничтожила светских чеченцев. Она практически выбила всех таких, как Дудаев. Некоторые еще успели убежать и живут в эмиграции в Западной Европе. А дальше ситуацию в Чечне Москва свела к очень плохой дилемме: там или коллаборационисты во главе с Кадыровым, которые договорились с Путиным и предали свою страну, или исламисты. Третьего варианта не осталось, а Дудаев был именно третьим вариантом. Это было развитие Чечни и вообще Кавказа как нормальных, светских, европейских государств. Для Дудаева моделью были страны Балтии, он хотел вести Кавказ таким путем, и тогда такой шанс еще был. Сейчас его просто нет.

Среди третьего варианта остались единицы, часть из них воюет у нас. Батальон имени Дудаева, батальон имени Шейха Мансура - это последние светские цивилизованные чеченцы. Я не считаю, что все потеряно навсегда, но не менее одного поколения точно упущено. Там надо начинать почти с нуля, восстанавливать систему светского образования, и только когда подрастет следующее поколение, появится шанс на правильный, демократический, западный путь развития для Кавказа. Я не могу сказать, что джихадисты, исламские фундаменталисты гораздо лучше путинской России. Это два разных варианта зла. Так же как во время Второй мировой войны в Украине не было выбора между демократией и нацизмом, а был выбор между нацизмом и сталинизмом.

- Вы занимались правозащитной деятельностью, а затем победила наука и вы поступили в аспирантуру и стали преподавать в Киево-Могилянской академии.

- В 1999 году я поступил в аспирантуру, потом начал преподавать в Могилянке. Одно время думал, что ушел в науку и полностью отошел от политики. Далее была Оранжевая революция, когда мне резко пришлось вспомнить о политике, причем не от хорошей жизни. Ко мне тогда подошли два моих студента-первокурсника, абсолютно испуганные, и говорят: «Евгений Александрович, мы о вас здесь погуглили, вы же в молодости защищали Литву, Чечню». Я им говорю: «Было дело». «Слушайте, нас здесь в СБУ вызывают, шьют статью «терроризм», как надо вести себя на допросе?» Это 2004 год, ко мне с этим прибегают 17-летние дети, и я понимаю: нет, здесь вне политики не останешься. Понятно, что через час у ребят уже был адвокат с подписанным контрактом и было указание без него ни на какие допросы не являться. Адвокат тоже из бывших наших, еще с революции на граните. После того как мы их подготовили к допросам (а они были активистами «Поры»), я позвонил Владу Каськиву, которого знал еще с революции на граните, и спрашиваю: «Влад, тебе в «Поре» люди нужны?». Он ответил: «Очень нужны, работы валом!». Так я снова на какое-то короткое время ушел в политику. Мы сделали оранжевую революцию, после чего вздохнул с облегчением и решил, что политика для меня закончилась, можно снова возвращаться в науку. Но 2014-й показал, насколько я ошибался.

- Где вы встретили начало нового Майдана?

- Во время евромайдана я разрывался между наукой и революцией, у меня на тот момент было несколько довольно успешных совместных проектов со скандинавскими и немецкими коллегами. Перед Майданом я так долго работал над совместными проектами в Германии и Скандинавии, уже почти выбирал визовый коридор. Имел постоянный Шенген, слава Литовской Республике, с которой меня связывает очень давняя история: в 1991 году я был командиром украинских добровольцев на баррикадах в Вильнюсе. Так вот с литовским Шенгеном ездил по лабораториям Западной Европы, надо было только следить, чтобы не выйти за пределы коридора. Почти половину времени проводил за пределами Украины. А здесь у нас революция начинается! А у тебя запланирована куча командировок, кучу работ, и ты начинаешь разрываться. Были всякие «веселые» истории.

Ночное избиение студентов меня застало в Вильнюсе. Там была конференция. Утро, спускаюсь в холл отеля, ко мне подбегают первыми белорусы, спрашивают: «У вас теперь тоже как у нас?» - «Вы о чем?» - «Ночью «Беркут» студентов разогнал, всех избили». Я бегом в интернет: точно. Ко мне подходит один из литовских депутатов и говорит: «Слушай, быстро пиши заявление на политическое убежище, у вас же такое произошло ...» А я ему: «Погоди, вы нас недооцениваете. Я тут смотрю свежие новости, а уже на 12 часов дня вокруг Михайловского собора баррикады, 30 тыс. человек записываются в самообороны, и мы еще посмотрим, кто будет политическое убежище просить». Наоборот, говорю, извините, люди добрые, я не то что не остаюсь, а можно мне билет перебить на сегодня? Так я помчался на Майдан.

Далее подобная история повторялась еще дважды, то есть всего три раза за нашу трехмесячную революцию. В следующий раз мне предлагали политическое убежище в Финляндии, куда я умудрился прилететь, представьте себе, 19 января. Вот прилетаю я в Хельсинки, а тут как раз «крещением огнем» на Грушевского. 20-го числа, один день, я еще там работал вместе со своей аспиранткой, потом в ночь с 20-го на 21-е читаю в новостях, что титушки уже пошли по дворам, жгут машины. Говорю шефу департамента: «Слушай, у вас тут какие-то новости из Украины передают?». Он мне: «Да, у вас там ужас. Я могу на месяц продлить вам этот проект, посидите, поработайте, а если за это время там не закончится, пишите на политическое убежище, у нас легко дают. Финляндия в этом смысле гостеприимная, останешься у меня работать». Нет, говорю, ты не понял, наоборот, я тебе оставляю нашу аспирантку, Не отпускай ее домой пока, а мне, пожалуйста, билет на сегодня.

И так я из Хельсинки через Ригу глубокой ночью прилетаю в Борисполь, меня встречает бывший однокурсник на машине, заскакивает домой, переодеваюсь из европейского в майдановское, и около 5 утра 22-го числа мы с ним приезжаем заступать на вахту на Грушу и как раз попадаем на первую стрельбу, в ходе которой убили Нигояна. Так я снова променял политическое убежище на баррикадные бои.

А дальше, помните, было такое последнее затишье перед финальным аккордом? Янукович объявил нам две недели на амнистию. Я решил не тратить время и смотался в Баварию, в Университет Фрайбурга, у нас там хороший проект был. Меня сразу спрашивают, мол, тебе когда билет обратно? Я говорю: на 17 февраля, так как у меня амнистия заканчивается. Какая амнистия, ты о чем? Объясняю, что сейчас я вроде как государственный преступник, только нам пока объявили амнистию, 17-го она заканчивается. До немцев долго доходило, а дальше повторилась та же история: «Давай мы тебе в месяц еще продолжим проект, в случае чего напишешь заявление об убежище, у нас легко дают». Говорю: «Нет, народ, вы не поняли, как честный преступник я должен вернуться на место совершения преступления». Вечером 17-го прилетаю из Фрайбурга, одну ночь ночую дома, а утром 18 февраля мы идем в так называемое мирное наступление. Дальнейшую историю все помнят.

Так у меня и прошел Майдан - ни одну из «вспышек» я не пропустил. А в промежутках, когда было затишье, умудрился в два западных университета слетать. К сожалению, все эти проекты накрылись, потому что если делать какую-то паузу на время, пока у нас революция, то западные коллеги относились с пониманием, шли навстречу. Но дальше я отправился на фронт и написал всем: «Извините, у нас война, это может быть месяц, это может быть год, это может быть два, поэтому сорри». К сожалению, те проекты так и накрылись. Ну ничего, потом была другая жизнь, другие проекты, гораздо более мощные, но это уже, конечно, после войны.

- Вы пошли добровольцем в «Айдар».

- «Айдар» в то время действовал в Луганской области. Мы все лето 2014-го провоевали под Луганском. Лично для меня война началась 29 мая, когда я прибыл в Половинкино на айдаровскую базу, а закончилась 4 сентября, когда меня госпитализировали. Вот в этот промежуток весь мой фронт и уложился. Я шучу, что воевал как троечник: три месяца фронта, три месяца госпиталей, орден «За мужество» третьей степени, инвалидность третьей группы.

- А сейчас возможно такое добровольческое движение в Украине?

- Конечно. Во-первых, большинство еще живо, несмотря на все потери. А тем временем подрастают те, кто тогда был еще слишком юным, поэтому есть кем дополнить и кем компенсировать эти потери. Война уже шестой год идет, и те, кому тогда было, скажем, 15, сейчас уже 20-летние юноши и девушки, полные сил. Выросло новое поколение, и оно не хуже нас.

- Орден «За мужество» третьей степени вы получили в 2018 году?

- Да, в 2018-м. Военная бюрократия - это вообще нечто особенное. Первое представление ИЗ военной части ушло в 2016-м. И вот с 2016-го по 2018-й онО медленно ползло: военная часть - командование рода войск - Генеральный штаб - Министерство обороны - Администрация президента. В самой АП пролежало почти год.

Награда все же меня нашла, но нашла очень забавно. Это же надо было, чтобы соответствующий указ вышел именно тогда, когда я был в Южном океане, на борту корабля, за 15 тысяч километров от дома!

Это было так неожиданно: сидишь в радиорубке, вокруг айсберги, читаешь новости и вдруг узнаешь, что тебя орден догнал. Это не было фантастическим сюрпризом, потому что я знал, что на нас, на целую группу бойцов, которые защищали Георгиевку в 2014-м, есть представление, которое где-то по инстанциям ходит, но, конечно, не отслеживал, в чьих столах оно месяцами лежит. И тут вдруг так ...

—

Ірина Кириченко, опубликовано в издании Тиждень [11]

Перевод: Аргумент [12]

На цю тему: