Философ на линии фронта: "Страшно было от невозможности понять, чего добивается Россия"

Версия для печати

Николай Карпицкий, преподаватель философии Луганского аграрного университета, живет в Славянске, в нескольких километрах от линии фронта, которая сейчас проходит по реке Северный Донец. Последние дни российская армия пытается форсировать реку, но пока безуспешно – каждый раз артиллерия ВСУ разрушает понтонную переправу.

Луганский аграрный университет переехал в Славянск после того, как власть в областном центре захватили пророссийские сепаратисты. Примерно в это же время Николай Карпицкий принял решение об эмиграции в Украину. Будучи профессором Югорского государственного университета в Ханты-Мансийске, он публично осудил аннексию Крыма и создание ДНР и ЛНР. После чего был уволен по личному распоряжению ректора.

В своем интернет-блоге, который он ведет с 2014 года, Карпицкий старается дать философскую картину событий на востоке Украины. После 24 февраля его блог стал военным дневником.

За 100 дней войны Славянск покинуло три четверти населения. Но занятия в аграрном университете продолжаются, Николай читает лекции, проводит семинары и принимает зачеты.

– Как сейчас идет учебный процесс?

– Разумеется, онлайн. Часть студентов находятся на оккупированных территориях, кто-то уехал за границу, кто-то в тылу. Один мой студент, вчера он сдавал мне зачет, живет в Красногоровке. Оттуда выехать практически невозможно, город расположен в километре от линии разграничения, около Донецка, и вот мой студент там находится. Поэтому занятия мы проводим только онлайн.

– На семинарах вы обсуждаете со студентами происходящие военные действия? Пытаетесь осмыслить эту войну в философском ключе?

– Я делаю это очень аккуратно, поскольку никакой пропаганды на занятиях принципиально не веду. Но, разумеется, связываю темы философские с современностью таким образом, чтобы это было целесообразно для студентов. Например, мы рассматриваем философию человеческого общения, обсуждаем понятие лжи и раскрываем тему пропаганды и ее роли в восприятии происходящих событий, но так, чтобы это было достаточно академично. Перед началом каждого занятия в зависимости от ситуации я провожу опрос – кто где находится, в каких условиях. Кто-то из моих студентов под бомбежками, в подвале сидит, кто-то сумел уехать в тыл. Поэтому сначала мы обмениваемся информацией, рассказываем друг другу, кто в каких находится условиях, в какой степени безопасности. Потом я начинаю занятие и концептуально связываю с нашим опытом, который сейчас есть, тот материал, который даю.

Читайте также:  "Перше, що влаштовували росіяни, коли захоплювали місто або селище, – це місце для тортур та вбивств" 

– А в каких условиях вы сами находитесь?

– Славянск – это прифронтовой город. К нам приближаются российские войска. Наступление идет с двух сторон. Одно – со стороны Изюма, через Святогорск, но там партизанский край, и продвигаться противнику очень сложно. Другое наступление относительно недавно началось через Лиман. На прошлой неделе Лиман был захвачен, поэтому сейчас единственная, последняя преграда между нами и оккупантами – маленькая речушка Северный Донец, которую можно спокойно перейти вброд, но на танке не переедешь – нужен понтонный мост. Река протекает километрах в семи-восьми от Славянска.

Пока русские там не развернули ствольную артиллерию, мы в относительной безопасности. В нас попадают только ракеты, люди гибнут, конечно, но это все-таки единичные случаи. Если ствольную артиллерию установят на том берегу, тогда будут выносить город подчистую. Посмотрим. Пока что они не могут этого сделать, украинцы постоянно наносят контрудары, и оккупанты вынуждены отбиваться. Но тем не менее на их стороне огромный численный перевес, именно здесь, на небольшом участке от Изюма до Попасной сосредоточено, я думаю, больше половины всей российской армии вторжения.

– Как изменилась психология окружающих вас людей за эти три месяца войны?

– Сначала был просто шок, потому что люди не могли поверить, что такое может происходить в XXI веке. Россия будет бомбить Киев? Бред сумасшедшего! Люди жили, никого не трогали, и вдруг ни с того ни с сего без всякого повода начинают уничтожать их дома, изгонять людей отовсюду, разрушать их образ жизни. Это совершенно апокалиптическое ощущение, что вся прежняя жизнь рухнула, и вот это зло, которое сейчас творится, оно совершено иррационально и не имеет разумного объяснения. Зачем они это делают? Такой вопрос все задают. Что касается востока Украины, то здесь реакция немного более спокойная, потому что люди были уже готовы к войне.

– Привыкли?

– Здесь, на востоке, все знают, что такое война, какой она бывает, и поэтому, в принципе, действовали более-менее рационально. Люди подготовились, запаслись всем необходимым. Когда стало уже совсем опасно, начали уезжать. Примерно 80 процентов населения уехало из Славянска. Но при этом никакой паники, никакой растерянности я здесь среди людей не видел вообще за эти сто с лишним дней. Люди живут своей обычной жизнью с учетом угрозы, которая есть сейчас.

 – Как бы вы прокомментировали главный тезис российской пропаганды о "денацификации Украины"? Приходилось ли вам встречаться с проявлениями украинского национализма?

– Представьте себе, что китайцы скажут: в Сибири ущемляют татар, запрещают татарский язык, насилуют татарских женщин, и поэтому сейчас мы должны освободить этот угнетенный народ. Для выполнения нашей задачи мы подчистую разнесем Хабаровск и Владивосток. Вот примерно настолько же оторванным от реальности для нас звучит путинская выдумка про "денацификацию". Точнее, это не имеет вообще никаких точек соприкосновения с реальностью. Начнем с того, что здесь никто никого не спрашивает про национальность. К русским здесь не могут плохо относиться, потому что никого не интересует, русский ты или не русский. Проблема языка, насколько я могу судить по своему опыту – а я живу здесь 7 лет – абсолютно надуманна. Конечно, есть некоторые политики, эксплуатирующие тему языка, но людям это "пофигу", потому что все двуязычные.

– Свои семинары вы ведете по-русски и по-украински или только по-русски?

– Украинский язык я использую. Мне трудно читать лекции по-украински. А вот разговаривать, отвечать на вопросы, задавать вопросы, вести занятия – это я без проблем могу на украинском языке. И в принципе, этому никто не придает особого значения. Деканат до меня совершенно не докапывается, на каком языке я преподаю. Мои студенты свободно владеют и русским, и украинским, и им все равно. Что касается Западной Украины, там, конечно, другая ситуация. Там русский язык просто не используется, и, если ты будешь что-то там в публичной сфере говорить по-русски, это будет резать слух как нечто странное.

– Как вы встретили 24 февраля, начало войны? Насколько вы были готовы к этому и что почувствовали?

– Встретил так же, как и все, под вой сирен. Конечно, я знал чисто теоретически, что нападение вероятно, но представить себе, что все это произойдет на самом деле, было трудно. В тот день я был в Киеве и, когда проснулся, открыл фейсбук и увидел, что знакомые из России меня закидывают вопросами: "Что там у вас происходит?" Я посмотрел в окно, Киев был весь как на ладони, гудели сирены, люди с перепугу прятались в метро.

Я никуда прятаться не побежал, потому что с 2014 года уже привык к бомбежкам, к воздушной тревоге. Тогда я жил в Авдеевке, рядом с Донецком, и канонада была постоянно слышна. Поэтому я стал размышлять над ближайшей перспективой. Первая угроза – это блицкриг, получится он или нет? После трех дней войны стало понятно, что блицкриг сорван. У меня был куплен билет в Славянск, поэтому я вечером сел на поезд. Все поезда опаздывали из-за обстрелов, но я благополучно добрался до дома и уже оттуда наблюдал за ситуацией.

В первые дни ещё была надежда на рациональность агрессора, на то, что у этой войны есть какая-то политическая цель. Я не верил, что Путин развязал войну ради уничтожения Украины. Но уже через неделю стало ясно, что эта война ведется против всего народа: в Харькове разрушают один квартал за другим, в Мариуполе фактически идет геноцид, постоянно приходят сообщения об убийствах мирного населения.

Читайте также: Як воюють професори українських вишів. Зіркові та робочі будні 101-ї бригади тероборони Закарпаття

Когда у нас, на востоке, волонтеры начали вывозить людей из Северодонецка, Изюма, в них целенаправленно стреляли, по машинам, где было написано "Дети". Тогда стало понятно, что это полномасштабная цивилизационная война, которая была в Чечне, потом в Сирии, война, которая ведется против всего населения страны. Не против правительства Украины, "украиноязычных" или сторонников независимости, а против всех. Потому что обстрелам и преследованиям подвергались все без разбора. Когда оккупанты идут, они не смотрят, кто украинец, кто русский, ребенок или взрослый – им наплевать, они просто идут и уничтожают подряд, не глядя, кто там перед ними. Именно поэтому в Украине российских солдат называют "орками".

 – Какими методами, на ваш взгляд, Путину удалось вырастить "армию орков"?

– Я думаю, что особо их никто не выращивал. Дело в том, что в России ещё до Путина произошла люмпенизация страны. В начале 90-х годов на улицы выплеснулись волны гопников. Это люди, которые не имеют ни мировоззрений, ни убеждений, ни взглядов, легко наполняются путинской человеконенавистнической пропагандой, которая возбуждает их гордыню, типа они крутые, но окружены врагами. В принципе, политика России воспроизводит психологию гопника, который никого не может оставить в покое – он обязательно будет докапываться до соседей. При этом у него нет ни ясных идей, ни целей, а есть вот такая тупая озлобленность на окружающий мир. Особенно на тех, кто живет лучше, богаче.

И что мы видим сейчас? Есть идейные сторонники российской агрессии типа Гиркина, которые действуют по убеждению, но их немного. Есть люди, которые уходят в психологическую эмиграцию и никуда не лезут. Есть люди, которые принимают мир по умолчанию, и таких большинство в любой стране. И есть вот эта прослойка гопников, которых в России почему-то гораздо больше, чем в Украине. Я не знаю, с чем связана такая глубокая люмпенизация России. Возможно, с эмиграцией активной и мыслящей части населения, которая началась ещё при Горбачёве. Но факт налицо: гопников в России очень много, и сейчас они все мобилизованы на поддержку Путина.

 – В своей статье вы пишете о последствиях массированной пропагандистской обработки населения Донбасса. Почему эти люди оказались так беззащитны перед воздействием пропаганды?

– Во-первых, Донбасс всегда был информационно довольно сильно отрезан от остальной Украины. А во-вторых, в Украине были сильны пророссийские каналы, и при Януковиче, и при Порошенко. То есть значительная часть телевизионной пропаганды уже в независимой, воюющей Украине все равно была пророссийской. Тем более это касается Донбасса, куда проукраинская пресса почти не доходила. Но, несмотря на это, несмотря на такие благоприятные для России условия, они не смогли настроить основную массу населения в свою сторону. Люди были подавлены, дезорганизованы, не знали, кому верить, у большинства из них не сложилось какой-то определенной четкой позиции.

Основная масса пребывала в растерянном состоянии. И вот тогда протестанты, о которых я пишу в своей статье, предложили людям свою идеологию – деятельное добро. По сути дела, они тебе помогают, но при этом стараются включать тебя в эту деятельность, чтобы ты тоже начал помогать другим. И таким образом, атмосфера мирной жизни в Славянске довольно быстро восстановилась. Уже через год после освобождения он стал обычным городом, с нормальной жизнью. В 2017 году даже представить было сложно, что ещё недавно здесь была война и оккупация. Обычный, нормальный, мирный город.

Читайте также: Бойовий медик Маша Назарова про нашу тактичну медицину, її героїв та способи їй допомогти

И еще я хотел бы развеять один миф, очень распространенный, о том, что якобы восток Украины пророссийский, а запад проукраинский. Это не так. На самом деле есть разные политические дискурсы, некоторые политики используют пророссийскую или проукраинскую риторику, создают общее настроение, и в рамках этого настроения, в рамках этого дискурса избиратели что-то выбирают.

Действительно, на востоке побеждали партии, которые считались пророссийскими, но нужно иметь в виду, что люди голосовали не "за Россию" в данном случае, а скорее за снижение напряженности с Россией. Из чисто практических соображений, например, чтобы легче было проходить через контрольно-пропускные пункты, у многих там родственники в ДНР и ЛНР остались. Но если бы их напрямую спросили бы: "Хотите ли вы в Россию?" – вот именно на востоке страны, то подавляющее большинство ответили бы, что хотят остаться в Украине.

Потому что бизнесу зачем в Россию, где более жесткие условия? Молодежи зачем в Россию, где ее в армию будут забирать непонятно куда? Молодежь вообще безразлична к этому "ресентименту", который разжигает пропаганда, потому что молодежь в целом владеет обоими языками, и, в принципе, им все равно, что украинский, что русский.

– Вы не планируете на фоне военных действий уехать из Славянска, хотя бы на время?

– Я хочу оставаться в Славянске, пока это возможно. Сегодня катался по городу на велосипеде – стреляют не так интенсивно, как обычно, но иногда совсем близко. А так в городе спокойно. Гарантировать и зарекаться, что не уеду, не могу, потому что никто не знает, что нас ждет в ближайшие дни. Война – это такая вещь, которую никто не может спланировать, как она будет идти. Если бы можно было спланировать, тогда никто бы и не начинал воевать. В 2015 году я купил маленький домик в Славянске, и очень надеюсь, что буду и дальше здесь жить.

—

Опубликовано в издании Сибирь.Реалии

В тему:  

• Как украинские историки воюют, помогают фронту и работают. "Открытые архивы и декоммунизация очень злят Путина"
• Два місяці спротиву російським загарбникам в Бердянську. Як окупанти переслідують і катують містян
• Капелан Сергій Цьома: «Зараз усі конфесії об’єднує те, що проти нас один сатана»
• Чому все більше білорусів їдуть воювати за Україну. "Я готовий битися чим завгодно"
• Україна рятує світ від російського звіра. Без жодного перебільшення