Богодухов. Вторая мировая глазами подростка: воспоминания Юрия Ольховского. Часть 3

Версия для печати

«...А знаешь, что немцы делают с русскими свиньями? Мы их бьем!» И как даст сапогом, другой как даст. По ногам. Я упал. Мне одиннадцать лет. И как-то интуитивно закрыл голову. Они меня били по ребрам. Наконец им надоело, я потерял сознание. Когда я пришел в себя, уже и поезда не было, и немцев не было. Лежу в этом говне...»

(Продолжение. Начало читайте здесь: Богодухов. Вторая мировая глазами подростка: воспоминания Юрия Ольховского. Часть 1, Часть 2).).

Американский военный грузовик с русскими, поляками и украинцами в немецком городе. Фото: Getty Images/Fotobank.ru

У бабушки была такая ситуация. Перед тем как немцы вошли в Богодухов, народ начал грабить пакгаузы и военные склады. И пожары. Товарищ Сталин же сказал, что все должно быть сожжено. Каждый столб нужно подрубить, каждую корову и овцу убить, чтобы немцам ничего не досталось. Знаменитая речь 3 июля. Что и делали. За что потом платили сами. Они потом писали, что столько-то немцы уничтожили колхозов. Елки-палки, это сами же сожгли, отступая, а потом все свалили на немцев, после войны.

Когда грабили пакгаузы, бабушка пошла и нашла еще не сгоревший, но уже пошедший дымом мешок зерна. Бабушка немолодая была, она с большим трудом этот здоровенный, пудовый мешок зерна все-таки приволокла каким-то образом домой, и ничего другого у нее не было, и у нас не было.

Мы постучали в дверь среди ночи. Комендантский час, но там буквально три дома от железнодорожного полотна. Никто не заметил нас, а бабушка просто чуть не с ума сошла от радости, потому что мой отец — младший ее сын, самый любимый, и никаких новостей с начала войны не было, неизвестно, где кто из ее детей, а тут мы совершенно неожиданно ввалились в дом. Боже ж ты мой! И там мы жили. Ели это зерно.

Потом был такой случай. Выходит мой отец чистить снег, проходит немецкий солдат и насвистывает из «Риголетто» какую-то арию. И замолк. Отец взял, начал свистеть дальше. Немец повернулся, улыбнулся: «А, вы знаете „Риголетто“?» — «Да, знаю». Один — по-русски, другой — по-немецки, но они понимают друг друга. «Кто вы такой?» Отец сказал, что музыковед, композитор, профессор. «О, как интересно! А я — первый скрипач Венского симфонического оркестра». Вот они разговаривают.

Как они понимают друг друга — мне непонятно. Кончилось тем, что выяснилось, что он сейчас старший ветеринар. «Знаете, что, — говорит, — профессор Ольховский, хотите я вам подарю двух лошадей или вообще табун лошадей? У нас огромное количество военнопленных лошадей, которые просто погибнут. Они немножечко ранены — одна хромает, у другой кожа повреждена. У нас нет возможности их лечить, их слишком много». Отец подумал: «Ну ладно, дайте две лошади». Привел его немец, километрах в двух был лагерь военнопленных лошадей. Возвращается отец домой, ведет двух лошадей под уздечки. Мы чуть не очумели — что с ними делать? А бабушка говорит: «Вы — идиоты, не понимаете, это же мясо. У нас же только зерно есть».

Бабушка научила отца, как надеть на морду лошади мешок, оглушить топором по лбу, тупой частью, и потом подрезать вены. А зима холодная. И вот у нас висит это мясо. И мы его очень хорошо ели, даже поздоровели, поправились немножко.

Поезда эти, на которых мы приехали, действительно курсировали каждый вечер, и каждый вечер останавливался поезд. И каждый раз эти платформы и эти немецкие солдаты и офицеры, даже генерал один был. Все они каким-то образом пытаются попасть в Германию. Им дали отпуск, предположим, а другой возможности нет. У них тоже комендантский час, они опасаются ходить, немец пристрелит немца.

Останавливается поезд, и они ищут место, где укрыться до следующего утра. И вот в час ночи, гарантированно каждый день, стучатся в дверь немецкие солдаты. Мы быстренько научились: кипяток уже готов, располагайтесь. Бабушка растопила печку, огонь пылает, в комнате тепло, немцы просто шалеют от радости. Там целая комната для немцев. Комната, в которой я спал, с мамой в одной кровати, брат мой спал на какой-то маленькой раскладушке возле нас, а на полу располагались немцы.

Папа не спал, он был в другой комнате вместе с бабушкой, сидел всю ночь, ждал, когда немцы уйдут. Немцы быстренько располагались — и поесть нужно, и чайку попить, кипяточку, и они всегда что-то нам оставляли — кусок хлеба, немножко колбасы, сыру, сардины. И вот в 2—3часа все поели и лежат, храпят, храп невероятный. Тут стоят автоматы, немецкие пистолеты, а они все спят, как маленькие дети.

Я потом, после войны, думал: елки-палки, взять бы автомат и всех расстрелять бы. Но в те годы мне эта мысль не приходила, потому что немцы были хорошие ребята — они нас кормили, а мы им кипяточек давали. Война есть война, тут все становятся одинаковыми перед невзгодой, перед темнотой, перед холодом. Тут все было перемешано — от рядового немецкого, которого взяли насильно на военную службу, до генерала-добровольца все лежали, как маленькие дети, на этом полу, и все храпели одинаково. А утром они быстренько встают, бреются, одеваются, закусили и пошли — сели на какой-то поезд-платформу, поехали дальше. И так было каждый вечер.

В тему: Что удивило немцев в России: неизвестные факты истории

К весне уже наши запасы стали редеть. Мы поняли, что мясо нужно быстро есть, потому что оно испортится. Но тут уже наступила весна, а у немцев какой-то серый хлеб не портящийся, салями не портящаяся. Но чего-то свежего хочется. Овощей у них не было. А тут весна.

Глядишь, уже и редиска появилась первая, потом лук начал расти. Я и другие мальчишки образовали такой обмен. В марте, как только начал таять снег, согнали советских военнопленных, которые отремонтировали железную дорогу, а также нужно было сузить рельсы, потому что европейские поезда немножко шире, чем советские. (Вероятно, рассказчик имеет в виду: переставить колодки. — Ив.Т. ) И начали курсировать немецкие поезда, итальянские, румынские, венгерские.

Никогда я такого количества солдат не видел — поезд за поездом, все на восток, на восток, везут танки, артиллерию, коней, солдат, грузовики. Все проходят возле нашего дома, останавливаются в Богодухове, постоят и едут дальше. Но когда поезд останавливается, солдаты выходят. А мы уже тут стоим, ждем этого поезда. Стоим вот так вот, руки вверх и в каждой руке по пучку редиски.

Мы научились каким-то определенным фразам. За два пучка редиски получали коробку спичек. Спички были у всех, и немецкие солдаты с удовольствием отдавали эти спички, чтобы получить свежую редиску. Бабушка все время ходила на базар, покупала эту редиску, обменивала эти спички, получала в два раза больше редиски на базаре, короче, крупный обмен пошел, а уже за лишние спички она могла купить на базаре хлеб, молоко появилось. И как бы я кормил всю семью спичками, а бабушка покупала, обменивала на другие вещи.

Потом пошли яйца. Итальянцы очень любили яйца, их редиска почему-то меньше интересовала. С итальянцами уже надо говорить по-своему — Due uova una galletta: за два яйца одну галету. А галета размером как эта книжка, сухая абсолютно, она будет следующие пять тысяч лет лежать, и ничего с ней не будет, никакая моль ее не возьмет.

Пол в кинотеатре был весь засыпан шелухой от семечек, немцы смеялись и говорили, что это украинский шоколад.

Стою как-то на платформе, держу в руках два яйца, жду итальянского поезда. Вижу, итальянцы уже спускаются с поезда, и вдруг за моей спиной кто-то жмет мне руки, и потекли эти яйца. Поворачиваюсь — полицай. «Так, попался за спекуляцию. Это запрещено законом». — «Какая спекуляция? Обмениваю».

— «Запрещено обменивать». Короче, я и вся эта компания, которая возле меня стояла, какие-то бабки, старики, какие-то ребятки моего возраста, нам было по одиннадцать лет, все мы должны были пойти в полицейский участок, который находится в соседнем здании. Конфисковали все имущество — и спички, и яйца, и редиску. Сидим все в большой комнате. Начали вызывать по одному к начальнику полиции. После этого разговора не знаю, куда людей выпускают, короче, они не возвращаются. Меня вызвали последнего. Прихожу. «Я, — говорит, — твоей фамилии не знаю и знать не хочу. Но я знаю, как тебя зовут. Тебя зовут Юра.

Я тебя официально предупреждаю. Ты понимаешь, что такое официально?» — «Понимаю». — «Если я тебя поймаю, будет плохо. Но сейчас я тебя отпущу. Ты знаешь, почему я тебя отпускаю?» Я так подумал — действительно, знаю. «Я тебя отпускаю, потому что мне нужен твой насос». Он приезжал на велосипеде на работу, а мой дом находился два дома от полицейского участка. У меня не было велосипеда, я его сломал, а насос остался. А у него шина спускала каждый день. И перед тем как ехать домой, он должен был пойти попросить насос у меня, чтобы попасть домой. Поэтому он меня отпустил.

В следующий раз я уже был более осторожен, близко не появлялся. Но тут появилась другая халтура. В 9.05 вечера, когда начинался комендантский час, останавливался офицерский пассажирский поезд — там купе чуть ли не из Берлина в Сталинград. И нужно было каким-то образом проникнуть в этот поезд. Вот там тебе дадут за твои два пучка редиски не одну, а четыре коробки спичек. Или что-то другое, получше. Я долго думал, как же это сделать. К поезду подойти невозможно. Ходит немец, патрулирует. Несколько дней обдумывал эту операцию. Наконец нашел кустик, куда я забирался и прятался за час до прихода поезда. Когда появлялся патруль, он не знал, что я там сижу.

Действительно, в 9.05 подошел поезд. И мне нужно было рвануть прямо к ближайшему вагону. Он прошел, я вижу, что он идет туда, я как рванул к поезду, взобрался прямо в вагон. Немцы ошалели. Решили, что я партизан. Я улыбнулся: «Добрый вечер!» Все улыбнулись — фу, легче стало. Я говорю: «Товарищи офицеры, вот редиска, яйца». — «Ты что обмениваешь? Сколько?» — «За пучок — четыре коробка спичек».

За три минуты все у меня забрали, у меня все карманы были напиханы спичками, какая-то коробочка была, матерчатый мешочек, напихал все это туда и думаю, как мне теперь смыться с этого поезда. Я должен это был сделать так, чтобы офицеры не заметили, что я боюсь патруля, чтобы они думали, что все с согласия. Каким-то образом патруль отвернулся, и я прямо в этот куст. Офицеры не поняли, что я прячусь.

В следующий раз я сказал, что больше рисковать не хочу — и с поезда могут пристрелить, и патруль может пристрелить.

И еще один случай был у меня. В 12 часов дня все поезда останавливались. Поесть нужно. Кухни работали, солдаты вылезали из вагонов, становились в очереди и стояли с котелками, чтобы получить свою порцию. Итальянский поезд, румынский, венгерский. Так их кормили просто на убой, они не могли съесть все, что им давали. Я там сообразил, взял ведерочко и пошел по поездам. Вижу — нажрались. А они, когда нажираются, бросают наземь и садятся в поезд. Я говорю: «Ребята, что вы делаете? Не нужно наземь — в ведро».

Итальянцы мне сыплют какие-то спагетти свои, румыны картошку дают, венгры гуляш какой-то, немцы что-то дают. В течение пятнадцати минут у меня полное ведро. Я бегу домой, слава богу, дом был близко, оставляю ведро, хватаю другое. Я приносил два ведра каждый день. Но все смешано. Бабушка все это ведро брала, ставила на печку, все это варила, переваривала, чтобы никакой заразы там не было, кипятила. Но как мы ели! Уже жирок какой-то начал появляться.

Один раз я пошел с ведром. Вижу, что два немца болтают. Я — к ним. «Вот когда будете бросать на землю, то бросайте в ведро». Они посмотрели на меня: «А кто ты такой?» — «Как бы в эвакуации нахожусь». — «Откуда?» — «Из Киева». — «А папа твой кто?» Папа, мама, где живешь. «Ага, понятно, — суммирует один. — Значит, ты просто-напросто русская свинья. Да, ты — русская свинья!»

И вместо того, чтобы котелок с едой в ведро опрокинуть, опрокинул на мою голову. И другой: «Вообще, если ты свинья, тебе этого мало!» Они взяли мое ведро наполненное, и это опустошили на мою голову. «Вот теперь ты похож на свинью, ха-ха-ха! А знаешь, что немцы делают с русскими свиньями? Мы их бьем!» И как даст сапогом, другой как даст. По ногам. Я упал. Мне одиннадцать лет.

И как-то интуитивно закрыл голову. Они меня били по ребрам. Наконец им надоело, я потерял сознание. Когда я пришел в себя, уже и поезда не было, и немцев не было. Лежу в этом говне. Больше встать не могу. Как-то я все-таки встал и доплелся до дома. Все в ужас пришли. Кормилец единственный лежал три недели, я просто не мог встать, потому что все болело. Слава богу, ничего не сломали, но синяков у меня хватало. И потом я долго вспоминал, что это за немцы, и вспомнил, что у них было не СС, а СД — это те, которые заведовали концлагерями, которые расстреливали евреев, вот эти вот немцы. Вот такие случаи в моей жизни были.

(Продолжение следует).

Опубликовано в издании «Русская жизнь»

В тему:

• Украинская жизнь в условиях немецкой оккупации (1939-1944 гг): запреты, работа, еда, досуг
• Партизанская трагедия: рейд в никуда. Часть 2
• УПА и нормы международного гуманитарного права. Часть 2 — оккупация, террор, братоубийство
• Геноцид в СССР. Как убивали заключенных в тюрьмах в 1941 году
• Освобожденные на войну