Что случилось с Арабской весной?

Версия для печати

С начала восстания в Тунисе прошло пять лет. Контрреволюция победила почти во всех арабских странах, за исключением разве что самого Туниса. И сегодня нет никакой надежды на прогрессивное решение. Что было достигнуто - и чего еще надо достичь - в Арабской весне?

Прошло пять лет с начала Арабского восстания. Вспыхнув 17 декабря 2010 года в Тунисе, революционная волна распространилась по арабскому миру. Миллионы людей вышли на улицы, требуя достоинства, демократии и социальной справедливости. Массовая мобилизация беспрецедентных в недавней истории масштабов состоялась в Тунисе, Египте, Ливии, Бахрейне, Йемене и Сирии и трансформировала социальную и политическую динамику во всем регионе. Стала возможной политика надежды.

Впрочем, за пять лет с начала восстаний вернули себе политическую инициативу и сейчас жестко соревнуются за контроль контрреволюционные силы, которые состоят из старых режимов и исламских фундаменталистов. В Египте у власти оказалась диктатура хуже, чем та, что была до восстания, а в Сирии, Ливии и Йемене вспыхнули гражданские войны. Сотни тысяч погибли, а многие миллионы были вынуждены покинуть свои дома.

Как можно оценить такое положение дел? Каковы его основные черты и перспективы?

Нада Матта искала ответы на эти вопросы вместе с Жильбером Ашкаром, одним из ведущих аналитиков арабского региона.

- Когда начались Арабские выступления, Вы с самого начала говорили о том, что это будет долгий процесс борьбы, в котором будут периоды успехов и неудач. Какова ваша общая оценка через пять лет после начала восстаний?

- Проясню условия дискуссии: в начале событий царило видение того, особенно в западных медиа, что арабский регион входит в период демократических преобразований, которые в каждой стране займут от нескольких недель до нескольких месяцев и останутся относительно мирными, став началом новой региональной эпохи представительской демократии.

Согласно этому видению, такой переход, по сути, был достигнут в Тунисе с падением Бен Али, а в Египте с падением Мубарака. Многие верили, что такая же модель распространится на большинство стран региона из-за эффекта домино - такого же, как во время событий в Восточной Европе в 1989-1991 годах. Это видение было коротко сформулировано в ярлыке «Арабская весна», который распространился чрезвычайно быстро.

Оно было основано на мнении, что «Весна» стала следствием культурной и политической мутации, рожденной новым поколением, подключенным к глобальной культуре благодаря новым информационным и коммуникационным технологиям. Согласно этому видению, выступления были, по крайней мере, по своей сути, если не исключительно, борьбой за политическую свободу и демократию.

Такая точка зрения, конечно, была не совсем ошибочной. Эти измерения, без сомнения, были характерной чертой выступлений. Однако ключевым моментом, который я с самого начала подчеркивал, было то, что выступления имели прежде всего социальные и экономические корни, а уже потом политические. То, что произошло, прежде всего было социальным взрывом, даже если он, как любой масштабный социальный взрыв, приобрел политический характер.

О его социальных предпосылках можно говорить на основании того факта, что сначала он начался в двух странах, которые в предыдущие годы пережили чрезвычайное накопление социальных и классовых конфликтов: в Тунисе и Египте. Сами лозунги выступлений были не только политическими, не просто о демократии и свободе, но и в значительной мере озвучивали социальные требования.

С этой перспективы региональное восстание можно анализировать через марксистскую призму как классический случай социальной революции в результате затяжного застоя в развитии, который был характерен для арабоязычного региона в течение трех десятилетий - с рекордно низкими темпами роста производства и рекордным количеством безработных, особенно среди молодежи.

Я был готов смотреть на вещи с такой перспективы, в частности, благодаря тому, что преподавал курс «Проблеммы развития на Ближнем Востоке и в Северной Африке» в течение нескольких лет до начала выступлений. Для меня было очевидно, что застой в развитии региона рано или поздно приведет к серьезному социальному взрыву.

Поэтому я с самого начала описывал то, что началось в Тунисе 17 декабря 2010 года и затем распространилось на остальные регионы, как начало долгого революционного процесса. Под этим я имею в виду исторические процессы революции, которые разворачиваются не в течение недель или месяцев, а годами и десятилетиями. Выступления стали началом длительного периода региональной нестабильности, который неизбежно должен пройти через взлеты и падения, революционные подъемы и контрреволюционные спады, и не обойдется без насилия.

Сначала я излучал пессимизм, поэтому советовал людям остыть от эйфории, их охватившей, подчеркивая, что эта история далека от завершения. И то, что стоит на кону, является чрезвычайно сложным и запутанным, что это займет много времени и не всегда будет мирным. Я также с самого начала обращал внимание на то, что тунисский и египетский сценарии относительно мирного свержения правителей невозможно повторить в таких странах, как Ливия и Сирия, или в монархиях. Я говорил это до того, как восстания начались в любой из этих стран.

Сегодня я звучу как оптимист, когда говорю, что революционный процесс далек от завершения, и призываю людей прийти в себя от разочарования, которое их охватило. В нескольких странах ситуация выглядит катастрофически: прежде всего, конечно, в Сирии, где сейчас разворачивается огромная трагедия, но также и в Йемене, Ливии и Египте. Однако это еще не конец. В долгосрочной перспективе стабильности в регионе не будет, пока не произойдут радикальные социальные и политические изменения.

Следует подчеркнуть, что эти изменения не являются неизбежными. Моя позиция базируется не на оптимизме, а на понимании динамики кризиса в исторической перспективе, и я подчеркиваю, что надежда все еще ​​есть. Единственный прогноз, который можно уверенно делать: без появления субъективных политических условий для социальных и политических изменений, то есть организованных политических сил, которые подхватили бы флаг прогрессивных изменений, регион обречен на новые катастрофы, такие как события, развернувшиеся, в частности, в течение последних двух лет.

- Вы могли бы описать социальные и экономические причины, которые предшествовали восстаниям? Что такое этот “затяжной застой в развитии”, который привел к выступлениям?

- Это детально проанализировано в первых двух разделах моей книги «Народ хочет» The People Want. В двух словах: если вы посмотрите на темпы экономического роста в арабоязычном регионе по сравнению с другими частями Африки и Азии, вы не сможете не заметить, что они являются достаточно низкими. Темпы роста ВВП, особенно ВВП на душу населения, были очень низкими.

Это означает, что экономики этих стран не способны были создать рабочие места в количестве, соответствующей демографическому росту - результатом чего стала массовая безработица, особенно среди молодежи и женщин. В последние десятилетия арабоязычный регион оставался мировым лидером по количеству безработных.

Затяжной экономический застой привел к взрывоопасным социальным последствиям: не только к массовой безработице, но и ко множеству других социальных проблем, включая колоссальное углубление неравенства как в местном, так и в региональном масштабах. Сосуществование демонстративной роскоши и чрезвычайной бедности порождает глубокое чувство фрустрации. Проблема значительно усилилась со времен нефтяного бума в семидесятых. Как я не устаю повторять, на самом деле в 2011 году спрашивать надо было не столько о том, почему взрыв произошел, как о том, почему он произошел так поздно, учитывая перенакопление взрывного потенциала.

Причину экономического застоя следует искать в результатах функционирования неолиберализма в арабском контексте. Как и большинство стран мира, арабские страны в семидесятых начали внедрять неолиберальную парадигму, что привело к постепенному сокращению расходов государства на экономику. Согласно неолиберальным убеждениям, спад инвестиций от государства должен был компенсировать частный сектор, для которого было предложено много поощрений.

Модель роста во главе с частным сектором сработала в некоторых странах с соответствующими условиями, таких как Чили, Турция или Индия, хотя и там этот рост дался высокой социальной ценой. Однако в арабском регионе в силу характера государства такая модель могла просто не сработать.

В подавляющем большинстве арабских государств сочетаются две характерные черты: они являются государствами-рантье, то есть странами, в которых рента (от природных ресурсов или стратегических функций) составляет значительную часть доходов государства; кроме того, все эти государства расположены на шкале от «патримониальных» до «неопатримониальных». Важной особенностью является также существование ядра государств откровенно патримониальных, то есть государств, которыми целиком и полностью «владеет» правящая группа - в отличие от «модерных государств», где правящие кадры являются всего лишь гражданскими служащими. Это привело к тому, что я называю «главный политический определитель ориентации экономической деятельности».

Если добавить к этому общую политическую ситуацию высокой нестабильности и конфликтности в регионе, станет ясно, что частный сектор ни при каких условиях не мог стать двигателем экономического чуда, как хотели верить неолибералы. Частные инвестиции остались весьма ограниченными, в значительной степени спекулятивными и ориентированными на быструю прибыль. Падение и стагнация государственных инвестиций не были компенсированы частным сектором. Неолиберальная модель в арабском регионе с треском провалилась.

Все это подводит нас к факту, что выступления стали результатом структурной, а не эпизодического или циклического кризиса. И это был не процесс демократизации, следующего за длительным периодом развития, как это произошло в некоторых «молодых» государствах, а результат затяжного застоя. Итак, логическим выводом является то, что странам региона для преодоления застоя нужны радикальные изменения социально-политической структуры.

Убрав верхушку айсберга, то есть устранив Бен Али или Мубарака и их окружение, закончить кризис невозможно. Поэтому я с самого начала подчеркивал долгую продолжительность и настаивал на понятии «революционный процесс» в противовес «революции», которую в целом считают законченной с падением автократа.

- Как экономические трудности и вызовы для развития приводят к таким масштабным движениям за изменения, как восстание? Имеет ли решающее значение уровень нужд, таких как безработица? Контраргументом могло бы быть то, что экономические трудности и проблемы развития существовали в арабском мире и в других странах долгое время, и к восстаниям не приводили.

Это не совсем контраргумент, потому что мы говорим о застое, когда в течение трех десятилетий все ухудшалось. Это приводит к накопительным эффектам, одним из которых является рост массы безработных. Уровень безработицы в течение этого периода не был постоянным. Он рос и за несколько лет достиг очень высокого уровня. В определенный момент накопленное социальное влияние экономического застоя обычно провоцирует взрыв в изолированных от внешнего мира режимах. Это с одной стороны.

С другой стороны, взрыв также был обусловлен рядом политических факторов. Я позаимствовал у Альтюссера понятие сверхпредрешенности относительно исторических событий. Этот взрыв был сверхпредрешен в том смысле, что в дополнение к структурным, социальным и экономическим факторам вмешался и ряд политических факторов.

Одним из них, например, стал дестабилизирующий эффект империалистических войн в регионе, особенно оккупации Ирака. Совпадение этих разнообразных факторов спровоцировало большой сдвиг.

Но все эти факторы имеют одинаковый вес: наиболее важными являются социальные и экономические, но чрезвычайно взрывоопасным стало именно их сочетание.

- Какие социальные группы играли роль в организации этих выступлений? Происходили ли организаторы из определенного классового окружения и почему? Были ли в этом аспекте различия между разными арабскими странами?

- Конечно, различия были, но в этом смысле у всех стран были некоторые общие черты. Позвольте начать с этих общих черт. Медиа изображали движение во главе с молодыми, хорошо знакомыми с интернетом людьми, которые сформировали сети через социальные медиа. Эти восстания даже назвали «Фейсбук-революциями».

Опять-таки, это не совсем ошибочно, но это лишь часть правды. Среди организаторов протестов действительно были молодые люди, объединенные через сети в социальных медиа. Они сыграли ключевую роль в организации демонстраций и маршей от одного края арабоязычного мира до другого, от Марокко до Сирии.

Однако в протестах были и другие силы, на которые медиа обращали гораздо меньше внимания. Они обязательно станут очевидными, если задать вопрос: почему протесты сначала добились победы в Тунисе, и почему следующей страной был Египет - почему именно эти две страны указали путь? Если как следует изучить тему, невозможно не заметить, что общей чертой этих двух стран является важность в них рабочего движения.

Тунис был единственной страной в регионе с сильным и организованным рабочим движением с определенным уровнем автономии от правительства, что позволяло членство настоящих классовых борцов на низком и среднем уровнях.

UGTT (французский акроним для Тунисского общего рабочего профсоюза) является удивительной организацией, сыгравшей ключевую роль в социальной и политической истории Туниса. Среди ее низовых организаторов есть много людей, которые относят себя к левым. UGTT была настоящим организатором протестов в Тунисе, когда они только начали разворачиваться. Без него движение никогда не смогло бы победить менее чем за месяц.

Под давлением ряда своих отделений, таких как профсоюз учителей, UGTT сильной движущей силой включилась в организацию движения. Ее местные первички сыграли ключевую роль в регионах на начальном этапе, когда протесты начали распространяться, и впоследствии они побудили лидеров UGTT присоединиться к борьбе.

UGTT начала организовывать общие забастовки в одном регионе за другим. День, когда Бен Али бежал из Туниса, 14 января 2011 года, на самом деле является днем, когда всеобщая забастовка добралась до столицы. Таким образом, настоящим организатором восстания в Тунисе фактически была UGTT.

К сожалению, в Египте не было эквивалента UGTT: организованное рабочее движение там находится под контролем правительства, за исключением нескольких независимых профсоюзов, которые все еще ​​были новыми и маленькими, когда начались протесты. Зато движение возглавил блок политических сил.

Фейсбук-активисты, конечно, сыграли свою роль, но сводить египетские протесты к Ваэлю Гониму, главе маркетингового отдела регионального отделения Google, который создал известную Фейсбук-страницу и даже находился не в Египте, а в Дубае, и изображать его как ключевую фигуру протестов, как это долго делали мировые медиа, на самом деле довольно глупо.

Но к массовым протестам 25 января призвала не только виртуальная сеть, но и блок из семнадцати реальных политических сил. Были привлечены реальные политические сети, активные на местах. В подготовке почвы для восстания - и это решающий момент - ключевую роль сыграло рабочее движение. Взрыв в Египте произошел после пяти лет впечатляюще мощного притока рабочей борьбы - важнейшего в истории страны.

Этот приток достиг пика в 2007-2008 годах, но оставался на высоком уровне до 2011 года. В течение самого восстания, в начале февраля, рабочий класс вступил в действие: как только правительство призвало вернуться на работу, сотни тысяч рабочих объявили забастовку. Волна забастовок сыграла важную роль в стремительном падении Мубарака.

Это и есть настоящие силы, которые сыграли ключевую роль во время событий в Египте и Тунисе. В Бахрейне рабочие также сыграли важную роль, и это осталось совершенно незамеченным. Там, как и в Тунисе, существовало организованное независимое рабочее движение (хотя и не такое сильное, как тунисское), которое было очень важным на начальном этапе протестов в организации генеральной забастовки.

Но бахрейнское рабочее движение было жестко подавлено - не только политически, но и путем массовых увольнений работников. Даже в Йемене восстанию предшествовала волна рабочих забастовок.

С другой стороны, в таких странах как Сирия или Ливия из-за крайне авторитарных режимов не было уже имеющихся автономных организованных групп - политических или даже социальных. Политическая оппозиция после ужасных репрессий на родине преимущественно эмигрировала - и имел место ряд убийств диссидентов даже за рубежом. Противники режима, которые остались в Сирии, находились под очень пристальным наблюдением и не могли заниматься никакой серьезной деятельностью.

Поэтому в этих странах ключевую роль сыграли интернет-сети. В Сирии на начальном этапе восстания, который длился несколько месяцев, протесты организовывала координация комитетов, в основном состоявших из молодых людей, которые использовали интернет-сети.

Таким образом, в зависимости от социальных и политических условий в каждой стране, в организации протестов участвовали различные социальные и политические силы.

- Давайте ближе взглянем на Египет и Тунис, а затем вернемся в Сирию. Хотя нельзя отрицать объяснение восстания как следствие раскола в господствующих элитах арабских стран, в Египте действительно нарасталао напряженность между новыми неолиберальными элитами и теми, кого называют старой гвардией Мубарака и военными элитами. Как Вы оцениваете эту напряженность? Имела ли она, по Вашему мнению, влияние на протесты? И является ли она иллюстрацией общей тенденции в арабском мире, которая появилась в результате роста политической роли частного капитала?

- Эти аспекты раздули любители выдавать желаемое за действительное, которые опирались на мантру в политологии, согласно которой ключевым агентом демократических преобразований является средний класс. Поэтому в начале восстаний мы много раз слышали мысль, что движущей силой протестов был вестернизированный средний класс. На самом деле неолиберальная буржуазия в подавляющем большинстве очень боялась динамики протестов.

Если в таких странах как Тунис или Египет некоторые из этих буржуа в конце концов дистанцировались от правителя, это произошло только потому, что тот стал обузой. Но они делали это, по сути, для того, чтобы сохранить государство. И хотя некоторые члены класса неолиберальных капиталистов, такие как Нагуиб Савирис в Египте, оппортунистически позиционировали себя как либералов, основная масса экономической элиты восстание не поддержала.

Однако и в Тунисе, и в Египте армия и значительная часть государственного аппарата в конце концов убедились, что им надо избавиться от президента, чтобы предотвратить продолжение и радикализацию восстания. Люди забывают, что 11 февраля 2011 года в Египте состоялся такой же военный переворот, как и 3 июля 2013 года. Оба переворота осуществил Высший совет Вооруженных сил (ВСВС): первый раз под руководством Мохаммеда Тантави, а второй - нынешнего президента Сиси. Оба переворота использовали в собственных целях колоссальную массовую мобилизацию.

Некоторые доказывают, что среди военной элиты ощущался дискомфорт в отношении сына Мубарака Гамаля и роста власти экономических элит из его окружения. Произвело ли это, по Вашему мнению, какое-то влияние на восстание?

Безусловно, между армией с одной стороны, и Гамаль Мубараком и его друзьями с другой существовали конфликты. На самом деле они были соперниками, потому что армия в Египте - это также экономическая организация. Фактически, на данный момент это самая важная в этой стране группа с собственными экономическими интересами.

Вооруженные силы причастны ко всем возможным видам экономической деятельности, не связанной с военными делами. Они действуют как крупный холдинг, конкурируя с некоторыми частными предпринимателями и заключая договоры подряда с другими - при этом оставляя за собой преимущественное право на заключение любых контрактов.

Напряжение между военными и Гамаль Мубараком усилилось после того, как Хосни Мубарак выразил намерение передать власть своему сыну. Конечно, военные были категорически против, тем более, это шло бы вразрез с давно укоренившейся в Республике Египет традиции военных руководителей страны. После Нассера и Садат, и Мубарак пришли из армии, как и он.

Но все эти конфликты отнюдь не играли ключевую роль в восстании. Они были фоном для изменений, которые произошли наверху, но восстание возникло в низах общества и оно, без всякого сомнения, не было следствием борьбы внутри элиты.

- В последнее время рабочее движение был серьезным игроком в переговорах о будущем Туниса. Можно также утверждать, что усиление рабочей борьбы в Египте в 2012 году может частично объяснить мятеж в 2013 году. Сиси хотел не только разгромить «Братьев-мусульман», но и пресечь длительную радикализацию и рост уровня социального недовольства, которое достигло пика в начале 2013 года и было направлено против тогдашнего президента Мурси. Как и почему рабочие в Египте и Тунисе сыграли различные роли?

- Прежде всего, как я уже упоминал ранее, в Египте, к сожалению, не существует эквивалента тунисской UGTT, ибо со времени Нассера и до 2011 года рабочее движение полностью находилось под контролем государства. Хотя мы видели появление ростков независимого рабочего движения в Египте за несколько лет до начала восстания, оно так и не достигло чего-то, что можно было бы хотя бы отдаленно сравнить с движением в Тунисе.

Действительно, рабочий класс сыграл значительную роль в обеих странах, но в одной из них он был организован, тогда как в другой класс как целое был и остается неорганизованным - в основном можно говорить лишь о «диких» забастовках, организованных на местном уровне. Наиболее заметными были 24 тыс. текстильщиков из Эль-Махалла-эль-Кубра, которые были авангардом классовой борьбы в Египте до восстания и остаются им сейчас. Во все ключевые моменты они были в первых рядах.

Но отсутствие независимого организованного на уровне страны рабочего движения в Египте имеет серьезные последствия. Существование UGTT является весомым фактором, который, в дополнение к нехватке традиции военного правления, позволил событиям в Тунисе пойти другим путем: Тунис под властью Бен Али был полицейским государством, но не военной диктатурой.

Следовательно, вместе эти два фактора - относительная изолированность армии от политики и важность организованного рабочего движения - объясняют, почему рабочее движение смогло сыграть центральную роль в событиях в Тунисе.

Однако это рабочее движение не является революционным. Левые получили гегемонию в нем с 2011 года, но в подавляющем большинстве оно не радикально. UGTT занимается базовой экономической борьбой, но не ставит своей целью изменение классовой природы власти.

Поэтому этот профсоюз ищет компромиссы с боссами и с государством и сыграл роль миротворца между двумя контрреволюционными фракциями в своей стране - старым режимом и исламистским движением - вместо того, чтобы бороться против них обоих за радикальные социальные изменения. В связи с этим тот факт, что он получил Нобелевскую премию мира вместе с союзом начальников, является достаточно красноречивым.

Однако с мейнстримной западной ориенталистской точки зрения тунисское «демократическое исключение» рассматривается как «культурное». Если бы тем, кто поддерживает такое мнение, не было стыдно такое говорить, они, видимо, приписали бы это «демократическое исключение» самому Бен Али!

Однако настоящим и единственным тунисским исключением является UGTT - сильное и организованное независимое рабочее движение. Этот факт подтверждает то, что решающим фактором для демократии является не «средний класс», как заявляет буржуазная политология, а рабочее движение.

И наиболее точным критерием политической демократии на самом деле является уважение прав работников и существование независимого рабочего движения. Можно найти страны с процветающим «средним классом», который живет под диктатурой, но вы нигде не найдете автономное рабочее движение в условиях диктатуры.

Контрреволюция победила почти во всех арабских странах, за исключением разве что Туниса. Хотя тунисцы и не удовлетворили запрос на демократию и социальную справедливость, у них, по крайней мере, остается потенциал бросать вызов властным центрам.

Боюсь, Тунис не является исключением в региональной контрреволюционной тенденции. Он также переживает фазу контрреволюции, хотя и в гораздо более мягкой форме. Сейчас Тунис является свидетелем массового возвращения к власти людей из старого режима.

Даже нынешний президент Туниса собственной персоной - кроме того, что он является самым старым главой государства в мире после зимбабвийского Мугабе и английской королевы, что парадоксально для якобы результата «молодежной революции» - вполне является представителем старого режима. Новая правящая партия Туниса в значительной степени - не полностью, но очень значительной степени - является обновленной версией правящей партии старого режима.

Но, в отличие от Египта, в Тунисе все происходит более гладко и мирно. Ключевым остается тот факт, что сейчас Тунисом руководит коалиция между этой обновленной версией старого режима и «Партией возрождения», тунисским эквивалентом египетских «Братьев-мусульман», хотя и не столь мощным.

Это другой сценарий, в котором оба крыла контрреволюции объединились в коалицию вместо того, чтобы бороться друг с другом - и это сценарий, распространение которого по всему региону хотели бы видеть США: коалиция между обновленными старыми режимами и так называемой умеренной оппозицией, представленной региональными ветвями «Братьев-мусульман».

- Давайте перейдем к Сирии. Почему в отношении нее запуталось так много левых в мире? Сирийский режим является чрезвычайно деспотичным и сектантским, но сирийская революция все равно не получила такой поддержки, как другие революции.

- Я думаю, в основном это связано с появлением ложных представлений в ответ на действия правительства США. Те, кто не знает истории региона, полагают, что поскольку сирийский режим является союзником Ирана и ливанской «Хезболлы», он является антисионистским и антиимпериалистическим.

В тему: Война в Сирии и Ираке: что нужно знать

Пропаганда сирийского режима также представляет режим в этом духе. В конце января 2011 года в известном интервью, которое Башар аль-Асад дал Wall Street Journal перед началом восстания в Сирии, он объяснял, что его страна, как ему хотелось верить, имеет иммунитет к региональным тенденциям из-за того, что его режим «накрепко связан с тем, во что верит народ». Он добавил, что «люди живут не только интересами; они также живут убеждениями, особенно в том, что касается очень идеологизированных областей». Он имел в виду, что, позволив «очень идеологизированным» сирийцам верить, что сам он - антисионист и антиимпериалист, он достиг народного довольствия своим режимом.

Таким образом, когда в Египте военные сместили с должности Хосни Мубарака, сирийское государственное телевидение показывало новости под заголовком «Падение кэмп-дэвидского режима» [1]. Они хотели верить, или, скорее, хотели заставить всех поверить в то, что восстание в Египте стало результатом мирного договора с Израилем в 1978 году, в то время как показательно националистический сирийский режим имел иммунитет к народным бунтам. Это, конечно, абсолютно полностью было выдаванием желаемого за действительное, что доказали события через несколько недель.

То, что кто-то из левых мог стать жертвой этой пропаганды и поверить ей, очень грустно. Если сирийский режим не заключил мирного соглашения с Израилем, то на самом деле это было не из-за отсутствия желания с сирийской стороны, а из-за отсутствия желания со стороны Израиля. На самом деле между двумя государствами состоялось несколько раундов переговоров. В 2011 году тогдашний турецкий премьер-министр Эрдоган был посредником между своим в то время хорошим другом Башаром эль-Асадом и представителями Израиля.

Причина, по которой заключить мирное соглашение между Израилем и Сирией, было сложнее, чем между Египтом и Израилем, лежит в плоскости географии. Израиль вернул Синайский полуостров назад Египту, потому что в военном смысле он сам по себе является защитой - тем более, что, по условиям соглашения, он должен был оставаться демилитаризованной зоной. За время, которое понадобилось бы египетской армии на пересечение пустыни, простирающейся от Суэцкого канала до израильской границы, израильские воздушные силы уже несколько раз успели бы ее уничтожить.

Голанские высоты, наоборот, являются стратегической позицией, с которой прямо просматривается территория Израиля в пределах границ 1967 года. Именно поэтому Израиль официально аннексировал Голанские высоты в 1981 году. За исключением Восточного Иерусалима, это - единственная часть оккупированных в 1967 году арабских территорий, которую государство Израиль официально аннексировала.

В 1976 году режим Асада, получив зеленый свет от Израиля и США, вошел в Ливан, чтобы уничтожить Организацию освобождения Палестины и ливанских левых и спасти ливанских ультраправых от неминуемого поражения. После израильского вторжения в Ливан в 1982 году режим Асада продолжал начатое Израилем, выбивая палестинских бойцов из южной половины страны до Бейрута включительно.

В следующем году режим Асада выбил бойцов ООП, среди которых и сам Арафат, из Северного Ливана. Дамаск поддерживал своих ливанских союзников из шиитского сектантского движения «Амаль» в их войне против палестинских лагерей до конца 1980-х годов. А в 1990 году Хафез аль-Асад присоединился к возглавляемой США коалиции для нападения на Ирак, привлекая сирийские войска к боевым действиям. Люди забывают или игнорируют все это.

В режиме Асада нет абсолютно ничего антиимпериалистического. Это оппортунистический мафиозный режим, преследующий собственные интересы. В то же время это один из самых деспотических режимов в регионе, который практикует крайне жестокие репрессии.

В начале восьмидесятых он совершил грандиозный разгром левых: около тысячи участников подпольной Партии коммунистического действия были брошены в тюрьмы и подвергнуты ужасным пыткам. Сотни остались в тюрьмах на периоды от десяти до двадцати лет, хотя никогда не были причастны к насилию и никогда не были сторонниками насилия.

В течение последних пятнадцати лет режим Асада проводил глубокие неолиберальные изменения с очень заметными результатами. Сирия увидела развитие чрезвычайно коррумпированного класса близких к режиму капиталистов, а правящий клан, который до этого содержал военную и политическую власть, появился в качестве ключевого держателя экономической власти. Двоюродный брат Башара аль-Асада сегодня является самым богатым человеком в Сирии. Стремительно разбогатели и некоторые другие его родственники.

На другом полюсе социального спектра Сирия переживала рост количества безработных, деиндустриализацию и обнищание села. Все это привело к колоссальной социальной напряженности, которая вызвала взрыв в 2011 году. В этом смысле Сирия следовала по той же схеме, что и остальные регионы.

Как выступившие против Башара аль-Асада в 2011 году, отличаются - если отличаются - от своих тунисских и египетских аналогов?

Чтобы оправдать свою поддержку режима Асада, некоторые люди доказывают, что лидерами сирийского восстания, в отличие от других арабских стран, были реакционные исламистские силы. Опять-таки, это абсолютная неправда. Во-первых, и в Египте, и в Тунисе именно исламским фундаменталистам удалось лучше воспользоваться восстаниями в свою пользу. И «Братья-мусульмане» в Египте, и «Партия возрождения» в Тунисе победили на первых выборах в своих странах.

Поэтому, если аргумент заключается в том, что в сирийском восстании начали доминировать исламисты, то те, кто прибегает к этому аргументу, чтобы быть последовательными, должны были поддерживать старые режимы также и в Тунисе, и Египте.

На самом деле часть левых в Тунисе и Египте сейчас поддерживают старые режимы по той же причине. Большинство левых в Египте поддерживали мятеж Сиси, хотя некоторые из них потом пожалели об этом. Факт в том, что по всему региону были  народные восстания.

Если силам исламских фундаменталистов и удавалось доминировать среди других организованных сил во всех этих выступлениях без исключений, это произошло в силу, с одной стороны, практической и/или политической слабости левых. Но, кроме того, это также и прежде всего результат десятилетий правления деспотических режимов. Этот момент нельзя игнорировать. Сирийский режим не был щитом против исламского фундаментализма, так же как не были им Мубарак или Бен Али, и так же как не является им сейчас Асад и Сиси.

С тех пор как Башар аль-Асад в династической манере пришел к власти на смену своему отцу, он поощрял в Сирии салафизм. Люди, знакомые с Сирией, могли заметить распространение никабов на сирийских улицах. Молодой Асад поощрял это, потому что верил, что этим купит своему режиму социальный мир и реакционная салафитская идеология удержит людей от участия в политике. В конце концов это сработало против него самого.

В масштабах всего региона произошла похожая история. Сами США, начиная с 1950-х годов, способствовали развитию исламского фундаментализма в противовес арабскому национализму и левым, пока это не сработало против них. Чтобы победить нассеризм, Садат выпустил «Братьев-мусульман» из тюрьмы и позволил им организоваться. Их терпели как массовую партию при Мубараке, хотя и держали под наблюдением. Розгромив левых с помощью исламских фундаменталистов, США и местные режимы создали условия для роста оппозиции из этих сил.

Добавьте еще ​​то, что, когда в Сирии началось восстание, режим Асада сделал все, чтобы не дать развиться его демократическому, секулярному, несектантскому потенциалу. В глазах режима это действительно была большая угроза. Режим разгромил это движение жесточайшим образом, бросив в тюрьмы десятки тысяч преимущественно молодых людей, которые были организующей силой и острием протестов.

В то же время, как было задокументировано во многих статьях и книгах, режим освободил из тюрем джихадистов, которых удерживали там после того, как их использовали в Ираке. Освобождение этих джихадистов - чисто макиавеллиевский трюк режима - имело целью воплотить самоосуществляемое пророчество, которое режим пропагандировал с первого же дня, что восстание было всего лишь сговором джихадистов. Режим сделал все, чтобы создать условия для роста исламского фундаментализма в Сирии и изменить характер восстания.

В то же время в своей защите он все больше полагался на местных союзников Ирана из Ливана и Ирака, которые являются точно не меньше исламскими фундаменталистами, чем большинство сирийских исламистских антиассадовских сил. Те, кто заявляет, что сирийский режим является «секулярным», абсолютно игнорируют этот очевидный факт, который полностью противоречит их утверждению.

«Аль-Каида» появилась в Сирии как «Фронт Аль-Нусра» в начале 2012 года при значительном содействии иракского отделения, так называемого «Исламского государства Ирака" (ИГИ), в котором ключевую роль играли бывшие члены иракской партии «Баас», враждебной сестры сирийской правящей партии «Баас».

Когда они решили объединить «Аль-Нусра» с ИГИ под именем «Исламского государства Ирака и Сирии» (аль-Шам, или Великой Сирии), известной как ИГИС либо ИГИЛ («Исламское государство Ирака и Леванта»), иракцы спровоцировали раскол с частью сирийцев, продолжили свою деятельность под названием «Аль-Нусра», а также вместе с глобальной «Аль-Каидой». Для Ассада и его друзей это было благоприятным развитием событий. ИГИЛ намного больше воевала с оппозицией режима, нежели с его войсками. Правда в том, что для режима Асада и ИГИЛ - более выгодный враг, ведь они являются настолько отталкивающими для Запада, что служат лучшим аргументом режима в попытках соблазнить силы Запада изменить свое отношение к нему. Сейчас можно очень четко увидеть, как сирийский режим старается изо всех сил (с помощью России) убедить Запад поддержать его во имя борьбы против ИГИЛ.

Все больше представителей властных элит Запада, особенно среди реакционных вроде Дональда Трампа, Марин Ле Пен и им подобных, выступают именно за это. Они призывают к альянсу с Асадом и Путиным.

- Критики заявляют, что если мы посмотрим на Сирию сегодня, то все наземные силы там являются контрреволюционными. Так ли это? Разве бойцы в подавляющем большинстве не являются сирийцами, которые борются против диктатуры?

- Они действительно являются таковыми. Но одной из сложностей ситуации в регионе является то, что здесь нет классической бинарной схемы революция - контрреволюция. Зато есть треугольник сил. С одной стороны, революционный полюс состоит из блока социальных и политических сил, представляющих стремление рабочих, молодых людей и женщин, восставших против старого режима, стремящихся к прогрессивному обществу.

Однако с другой стороны можно найти не один, а целых два контрреволюционных лагеря. Один из них - лагерь старого режима, классическая контрреволюция. Также по историческим причинам, о которых я уже упоминал, существуют реакционные силы религиозного характера, развитию которых в свое время помогли старые режимы, чтобы создать противовес левым, но которые развились и повернулись против этих режимов. И те, и другие являются контрреволюционными силами в том смысле, что их фундаментальные программы и интересы прямо противоречат стремлением революционного полюса, который борется за социальные, экономические и демократические перемены.

Придя к власти в 2011 году, «Братья-мусульмане» в Египте и «Партия возрождения» в Тунисе воплотили другую версию контрреволюции, которая, по мнению Вашингтона, должна была сработать лучше, чем старый режим. Они продолжили социальную и экономическую политику старого режима.

Единственным изменением, которое они пытались внедрить, была исламизация институтов, а в случае Египта - дальнейшая исламизация институтов, там она и так уже проходила в правление Садата и Мубарака. Напряженность между ними и старыми режимами возросло, когда они попытались закрепить свой ​​контроль над государственным аппаратом. Это было предпосылкой переворота 2013 года в Египте.

Итак, по всему региону конкурируют два контрреволюционных лагеря и один революционный полюс. Практическая и/или политическая слабость этого революционного полюса позволила ситуации перерасти в противостояние между двумя контрреволюционными лагерями, а он тем временем маргинализувався.

Самым крайним примером в этом аспекте является Сирия. Восстание 2011 года имело огромный прогрессивный потенциал - не менее, если не более, чем в других странах, ведь среди сирийского населения более распространены прогрессивные и левые идеи (значительно больше, чем в Египте, но меньше, чем в Тунисе). Однако этот потенциал не материализовался в организованной форме. Виртуальные сети интернет - прекрасный инструмент для организации демонстраций и маршей, но они не могут заменить настоящую организационную сеть.

Добавьте также активное вмешательство региональной цитадели контрреволюции, представленной нефтяными монархиями Залива, которые сделали все, что могли, чтобы любой ценой укрепить исламистский компонент сирийской оппозиции за счет всех остальных. Потому что настоящее демократическое восстание для них - серьезная угроза, так же как и для Асада. В каком-то смысле они сходились с режимом Асада в содействии исламистскому компоненту оппозиции, чтобы нанести вред его секулярной демократической части.

В конечном итоге в Сирии действительно доминирует столкновения двух контрреволюционных сил: с одной стороны - режим и его союзники, а с другой - вооруженная оппозиция, господствующие силы которой поддерживают политические взгляды, которые глубоко противоречат начальным прогрессивным требованиям восстания, высказанным в 2011 году. Действительно, существуют также менее реакционные силы вооруженной оппозиции, однако вряд ли их можно назвать прогрессивными.

Более важным является тот факт, что большинство тех, кто присоединился к исламистским вооруженным группам, сделали это не по идеологическим причинам, а потому, что там они могли получить зарплаты на фоне резкого ухудшения условий жизни из-за войны. Это ключевой фактор даже в развитии ИГИЛ, позволивший ей завербовать столько тысяч бойцов.

Приняв все это во внимание, можно понять, что потенциал, который взорвался в 2011 году, был не подавлен, а, скорее, маргинализирован политически. Многие из тех, кто представлял этот потенциал, покинули страну из-за того, что, с одной стороны, принадлежали к радикальной оппозиции к режиму и чувствовали угрозу от него, а с другой стороны - потому, что они видят разрастание реакционных сил, так же опасных для них.

Большинство выживших и не оказавшихся в тюрьме, покинули страну. Эти тысячи активистов, которые воплощали демократический, прогрессивный потенциал восстания 2011 года, а сейчас находятся в эмиграции, являются причиной дальнейшей веры в будущее.

Однако сейчас лучшее, на что можно надеяться - это прекращение этой ужасной динамики «битвы между варварством» (как я назвал это после 11 сентября): между варварским режимом Асада с одной стороны и варварской ИГИЛ с другой. При этом ИГИЛ является продуктом варварства уровнем выше, которым была американская оккупация Ирака. Гражданская война, разрушение Сирии и резня ее народа руками слуг режима должны закончиться на условиях, которые позволят беженцам вернуться в свои родные города из изгнания или мест перемещения внутри страны. Сейчас это - насущная цель.

Сегодня нет никакой надежды на прогрессивное решение. Любой, кто верит в обратное, просто мечтатель. При нехватке прогрессивной перспективы лучшее, что может случиться - это конец длительного ухудшения, принесенного войной. Чтобы война закончилась, нужен определенный компромисс между режимом и оппозицией. И чтобы это произошло, Асад должен уйти, поскольку ни один действенный компромисс, ни завершение самого конфликта невозможно, если Асад останется на месте.

Поддерживая его, Россия и Иран препятствуют возможности компромисса. Администрация Обамы с 2012 года говорила: «Мы не отстаиваем смену режима в Сирии, но мы уверены, что для того, чтобы компромисс между режимом и оппозицией появился на свет, Асад должен уйти в отставку».

Обама отстаивал то, что он назвал «Йеменским решением». В Йемене президент согласился уйти в отставку и передать власть вице-президенту, и режим при этом не изменился. Зато образовалось коалиционное правительство, состоящее из оппозиции и режима, за исключением президентского клана. Как мы знаем, долго это не продлилось, но Обама в 2012 году считал и до сих пор считает это путем, которым нужно пойти в Сирии.

Однако Иран и Россия боятся, что если клан Асада пойдет, это может подорвать весь режим, который стал довольно шатким, и они могут потерять Сирию как одного из своих ключевых союзников в регионе. Из-за этого они препятствуют переходу к переговорам о компромиссе. Хотя такой компромисс, конечно, был бы далеко не идеальным.

Но если война не закончится, не будет и возрождения прогрессивного демократического потенциала сирийского восстания время его начала в 2011 году. Этот потенциал еще существует: если война закончится и социально-экономические проблемы снова выйдут на передний план, люди увидят всю нелепость обоих лагерей, у которых нет решений проблем страны.

- Существует мнение, что если Асад уйдет от власти, то ее захватят ИГИЛ и «Аль-Нусра». Зато Вы утверждаете, что отстранение Асада ускорит борьбу за либерализацию.

- Да, основной причиной, которая позволяет «Аль-Нусра» и ИГИЛ развиваться, является то, что режим Асада до сих пор существует. Прежде всего именно варварское подавление протестов со стороны режима Асада создало почву для роста «Аль-Каиды» и ИГИЛ в Сирии.

Не было никаких масс, которые только и ожидали возможности присоединиться к столь безумным группам. Люди в конце концов нашли у них адекватный ответ на зверства, совершенные режимом, и на повсеместный хаос. На этом сыграла ИГИЛ, которая навязала тоталитарный религиозный порядок, одновременно предоставляя социальные услуги в стиле государства. Именно поэтому они и назвались Исламским Государством.

Единственный способ избавиться от ИГИЛ и «Аль-Каиды» - устранить причины, которые побуждают людей присоединяться к этим группам. Когда США пытались уничтожить «Аль-Каиду» грубой силой во время битвы и резни в иракском городе Фаллуджа, их попытка с треском провалилась. Только когда они изменили стратегию и предоставили подкрепление племенам арабов-суннитов в виде денег и вооружения, им удалось маргинализировать «Аль-Каиду».

«Аль-Каида», превратившаяся в ИГИЛ, позже смогла восстановить контроль над крупными частями Ирака летом 2014 года, потому пчто оддержанное Ираном сектантское правительство Нури аль-Малики воссоздало условия для недовольства среди иракских арабов-суннитов, которые ранее позволили «Аль-Каиде» развиться под оккупацией США. Именно поэтому большинство иракских арабов-суннитов парадоксальным образом боялись эвакуации США из Ирака в 2011 году. По иронии истории, они начали воспринимать военных США в качестве защиты против шиитского сектантского правительства Малики.

В Сирии нужно устранить условия для сектантской озлобленности арабов-суннитов, чтобы лишить сектантской привлекательности «Аль-Нусра», ИГИЛ и других фундаменталистов. Первым шагом к этому должно быть устранение от власти клана Асада, ведь их ненавидит большинство сирийского общества.

- Давайте перейдем к геополитике и США. Как бы Вы описали американскую реакцию на восстание?

- Это еще одна вещь, о которой многие левые думают по инерции. Не все осознают, что иракский опыт был определяющей катастрофой. На самом деле это самая важная катастрофа в имперской истории США - со стратегической точки зрения даже худшая, чем Вьетнам.

Люди не могут понять, что после Буша администрация Обамы больше не занималась сменой режимов. Девизом Барака Обамы во время арабских восстаний 2011 года был «упорядоченный переход», а не «смена режима». Он хотел сохранить режимы путем ограниченных изменений на верхушке, которые позволили бы плавный переход без фундаментального подрыва режимов.

Это касается даже Ливии. Интервенция в Ливию во главе с США была попыткой поглотить ливийское восстание и направить его в русло изменения, согласованного с сыном Каддафи, наследника клана и любимца Запада. Они до последнего пытались осуществить этот план, но он с треском провалился из-за бунта в Триполи, который привел к краху режима.

Поэтому с империалистической точки зрения США Ливия стала еще одной катастрофой и аргументом против любых «смен режима», которые предусматривают радикальный демонтаж государства, как это ранее случилось в Ираке. Именно поэтому правительство США никогда не высказывало намерений свергнуть режим в Сирии. Они только говорили, что Башар аль-Асад должен уйти в отставку, чтобы сделать возможным переговоры о смене власти.

Они хотят, чтобы Асад ушел, но режим при этом остался. Арабские выступления 2011 года застали США в момент самого низкого уровня их гегемонии в регионе с 1990 года. В том же 2011 году они эвакуировали войска из Ирака, так и не достигнув ни одной из ключевых целей вторжения.

Интервенция в Ливию также произошла благодаря зеленому свету от России. И Китай, и Россия воздержались от голосования в Совете безопасности ООН. Они могли бы наложить вето на интервенцию, но не сделали этого. Однако, в отличие от Каддафи, Россия считает сирийский режим свои главным союзником, тогда как Каддафи в течение последних лет своего правления переметнулся в другой лагерь, став дорогим другом Лондона, Вашингтона, Парижа и итальянского Берлускони.

Когда дошло до Сирии, в Вашингтоне никогда не рассматривали всерьез возможность прямой военной интервенции. В 2013 году был момент, когда Обама попал в ловушку собственной «красной черты» - химического оружия, и почувствовал облегчение от компромисса с Асадом, который ему предложила Россия. В целом ситуация намного сложнее, чем примитивная логика «враг моего врага - мой друг», которой рефлекторно руководствуются многие «антиимпериалистические» левые.

- Если и Россия, и США соглашаются с сохранением сирийского режима, в чем суть разногласий между ними?

- Спор, конечно, идет в отношении Асада. Россия до сих пор держится за него, потому что в клане Асада они видят единственную гарантию своего господства в Сирии. Россия не менее империалистическая, чем США, - и даже более жестокая, если принять во внимание, что она сделала с Чечней несмотря на то, что та является частью Российской Федерации.

В тему: Я считаю, что Сирия опаснее Афганистана — Андрей Пионтковский

По социальным стандартам российский режим является даже более правым и неолиберальным, чем режим в США. В России простой 13% налог на личный доход - против 40% ставки федерального налога США без учета дополнительных местных налогов. Российский корпоративный налог составляет 20% - против 35% федерального налога США, опять-таки - без учета местных налогов. Безумный республиканец может только мечтать о том, чтобы ввести что-то подобное в США.

Путин также разыгрывает религиозную карту, привлекая русскую православную церковь, которая благословила его вторжение в Сирию как Священную Войну. Представление некоторых левых, которые живут в искаженном времени и верят, что Россия каким-то образом является продолжением Советского Союза, а Владимир Путин - это наследник Владимира Ленина - довольно абсурдны.

- Но какой империалистический интерес России в Сирии?

- Сирия - страна, где Россия имеет авиа- и морские базы, поэтому она реагирует так, как реагировал бы и Вашингтон на любую страну, где такие базы есть у него. Режим Асада является ближайшим стратегическим союзником Москвы в регионе.

Для Путина это также способ сказать всем диктаторам: «Вы можете полагаться на то, что я защищу вас от народных восстаний, значительно увереннее, чем на Вашингтон. Сравните то, как я поддержал Асада, с тем, как США бросили Мубарака». Поэтому Путин стал таким добрым другм нынешнего египетского диктатора Сиси.

- То есть Путин хочет усилить свою империалистическую роль в арабском мире?

- Действия Москвы опираются на ту же логику, что и действия Вашингтона. Россия рассматривает Сирию как стратегический актив так же, как США в прошлом рассматривали Вьетнам или любой другой режим, который Вашингтон готов был поддержать прямым военным вмешательством.

Однако сегодня Путин больше склонен к прямому военному вмешательству, чем Обама. Империалистическая политика США до сих пор находится под влиянием наследия «вьетнамского синдрома», который пережил возрождение после ужасного поражения в Ираке - несмотря на то, что и Буш-старший, и Буш-младший думали, что им удалось от него избавиться.

Путин этим пользуется, обращаясь с Сирией более напористо, чем Вашингтон, и полностью поддерживая режим Асада, тогда как США не поддерживают сирийскую оппозицию даже на одинаковом уровне. Поддержка оппозиции со стороны Вашингтона является, скорее, предметом для шуток, нежели чем-то серьезным, тогда как Москва и Тегеран оказывают сирийскому режиму полный спектр поддержки, в том числе и существенное привлечение бойцов со стороны Ирана.

- Саудовское Королевство и другие монархии Залива очень хотели разгромить восстание. Мятеж Сиси в Египте не был бы возможным без полной поддержки со стороны Саудовской Аравии. Смогут ли Сауды долго играть эту роль? Каковы, по Вашему мнению, перспективы для изменений в странах Залива?

- Это действительно серьезная проблема. Саудовское королевство всегда было ключевой осью реакции в регионе. Эту роль оно играло с момента своего появления, так как последовательно оставалось наиболее реакционным государством на земле. Если рассматривать ИГИЛ как государство, можно сказать, что в этом смысле оно является конкурентом Саудовской Аравии. Они имеют много общих черт и похожую историю, за исключением того, что одно из них было основано в начале ХХ в., а другое - на столетие позже и совсем другими средствами.

Саудовское Королевство - бастион реакции в регионе, но оно способно играть прямую военную роль, скорее, в своем непосредственном окружении, в странах Залива. Оно было важным помощником бахрейнской монархии в подавлении восстания в Бахрейне. В Йемене Саудовское Королевство вмешивается в события на стороне коалиционного правительства, которое появилось в результате йеменского компромисса в ноябре 2011 года в противовес отрешенному от власти президенту Али Абдулле Салеху, который сейчас является союзником хуситов. Это, по сути, еще одно столкновение между двумя контрреволюционными лагерями, о которых мы уже говорили.

В Сирии саудовский режим тоже влияет на ситуацию, но в основном финансированием, а не путем прямой интервенции. Из-за ужасно неудачного стечения обстоятельств династия Cаудитов получила контроль над страной с, как оказалось, самыми большими в мире запасами нефти. Это дало им колоссальные средства, которые они десятилетиями использовали для помощи своим сюзеренам из США и для распространения своей глубоко реакционной фундаменталистской идеологии.

Невозможно понять силу фундаментализма в современном мусульманском мире, если пренебрегать таким ключевым фактором его развития как Саудовская Аравия. В длительной перспективе, чтобы региональный революционный процесс мог достичь прогрессивных результатов, этот ультрареакционный камень преткновения должен исчезнуть.

Два полюса контрреволюции в арабском регионе имеют поддержку конкурентных сил - США и России, монархий Залива и Ирана.

Не забывайте, что Иран - также фундаменталистский исламский режим, хотя и другого типа. Арабский революционный процесс сталкивается со всеми этими силами.

- С тем количеством денег, которые у них есть, кажется безнадежным, что Саудовская Аравия изменится. Что Вы думаете о перспективах изменений в этой стране?

- Ну, у них действительно много денег, но, тем не менее, в Саудовском Королевстве есть много бедных. Этот парадокс, что в такой богатой стране столько бедности - даже среди местных, не говоря уже о мигрантах - порождает глубокое недовольство монархией.

Наиболее незрелые проявления оппозиции к монархии до сих пор заключались в попытках переиграть ее в ее собственном направлении исламского ультрафундаментализма, известном как ваххабизм. Так было во время беспорядков в Мекке в 1979 году и с «Аль-Каидой». Всем известно, что пятнадцать из девятнадцати участников атаки 11 сентября были саудовскими гражданами. В «Аль-Каиде» было и до сих пор есть много членов с гражданством Саудовской Аравии.

Только оппозиции такого типа удалось развиться в саудовском Королевстве - именно потому, что она способна работать изнутри идеологии режима, тогда как прогрессивной оппозиции там развиться гораздо сложнее, не говоря уже о феминистической или, если уж на то пошло, шиитской оппозиции.

Однако, несмотря на все, прогрессивный потенциал в этом королевстве существует, и рано или поздно он взорвется так же, как и в других странах региона. В конце концов, иранский шах имел очень репрессивный режим, который многие считали непобедимым. Но когда в конце 1970-х в Иране началась революционная волна, мы могли наблюдать, как быстро ей удалось свалить режим шаха. Ни один режим не является вечным, а саудовский, основанный на страшном угнетении, огромной неравности и ужасном обращении с женщинами, - и подавно.

- Учитывая Ваши знания о радикальных левых арабского мира, насколько оптимистично Вы относитесь к перспективам арабской революции? Справедливо ли будет сказать, что успех арабской революции в конце концов зависит от успешной мобилизации рабочих?

- Подытоживая то, о чем мы говорили с самого начала нашего разговора, я все еще ​​питаю надежду, хоть я и не назвал бы себя оптимистом. Здесь есть качественная разница. Надежда - это вера в то, что там до сих пор есть прогрессивный потенциал. Оптимизм - это вера в то, что этот потенциал победит.

Я не ставлю на его победу, потому что знаю, каким сложным является эта задача - тем более, что построение альтернативных прогрессивных структур во многих странах надо начинать практически с нуля. Эта задача пугает, она огромна, но не невозможна. Никто не ожидал такого впечатляющего прогрессивного восстания, как то, что произошло в 2011 году.

Отсчет продолжительности революционного процесса в этом регионе будет идти, скорее, десятилетия, чем годы. С точки зрения истории, мы до сих пор на его начальных этапах. Это должно быть существенной мотивацией для активных действий с целью развития прогрессивных движений, способных повести за собой общество. Альтернативой является дальнейшее сползание в варварство и общий крах регионального порядка, падение в ужасный хаос, который, как мы видим, уже развивается в нескольких странах.

Что касается рабочих, то, когда я говорю о прогрессивных структурах, для меня очевидно, что ключевой их частью должно быть рабочее движение. Поэтому страны с большим потенциалом в этом аспекте, такие как Тунис и Египет, должны указать путь. Возможно, после этого мы станем свидетелем эффекта снежного кома.

Давайте также не забывать, что арабский регион расположен не на другой планете. Он является составной частью общей картины, к тому же он очень близок к Европе. Поэтому развитие радикального левого движения в Европе также может сильно повлиять на развитие его эквивалента в арабском регионе.

[1] Примечания: Кэмп-Дэвид (англ. Camp David) - загородная резиденция президента США. В контексте событий на Ближнем Востоке известна тем, что в 1978 году там при посредничестве президента США Джимми Картера проходили мирные переговоры между лидерами Египта и Израиля, которые завершились подписанием мирного договора между двумя странами.

Жильбер Ашкар, Нада Матти; Jacobin; перевел Юрий Черната, опубликовано на сайте Політична критика

В тему:

• Война в Сирии и Ираке: что нужно знать
• Асад: не святое семейство
• Трагедия Ирака: очередная жертва на арене мировой геополитики
• Три ступени в ад. Истоки ирано-иракской войны
• Геополитическая «украинизация» Турецкой республики