Диссидент Василий Рубан: В дурке хуже, чем в тюрьме. Потому что с тобой сделают что угодно
«...Растянули на скамейке и давай молотить. Нечеловеческий крик: когда человек чувствует, что его убивают, взывает страшным голосом. Потащили его в умывальник. Заходит санитар: „Рубан, в надзорку!“ Положили на пружинную кровать без матраса. Накаченные, здоровые — наши продукты жрут. Я лежу и вижу, что меня убьют...»
Василий Рубан, 71 год, бывший диссидент. Родился в селе Лесники на Киевщине. Отец был учителем истории, мать — младших классов. Стихи начал писать
Затем, преследуемый КГБ за политическую деятельность, был кочегаром, завклубом, слесарем. С января
Писать перестал 15 лет назад. Выращивает картофель, клубнику, помидоры. Когда не было работы, торговал на Демеевском рынке клубникой. Жена, Людмила Кучеренко, 40 лет преподавала украинский язык и литературу. Имеют двух дочерей и сына, трех внуков и столько же внучек. Хобби — история. Лауреат премий имени Василия Симоненко и Евгения Маланюка.
ldquo;Диссидентство мое началось после техникума, когда устроился завклубом в родительском селе Троковичи на Житомирщине. Каждые выходные у клуба были драки. Затем виновных тащили в сельсовет, приезжал участковый. Один раз в сельсовете сильно избили двух парней. Я написал в «Комсомольскую правду». Меня вызвали к районному прокурору. Объяснили, что ребята — виновны, а я не разобрался. Мать говорила: «Ты, Вася, куда ни пойдешь, за тобой золотые вербы растут». После той жалобы на сельское начальство меня у клуба трое мужчин били ночью. Я вырвался. Это был первый конфликт с властью.
В армии справедливости не добивался. Служил в ракетных войсках, в связи — был замкомвзвода. Имел высокий допуск секретности. Затем в КГБ очень удивлялись.
С первого курса агитировали в стукачи. Систематически вызвали к университетскому военкому. Старший лейтенант говорил: «Мы вам квартиру наймем. Будете ездить за границу». Я встречался с ним и на траве, и в отеле, который был «Москва», а сейчас — «Украина». Говорили по
На третьем курсе сказали: к памятнику Шевченко не ходите. Мы с Виктором Кордуном открыто собрали с группы деньги, купили цветы и возложили к памятнику. Я еще и старостой группы был. Один из студенческих лидеров, Борис Тимошенко — он всегда на всех акциях нес впереди венок с лозунгом «Боритесь — поборете!», написал покаянное. Назвал тех, кто сбил его с пути, — Светличный, Сверстюк, Дзюба. Тех, на кого ему указали. Нас собрали в красном корпусе. Выступает этот же Борис. Просит, чтобы восстановили в университете. Я тогда иду на сцену и говорю: «Если человек раз в месяц меняет убеждения, то ему не место в университете». Зал встретил это овациями.
Весной поехал на каникулы в Троковичи. Выпили с друзьями, я взял баян и пошли в клуб. Поиграл, выхожу: команда сельсоветовских подхалимов бьет моего брата, уже лежащего. Я главномe заводилt дал по печени, а брат вскочил — и еще его ногой в зубы. Я еще дружиннику заехал. А в кармане — складной нож, всегда ходил с ним. Даже сложенный он делает кулак тяжелее. Нас посадили на 15 суток в КПЗ в Черняхове.
Но туда пришел журнал «Ранок» с моим стихотворением и фотографией. Выпустили. В университете встретился преподаватель истории КПСС, сочувствующий коммунист. Говорит: «Я с начальником житомирской милиции в партизанах был. Вот тебе письмо, поезжай к нему». Приехал. Тот при мне набирает Черняхов: «Старшего Рубана отмазывайте, а с тем разбирайтесь». Брату дали год тюрьмы.
В
Наклеил аппликацию из букв, которые вырезал из газет, а потом сделал тысячу фотокопий. Поручил Виктору Кордуну и Людмиле Хлевнюк распространить в университете, перед занятиями, а они разбросали вечером. Уборщицы нашли одну, и сразу КГБ все обыскало. После этого на университетских входах поставили вертушки. Я разбросал листовки во дворах — от Института ядерной физики до сельхозакадемии. Меня арестовали.
В областном управлении КГБ, на улице Розы Люксембург, продержали трое суток. Обыск дома делали человек 15. Все перевернули, хотя ничего не нашли. Я все сжег кроме фотоаппарата. Взяли у меня отпечатки пальцев. Потом говорят: «Есть метод распознавания по запаху — дадим собаке открытки и ваши носки». А пес ничего не унюхал, говорят — больной был.
Выпустили за недостатком улик.
Переходил с работы на работу. Прочитал серию брошюр, выпущенных во время «оттепели» — о репрессированных украинских коммунистических вождях Скрипнике, Шумском. Пришел к выводу, что независимая Украина возможна и левая, просто эту идею исказили. В
Почти 300 страниц напечатал на машинке, в деревне. Там подслушивать труднее. Показал Светличному. Хотел, чтобы он передал за границу, как и мои стихи. Не передал, хоть полгода и мариновал. Говорю: «Сколько будете чесаться? Скоро загребут». А он: «Меня тоже загребут».
В тему: Десять отважных. Все основатели Украинской Хельсинской группы
Арестовали меня осенью
Сидел я не в лагере, а в спецпсихбольнице. Потому посягнул на «святое», на раскол партии. Щербицкий писал в ЦК докладную и мне посвятил отдельный абзац. «При ареста в 1972 году изъята „Программа Украинской национальной коммунистической партии“, автор — Рубан Василий Федорович — арестован». Плюс — я не дал никаких показаний, не отвечал на вопросы. У родных спрашивали — адекватен? Следователь, майор Колпак, говорил: «Смотри, Рубан. Это вечная койка!»
В приговоре это звучало как «принудлечение» (принудительное лечение — А.). Срок не указан. Снимается юридическая защита, вообще нет никакой защиты. На воле, чтобы взять спинной мозг на анализ или пункцию, нужно разрешение родственников, согласие пациента. А там — как укол дать! Это страшнее, чем в тюрьме. Потому что с тобой делают что угодно.
Самой ужасной была Днепропетровская психушка, худшая в Союзе «яма». В Казани — культурная, хотя иногда жестокая. В Днепропетровске больных при обострении болезни держали в общих палатах. А в Казани — камеры, 2 метра на метр, в подвале, так называемое второе отделение. У меня — боязнь ограниченного пространства, я это почувствовал на этапе.
Там, в «столыпине» (вагон для арестантов — А.), купе для особо опасных разделено надвое. Николаю Плахотнюку сказал: тесное пространство давит. А они подслушивают все! Заехал в Казань — ребят в нормальные палаты, а мне 2 метра длины и метр ширины. Подвал. Конец. На свободу вышел из гражданского " дурдома«, в Глевахе. Почти год там был. Ну, там уже не сравнить.
Самое страшное — это галоперидол — препарат, от которого всего трясет. Галоперидол и аминазин на ночь: 40 градусов температуры, страх, душа размягчается. Отец жены говорил — на фронте легче. Больше всего в Днепропетровской психушке докучали надзиратели-зэки. 12 отделений: на каждое 12 человек, потому что они же дежурят всю ночь. А обычные больные, если нет обострения, — нормальные люди. Даже, можно сказать, хорошо. Со стороны ментов тоже особых проблем не было.
Заелся с одним санитаром — Ваней. Третий час ночи: «Подъем!» Шмон! 20 человек выгнали в коридор, опрокинули постель, ногами потоптались. Я, когда заходили назад, ему сказал шепотом: «Иван, ты что — заболел?» Вечером санитары одного выводят в «надзорку»: он пожаловался, что продукты пропали. Растянули на скамейке и давай молотить. Нечеловеческий крик: когда человек чувствует, что его убивают, взывает страшным голосом. Потащили его в умывальник. Заходит санитар: «Рубан, в надзорку!»
Положили на пружинную кровать без матраса. Накаченные, здоровые — наши продукты жрут. Я лежу и вижу, что меня убьют. И говорю такую фразу: «Все пойдете на зону». У всех — первая судимость, скоро выходить, в зоне с них спросят за легкий хлеб на больничке. Они постояли и по одному — шмыг — шмыг — стали исчезать. До меня только на свободе дошло, что бугра их фамилия была Дидух, а это — «Предок». Предок мистический за меня вступился. Это мне знамение было, чтобы написать книгу «Бережа».
Встречался с Леонидом Плющом, сейчас он во Франции. В Днепропетровске и Казани сидел с Николаем Плахотнюком. С Анатолием Лупинисом сидел в Днепре, но в другом отделении. На прогулках он говорил: «Василий, ты обо всем этом еще напишешь». На пятом этаже сидел Зиновий Красовский, но я его ни разу не видел. Лупынис и Красовский — действительно несокрушимые ребята, именно поэтому и пошли по кругам ада.
Еще был какой-то поэт, забыл фамилию, из Львова. Был русский националист Борис Евдокимов. Принадлежал к НТС (Российская националистическая организация Народно-трудовой союз. — «Країна»). Говорил, что у него при обыске нашли бельгийский парабеллум и цианистый калий. Сел сразу после войны. Затем в гражданской дурке где-то под Ленинградом умер, на свободу так и не вышел.
Уголовники были колоритные. Саша Филин имел диагноз еще на свободе, лежал в больнице. Когда вышел, в Харькове в драке зарезал четырех человек. Был атлетичен, высок. У нас ему сразу же дали «активный курс». Он разбил стекло, в руки два осколка и один — в рот: «Не подходите!» Если бы согласился, через полгода перевели бы на таблетки, и дальше там бы жи. Но врачи заявили, что он — социально опасен. Поехали на суд в Харьков и сняли с него диагноз. Повезли куда-то — и расстреляли. Перед тем подходил ко мне, о жизни рассказывал.
В Москве, в Институте Сербского, я был на экспертизе. Сидел с армянином, профессиональным картежником, жившим в Москве. Кликуха у него была Пианист, учился в консерватории. А еще был наводчиком и подставлял земляков. Когда армяне приезжали в Москву менять рубли на золото, действовал как посредник.
Показывал настоящий слиток, с печатями, с банковским клеймом. А потом, когда уже привозили основные деньги, их хватала милиция. Имел диагноз и этим прикрывался. Впоследствии, когда запахло жареным, диагноз сняли. Жаловался: «Вася, я до зоны не доеду. Повешусь». Потому что его там армяне найдут. Диагноз — это такое: хотят — снимут, хотят — нет.
Депутатом я не стал но пробовал. Тогда избирательную кампанию можно было провести за 25 долларов. Но демократы денежным «котлом» руководили, сказали: Рубану этих денег не дадут. Почему — не знаю. Больше попыток я не делал. Шевченковскую премию тоже не дали. Написал статью «Мародеры», как союзное начальство разбазарило все советские состояние. Вот они и обиделись.
В тему: Издевались при жизни, глумятся после смерти. Чиновникам не нужен музей «шестидесятников»
Служил в Союзе писателей референтом. Кучма тогда как раз давал стипендии диссидентам — пожизненные. Или пенсии. Мне не досталось. Впоследствии я составил свой список: Рубан, Григорий Гаевой, он пять лет отсидел, и еще двое писателей. Это уже при Ющенко. У него идеологическим отделом заведовал Маркиян Лубкивский. Посылаю ему. Из президентской администрации пришел ко мне в Союз кт-то, поговорил. Но о деньгах — ни слуху, ни духу.
—
Павел Вольвач, фото: Сергей Старостенко; опубликовано в журнале «Країна» № 198
Перевод: «Аргумент»
В тему:
- Книга советского политзэка: На зоне было свободнее
- Война КГБ против диссидентов. Погрому «шестидесятников» — 40 лет
- Человеки. Семь современников Евгения Сверстюка
- Петр Рубан: несокрушимый и забытый
- «Сейчас Украина сирота...» Факелы свободы: самосожжение как форма протеста
- Книга советского политзэка: На зоне было свободнее
- Украинское эхо «пражской весны»
- Как ломали диссидентов в
70-х и как «давят» инакомыслящих в России сегодня - Правозащитник Сергей Ковалев: «Для произвола все готово...»
- Вячеслав Черновол: «Это наше государство. Нельзя, чтобы оно досталась мошенникам»
Если вы заметили ошибку, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter.
Новини
- 17:18
- Глава УГКЦ зустрівся із Папою Франциском, говорили про звільнення полонених
- 15:28
- ВРП звільнила Інну Отрош з посади судді Господарського суду Києва
- 14:25
- Іноземці зможуть отримати офіцерські посади в ЗСУ - Рада
- 14:19
- Медіарух звернувся до Зеленського через тиск з боку влади на незалежні ЗМІ, але той і сам публічно хамить журналістам
- 13:58
- Воїн Гнезділов, який публічно пішов у СЗЧ, отримав підозру
- 11:00
- Рада підвищила податки законом, що суперечить Конституції
- 10:01
- Радник президента Дмитро Литвин загруз у криміналі - УП
- 08:00
- Дрони атакували військовий аеродром в республіці Адигея (рф)
- 20:00
- В Україні у четвер без опадів, помірно тепло
- 19:34
- Ворог просунувся біля Вугледару, в Цукуриному та Торецьку
Важливо
ЯК ВЕСТИ ПАРТИЗАНСЬКУ ВІЙНУ НА ТИМЧАСОВО ОКУПОВАНИХ ТЕРИТОРІЯХ
Міністерство оборони закликало громадян вести партизанську боротьбу і спалювати тилові колони забезпечення з продовольством і боєприпасами на тимчасово окупованих російськими військами територіях.