Вспышка, грохот, темнота: восемь дней на линии фронта

Версия для печати

Американський путешественник и бывший военный Нолан Петерсон стал одним из первых участников программы Embedded journalist от Минобороны Украины. Репортаж американца Нолана Петерсона о жизни на войне вместе с украинскими бойцами.

По условиям этой программы, репортер на время «прикрепляется» к боевому подразделению: живет там, где они, ест то же, что и солдаты, и подвергается такой ​​же опасности. Нолан провел восемь дней в Песках, репортаж опубликовал в издании The Daily Signal. Текст стало известен в США, его перепечатал сайт авторитетного издания Newsweek. С разрешения Петерсона и с соблюдением условий The Daily Signal мы публикуем этот материал.

Вот какой эту войну увидел американец и участник боевых действий в Ираке и Афганистане. Таким же конфликт теперь видят тысячи англоязычных читателей: полным внезапности, благородных поступков и возможностей задуматься о смысле жизни.

***

И все-таки ты по привычке продолжаешь жить. Привыкаешь к взрывам и выстрелам — действительно, поражает, к чему способен привыкнуть человек. Ты расслабляешься. Выходишь на улицу, чтобы получить немного солнечного света и выпить свой ​​утренний кофе. Есть много способов умереть в Песках, и все они сводятся к секундам и дюймам. Снайперы, артиллерия, минометный огонь, растяжки. Это худшая сторона этой войны: ты просто никогда не знаешь, когда это произойдет.

Секунды и дюймы. И — или еще 50 лет и долгий путь впереди, или вспышка, грохот и темное ничто.

В сандалиях и майке ты уходишь на сто метров от подвала, в котором вместе с солдатами прячешься от орудий, в туалет. В течение дня ты обходишь разрушенный поселок, проводя часы на улицах, чтобы сделать интервью или снять видео. Но внутренне ты постоянно готов, что это может начаться. И всегда волнуешься, что взрыв или выстрел может стать для тебя смертельным.

Тогда как артиллерия вызывает постоянную фоновую тревогу, снайперы внушают другой вид страха. Когда в тебя стреляет снайпер — это личное. В отличие от абстрактности артиллерийской атаки, ты знаешь, что это конкретное человеческое существо смотрит на тебя сквозь прицел, пытаясь убить. И ты никак не можешь нанести ответный удар. Все, что ты можешь сделать, — это бежать, надеяться и слушать свист пуль, пролетающих мимо.

Мы стояли впятером во дворе фермы. Мы были расслаблены. Владимир — снайпер, который оставил свою работу на пивзаводе «Оболонь», чтобы пойти добровольцем на войну, — и я только что вернулись из окопов. На нас до сих пор были бронежилеты, но защитную каску я снял. И возле нас упали два 120-миллиметровые артиллерийских снаряда — на место, где мы были минуту назад.

Одна минута. Это несколько глотков воды. Или тот вопрос, который я забыл поставить в интервью. Одна минута, жизни и смерти. Это — вещи, о которых ты стараешься не думать в зоне войны. Поэтому мы просто посмеялись с того, что были на волосок от смерти, серьезно над этим не задумываясь. Солнце приближалось к горизонту, цвета зеленых полей, желтых подсолнухов и фиолетовой люцерны бросались в глаза и сияли так, как это бывает под вечер.

Владимир патрулирует Пески

Таким я запомнил этот момент до того, как первая пуля пролетела над головой. Зззззуууу — как ногтем по нейлону. Мы стояли, а потом мгновенно распластались на земле — настолько быстро, как будто склеили два разных кадра в фильме.

Я посмотрел на Владимира. «Снайпер», — сказал он, пропев «ай» своим украинским акцентом. То, что он — сам снайпер — сразу бросился на землю, было красноречивым. Через несколько моментов мы медленно, один за другим, стали на ноги. Я надел шлем.

Зззззуууу ... Опять выстрел. Мы снова на земле. «Он близко», — сказал Владимир. Далекие звуки артиллерии, которые вряд вообще когда стихают в Песках, становились громче. Редкие автоматные очереди из окопов, к которым все привыкли так же, как к артиллерии, теперь стали постоянными. Это было так, как различные сектора оркестра присоединяются к общей симфонии. Начинался бой.

Мы снова стояли, когда Василий, Алексей и Даниил забежали во двор. Василий, компактный, жилистый и седой в свои 53 человек, был возбужден. Он громко и сердито говорил на украинском. Он разыскивал нас с Владимиром, зная, что путь, по которому мы идем, обстреливают. Даниил, тихий 19-летний юноша из Запорожья, по-английском объяснил, что пуля снайпера прошла сквозь лобовое стекло машины, на которой Василий здесь ездил. Он только что был в нескольких дюймах от смерти.

Над нами снова пролетела пуля. Опять все попадали на землю. Василий упал на меня, пытаясь защитить своим телом. Он не говорил по-английски, и я не говорил по-украински. Но у него был защитный инстинкт в отношении меня. Он называл меня «Америка» и всегда магическим образом оказывался рядом, когда начиналась стрельба. А так бывало часто.

До того, как мы смогли подняться, проснулась артиллерия. Перед артиллерийским огнем не бывает никакого предупредительного сигнала, никакого спортивного «игра началась!» с другой стороны. Если повезет, вам по рации от украинских часовых из окопов сообщат, что приближаются пушки, и вы получите достаточно времени, чтобы добежать до подвала. Но обычно это просто сильный грохот разрыва первого снаряда и понимание, что дальше будет больше. Как первая капля дождя перед ливнем.

Когда этот первый снаряд упал вблизи, мы все направились ко входу в подвал фермы, в нескольких метрах от нас. Во время этой короткой пробежки до входа ты чувствуешь себя абсолютно голым. И когда пролетаешь первые ступени вниз — тоже, ведь твоя спина до сих пор открыта осколкам. Внутри, в безопасности, ты чувствуешь веселье и начинаешь смеяться. Звуки от артиллерийских снарядов, падающих извне и сверху, проходят сквозь землю, как басовые частоты из сабвуфера.

Мы ждали в подвале, пока обстрел ослабнет. Это был тайник другой группы военных, и мы не хотели застрять здесь до ночи. Поэтому решили прорваться к «своему» дому и подвалу. Он был в пятистах метрах вверх вдоль той же дороги, где лобовое стекло авто Васыля прошила пуля.

53-летний Василий Иваськив (справа) и другой солдат патрулируют Пески

Когда грохот стих, мы оставили подвал, двигаясь быстро и эффективно, и под эффективностью я имею в виду кратчайший путь из возможных. Мы срезали путь через маленькие сады и поле, а потом прыгали через невысокие полоски живой изгороди. Мы пытались избегать дороги, пока не осталось иного выхода.

— Будь осторожен, — сказал Даниил. — Он будет стрелять тебе в спину.

Мы повернули спины в сторону, где сидел снайпер, и побежали последние несколько сот метров так быстро, как только могли, держась обочины. Тяжесть бега на полной скорости с бронежилетом на себе перекрывали адреналин и надежда.

Весь мой мир сжался до точки вверху улицы, где бы я повернул направо и исчез с поля зрения снайпера. Там был безопасный двор и вход в подвал. Я налегал на темп, но ноги не могли бежать быстрее. Ближе, ближе. Еще несколько десятков метров. Я услышал свист пули и хруст от выстрела снайпера.

— Америка! — закричал Василий.

Время и расстояние

Впервые я прибыл на войну в грузовом самолете Военно-воздушных сил США С-17. Он пролетел через полмира с остановками в Германии и Катаре. И путешествие заняло более суток. Армейский капеллан читал Invictus («Непокоренный», стихотворение английского поэта Уильяма Хенли, написанное в 1875 году — INSIDER), когда мы, кружась, садились на обесточенную взлетную полосу авиабазы ​​Баграм в Афганистане. На этот раз это был просто утренний экспресс из Киева до Константиновки.

Перед отправкой я взял МакМафин с яйцом и сыром и кофе в Макдональдсе на киевском железнодорожном вокзале. Пятичасовую дорогу провел, слушая Джека Джонсона (жизнерадостные песни с гитарным аккомпанементом серфера с Гавайев — INSIDER) на своем айфоне, напротив меня сидела молодая мать с младенцем. Мы прибыли в Константиновку — последнюю остановку перед зоной войны — около полудня и вместе с двумя французскими журналистами наняли такси, чтобы добраться до одинокого блокпоста украинской армии.

Мы сидели на деревянном ящике из-под патронов под большим дубом на распутье, ели свежие черешни, даденые солдатами, ожидая своей очереди пройти блокпост. Сквозь забор мы видели широкие украинские поля подсолнухов. Они шли к горизонту и казались вытянутым на ветру лоскутным одеялом. Все заканчивалось четкой линией под безоблачным голубым небом и напоминало иллюстрацию к беззаботной детской книге. До нас долетали далекие звуки артиллерии.

За нами прибыла машина, и мы начали окончательное перемещение из мира в войну. Но сложно написать, когда именно это состояние переключилось. Признаки войны накапливаются медленно, создавая гулкое ощущение смерти, а иллюстрации нормальной жизни на обочине дороги, которые в других условиях не привлекали бы внимание, кажутся все более и более неуместными.

Большинство зданий в Песках уничтожены артиллерией

Отец (в шортах под камуфляж), который вместе с дочерью ждет школьный автобус, старик с голым торсом на велосипеде, дети, купающиеся в озере. По мере приближения к войне эти сценки из мирной жизни шокируют тебя больше, чем блокпосты, солдаты, танки, пулеметы и ракеты противовоздушной обороны. Война — это больше, чем об армии и оружии; это о жизни, в которую вмешиваются. И именно это бросается в глаза больше всего.

Как только мы прибыли в Пески — поняли, что попали на войну. Апокалиптические сцены нанесенных артиллерией разрушений и непрерывный грохот взрывов на фоне показал: мы окончательно прибыли.

Одно из самых больших различий между войной в Украине и войнами в Ираке и Афганистане — в ее границах. Это фронтальная война, где армии сосредотачиваются в окопах друг напротив друга и закрепляются в разрушенных и оставленных зданиях. Это длится месяцами.

Стороны смотрят друг на друга в бинокли днем и прислушиваются друг к другу ночью, перехватывая сигналы раций или голоса, разносящиеся над нейтральной полосой. Ирак и Афганистан были странами в состоянии войны, где повстанцы и террористы могли выпрыгнуть из любого места, где угодно. В Украине же война — это пункт назначения, место, отгороженное от остальной страны. Эта война имеет физический адрес и границу: как только ты ее пересек, ты на войне.

В тему: Вторжение СССР в Афганистан: последствия и урок для Украины

Мои французские коллеги освещали конфликты во всем мире, включая Ирак, Газу, Ливию и Сирию. Они были профи и научили меня немалому за эти восемь дней, которые мы провели, «прикрепленные» к 93-й бригаде украинской армии в Песках. Например, как различить, приближается артиллерия или удаляется. Я улучшил эти знания, пока был в Песках, но так и не научился безошибочно улавливать разницу.

Украинская война — фронтальная, бои ведут из окопов тяжелыми видами вооружения

Когда я патрулировал местность вместе с украинскими солдатами и гремела артиллерия, я спрашивал: «Наши?». На что украинские солдаты почти всегда отрицательно качали головой и отвечали: «Нет, сепары».

Некоторые украинские солдаты говорили по-английски, но за восемь дней я развил гибридный язык с теми, кто английского не знал, смешав русский, украинский, английский и язык знаков. И хотя даже песни китов имеют больший словарный запас, после восьми дней вместе мы смогли коммуницировать жестами, интонацией, выражением лица и словами, которые мы придумали.

Мы доверяли друг другу абсолютно. Я доверял им свою жизнь, когда мы посещали окопы или шли патрулировать, или когда меня пытался убить снайпер. Они рисковали жизнями, чтобы показать мне свою войну. Когда начиналась перестрелка, украинские солдаты часто шли за мной, чтобы защитить — предоставляли свое тело как броню. Я не хотел этого: объяснял им, что у них нет никакого долга меня защищать. Но они настаивали.

Сначала многие из украинских солдат были нелюдимыми, даже подозрительными к моему присутствию на поле боя. Они не привыкли к иностранному журналисту, который живет с ними 24 часа в сутки 7 дней в неделю, и не хотели, чтобы я шел с ними в окопы или в бой. Но так же, как и американские солдаты, с которыми я как журналист работал в Афганистане, украинские солдаты доверились мне больше, когда выяснили, что я тоже был военным. Они поняли, что я могу справиться и приехал сюда не ради фотосафари. Они рассказали мне настоящую историю войны.

Разрушенная библиотека в Песках

Они соглашались взять меня куда угодно, даже в гущу событий. Они интересовались мной и моей страной. Наши разговоры продолжались до поздней ночи, иногда с переводом кого-то, кто знал английский, порой используя нашу собственную импровизированную речь. Говорили о страхе, семье, войне, демократии, революции, о пляжах Флориды и американских женщин.

Когда они спросили меня, что американцы думают об их войне, я был откровенен:

— Большинство из них не думают о войне часто, если думают вообще.

— Я понимаю, — отвечали они.

В поисках Немо

Лучшим примером принятия украинцами моего присутствия на поле боя был солдат с позывным Немо. Он был высоким, коротко стриженым мускулистым контрразведчиком с золотыми зубами и спокойным характером. Он был бойцом «Правого сектора» и прожил в Песках более пяти месяцев без единого дня отпуска. Когда«Правый сектор» был включен в состав регулярной армии, многие из его членов отправились домой. Немо остался сражаться. (На самом деле «Правый сектор» до сих пор остается самостоятельным подразделением, в апреле в штабе АТО уверяли об отводе подразделений ВС от Песок, — INSIDER).

В 39 лет Немо был одним из старейших солдат подразделения. И среди украинских бойцов в Песках я не видел никого, кто демонстрировал бы столько спокойствия, как Немо, во времена интенсивного боя. Когда другие пригибались от испуга или сломя голову бежали в безопасное место, Немо двигался спокойно, как будто вокруг ничего не происходит.

— Когда я вижу молодых ребят без опыта, — объяснил он мне, — я чувствую, что должен им помочь. Как опытный человек, я знаю, что молодые смотрят на меня и на мое поведение. Поэтому чувствую, что своим примером им помогаю.

Немо (справа) подстригает бойца в момент тишины

— Но некоторые люди просто не могут иметь дел с этой войной, — добавил он. — И не стоит отдавать свою душу, чтобы им помочь.

Когда я только прибыл, Немо вел себя пренебрежительно и недоверчиво. Но впоследствии человек поделился со мной своей войной. Он показал мне железную башню, где в давней битве он оказался заложником на верхней платформе высотой с 10-этажный дом, тогда как танк изрешетил конструкцию своими выстрелами. Немо сказал, что пробыл там почти весь день, а когда наконец спустился на землю, едва мог ходить — настолько его голова гудела от постоянных контузий.

Стоя со мной, Немо молча смотрел на башню, напоминающую огромный кусок дырявого швейцарского сыра. Его мысли были во времени и месте, которые я никогда не смогу представить. «Камикадзе», — тихо сказал он.

Для Немо война была домом. В заброшенном сарае он обустроил «качалку» и каждое утро, даже если были артобстрелы, приседал, отжимался, подтягивался и делал упражнения со старой гирей. А после обеда, если не наступала его очередь патрулировать, работал на огороде, где выращивал клубнику.

— Невозможно постоянно думать о войне, — говорил он. — Ты должен делать те же вещи, которые делал дома. Я до сих пор такой же человек, каким был до войны. И меняться не хочу.

Дом

Подвал, в котором солдаты прячутся от артиллерии, — это их дом, и все крутится вокруг обеденного стола. Василий обычно готовит. Он — бывший шахтер из Ивано-Франковска, имеет 31-летнего сына. Василий накладывает в тарелки горы еды, настаивая, чтобы бойцы ели хорошо.

Обеденный стол — это место, где солдаты чокаются стаканами, чтобы после очередного опасного момента отпраздновать тот факт, что они до сих пор живы. Это место, где они садятся поговорить и рассказать байки во время действительно серьезных артобстрелов. Стены подвала до самого потолка заставлены коробками с едой — крекерами, любимыми куриными котлетами, огурцами, макаронами, яйцами. Все привезли волонтеры.

Стены подвала — это история жизни мужчин на войне. Календари женщин в купальниках там висят рядом с автоматами Калашникова и бронежилетами. Православные иконы Богородицы стоят на столах и книжных полках рядом с гранатами и амуницией. Фотографии дома лежат рядом со жгутами и упаковками кровоостанавливающего QuikClot.

Ночью солдаты слушают музыку. Плейлист содержит Элвиса, Three Days Grace (канадская хард-роковая группа — INSIDER) и оперу. Кто-то лежит в постели и пересматривает фотографии жены и детей. Это те же снимки, на которые они смотрели уже тысячи раз — но они никогда не надоедают, никогда не устаревают. Здесь сложно поддерживать связь с семьей и друзьями. Интернет в лучшем случае прерывистый, а звонки с мобильных запрещены, так как российское оборудование на службе в сепаратистов может выявлять сотовые сигналы и точнее наводить артиллерию.

Украинские солдаты с помощью юмора преодолевают стресс от боев

Хотя некоторых война и разбила, в большинстве украинских солдат она только укрепила дух. Однажды ночью мы сидели за столом, когда к нам зашел Даниил. Когда он пришел, было уже темно — часы прошли с тех пор, когда он по графику должен был оставить свой ​​пост.

Просто весь вечер он был в бою — пояснил Даниил. В тяжелом. Там был снайпер, пулеметы, всюду падали артиллерийские снаряды. Даниил не мог сделать выстрел в ответ — настолько интенсивным это было. Он мог только ползти вдоль окопов в поисках безопасного места, чтобы переждать беду там. Впрочем, описывая битву, он сказал: «Это было действительно здорово. Действительно классно.» Парень поднял большие пальцы и широко улыбнулся.

Впрочем, Данила выглядел уставшим. Только он сел — проглотил несколько стаканов воды, затем сока. Он наполнил свою тарелку едой и хорошо поел. И тогда легко присоединился к разговору — так как будто этот 19-летний только что вернулся из послеобеденной спортивной тренировки, а не из боя.

У Данилы загорелое лицо с мягкими чертами, маленькие темные глаза и кустовидная бородка, которой он дал расти вокруг шеи и над верхней губой. Так делают многие украинские солдаты. Еще он носил крестик на запястье.

Парень говорил на английском отрывисто, порой глядя в сторону, когда застревал на каком-нибудь слове — или из-за проблем перевода, или потому, что он объяснял идею, которую сложно выразить на любом языке. Данила был особенным в своей способности осознать потери на войне. Даже в таком возрасте он уже знал о необратимых изменениях, которые с ним происходят.

Он понимал, что определяющие характер взрослого человека годы в месте, где все, что ему должна дать жизнь — годы, любовь, семью, карьеру — все эти вещи могут в любую секунду исчезнуть в белой вспышке, красном жаре и темной пустоте. Такие солдаты, как Данила, ежедневно были в секундах и дюймах от смерти. Других она догоняла. А эти то и дело выживали. И ты или один из счастливчиков, или имя, которое говорят во время тоста перед ужином, грустно качая головой.

И атеисты, и агностики начинают серьезно верить, что маленький талисман в их кармане может держать их на этом свете. Или, возможно, это благодаря брюкам, которые они не стирали несколько дней — и теперь их, конечно, нельзя стирать. Если кто-то спросит, почему, им просто скажут: «на удачу».

И никто за это не упрекнет: это такая же священная территория, как и разговоры о женах и детях. Каждый раз, покидая помещение, солдаты пытаются в мельчайших деталях повторить, что они делали в прошлый раз, надеясь, что эти последовательности, а не холодное равнодушие секунд и дюймов, и есть то, что стоит между ними и смертью.

Многие солдаты — суеверные и носят с собой вещи «на удачу», вроде вязаных ангелов или фотографий из дома. Некоторые носят кресты на шее или браслеты с православными изображениями. У других — счастливые бандана или футболка. Богдан, 25-летний львовянин, который любит ездить на мотоциклах и носить ковбойские шляпы, избегает делать фотоснимки перед патрулированием. И он не говорит «пока».

25-летний Богдан во время патрулирования

Это война, выживание в которой зависит от случая, и бытовые мелочи — единственное, что ты можешь контролировать. Ты можешь погибнуть от пули снайпера, или от мины, или от артснаряда, или от российско-сепаратистской диверсионной группы, которая проскользнула на твою территорию ночью. Ты можешь погибнуть в туалете, принимая душ, стоя в дверях и куря сигарету, собирая клубники в саду. Или же ты можешь погибнуть в окопе и дзоте. Эта война — вездесущая и постоянная. От нее нет побега, кроме как выстроить воображаемую дистанцию ​​между тобой и войной, как Немо с его спортзалом и клубникой.

Для многих солдат отсюда домой меньше чем 3 часа езды, однако некоторые из них не были дома полгода. Точно так же они могли бы сейчас находиться на другой стороне планеты. И чем дольше они остаются в Песках, то дальше они оказываются дома и от мужчин, которыми когда-то были.

Последний смех

Утром ты не спешишь вылезти из кровати. Наслаждаешься отдыхом в холодном подвале с теплыми одеялами, представляя, что ты во Флориде, а грохот и вибрации — из-за летнего ливня. Внезапно слышишь громкий, масштабный треск, который переходит в длинный грохот, аж земля дрожит. Выходишь и видишь горящий кратер от снаряда, упавшего во дворе только что в полуметре от входа в подвал. Ну а потом идешь завтракать. Немного ждешь и выходишь со двора, через дорогу к нужнику и в душ.

Когда сидишь в туалете, замечаешь, что солнечный свет проходит под различными углами через многочисленные дыры от осколков снарядов в стенах и дверях. Выливая в душе на себя ведро с холодной водой, ты смеешься от мысли: как смешно было бы, если бы обстрел начался прямо сейчас, и ты должен бежать в подвал голый и весь в мыльных пузырях. Но обстрел начинается позже, и тогда ты уже забываешь над этим посмеяться.

После обеда 13 июня солнце было низким, и наши тени отражались в облаках пыли, когда восьмеро мы шли по центру Песков сквозь участки кукурузы и свеклы. Каждые несколько метров мы останавливались, чтобы сделать фото. Владимир нашел воронку от гранаты от одного из автоматических гранатометов, из которых сепаратисты обстреливают наши позиции с утра до вечера. Несколько обломков он положил мне в руку. Никто из нас не имел на себе бронежилета или каски. На мне были сандалии, карго-штаны и футболка. Почти не было ветра, который развеял бы поднятую нами пыль. Было жарко.

Всюду по земле — обломки использованных боеприпасов, включая ракеты «Град»

Я почувствовал, как несколько капелек пота скатились по моей спине, заметил грязь между пальцами ног. Пели птицы — это я запомнил отдельно. Уходя, украинцы указывали на разные вещи — например, на только завязавшиеся початки кукурузы. Спрашивали, как они называются по-английски. Мгновение — видимо, не более 30 секунд — мы все стояли одной группкой. Высоко над головами что-то слабо прожужжало, побуждая нас двигаться.

Владимир развернулся, и мы пошли обратно через поле в направлении подвала. Мы прошли где-то с 20 метров, когда начался танковый обстрел.

Танковые обстрелы дают тебе меньше времени, чтобы наклониться, чем артиллерийские. Дуги полета их снарядов ровнее, ты не слышишь высокого звука падающего снаряда. Все происходит практически моментально.

Мы слышим высокий звук над головами, а потом два взрыва. Я не знаю, что из этих звуков было залпом танка, а что — взрывом. Не думая об этом, мы все попадали навзничь. Снаряд упал в 20 метрах от нас.

Танк сепаратистов патрулировал территорию вокруг украинских позиций и беспилотник, очевидно, зафиксировал группу людей в поле. Танку приказали ударить по нам. Это был, честно говоря, хороший выстрел: снаряд приземлился точно на месте, где мы были мгновение назад. Наши жизни до сих пор продолжаются, потому что мы начали идти назад в момент, когда оператор дрона передавал наши координаты людям в танке.

Вместе с танковыми выстрелами проснулись инстинкты. Лежи ровно на земле, руки над головой. Опять взрыв и звуки от осколков, которые бьются в металлические стены сарая и кирпичную стену дома. Мгновение ожидания, тогда поднимаемся, кто-то кричит «гоу, гоу, гоу». Собственно, это я.

Одна мысль — подвал. Безопасность. Двигайся быстро, но не спотыкайся. Держи себя под контролем. Не переживай, что будет следующая атака — она почти точно будет. Но ты не думай об этом. Главное — беги. Пригни голову от снайперов, когда будешь перебегать дорогу. Двигайся ровно, не спотыкайся. 10 метров, 5 метров, 3 метра, заскакиваешь в двери подвала. Все ли в порядке?

Они поворачиваются друг за другом, все целые, все живы. Тогда смех, «дай пять!», хлопки по спине. Каждый рассказывает свою историю, сравнивая их. «Видишь? Это действительно произошло, это действительно только что произошло!» Никакого страха, пока что. Я щупаю свою ладонь, она спокойна. Но дышу тяжело, сердце стучит. Я только что пробежал отчаянный спринт длиной почти 150 метров, перепрыгивая через заборы — но только сейчас замечаю это.

Тогда я вспоминаю, что надо проверить, не ранен ли я. Проверяю руки, ноги, торс. Крови нет. Ощущения еще ​​не вернулись. Я вижу, что другие делают то же самое. Мы проверяем друг друга. Тогда все обращают внимание на мою камеру: не сломал ли ее, падая на землю? Нет, она в порядке.

Мое сердце замедляется, смех становится мягче, но мне до сих пор не хочется садиться. Зато хочется чего-то сладкого. Я съедаю печенье. Мучает жажда, поэтому лью стакан воды. Теперь уже вижу, что ладони немного дрожат. Снаружи танковые снаряды ложатся в землю вокруг нашего убежища. Потом по нашей позиции стреляет миномет. Украинцы стреляют в ответ с противотанкового оружия. Несколько минут обмениваются обстрелами. По рации мы слышим, что танк сепаратистов развернулся и убегает. Мы радуемся, чокаемся стаканами и наконец садимся.

Через час сепаратисты начинают бить по нашей позиции снова, на этот раз с дальнобойной артиллерии, 152-миллиметровой. Вот это уже действительно страшная штука.

Страх

Что громче артиллерия, тем громче смех и шутки за столом. Как будто шутки со смехом являются силовым полем, защищающим от внешних опасностей. На самом деле в этом подвале мы только в относительной безопасности. Прямое попадание было бы катастрофой. Но что мы можем сделать? Только ждать и дистанцироваться в сознании от опасности с помощью коллективного юмора нашего сообщества.

Когда обстрелы нарастают, ты чувствуешь потребность быть вместе с другими. Если ты спишь, читаешь или слушаешь музыку и стены начинают вздрагивать от взрывов — инстинктивно поднимаешься с постели и идешь к кухонному столу, где собираются все остальные. Ты садишься, тебе наливают что-то попить, вы чокаетесь бокалами. Другие кивают и улыбаются, хлопают тебя по спине. После этого уже все о’кей.

Обеденный стол

Твой страх исчезает, как утренняя роса на солнце. По телу растекается тепло, как после дозы крепкого алкоголя. Эйфория от смеха и всеобщего веселья на часы и мили отдаляет тебя от даже наиболее парализующих страхов.

Худшие артиллерийские обстрелы были около 3 часов вечера 14 июня, в наш предпоследний день. Сепаратисты имели четкие координаты дома, и 152-миллиметровые снаряды падали на улице с частотой сердцебиения. Стены дрожали, пыль вздымалась, тарелки с чашками звенели на полках. Впервые я увидел, как солдаты в помещении нервно реагируют на обстрелы. Они переместились в центр комнаты, подальше от стен, и сели на пол. Некоторые даже надели бронежилеты.

— Это война, — серьезно сказал Владимир.

Действительно серьезный артобстрел, когда враг сфокусировал внимание на твои позиции — сложная вещь для выдержки. Это примерно так же, как сидеть связанным в падающем самолете. Ты беспомощен, выживание полностью вне твоего контроля. Ты сидишь там, глядя в глаза мужчины напротив, чувствуя громоподобную дрожь, когда вещи падают со стен. Ты надеешься, больше, чем надеешься, что это просто кончится.

Несколько моментов в каменной тишине между взрывами — наиболее полные отчаянной надежды мгновения, которые ты когда-нибудь жил. Но тогда слышишь свист следующих снарядов, и это разбивает надежду на куски. Тогда взрыв, звуковая волна — и снова тишина, снова надежда и ожидание. До падения следующего снаряда, до следующего скачка адреналина ты медленно вдыхаешь воздух до самой верхушки грудной клетки.

Бесконечные пульсации страха истощают тебя, как будто ты простудился. Паника не ощущается, нет. Паника — энергетическая, гиперактивная. Она же может парализовать, замораживать. А террор просто истощает. Страх разрушает и опустошает тебя, и все, чего ты хочешь, — чтобы он спокойно отступил.

Мудрость

Опыту боевых действий нечего завидовать, это плохой инструмент для самоутверждения. Но он дает ответы на многие вопросы. Немного есть иных мест с высшей концентрацией философов, чем поле боя. Поздно ночью бывшие шахтеры, водители погрузчиков и рабочие фабрик садятся вокруг стола в том подвале в Песках, обсуждая политику, вероятность существования Бога, любовь и семью, и что это значит — жить добродетельно. Как простые мазки кисти импрессиониста, простые фразы показывают чрезвычайную глубину мысли, которая рождается из опытов, которые может получить только солдат.

Смерть сидит на их плечах в каждую секунду каждого дня в Песках. Сначала эта ноша не слишком тяжела. Впоследствии кто-то от тяжести становится сильнее, а кто-то ломается. Враг безжалостно напоминает бойцам, что они могли бы умереть сегодня и что они точно умрут когда-то. В нормальной жизни ты находишь способ это забыть, чтобы жить спокойно, счастливо. Здесь, в Песках, солдаты смотрят правде в глаза. Они смеются над ней ипродолжают жить вопреки ей. И они живут «на полную».

Больше всего война показывает, как сильно тебе хочется жить, и учит тому, насколько мало это значит. А все, что имеет значение, — это секунды и дюймы.

— 

Нолан Петерсон, все фото автора. Перевел Антон Семиженко; опубликовано в издании Insider

В тему:

• Исповедь «киборга»: Не хочу, чтоб война изменила меня
• Аркадий Бабченко: Как война меняет человека
• Который не стрелял. Нельзя добивать человека, даже если он враг
• Полный кавалер ордена «За мужість»: Война дала мне сумасшедший опыт
• Украинские победы в АТО: умеем и можем
• Новая Украинская Армия. Чувство долга: Война в Украине