Между Россией и тюрьмой разницы нет

Версия для печати

Это интервью было непросто взять: 9 декабря администрация Бутырской тюрьмы, где находится художник Петр Павленский, сообщила, что отправленные через систему «Росузник» вопросы Радио Свобода не прошли цензуру. Однако письмо все же удалось передать, и сейчас мы получили ответ из тюрьмы.

Петра Павленского обвиняют в «вандализме по мотивам идеологической ненависти» — в ночь на 9 ноября художник провел акцию «Угроза»: облил бензином и поджег входную дверь здания ФСБ России на Лубянке. Ему грозит заключение сроком до трех лет.

— Ваша акция вызвала бурю откликов, и интерпретаций немало. Но, кажется, большинство поняло ее неправильно: не догадались, что есть связь с обвинениями, выдвинутыми против Олега Сенцова по крымскому делу. Верно ли, что вы в первую очередь думали о деле Сенцова, которого обвиняли, в частности, в поджоге двери офиса Партии регионов, превратившейся в офис «Единой России»?

— В этой акции я говорил об угрозе. Угрозе, исходящей от террористической организации. Эта организация в разное время имела разные имена: НКВД, ОГПУ, КГБ, ФСБ. Организация удерживает власть методом непрерывного террора. Этот метод затронул и жертв красного террора, и все переселенные народы. Колонизированные страны бывшего советского блока, чеченский и украинский народы — это из того, что было совсем недавно. Есть страны, народы, а есть отдельные люди. В послужном списке организации дела, сфабрикованные против Малевича, Филонова, ОБЭРИУтов, Мандельштама и многих других. Но эти люди защищены историей, культурой и, как это ни парадоксально, тем же самым государством, которое их уничтожало. Но есть люди, дела против которых сфабрикованы сегодня. Это Сенцов и Кольченко, это Стомахин и так называемое АБТО. Это наши современники, и их взяла в свое производство террористическая организация ФСБ. Поэтому да, безусловно, я о них говорил.

— Вы предложили судить вас за терроризм. Это просто отсылка к абсурдному процессу над Сенцовым или вы и в самом деле считаете себя террористом в каком-то смысле?

— Нет, это отсылка к очередному абсурдному нарушению судебно-правоохранительной логики. И виноваты в этом нарушении две стороны. С одной — власть с ее иррациональной непоследовательностью, а с другой — общество с его готовностью довольствоваться лживыми полумерами. Начинать надо с себя. Именно поэтому меня нужно обвинять в терроризме или вообще ни в чем не обвинять, а рассматривать действие как прецедент политического искусства. Перед нами встала сложная бюрократическая задача. Я думаю, что выход — в ее этическом решении. Этих решений может быть два. Первое: ФСБ — это террористическая организация. Второе: террорист — это я (следуя логике фабрикации дел). Мне, по правде сказать, ближе вариант первый, и на нем я буду настаивать до конца.

— Вашу акцию журналисты называют «Двери Ада» и «Сошествие благодатного огня». Христианский подтекст ваших действий заметен многим, но о прежних акциях вы говорили, что это фантазии интерпретаторов. В этом случае вы тоже ничего подобного не подразумевали?

— Акция называлась «Угроза». По поводу любых интерпретаций с точки зрения христианской мифологии я еще раз могу повторить, что такие смыслы в событие не закладываю. Однако запрета на интерпретации я тоже не ставлю. Глупо было бы настаивать на одном единственном прочтении. Свобода выбора должна оставаться для каждого. Конечно, это большой соблазн объявить Лубянку Адом, а ее служащих чертями. Путин разоблачается как Сатана (и сразу все вспоминают про его любимых байкеров с Хирургом). Но тогда мы погружаемся в трактовку реальности как Судебного Процесса, и казненные Лубянкой превращаются в грешников. А кто тогда будет Верховным Богом Судией? Кто ангелами, а кто их министрами-архангелами? И что это будут за девять министерств? При всей исторической красоте и сложности этой мифологической системы, в этом случае она всё сведет к предопределенному упрощению.

— Есть ли у вас личные счеты к ФСБ? Сталинский террор затронул вашу семью?

— Личные счеты — это только вопрос, насколько террор, ведущийся от лица культуры, частью которой я являюсь, касается и меня лично. И насколько я несу за него косвенную ответственность.

— Один из лейтмотивов комментариев в дискуссиях о вашей акции: «Он сделал то, что 146 миллионов делать боятся». Почему вы не боитесь, и что бы вы сказали тем, кто не так отважен, как вы, но разделяет ваши взгляды?

— Вы мечтаете о революции? И какой она должна быть?

— Вам нравится кто-нибудь из оппозиционных политиков?

— Нет.

— Вы говорили, что сразу после ареста вас допрашивали какие-то люди и пытались на вас давить. Продолжается ли это давление, и чего они от вас хотят?

— Да, после ареста уже днем приезжали три человека. Это были оперативники ФСБ. У них была довольно формальная цель — получить от меня бумагу с неким раскаянием и подробным объяснением, почему это было сделано в это время, день. И главное — это мои заверения на бумаге, что ни на кого из сотрудников ФСБ я не покушался и что в будущем покушаться не буду. Бумаги я им никакой не дал, и они уехали, попросив не устраивать на их территориях хаос. Меня никто не пытал, давлением была их методика вести разговор.

Это интересно, потому что было очевидно, что их специально этому учили. Их трое, они говорят один за другим, любое утверждение они опровергают фактами, которые в момент разговора проверить невозможно. Просто на всё у них припасены заготовленные опровержения. И постоянно быстро переходят с темы на тему. В общем, давят количеством голосов, мнений, фактов и тем. Очевидно, что они были эрудированы и подготовлены к разговору о политическом и социальном контексте происходящего. В вопросах искусства и его истории дело обстояло хуже. В тот момент мне это дало возможность держать позицию. Ну и, конечно, там было угроза статьей — кажется, 317. Это что-то о создании опасности жизни и здоровью сотрудников. Я сказал им, что оставляю это на их усмотрение, так как уголовный кодекс — это точно не моя сфера.

— Нужна ли вам сейчас какая-то помощь? Лекарства, продукты, деньги на адвоката? Как относятся к вам другие заключенные?