«Hiч яка мiсячна»: загадки и тайны «народного» романса. Часть 1

Версия для печати

Как так получилось, что стихи Михаила Старицкого перешли в народный романс? И откуда вдруг взялась столь знакомая всем нам мелодия «Ночи»? И наконец: когда же именно всё это могло случиться? И где?..

Задумав написать о «народном» романсе «Hiч яка мiсячна», я рассчитывал управиться с этой работой очень быстро. Казалось: ну какие проблемы могут тут возникнуть? Ведь «Hiч» хорошо у нас знают и любят все поголовно, да её ж, наверное, испахали-изъездили вдоль и поперёк все кому не лень!..

Уже самое начало работы показало, насколько это моё мнение было ошибочным. Очень скоро на возникавшие у меня недоумённые вопросы я перестал получать ответы из источников, имеющихся в Интернете. Чертыхаясь вполголоса, я решил тогда отступить от своего правила и поискать информацию в библиотеках. И вот тут я с ужасом обнаружил, что и в библиотеках — даже самых крупных в Москве библиотеках! — нужные мне (и, как думалось, совершенно обычные) источники либо просто отсутствуют, либо они «временно» недоступны.

Хорошо, подумал я. Раз «Hiч яка мiсячна» — песня украинская, то искать концы надо на Украине. Кое-какие концы, действительно, нашлись, но информацию пришлось собирать буквально по крупицам. Иногда у меня складывалось впечатление, что я задаю вопросы, например, не о классиках украинской литературы и музыки, а о каких-то подпольных писателях и композиторах — настолько мало сохранилось о них информации и настолько она была противоречива или недоступна. «В нашу гавань заходили корабли»…

В итоге получилось то, что получилось. Не совсем то, чего хотелось бы, но всё же… Но получить даже те скромные результаты, которые получить удалось, было бы совершенно невозможно без доброжелательной и активной помощи украинских искусствоведов — Ларисы Ивченко, заведующей отделом формирования музыкального фонда Национальной библиотеки Украины, и Роксаны Скорульской, директора дома-музея Н.В. Лысенко в Киеве. Я также очень признателен своим друзьям в Киеве, Санкт-Петербурге и Москве, поддержкой и помощью которых я постоянно и беззастенчиво пользовался.

1. Вторая жизнь «народного романса»

Эта прекрасная украинская песня словно бы вторую свою жизнь обрела после того, как на экраны вышел фильм Леонида Быкова «В бой идут одни «старики», фильм удивительный: добрый и немного сентиментальный — как, впрочем, и все фильмы Леонида Быкова. Сегодня же поговорим о самой этой песне. Вспомним один из заключительных эпизодов фильма. «Вторая поющая» эскадрилья исполняет песню «Hiч яка мiсячна»:

Песня эта отличается какой-то особенной элегантностью, вкусом и соразмерностью. Строго говоря, это скорее романс, нежели просто песня. Чаще всего её так и называют: «народный романс». А слова у неё чаще всего поются вот какие:

Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная,
Видно, хоч голки збирай.
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай.

Сядемо вкупочцi тут пiд калиною —
I над панами я пан!
Глянь, моя рибонько: срiбною хвилею
Стелеться в полі туман.

Гай чарiвний, нiби променем всипаний,
Чи загадався, чи спить?
Ген на стрункiй та високiй осичинi
Листя пестливо тремтить.
Небо незмiряне, всипане зорями, —
Що то за божа краса!
Перлами ясними ген пiд тополями
Грає краплиста роса.

Ти не лякайся, що нiженьки босiї
Вмочиш в холодну росу:
Я ж тебе, рідная, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу.

Ти не лякайся, що змерзнеш, лебедонько,
Тепло — нi вiтру, нi хмар.
Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно ж палке, як жар.

Я не думаю, что здесь и далее есть какая-либо необходимость переводить украинские тексты на русский язык. Уж если мы с вами стихи Юлиана Тувима слушали в оригинале, по-польски, то украинские-то тексты и украинские песни — мы как-нибудь да поймём.

В той фонограмме из кинофильма, которую вы прослушали, звучат первый и пятый куплеты. Между прочим, до сих пор нет единого мнения о том, кто её там поёт, какой певец. Казалось бы, чего проще: ведь многие из тех, кто принимал участие в съёмках, ещё живы, но… как бы там ни было — об имени исполнителя высказываются самые разные догадки: может быть, Николай Кондратюк? или же актёр Владимир Талашко, «спевший» эту песню в фильме?..

Глупое положение, правда ведь? «У свечи всего темнее», согласно пословице. А ведь это только начало загадок, связанных с этой песней.

2. «Что затуманилась, зоренька ясная…»

Начало… Знать бы, где оно, это начало… Почти два столетия назад, в 1831 году, вышел в отставку и поселился в Москве некий русский подполковник по фамилии Вельтман. Всего на год моложе Пушкина, военный топограф Александр Вельтман (его фамилия имеет шведские корни) познакомился и даже подружился со своим великим ровесником в Кишинёве: в начале 20-х годов Пушкин был там в ссылке, а Вельтман — в служебной командировке. Оригинальное, нестандартное мышление Вельтмана привлекали Пушкина; во всяком случае, они были на «ты».

В те времена многие образованные дворяне баловались литературой. Не стал исключением и молодой Александр Вельтман. Пушкин довольно неплохо относился к первым литературным опытам своего кишинёвского приятеля. Когда в 1831 году была напечатана повесть Вельтмана «Странник» (надо сказать, форма этой повести намного опередила своё время), то Пушкин отозвался о ней так: «В этой несколько вычурной болтовне чувствуется настоящий талант». Тридцатилетний отставной подполковник был в Москве одним из тех, кто среди первых поздравил Пушкина с женитьбой. Не оставшись перед поэтом в долгу, он сделал его красавице жене комплимент: «Воплощённая поэзия»…

Вообще, тот 1831 год в Москве оказался для Вельтмана-литератора очень удачным: помимо повести «Странник», свет также увидели его повести-поэмы «Беглец» и «Муромские леса». В своих произведениях — действительно, немного «вычурных» — Вельтман отдаёт дань модному в то время романтизму, игре воображения, а их форма часто следует фольклорной традиции. Так вот, именно в «Муромских лесах» герой повести по имени Буривор просит разбойников спеть песню, и разбойники те поют — вот какую песню они там поют (источник):

Что отуманилась, зоренька ясная,
Пала на землю росой?
Что ты задумалась, девушка красная,
Очи блеснули слезой?

Жаль мне покинуть тебя, черноокую!
Певень ударил крылом,
Крикнул!.. Уж полночь!.. Дай чару глубокую,
Вспень поскорее вином!
Время!.. Веди мне коня ты любимого,
Крепче держи под уздцы!
Едут с товарами в путь из Касимова
Муромским лесом купцы!

Есть для тебя у них кофточка шитая,
Шубка на лисьем меху!
Будешь ходить ты вся златом облитая,
Спать на лебяжьем пуху!
Много за душу свою одинокую,
Много нарядов куплю!
Я ль виноват, что тебя, черноокую,
Больше, чем душу, люблю!

Слово «пéвень», с ударением на первом слоге, — означает «петух». В современных толковых словарях русского языка оно непременно сопровождается пометками «местное, устаревшее, областное». Собственно, и в XIX веке оно уже было таковым: В.И. Даль относительно него делает пометку: «новорос., малорос». Зато в украинском («пiвень») и в белорусском («певень») это слово и теперь ещё является совершенно обычным. Корень слова «певень» — тот же, что и в слове «певец»: тот, кто поёт.

Приведённые выше стихи Вельтмана, несомненно, имеют самостоятельную ценность. Практически сразу же, буквально через год после опубликования «Муромских лесов», стихи эти были положены на музыку — и даже не одним, а по крайней мере семью композиторами, среди которых мы видим такие имена, как Алябьев и Варламов (его вариант является наиболее распространённым). И очень-очень скоро романс «Что затуманилась, зоренька ясная» стал чрезвычайно популярен — этому имеются многочисленные свидетельства. Да и впоследствии романс этот охотно включали в свой репертуар многие известные певцы, он многократно переиздавался, став, по существу, очень известным классическим произведением.

Отшлифованный бесчисленными исполнителями, текст романса, в принципе, не слишком отличается от стихотворения Вельтмана, разве что вместо «отуманилась» удобнее петь«затуманилась», а вместо «певень» — «петел» (ещё одно старинное и редкое в русском языке слово со значением «петух» и с тем же самым общеславянским корнем, от которого произошёл и глагол «петь»; оно и теперь ещё в ходу в болгарском языке и в славянских языках на Балканах). Единственное существенное отличие от вельтмановского текста можно увидеть лишь в самом последнем куплете:

Много за душу твою одинокую,

Много я душ загублю…  

— за душу твою, а не свою, как то было у Александра Вельтмана. Впрочем, такого варианта текста придерживаются далеко не все исполнители. Как это ни странно, но в наши дни можно отыскать не так уж и много записей романса «Что затуманилась, зоренька ясная». Послушайте его в исполнении Дмитрия Хворостовского и Санкт-Петербургского камерного хора:

Александр Фомич Вельтман скончался в Москве в начале 1870 года, лишь немного не дожив до семидесяти лет. Помимо литературы, Вельтман увлекался также этнографией, археологией, историей (с 1852 года он был директором Оружейной палаты Московского Кремля). Его образ жизни русский историк и литератор Михаил Погодин описал такими словами:

- Он принадлежит к числу тех московских типических тружеников, которые работают с утра до вечера в своём кабинете, никуда и никогда почти не выходят из дому, кроме случайных необходимостей, не знают никаких на свете удовольствий и всецело преданы своему делу. Подражателей им желать бесполезно, ибо могут ли найтись охотники корпеть над письменным столом или за книгами часов по 15-ти в день?..

После его смерти многие его литературные произведения были постепенно позабыты, и интерес к ним возродился лишь столетие спустя — главным образом, у историков литературы.

Единственным исключением является «Что затуманилась, зоренька ясная». Популярность этого произведения в XIX веке лишь возрастала: в сущности, уже к 1870 году романс на стихи Вельтмана перешёл в категорию так называемых «народных» и «старинных».

3. Серенада Левко

В том же самом 1831 году, когда в Москве были опубликованы «Муромские леса» Вельтмана, вышла из печати и первая часть первого значительного произведения Гоголя — цикла его «украинских» рассказов (или маленьких повестей) под общим названием «Вечера на хуторе близ Диканьки». Рассказ «Майская ночь, или Утопленница» — как раз из первой части цикла — начинается так:

- Звонкая песня лилась рекою по улицам села. Было то время, когда утомлённые дневными трудами и заботами парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера, выливать своё веселье в звуки, всегда неразлучные с унынием. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал синее небо, превращая всё в неопределенность и даль. Уже и сумерки; а песни всё не утихали. С бандурою в руках пробирался ускользнувший от песельников молодой козак Левко, сын сельского головы. На козаке решетиловская шапка. Козак идёт по улице, бренчит рукою по струнам и подплясывает. Вот он тихо остановился перед дверью хаты, уставленной невысокими вишневыми деревьями. Чья же это хата? Чья это дверь? Немного помолчавши, заиграл он и запел:

Сонце низенько, вечір близенько,

Вийди до мене, моє серденько!

— Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица! — сказал козак, окончивши песню и приближаясь к окну. — Галю! Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никого нет. Вечер тепел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя — и никто нас не увидит. Но если бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки. Сердце моё, рыбка моя, ожерелье! выгляни на миг. Просунь сквозь окошечко хоть белую ручку свою…

Чтоб читатель представлял себе, какую именно песню распевал у Гоголя под окнами своей Гали молодой козак Левко Макогоненко, послушаем «Сонце низенько, вечір близенько» в замечательном исполнении Ивана Козловского:

Между прочим, это не единственная песня, упомянутая Гоголем в рассказе «Майская ночь, или Утопленница». Чуть далее мы встречаем там и ещё одну украинскую народную песню, «Ой, ти, місяцю, мій місяченьку», которую тоже поёт Левко (кстати говоря, это старое и очень распространённое украинское имя произносится с ударением на последнем слоге — Левкó).

В самом начале 1880-х годов, оставив на время работу над оперой «Тарас Бульба», к сюжету рассказа Гоголя обратился выдающийся украинский композитор Николай Витальевич Лысенко. Вслед за своим учителем Римским-Корсаковым, написавшим в 1879 году «Майскую ночь», Николай Лысенко решил сделать на том же литературном материале оперу «Утопленница» (по-украински — «Утоплена»). Либретто для будущей оперы композитор попросил написать своего троюродного брата Михаила Петровича Старицкого, известного украинского поэта и драматурга (если кто помнит: фильм «За двумя зайцами» с молодым Олегом Борисовым в главной роли — он ведь был сделан по пьесе Старицкого).

Несколько слов надо сказать о том, какое место в жизни Николая Лысенко занимал Михаил Старицкий и кем был для Старицкого сам Лысенко. Эти два человека не просто состояли в родстве (а Старицкий, к тому же, был ещё и шурином Лысенко) — вовсе нет! Рано оставшись сиротой, Старицкий с детства воспитывался в семье Лысенко. Михайло и Микола всегда были закадычными друзьями, и каждый из них знал о другом всё. Позднее, уже в 1903 году, Михаил Старицкий писал так:

- …В нашей детской дружбе всё было общее: и радость, и горе, и делились мы каждой мыслью, каждым настроением, не скрывая друг от друга ничего. С университета (сначала харьковского, а потом киевского) мы идём почти неразлучно по жизненному пути… Отрочество, молодость и годы зрелости брата моего Николая Витальевича протекли при мне, и не только внешняя сторона его жизни, но и внутренняя — мне так же близка и известна, как и своя собственная…

Эти два человека более полувека прошли вместе, рука об руку. Вместе они начинали свои пути в искусстве, вместе становились признанными мастерами, вместе обсуждали свои творческие задумки и жизненные планы, вместе собирали и записывали украинские народные песни (сотни песен!) — и каждый из них в своём деле дополнял другого. К большинству спектаклей по пьесам Старицкого музыку писал Лысенко, почти все свои оперы Лысенко создавал на основе либретто, написанных Старицким. Ниже вы видите их портреты: Михаил Старицкий слева, а справа — Николай Лысенко.

Снова предоставим слово Михаилу Петровичу Старицкому (под названием «К биографии Н.В. Лысенко» эти его воспоминания впервые были опубликованы в журнале «Киевская старина» в 1903 году, к рамках праздновавшегося тогда 35-летнего юбилея творческой деятельности Николая Лысенко; здесь они цитируются по отдельному оттиску, изданному в 1904 году — за год до смерти их автора):

…Лысенко оставил на время «Тараса», исполнение которого требовало серьёзных оперных сил, а стал писать для народившейся труппы в более лёгкой форме комическую оперу «Утоплену», для которой либретто я немедленно написал по Гоголю. К осени уже эта опера была готова…

Либретто Старицкого начинается со следующих строк, исполняемых в опере мужским хором:

Туман хвилями лягає
По степу нiмому,
Гей, вже сонечко сiдає,
Час i нам додому…

Далее, согласно либретто Михаила Старицкого, молодой козак Левко, вызывая свою Галю на улицу, поёт под её окнами серенаду. Вот какую серенаду вложил Старицкий в уста Левко:

Нічка спускається місячна, зоряна —
Ясно, хоч голки збирай;
Вийди, коханая, вийди, моторная —
Часу кохання не гай!

Лихо забудемось тут під калиною,
I над панами я пан!
Глянь, моя рибонько: срiбною хвилею
Стелеться полем туман.

Став зачарований, променем всипаний,
Чи загадався, чи спить?
Ген на стрункій та високій осичині
Листя пестливо тремтить.
Небо глибоке засіяне зорями —
Що то за божа краса!
Зіроньки он миготять пiд тополями —
Так одбиває роса.

Ти не лякайся, що свої ніженьки
Вмочиш в прозору росу:
Я ж тебе, вірная, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу.

Ти не лякайся, що змерзнеш, лебедонько,
Тепло — нi вiтру, нi хмар.
Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно ж палке, як жар.

Именно такой текст серенады Левко приведён в либретто оперы «Утопленница» («Утоплена, або Русалчина ніч», оперета в 3-х діях) в академическом издании «Михайло Старицький, Твори у 8 томах», вышедшем в Киеве в 1963 году. А в комментариях к либретто там помечено следующее: написано в 1881 году, впервые опубликовано в альманахе «Нива» в 1885 году.

Практически то же самое (кроме двух-трёх несущественных различий) можно увидеть и вприжизненном, 1900-го года, издании оперы (соответствующий текст, с сохранением всех особенностей написания, смотрите во второй части статьи).

В либретто же, которое имеется в пятом томе Собрания сочинений Н.В. Лысенко (Лисенко М.В. Зiбрання творiв: В 20 т. — Лiт. ред. М.Т. Рильского. Київ, 1956), текст серенады Левко слегка отличается от приведённого выше. Так, вместо «вийди, моторная» (конец третьей строки) мы видим там привычное «працею зморена»:

Надо сказать, что отыскать текст либретто или клавир «Утопленницы» — этой, казалось бы, широко известной оперы, написанной, к тому же, основоположником украинской классической музыки — оказалось чрезвычайно сложной задачей. Вот попробуйте сами набрать для поиска слова «серенада Левко»: результаты поиска займут несколько страниц, и там будет очень много ссылок на оперу Римского-Корсакова «Майская ночь», много ссылок на «песню Левко» и на «песню Лёвки» из этой оперы, там будет даже ссылка на «песню Лёвки» из кинофильма «Бумбараш» (честное слово! «журавль по небу летит…»), вы даже обнаружите там шуточную эпитафию «Здесь лежит налётчик Лёвка, // Пусть так думает ментовка» — но вот о классической опере Лысенко там окажется всего лишь два-три самых общих упоминания…

Так получается, что ни клавира, ни текста либретто «Утопленницы» (или хотя бы серенады Левко из этой оперы) в Интернете просто нет, и даже в специализированных библиотеках России и Украины соответствующие издания являются ныне, как выяснилось, прямо-таки библиографической редкостью. Поэтому легко можно представить себе то волнение, которое я испытал, раздобыв-таки с помощью украинских друзей приведённый выше текст серенады Левко. Ещё бы: передо мною ведь был текст популярнейшего «народного романса»! Подумалось: неужели и мелодия, хорошо всем нам известная в исполнении «второй поющей» эскадрильи, принадлежит Николаю Лысенко?..

Увы. Текст своего брата и друга Старицкого Лысенко положил на совсем другую мелодию. Разумеется, теперь никаких записей серенады Левко в исполнении профессиональных певцов, наверное, просто не существует (а ведь когда-то, в начале прошлого века, партию Левко в «Утопленнице» пел великий Иван Козловский!). Поэтому я предлагаю вам послушать только лишь мелодию серенады (здесь я должен поблагодарить своих друзей из Киева, взявших на себя труд разыскать клавир оперы и перевести серенаду Левко в звуки — пусть и не с очень хорошим качеством). Вокальная партия представлена инструментом, позиционированным как флейта:

Итак, со слов самого М.П. Старицкого, его либретто к «Утопленнице», включавшее в себя серенаду Левко, было написано в 1881 году — во всяком случае, не позднее 1882 года, поскольку сама опера Лысенко датируется 1883 годом (специалисты, впрочем, уверяют, что работа над либретто началась ещё в 1877 году, но тогда не вполне понятно, как следует интерпретировать собственное признание М.П. Старицкого, сделанное им в «Воспоминаниях» 1903 года: «для которой либретто я немедленно написал по Гоголю»; четыре года — это «немедленно»?).

Та мелодия серенады Левко, которую мы слышим в опере «Утоплена», совершенно непохожа на хорошо всем нам известную мелодию «Ночи». Текст же серенады Левко, за малыми и вполне объяснимыми исключениями, совпадает с текстом романса «Нiч яка мiсячна».

Впрочем, с текстом этого романса совпадает у Старицкого не только серенада Левко.

4. «Виклик»

Упомянутая выше и совершенно для меня непостижимая малодоступность текста серенады приводит к тому, что в Интернете о серенаде Левко почти ничего не знают и поэтому уверенно называют литературной первоосновой романса «Нiч яка мiсячна» стихотворение Михаила Старицкого «Виклик», которое столь же уверенно датируют 1870 годом. Вот это стихотворение (Михайло Старицький, Твори у 8 томах, Київ, 1963. Том 1):

Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна:
Ясно, хоч голки збирай…
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!

Сядем укупі ми тут під калиною —
І над панами я пан…
Глянь, моя рибонько, — срібною хвилею
Стелеться полем туман;

Гай чарівний, ніби променем всипаний,
Чи загадався, чи спить?
Он на стрункій та високій осичині
Листя пестливо тремтить;

Небо незміряне всипано зорями —
Що то за Божа краса!
Перлами-зорями теж під тополями
Грає перлиста роса.
Ти не лякайся-но, що свої ніженьки
Вмочиш в холодну росу:
Я тебе, вірная, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу.

Ти не лякайсь, а що змерзнеш, лебедонько:
Тепло — ні вітру, ні хмар…
Я пригорну тебе до свого серденька,
Й займеться зразу, мов жар;

Ти не лякайсь, аби тут та підслухали
Тиху розмову твою:
Нічка поклала всіх, соном окутала —
Ані шелесне в гаю!

Сплять вороги твої, знуджені працею,
Нас не сполоха їх сміх…
Чи ж нам, окривдженим долею клятою,
Й хвиля кохання — за гріх?

«Виклик» отличается от серенады Левко наличием двух дополнительных строф. Некоторые небольшие различия имеются и в остальных строфах, но совершенно очевидно, что оба эти произведения тесно между собой связаны. Академическое издание безо всяких комментариев также датирует стихотворение «Виклик» 1870-ым годом.

Вообще, хоть это для нас и не столь важно, но дела с датировкой «Виклика» обстоят вовсе не так однозначно, как могло бы показаться. 1870 год? И Старицкому 30 лет?.. Некоторые с этой датой несогласны и в подтверждение рассказывают нам следующую трогательную историю чистой неразделённой любви юного гимназиста Миши Старицкого:

“…В житті Михайла Старицького трапилась така історія. Одного разу, коли Михайло був вродливим, струнким гімназистом він пішов прогулятися до річки і там почув, як ніжно, сумовито і так дзвінко співає на березі дівчина. На дерев'яному помості побачив юну, тонкостанну з чорною тугою косою дівчину, що стояла босоніж в білій вишитій сорочці, чорній спідниці, викручувала мокру білизну і співала. Це було кохання з першого погляду. Запросив її на вечорниці. Відповіла йому, що не прийде, бо немає черевиків, та й не гоже наймичці гуляти разом з паничами.

З великої любові до дівчини, із щемкого болю нерозділеного почуття кохання, місячної ночі Михайло Старицький склав вірша і дав йому назву «Виклик». Вперше вірш був надрукований у 1865 році в журналі «Нива», коли поету виповнилось двадцять п'ять років…”

Подтвердить или опровергнуть факт публикации «Виклика» журналом «Нива» аж в 1865 году я просто не в состоянии. Зато я могу познакомить читателей с другой интересной историей, рассказанной уже самим Михаилом Старицким в его цитированных выше воспоминаниях, опубликованных за год до смерти писателя. Старицкий вспоминает как раз свои гимназические годы, когда они с Николаем Лысенко каждое лето проводили вместе. Итак, закончив VI класс гимназии, Михаил приехал, как обычно, в семью Лысенко — в Жовнин, что на речке Суле, и вот там-то…

…мы с Николаем впервые влюбились, и влюбились в одну и ту же девицу. У соседей наших Ильяшенков гостила маленькая, кокетливая блондиночка, со вздёрнутым носиком и искромётными глазками; была она, кажется, католичкой, потому что носила имя Текли, но русским языком прекрасно владела, а глазками — ещё лучше…

Микола увлекался музыкой, а Миша — поэзией. И пришла друзьям-гимназистам в головы вполне естественная и счастливая мысль: поразить сердце «блондиночки с искромётными глазками» — чем бы вы думали? — романсом. Старицкий продолжает:

… Хотя я и брал уроки фортепьянной игры у Едлички, но оказывал в ней неважные успехи, а между тем у меня оказался недурной баритон, и я стал заниматься больше пением, даже рисковал исполнять жестокие романсы в салонах. Потому-то мы и рассчитывали соединением наших талантов сразить окончательно пленительную, но неуловимую кокетку. Был ещё спор между нами, на каком языке начертать нашему кумиру послание — на малорусском или на русском? Но решили писать на последнем, опасаясь, что панна, будучи полькой, может ещё поднять на смех хлопский язык…

Сказано — сделано. Гимназист Миша Старицкий считался в классе одним из лучших «поэтов». Каждый куплет братья обсуждали вместе и очень тщательно. В результате у Миши получился потрясающий текст романса, один из куплетов которого Старицкий даже запомнил. Вот какие стихи написал тогда влюблённый гимназист Миша Старицкий:

О, ты, прелестное созданье,
Небесных радостей фиал,
Дай хоть единое лобзанье
За наш сердечный мадригал!

Боюсь, что даже самое беглое сравнение обоих текстов заставляет серьёзно усомниться в том, что прекрасные строки стихотворения «Виклик» могли быть написаны гимназистом Михаилом Старицким… Увы! Это совсем-совсем разные уровни, и поэтому история с 1865 годом выглядит крайне неправдоподобной…

Да, а чем всё же закончилась история с тем «хоть единым лобзаньем за наш сердечный мадригал»? На текст Миши Старицкого юным Миколой Лысенко была написана музыка — музыка «восхитительная (так мне казалось), полная и нежной тоски, и томного очарования, и даже безумной страсти». Это было второе его музыкальное произведение после написанной лет за пять до этого польки. Прелестница Теклюня пришла в совершеннейший восторг и от самого романса, и от пения Михаила. Она даже позволила братьям — обоим одновременно — поцеловать свои ручки и обещала им устроить назавтра пикник и гулянку… но — на рассвете за ребятами примчался гонец с грозной запиской от отца Лысенко: возвращаться немедля… И всё. И никакой Теклюни больше и не было…

Вот так обстоят дела с 1865 годом. Но это вовсе не единственная датировка стихотворения «Виклик», отличающаяся от общепринятого 1870 года. В целом ряде источников «Виклик» датируется аж 1883 годом. В чём же дело? В чём причина такого разнобоя в датировках? Ответ, как мне кажется, довольно прост. Вот что, например, пишет по этому поводу Игорь Михайлин в своей статье «Iз щоденника науковця» (источник):

“…Уперше вірш «Виклик» був опублікований у збірці поезій М. Старицького «З давнього зшитку: Пісні і думи. Частина друга» (К., 1883), де він датований 1870 роком…”

Другими словами, впервые стихотворение «Виклик» было опубликовано вовсе не в 1870 году, а в 1883 году — уже после написания либретто, куда вошла серенада Левко. До 1883 года о стихотворении «Виклик», даже если оно было уже написано гораздо раньше, вообще мало кто знал. Датировка же 1870 годом, согласно тому же источнику, приводится на основании простой сноски в первом издании стихотворения, появившемся уже после написания серенады Левко.

И вот ведь что ещё интересно. Стихотворение Старицкого «Виклик» было опубликовано в сборнике под названием «Из старой тетради: Песни и думы», но не в первой части этого сборника, вышедшей в 1881 году, когда либретто «Утопленницы» ещё не было, а лишь во второй его части, которая готовилась к печати уже после написания серенады Левко из оперы «Утопленница».

Наконец, обратим внимание и на то, что стихотворение «Виклик» в его окончательной редакции (как, впрочем, и серенада Левко — но это, конечно же, вовсе и не удивительно) представляет собой, в сущности, парафраз самого начала рассказа Гоголя «Майская ночь, или Утопленница» — в основном, того абзаца, который следует у Гоголя сразу за строчками песни «Сонце низенько». Действительно, сравним тексты Гоголя и Старицкого:

… утомлённые дневными трудами
и заботами парубки и девушки шумно
собирались в кружок, в блеске
чистого вечера…

Ты боишься, верно,
чтобы нас кто не увидел,

или не хочешь, может быть, показать
белое личико на холод!
Не бойся: никого нет. Вечер тепел…

Но если бы и повеяло холодом,
я прижму тебя поближе к сердцу,

отогрею поцелуями, надену шапку
свою на твои беленькие ножки.

Сердце моё, рыбка моя, ожерелье!

Недобрые у вас люди: девушки всё
глядят так завистливо, а парубки…
Признаюсь, мне веселее у чужих было.
Ясно, хоч голки збирай…
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!

Ти не лякайсь, аби тут та підслухали
Тиху розмову твою…

Ти не лякайсь, а що змерзнеш, лебедонько:
Тепло — ні вітру, ні хмар…

Я пригорну тебе до свого серденька,
Й займеться зразу, мов жар…

Ти не лякайся-но, що свої ніженьки
Вмочиш в холодну росу…

Глянь, моя рибонько…

Сплять вороги твої, знуджені працею,
Нас не сполоха їх сміх…
Чи ж нам, окривдженим долею клятою…

Не менее впечатляющим представляется и сравнение «Виклика» с текстом народной песни «Сонце низенько», начало которой сам Гоголь там же, среди первых абзацев своего рассказа, и цитирует. Вот взгляните и сравните сами (по Ивану Котляревскому, источник):

Сонце низенько, вечір близенько,
Іди до мене, моє серденько!

Ой вийди, вийди, та не барися,
Моє серденько, розвеселися.

Ой вийди, вийди, серденько, Галю,
Серденько, рибонько, дорогий кришталю!

Ой вийди, вийди, не бійсь морозу,
Я твої ніженьки в шапочку вложу…

«Ти не лякайся-но, що свої ніженьки // Вмочиш в холодну росу»… Разумеется, вполне возможна ситуация, что в 1881 году Михаил Старицкий, работая над либретто «Утопленницы», вдруг припомнил: а ведь есть же, есть у него где-то там в старой тетради одно такое стихотворение, написанное хоть и десяток с лишним лет тому назад, но будто нарочно для этого либретто!.. Представить себе такую ситуацию можно, да только вот непонятно, почему в таком случае это стихотворение, годом позже охотно включённое Старицким во вторую часть его сборника «З давнього зшитку: Пісні і думи», не припомнилось Старицкомугодом ранее, когда готовилась к печати первая часть его сборника.

Так откуда ж в издании 1883 года взялась эта дата — 1870 год? Я не знаю. Специалисты уверяют, что сохранился и автограф М.П. Старицкого, на котором тоже проставлена эта дата. Возможно, тут какое-то старинное недоразумение. Возможно, существовали у Старицкого какие-то заготовки, относившиеся к тому году. Возможно, он припомнил какое-то важное для него событие, случившееся в том году… Предположения можно строить самые невероятные. Например, именно в 1870 году скончался Александр Вельтман, чей знаменитый романс «Что затуманилась, зоренька ясная» абсолютно точно повторяется «Викликом» и по структуре стиха, и по стихотворному размеру, и, отчасти, по некоторым поэтическим образам… Ну, пусть последнее предположение будет просто шуткой. В конце концов, вопрос о датировке «Виклика» представляется, имея в виду датировку «Ночи», вопросом второстепенным.

Собственно, та точка зрения, что стихотворение Старицкого «Виклик» в окончательной его редакции написано под впечатлением от рассказа Гоголя и в связи с работой над либретто «Утопленницы» — эта точка зрения хоть и не особенно распространена, но новой отнюдь не является. Например, в одной из статей по школьному курсу украинской литературы читаем:

“Працюючи разом з М. Лисенком над оперою «Утоплена» за повістю М. Гоголя «Майська ніч, або утоплена», М. Старицький пише вірш «Виклик» як поетичну основу арії Левка…

На музикальність, наспівність поетичного рядка, як і всієї інтонаційно-ритмічної організації тексту, звернув увагу М. Лисенко, який і поклав вірш «Виклик» на музику. З того часу він побутує в народі як одна з його найпопулярніших ліричних пісень під назвою «Ніч яка, господи, місячна, зоряна»…”

А вот интересно: почему в первой строчке романса мы поём «зоряна, ясная», а вовсе не «місячна, зоряна», как написано у Старицкого и в серенаде Левко, и в стихотворении «Виклик»? Попробуем разобраться…

5. Одна строка со многими секретами

Судя по Интернету, ареной самых жарких споров, касающихся «Ночи», является, как это ни странно, текст первого куплета этого песни, точнее даже — самой первой его строчки. Вот типичный пример комментария:

“Нет такой песни «Ніч така ясная місячна зоряна» с вариантами, а есть песня «Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна». Вот поэтому за культуркой всё к старшему брату бегаете и будете бегать. Раз даже своё не держится в черепушке…”

Или вот, например, первый попавшийся обмен мнениями на львовском городском форуме:

“fish: … Онде «Ніч яка місячна» — одна з найвідоміших «народних» українських пісень, яка насправді звучить «Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна» — і «зоряна» нормально римується із «зморена». Але хто тепер той правдивий варіант пам'ятає?

Олексій Мачехін: 2Фіш — я пам'ятаю

Наталка: І я. Це улюблена пісня моєї бабусі, саме в правдивому варіанті — «Ніч яка, Господи, місячна, зоряна!»

Конечно, мимо столь лакомого кусочка не могут пройти и более солидные исследователи. Сокрушается, к примеру, Петро Федотюк в своей статье «Етюди про мову», опубликованной в журнале «Вітчизна», №№ 1-2 за 2007 год (источник):

“Сваволять у нас і з піснями, які вже стали класикою, власне народними. За приклад може правити ситуація з шедевром «Ніч яка місячна!». Упереваж співають і друкують у пісенниках, переставивши слова у першому рядку, через що втрачається римування з рядком третім… Тоді як у Михайла Старицького, чий вірш «Виклик» і став основою для пісні, рима ніде не ділася… Певне, войовничі атеїсти свого часу, викидаючи згадування про Господа, знищили й риму…”

Итак, во всём виноваты «воинствующие атеисты». Попросту говоря, опять во всём виноваты большевики. И где-то уже договорились до того, что виноват, мол, во всём персонально Леонид Быков: до его фильма «В бой идут одни «старики» первую строчку «Ночи» пели-де по-другому, то есть «правильно».

Напомню суть проблемы. Как известно, первая строфа стихотворения «Виклик» выглядит следующим образом:

Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна: Ясно, хоч голки збирай… Вийди, коханая, працею зморена, Хоч на хвилиночку в гай!  

— тогда как в «народном» варианте песни, воспроизведённом и в фильме «В бой идут одни «старики», первый куплет поётся немного иначе:

Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна:
Ясно, хоч голки збирай…
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай! 

Прежде всего, хочу защитить от рьяных любителей украинской поэзии доброе имя Леонида Быкова (если оно вообще в чём-то подобном нуждается): судя по тому каталогу аудиозаписей, которым я располагаю, по крайней мере три из известных ныне записей песни — без слова «Господи» в первой строке — были сделаны до появления фильма «В бой идут одни «старики». А именно, это записи Дмитрия Гнатюка (1956 год), Константина Огневого (1967 год) и ВИА «Кобза» (1972 год).

Далее, напомню также первый куплет серенады Левко из оперы «Утопленница», либретто к которой также написал Михаил Старицкий и которое имеется в академическом издании 1963 года со ссылкой на первую публикацию в 1885 году в альманахе «Нива»:

Нічка спускається місячна, зоряна —
Ясно, хоч голки збирай;
Вийди, коханая, вийди, моторная —
Часу кохання не гай!

Как видите, тут нет не только слова «Господи», но и оборота «працею зморена» в третьей строке и, соответственно, той рифмы, исчезновение которой автор статьи «Етюди про мову» приписывает вездесущим «воинствующим атеистам».

Вообще-то, если уж совсем по-честному, то следовало бы взглянуть и на тот текст серенады Левко, который имеется в киевском издании «Утопленницы» 1900 года, то есть вышедшем при жизни как Н.В. Лысенко, так и М.П. Старицкого (вот что написано там на титульном листе: «Утоплена (Майська ничъ.) Лирычно-фантастычна опера у трёхъ дiяхъ, чотырёхъ одминахъ. Текст по Гоголю склавъ Мих. Старыцькый. Музыка М. Лисенка». Да, и вот ещё что: «Власнисть автора», — другими словами, издание это, можно сказать, предельно авторизовано).

Это издание сохранилось, оно есть, например, в Российской государственной библиотеке и в библиотеке Московской консерватории (вот только в Киеве, кажется, его нет). Серенада Левко (приведённая там на сс. 21 — 25) выглядела в 1900 году следующим образом (и орфография, и пунктуация приведены в полном соответствии с оригиналом):

Ничка спускаетьця мисяшна, зоряна,
ясно, хочъ голкы збирай;
выйды коханая, выйды моторная,
часу кохання не гай!

Лыхо забудемо тутъ пидъ калыною,
и надъ панамы я панъ!
Глянь моя рыбонько: срибною хвылею
стелетьця полемъ туманъ.

Ставъ нибы чаривный, проминемъ всыпаный,
чы загадавсь, чы спыть?
Генъ на струнькiй осычыни
лыстя пестлыво тремтыть.
Небо глыбоке засiяне зорямы,
що то за Божа, що то за Божа краса!
Зиркы онъ мыготять, попидъ тополямы,
такъ одбывае роса:

Ты не лякайся що свои ниженькы
вмочышъ въ прозору росу;
яжъ тебе, вирная, ажъ до хатынонькы
самъ на рукахъ однесу.

Ты не лякайся, шо змерзнешъ лебидко,
тепло: ни витру, ни хмаръ;
я тебе прыгорну, до свого серденька,
а воножъ палке, якъ жаръ!

Справедливости ради, однако, нужно отметить, что оборот «працею зморена» вместо слов«вийди, моторная» имеется в тексте серенады Левко в томе 5 «Собрания сочинений» Н.В. Лысенко, вышедшем в Киеве в 1956 году (литературная редакция Максима Рыльского).

Впрочем, многое понятно и без того. Конечно же, в словах тех, кто говорит о политическихпричинах исчезновения «Господи» из первой строки, определённая доля истины, несомненно, имеется: у нас в стране и за рубежом условия для «Ночи» были всё-таки разными (и обо всём этом я буду говорить чуть ниже). Однако, тут есть и другой немаловажный аспект, никакого отношения к политике не имеющий, а именно: словосочетание «Ніч яка, Господи» — с точки зрения чистой поэзии — отнюдь не является безупречным.

Прислушайтесь: ничь-я-ка-гос-по-ди… йа-ка-го… Фонетически это словосочетание — «яка, Господи» — невольно и очень некстати заставляет вспомнить, простите, лошадиное и-го-го, оно несколько коробит слух и затрудняет пение, и неудивительно поэтому, что уже сам Михаил Петрович Старицкий — в серенаде Левко, изначально предназначенной для пения — использовал совсем другой вариант первой строки:

Ничка спускаетьця мисяшна, зоряна

«Але хто тепер той правдивий варіант пам'ятає», как остроумно выразился fish из Львова…

Так вот, те из поющих, кому йа-ка-го петь неудобно, находят выход из положения в том, что пространственно разделяют слова в сочетании «яка, Господи»:

Ніч яка місячна, Господи, зоряна (по воспоминаниям Катерины Ющенко; см. ниже)

или изменяют в нём первое слово таким образом, чтобы там не звучало «йа»:

Ніч така, Господи! Місячна, зоряна

Именно так, например, исполняла романс Квитка Цысик, американская певица украинского происхождения (мы ещё вернёмся к этому исполнению). Именно такой вариант был записан, например, в селе Бацманы на Черниговщине; он приведён в книге «Пісні та романси українських поетів» (том 1, Киев, 1956):

Hiч така, Господи, місячно, зоряно, Видно, хоч голки збирай.  

Между прочим, составители академического фольклорного сборника «Пісні літературного походження» (широко известного в узких кругах, потому что вышел он в 1978 году в Киеве мизерным тиражом), ссылаясь на находку в селе Бацманы, подмечают и ещё одну особенность: слово «ясно» во второй строке «Виклика» было вытеснено тут другим словом — «видно». То же самое произошло в «народном» варианте «Ночи». Отсюда делается следующий вывод:

Очевидно, вираз «Видно, хоч голки збирай», який зустрічаємо в обох наведених вар., більш характерний для народних порівнянь, ніж авторський вислів.

Остаётся лишь добавить, что в «народном» варианте слово «ясно» было словом «видно» не заменено, а именно вытеснено. Куда вытеснено? Да из второй строки в первую! Слово «ясно», «ясная», ворвавшись в первую строку, прочно обосновалось в её конце, сдвинув все остальные слова влево. Естественно, что одно из тех слов оказывалось при этом ритмически лишним и просто должно было исчезнуть. По разным причинам — политическим, идеологическим, фонетическим и психологическим — своеобразной жертвой стало слово «Господи». Попутно была разрушена и рифма «зоряна — зморена», которая имеется у Старицкого в его «Виклике»:

Hiч яка мiсячна, зоряна, ясная,
Видно, хоч голки збирай.
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай.

Вот к этому действительно интересному вопросу мы сейчас и обратимся. Игорь Михайлин в упомянутой выше статье «Iз щоденника науковця» посвятил исчезновению рифмы «зоряна — зморена» целый параграф, в названии которого опять фигурирует секрет: «Секрет однієї рими».

Везёт нам на секреты… Игорь Михайлин, будучи, вероятно, научным сотрудником, уверенно анализирует ситуацию с рифмами, оперируя при этом такими терминами, как «класичне перехресне римування абаб» и «дактилічний тип рими», и тут же, не сходя с места, выдвигает изысканное научное объяснение тому факту, что слово «зоряна» в «народном» варианте песни передвинулась чуть влево (и стало «зоряна, ясная» вместо «місячна, зоряна»), отчего вся строфа потеряла свою «найкоштовнішу перлину — окрасу першої строфи — дактилічну риму».

Его объяснение не лишено некоторого изящества. По мнению Игоря Михайлина, чуткое народное ухо никак не могло смириться с тем, что у Старицкого радостно-воскресное «зоряна» рифмуется с таким унылым и будничным «зморена» (и ладно бы та дивчина была зморена чем-то приятным, так ведь нет же — працею, то есть работою!).

Ну, и как же было тут не упомянуть этих вездесущих русских большевиков? Никак нельзя не упомянуть. Ведь это лишь у них, у большевиков, было такая странная манера — до небес превозносить физический труд, особенно если он бескорыстный. А вот украинскоепоэтическое сознание, напротив, терпеть не могло этот самый труд и никогда его не воспевало:

“Це лише в ідеології російського більшовизму підносилася до висот виснажлива фізична праця, бажано безкоштовна. Пригадаймо про це в поемі «Добре» В. Маяковського: «Холод большой, зима здорова, Но блузы прилипли к потненьким. Под блузой коммунисты грузят дрова На трудовом субботнике». Але українська поетична свідомість ніколи не поетизували фізичну працю; порівняймо з В. Маяковським знамениту «Швачку» нашого Павла Грабовського: «Рученьки терпнуть, злипаються віченьки…»

Между нами говоря, всё это — не более чем наукообразная чепуха. По двум причинам. Во-первых, у Михаила Старицкого, даже и в его «Виклике» (о серенаде Левко я уж и не говорю), промежуточная, внутристроковая рифма «зоряна — зморена» является, вопреки постоянным утверждениям, скорее исключением, чем правилом. Действительно, в других строфах этого стихотворения рифмовка первых и третьих строк либо весьма сомнительна, либо отсутствует вовсе: «під калиною — хвилею», «променем всипаний — високій осичині», «зорями — під тополями», «ніженьки — хатиноньки», «лебедонько — серденька», «підслухали — окутала»,«працею — клятою».

Во-вторых, чуткое народное ухо, оскорблённое тем, что М.П. Старицкий вот этим самым словечком «зморена» так некстати напомнил ему о прозе жизни, сделало очень странную вещь: вместо того, чтобы вообще избавиться от этого гадкого «працею зморена», заменив его чем-то более благопристойным и более соответствующим тому, что Игорь Михайлин называет «українська поетична свідомість», оно, ухо то есть, почему-то решило бережно сохранить в третьей строке одиозное сочетание «працею зморена»! То есть, что же получается? Вместо того, чтобы в паре «зоряна — зморена» просто заменить второе слово, сохранив при этом столь чудесную рифму, чуткое ухо решило убрать из пары первое слово, разрушив при этом рифму, но зато для чего-то оставив слово «зморена» в неприкосновенности…

Всё, на мой взгляд, может объясняться гораздо, гораздо проще. Ведь что такое «Ніч яка місячна»? Строго говоря, это не совсем то, что мы обычно понимаем, имея в виду «народную песню». Нет, «Ніч яка місячна» — это типичный городской романс, подобный, например, романсу «Что затуманилась, зоренька ясная» на слова Александра Вельтмана. И в тех социальных кругах у нас в стране, где любили и пели «Ніч яка місячна», классический романс на стихи Вельтмана тоже был, в общем, давно и хорошо известен. Конечно же, я имею в виду нашу общую страну с её уникальным взаимопроникновением национальных культур. Для украинской диаспоры за рубежом ситуация была совсем иной, так ведь и сочетание «зоряна, ясная» присуще только отечественному варианту первой строки романса!

Так вот, во многом благодаря классическому романсу Вельтмана словосочетание «зоренька ясная» стало своеобразным стереотипом, словесным штампом, под который — вольно или невольно — подгонялось абсолютно ему созвучное сочетание «зоряна, ясная».

В том, что это вполне могло быть именно так, меня убеждает случайно увиденное на одном из песенных сайтов вот такое поразительное название песни:

Нiч яка мiсячна, зоренька ясная (украинская народная песня)

Обратите внимание на то, как совершенно естественно объединены тут фрагменты первых строк двух различных романсов!

Само собой разумеется, что этому способствует и абсолютно одинаковая структура стихов Вельтмана и Старицкого. Но едва ли для подобного смешения было бы достаточно одной лишь структуры. Например, возьмём упомянутое Игорем Михайлиным стихотворение «нашого» Павла Грабовского под названием «Швачка» («Швея»):

Рученьки терпнуть, злипаються віченьки…
Боже, чи довго тягти?
З раннього ранку до пізньої ніченьки
Голкою денно верти…

— ну, и так далее. На Украине «Швачку» изучают в школах, оно там очень хорошо известно, и по своей структуре стихотворение Павла Грабовского абсолютно совпадает со стихотворениями Вельтмана и Старицкого, но… но ведь никому же в голову не приходит петь «Швачку» на мотив романса «Нiч яка мiсячна». А вот петь на тот же мотив романс Вельтмана — очень даже приходит:

Уже будучи в армии, купил как-то совершенно чудесную книгу «Сборник философской лирики русских поэтов» (служившие поймут, для армии — самое оно чтение-то) и наткнулся там на стихотворение А.Ф. Вельтмана «Что затуманилась, зоренька ясная», какое-то печальное и щемящее, ну, любовное всё ж. Уже позже узнал что оно было положено на музыку композитором А. Варламовым и стало народной песней. И так у меня склеилось в голове, что мелодия «Нiч яка мiсячна» и текст «Зореньки» стали восприниматься как единое. Хоть отрежь — иначе не получается… В общем, кому интересно — попробуйте напеть Вельтмана на мотив «Ночи», очень задумчивое ощущение будет…

И кто-то в ответ на это написал: «Попробовали. Напели. Красиво!»

Всё дело, несомненно, в том, что эти два романса — украинский и русский — помимо совершенно одинаковых по структуре стихов роднит ещё и поэтический образ «зореньки ясной» — один из самых лиричных образов в обоих стихотворениях…

Но всё же: как так получилось, что стихи Михаила Старицкого перешли в народный романс? И откуда вдруг взялась столь знакомая всем нам мелодия «Ночи»? И наконец: когда же именно всё это могло случиться? И где?..

(Окончание следует)

Валентин Антонов, февраль-март 2009 года; опубликовано на сайте www.vilavi.ru

Еще в разделе КУЛЬТУРА:

• За что в путинской России сели бы и Есенин, и Пушкин, и Толстой
• Антон Мухарский: «Спасибо врагам Украины за то, что побудили меня заняться этим проектом»
• Церковь столь же больна, сколь и все постсоветское общество
• Зов гражданской войны КaКа
• «Русский мир» как «Грядущий Хам». Взгляд филолога на законопроект № 9073