«Люди все босые, раздетые и голодные». Харьковский концлагерь в мае-августе 1920 года

Версия для печати

История этого заведения, на удивление, кажется довольно актуальной. Потому что в ней присутствуют не только злодеи-чекисты, но и хорошо знакомые нашим современникам явления — государственный рэкет, межведомственные «качели», невыполненные обещания коммунальщиков.

Чего там нет — так это традиционного для научных работ «обзора историографии»: не удалось найти предшественников! Концлагерем 1920 года специально не интересовался никто.

Ситуация выглядит странной, если вспомнить, что его предтечу — харьковскому лагерю 1919 года посвящено немало литературы. Есть целый ряд воспоминаний, научные и публицистические статьи. И даже художественные произведения со стихами, включая «Дом ЧеКи стоял на высоком утесе из глины ...». 

Но особенность этого массива в том, что он опирается на очень специфическую ключевую базу — документы, появившиеся уже после ликвидации концлагеря. Которая проводилась «комплексно»: заключенных ликвидировали тоже. Во время панического бегства «советов» в июне 1919-го.

Деникинские следователи работали тщательно, бумаг после себя оставили много. Однако, интересовали их в основном «снаряды» для пропагандистской войны — расстрелы и пытки, фамилии мучителей и жертв. Штатное расписание, режим, охрана и поставки лагеря остались сплошной «белым пятном».

По логике, все это должно быть в документах советского происхождения. Но хоть бы один приказ по концлагерю посчастливилось найти!

С годом 1920-м — все наоборот: документов много. Есть два специализированных фонда, четыре тысячи арестантских карточек, многочисленные упоминания о концлагере в бумагах советских учреждений, с ним контактировавших. А вот воспоминания нашлись только одни — купца Ивана Гаращенко [1]. И те пестрят ошибками и противоречиями.

Из научных работ есть лишь «касательная» к теме — статья известного московского исследователя Константина Скоркина «Украинская система мест заключения 1917-1930». Харьковский, как и другие украинские лагеря, он называет "транзитным«,так как осужденных отправляли из него «отбывать наказание в тюрьме и концлагеря Советской России» [2].

Однако, в толстенном фолианте под названием «Приемная книга на заключенных Харьковского концлагеря» нашлась только одна партия, отправленная в Россию. 21 февраля 1921 года несколько десятков бывших махновцев отбыло в Пензенский лагерь. Белых традиционно направляли в Чернигов. 

В тему: Харьковский СИЗО № 27: уникальные ФОТО 

Значительную часть лагерников не трогали вообще. Так как они имели сроки до одного года — шесть месяцев, три. Бывают десять суток и даже трое суток! По тогдашнему состоянию транспортной системы вряд ли был смысл далеко их гонять: дел хватало и в Харькове. Ведь именно потребность в рабочих руках побудила власти к организации лагеря. Вместе с наивной верой в воспитательную роль физического труда. 

29 января 1920 года военный комендант города писал голове губревкома: «Разрешаю себе заботиться ... об организации концентрационного лагеря, куда бы мы могли направлять арестованных и где из них можно было бы организовать рабочие роты. Таким образом паразиты превратятся в красных тружеников» [3]. 

Ходатайство украшает резолюция: «Отделу управления: рассмотреть и представить свой ​​проект в трехдневный срок» [4]. Заметим, что со дня возвращения Советской власти в Харьков — 12.12.1919-го, в то время прошло более полутора месяцев. 

Кажется, проект был разработан быстро, потому что уже 6 февраля начальник губмилиции Мирошниченко взялся воплощать его в жизнь. И быстро остыл, узнав, что его уже опередили: «В это время Концентрационный лагерь создан Губчека, заведующим назначен бывший начальник Харьковской каторжной тюрьмы и подыскивается помещение для размещения лагеря» [5]. 

Очевидно, правая рука советской Власти не знала, что делала левая. К тому же сомнительной выглядит уместность слова «создан». Как, если нет еще помещения? Может, только подобран штат? 

Судя по сообщениям прессы, лагерь и в следующем месяце находился в процессе организации. 10 марта «Пролетарская правда» писала: «Губчека формирует концентрационный лагерь. После организования лагерь перейдет к ведому Отдела Управления губревкома» [6]. 

Проходит еще месяц — лагеря нет. Зато есть интересное ходатайство, датированное 9 апреля. «Подотдел благоустройства и строительно-ремонтных работ» просит губревком предоставить ему рабочих и строительные материалы для выполнения только что полученного ответственного задания — «приспособление казарм под концентрационный лагерь» [7]. 

Открыли его, в конце концов, 18 мая. Второпях. При довольно интересных обстоятельствах. В помещении Алексеевского ремесленного училища на Холодной Горе (нынешняя школа № 18). 

Школа № 18 по ул. Ильинской, 40. Бывший концлагерь 

Что случилось с казармами — тайна. Хотя есть еще одно упоминание о них — постановление губисполкома от 3 ​​июля 1920 года: «Отпустить Харьковскому отделу коммунального хозяйства авансом 5.000.000 (пять миллионов) рублей ... для обустройства бывших казарм Оренбургского полка, что приспосабливаются под концентрационные лагеря» [8].

Но точно известно, что лагерь находился в Алексеевском училище до середины августа. Затем его перевели в бывший особняк Юзефовича по Сумской, 61, ныне — Дворец Бракосочетания. Комендатура разместилась рядом — на Сумской, 63. И в конце 1920-го, и в следующем, 1921 году, лагерь своего расположения не менял. Только ведомственное подчинение.

А ускорило долгожданное открытие ... стремительное наступление польских войск. Точнее, вызванное им бегство киевских чекистов в Харьков. Они привезли сюда имущество тамошнего аналогичного заведения и его надо было куда-то пристроить. Скорее всего, эвакуировали и заключенных, но упоминаний об этом до сих пор не обнаружено.

Киевских гостей, один из которых — Ефим Иванов, сразу стал заместителем коменданта, предоставленное помещение откровенно шокировало. Заброшенное училище отнюдь не было похоже на будущее место заключения. Не было бани, прачечной. Не работали кухня, водопровод и канализация. Отведенные под камеры комнаты не имели даже замков, не говоря уже о нарах или решетках на окнах. Огородить двор лагеря колючей проволокой только планировалось.

В наличии был только штат, и то неполный — без канцеляристов и медиков. Один комендант, трое помощников и одиннадцать человек «низшего персонала», в перспективе, должны были принять под свою опеку ... полторы тысячи заключенных.

Некоторое время, правда, теплилась надежда, что в бывшем училище быстро наведут порядок. 17 мая губисполком утвердил смету на проведение работ по оборудованию концлагеря. И отдел коммунального хозяйства должен был сразу приступить к их выполнению.

Но прошла неделя, началась вторая — никто и за холодную воду не брался. Ни ограждения, ни обещанных топчанов в количестве полторы тысячи штук. И даже загаженный пол не помыли! Только продовольствие для будущих заключенных получили.

Увидев такое, Ефим Иванов 26 мая накатал в губчека отчаянный рапорт. Очень добросовестно, на двух страницах, киевский чекист, который скоро должен был принять лагерь от харьковчанина Василия Черноносова, перечислил все имеющиеся недостатки. После чего объявил о снятии с себя какой-либо ответственности за будущие побеги и массовые заболевания [9]. А уже через сутки в лагерь прибыли первые арестованные. В количестве 130 человек [10].

Иванов оказался провидцем. Сбылось все, что он предсказал. И заключенные, и их «опекуны» быстро получили целый ряд болезненных проблем.

Начнем с фантастической кадровой чехарды. Поруководив лагерем каких-то две недели и ничего не сделав, Василий Васильевич Черноносов сдал его Ефиму Леонидовичу Иванову. Сохранился акт приема-передачи, датированный 1-м июня 1920 года [11].

Из него следует, между прочим, что сначала лагерь был харьковским только географически. В имущественную «казну» местная ЧК внесла только печати, канцелярские бланки, коня с телегой и неисправную печатную машинку. Зато список имущества, переданного киевскими чекистами, насчитывал 83 позиции [12]. И это без учета дефицитных в то время лекарств, проходивших отдельным документом. Киевлянами же, после упомянутого выше рапорта Иванова, пополнили и лагерный персонал.

Но уже 17 июня им руководил новый комендант — Павол Михаил Иосифович [13]. На сего бедолагу рухнула первая смена ведомственного подчинения. 29 июня 1920 года коллегия Харьковской ЧК постановила: «Передать лагерь подотдела принудительных работ отделу управления губисполкома» [14]. Таков был тогда порядок. Чекисты лагеря только организовывали. Изменение подчинения повлекло за собой изменения в поставках. Из плохих они стали очень плохими. А, случалось, что и никаких не было. "Люди все босые, раздетые и голодные",- докладывал в губисполком заведующий подотделом принудительных работ Алексей Цыганенко [15]. Причина: два важных ведомства не пришли к согласию.

Продержав руль полтора месяца, 2 августа Михаил Паволий передал его товарищу Чернякову Б.Г. [16]. Этому руководителю досталось самое тяжелое — переселение лагеря из Алексеевского училища в дом Юзефовича. И, вдобавок, замену ненадежной чекистской охраны на еще худшую милицейскую.

Пока лагерь находился в училище, охраняли его и сопровождали заключенных на работы бойцы 221-го стрелкового батальона ВОХР. Состоял караул максимум из пятнадцати человек. Бывало, и двенадцатью обходились. Несмотря на то, что 27 мая 1920 года президиум ХГЧК пообещал "предоставить в распоряжение коменданта лагеря сто человек красноармейцев«[17]. Предоставили же на самом деле сплошную головную боль. «Красноармейцы абсолютно недисциплинированные и распущенные,- докладывал председателю губчека комендант Михаил Паволий — обязанностей своих не знают и относятся к ним небрежно. Особенно непригодными являются красноармейцы-китайцы, которые совершенно не понимают смысла выполнения своих обязанностей и затрудняют положение своим незнанием русского языка» [18]. Учитывая это, комендант просил забрать китайцев и увеличить караул численно.

В тему: «Китайская» милиция Луганщины. Что делали «ходя» в Украине в Гражданскую и после (ФОТО) 

Небрежность караула и конвоиров, как правило, компенсировали запугиванием. Первую же партию заключенных, количеством в сто человек, которую 30 мая послали работать на продовольственную базу, «обязали подпиской круговой поруки». То есть, «разбили на пятерки, указав в подписке, что за побег одного из пяти двух привлекут к высшей мере наказания» [19] (расстрелу — А). 

С харьковчан, которых выпускали на внешние работы вообще без конвоя, тоже брали расписку. Но уже другого содержания: «Обязуюсь добросовестно выполнять свою работу и нести на себе ответственность за свое поведение. В случае побега отвечает моя семья, которая будет взята в качестве заложника и понесет на себе ответственность за мой побег» [20]. 

Этот корявый текст был стандартным, напечатанным на машинке. Узник только вписывал свою фамилию, дату и место работы. 

Запугивание срабатывало не всегда. Уже в начале августа «побеги получили ... довольно систематический характер», если верить коменданту Чернякову. Как и его предшественник, он тоже просил увеличить караул и сделать его постоянным [21]. Впрочем, мотивация здесь была интереснее, чем у Паволия. Черняков жаловался, что нехватка бойцов не позволяет использовать на наружных работах наиболее молодой и здоровый контингент — белых офицеров. На этих не действовали никакие расписки и выпускать их без конвоя просто боялись. Как и сосредоточивать в лагере в более или менее значительном количестве. Очень уж опасным был «элемент».

Как вариант усиления охраны, Черняков предлагал вооружить подчиненных ему надзирателей [22]. Мол, полтора десятка дополнительных револьверов точно не помешают. Но разрешения на них он так и не получил. Потому что существовала вполне реальная опасность, что оружие попадет в чужие руки. Ведь надзиратели были ничуть не лучше караула: «крайне неудовлетворительным является личный состав сотрудников лагеря, совершенно не дисциплинированы и не отвечают революционным задачам времени» [23]. В приказе по лагерю № 8 от 3-го июня 1920 года говорилось, что надзиратели «ведутв камерах разговоры с арестованными и едят вместе с ними, что является недопустимым» [24]. 

Временное удостоверение надзирателя Харьковского концлагеря 

Подобные выходки наблюдались и со стороны конвоиров. Сопровождая арестантов на работы, они могли вместе с ними заскочить в магазин выпить чаю. А случалось, что и в частные квартиры заходили. И, возможно, не только за чаем [25]. И тем не менее, жизнь в лагере не была курортом. Учитывая очень специфические бытовые условия. 

В июне они были просто тяжелыми (а кто тогда блаженствовал?), в июле стали невыносимыми, а в августе превратились в катастрофические. Коменданта Чернякова, в отличие от предшественников, беспокоило уже не только состояние здоровья заключенных. Он боялся, чтобы эпидемии не перекинулись из лагеря на гражданское население Холодной Горы. 

Динамика ухудшения отслеживается легко. 

17 июня 1920 года приказом № 167 по Харьковской ЧК комендант Иванов получил благодарность «за организацию и постановку лагеря». Потому что «Комиссия отметила санитарное состояние лагеря и другие условия как не оставляющие желать лучшего» [26]. А уже 24 июля комендант Паволий докладывал:"С наплывом военнопленных положение в Лагере значительно осложнилось, потому что:

1) Помещение Лагеря абсолютно не приспособлено к такому большому количеству заключенных (1000 человек) и рассчитано максимум на 600.

2) Среди военнопленных оказалось сильное распространение венерических и тифозных заболеваний.

3) При Лагере нет надлежащей больницы, а в той амбулатории что есть, огромная нехватка медикаментов и отсутствие постоянного врача" [27].

Еще через две недели комендант Черняков нарисовал почти апокалиптическую картинку: «Лагерь сейчас занимает помещение бывшего Алексеевского училища, где в то же время размещается и рабочий полк из военнопленных поляков ... из-за невероятной скученности не только в помещении, но и во дворе лагеря (вместо 600 в Лагере находится более 2000 человек), санитарное состояние лагеря находится буквально в катастрофическом положении и в Лагере свирепствуют различные инфекционные заболевания, в то время как медицинская помощь ... поставлена ​​очень плохо» [28].

А чего было болезням не свирепствовать? Канализация в лагере стабильно не работала, а вся двухтысячная толпа пользовалась расположенной во дворе ОДНОЙ-ЕДИНСТВЕННОЙ уборной [29].

Кто только не ходил по загаженной тропинке, ведущей к «стратегическому» объекту! В Харьковском концлагере содержались узники восьми официально определенных категорий: «1. Контрреволюционеры, 2. Спекулянты, 3. Перебежчики, 4. Буржуа, 5. Заложники, 6. Должностные преступления, 7. Уголовники и 8. Дезертиры» [30].

Не совсем понятно, почему в «комендантском» списке отсутствуют проститутки, которых милиция направляла в лагерь с ею же определенными сроками наказания. Несмотря на то, что вообще не имела права выносить приговоры, на что ей четко указывал отдел управления губисполкома [31].

«Женский коридор» в помещении бывшего училища функционировал уже с 4-го июня [32]. И жили в нем не только проститутки и бандерши. Часто туда попадали женщины с обвинениями вроде «жена бывшего офицера», «жена бывшего следователя» [33]. Как им жилось в лагере, можно только догадываться. Там и с бывалыми воинами чудеса случались. К тому же массово.

С августа 1920 года под громким заголовком «Прозрение обманутых» газета «Коммунист» напечатала покаянное письмо бывших «беляков», которые содержались в харьковском концлагере. Шестьдесят два человека утверждали в один голос, что уже перевоспитались и готовы служить Соввласти как угодно. Даже в Красной Армии [34]. Насколько искренним было такое заявление, сказать трудно. Один из «подписантов», бывший рядовой Иван Березин даже в лагере отказывался на «совдепию» работать. За что и попал в карцер [35].

Предполагаем, что покаянное письмо вообще могло быть фальшивкой.

Там же — в сфере предположений, кроется и ответ на очень важный вопрос: каким был экономический эффект от существования этого страшного заведения? Сколько заработала на нем Советская власть и заработала ли вообще?

К сожалению, не нашлось пока документ документов — «Главная книга для концентрационного лагеря». Как утверждал в отчете от 25 июня комендант Михаил Паволий, раскрыв ее, можно было в любой момент «иметь полную картину цифровых данных по доходам и расходам, как сумм, ассигнованных непосредственно лагерю, так и сумм на содержание мастерских, счета прибылей по принудительным работам заключенных и т.п.» [36].

Правда, этой розовой картинке противоречит запрос, отправленный 6 июля Паволием в общий отдел ХГЧК. Из него следует, что больше месяца лагерь посылал заключенных на работы, а комендант даже понятия не имел, сколько их труд стоит. Потому что на просьбы прислать тарифные ставки местные профсоюзы почему-то не реагировали. Соответственно, не было возможности выставить счета заказчикам работ [37]. Откуда в таких условиях может появиться «полная картина»?

Но, кажется, что Советская власть, в любом случае, убытков не понесла. Ведь лагерь приносил ей деньги одним лишь ... фактом своего существования. Как инструмент вымогательства.

Об этом — в показаниях гражданина Херсонского, датированных 13 августа 1920 года: «Забрали в Чека как торговца, просидел в лагере 7 дней ... После 7 дней заплатил контрибуцию в пользу Красной Армии 250 000 рублей» [38]. И сразу же отпустили!

Стоит вспомнить еще одну подобную историю. Учитывая ее абсурдность.

3 июля 1920 года упекли в лагерь врача Абрама Штеренталя. За отказ выплатить 150 000 рублей «в пользу больных и раненых красноармейцев» [39]. Штеренталь оказался крепким орешком — выдержал две недели. А потом в губисполком поступил запрос от главного врача 174-го полевого запасного госпиталя. Тот ехидно интересовался, действительно ли станет лучше раненым красноармейцам, когда старший ординатор, специалист с десятилетним стажем, будет принудительно заниматься физическим трудом [40].

На самом деле, заключенные выполняли самые разнообразные виды работ. Могли возить дерьмо в городском ассенизационной обозе [41], а могли и на счетах щелкать в губисполкоме [42]. Физический труд, несомненно, преобладал, но и запросов на квалифицированных специалистов тоже сохранилось очень много. Заведующий подотделом принудительных работ Алексей Цыганенко жаловался даже, что его учреждение превратилось в биржу труда [43]. 

Старые харьковские большевики в 1946 году. Третий справа сидит Алексей Цыганенко, бывший заведующий подотделом принудительных работ. Слева от него — первый председатель губчека Сильвестр Покка (из фондов Харьковского исторического музея) 

Загнав в лагеря «буржуазную интеллигенцию», Советская власть вполне прогнозируемо получила дикий дефицит светлых голов и умелых рук. Однако извлечь их из-за колючей проволоки было проблематично. Существовал приказ ВЧК № 22 от 3 ​​марта 1920 года, подписанный Дзержинским, который запрещал выпускать на работы за пределы лагеря лиц, осужденных «до конца войны» [44]. Разве что по решению президиума губчека. А узников с таким «расплывчатым» сроком было очень много.

С середины сентября, вопрос, кого именно посылать на работу за пределы лагеря, решала специальная комиссия [45]. И удовлетворялись совсем не все запросы. Потому что кандидата сначала проверяли на благонадежность, как того требовала новая, уже «украинская» инструкция, которая, кстати, различала аж 19 (!) «разрядов» заключенных [46].

Созданное не позднее, чем 3 сентября, Главное управление общественно-принудительных работ и повинностей НКВД УССР, выдало сразу целую кипу документов, регламентирующих функционирование лагерей [47]. Харьковский лагерь и подобные ему «заведения» на территории республики (на осень 1920-го их насчитывалось 10) [48], получили, наконец, не только нормативную базу, но и единое руководство.

До этого подотдел принудительных работ губисполкома руководствовался российскими инструкциями. А его заведующий, товарищ Цыганенко, решал через Москву даже вопрос о том, кто должен обеспечивать лагерный персонал продуктами [49]. С сентябре же можем уверенно говорить о формировании республиканской лагерной системы.

Начало этого процесса почти совпало по времени со сменой расположения харьковского «заведения». Переезд в дом Юзефовича состоялся в промежутке между 13-м и 17 августа [50, 51].

Немного раньше — 8 августа, комендант Черняков избавился от большей мороки: наконец-то отделили пленных поляков [52]. С тех пор и вплоть до закрытия концлагеря в феврале 1922 года количество заключенных не превышало четырех сотен. Исключение — 29 сентября 1920-го: 402 человека [53].

На новом месте со временем появилось много нового — школа, библиотека, больница и даже собственный клуб-театр. Что дало повод фельетонисту газеты «Коммунист» сравнить харьковский концлагерь с Монте-Карло [54].

Эдуард Зуб, историк, краевед. Автор книги «Харьковская Чека. Прощание с мифами» (Харьков, 2012). Круг научных интересов — деятельность советского репрессивного аппарата в Харьковской области в 1917-1922 годах.

 ***

1. Гаращенко І. С. Матеріали до історії Української Церкви. — Чикаго, 1975. — С.15.

2. Скоркин К. В. Украинская система мест заключения 1917-1930. — Архив автора.

3. ГАХО. — Ф.Р 202. — Оп. 2. — Д. 10. — Л. 431а.

4. Там же.

5. ГАХО. — Ф.Р 202. — Оп. 2. — Д. 5. — Л. 35.

6. Пролетарська правда. — 1920. — 10 березня.

7. ГАХО. — Ф.Р 202. — Оп. 1. — Д. 11. — Л. 197.

8. ГАХО. — Ф.Р 202. — Оп.1. — Д. 5. — Л. 87.

9. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 6. — Л.1 зв.

10. Там же. — Л. 5.

11. Там же. — Л. 12.

12. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 4. — Л. 1, 2.

13. ГАХО. — Ф. Р 1786. — Оп. 1. — Д. 6. — Л. 13.

14. ГАХО. — Ф. Р 203. — Оп.1. — Д. 91. — Л. 15.

15. ГАХО. — Ф. Р 203. — Оп.1. — Д. 54. — Л. 176.

16. ГАХО. — Ф. Р 1786. — Оп. 1. — Д.1. — Л. 67.

17. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 6. — Л. 2 зв.

18. Там же. — Л. 18.

19. Там же. — Л. 3.

20. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 3. — Л. 46.

21. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 6. — Л. 35.

22. Там же. — Л. 30.

23. Там же. — Л. 35 зв.

24. Там же. — Л. 11.

25. Там же. — Л. 18.

26. Там же. — Л. 13.

27. Там же. — Л. 19.

28. Там же. — Л. 26.

29. Там же. — Л. 37 зв.

30. Там же. — Л. 37.

31. ГАХО. — Ф.Р 203. — Оп. 1. — Д. 54. — Л. 205.

32. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп.1. — Д. 6. — Л. 11.

33. ГАХО. — Ф.Р 190. — Оп.1. — Д. 124. — Л. 12.

34. Коммунист. — 1920. — 3 августа.

35. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп.1. — Д. 6. — Л. 46.

36. Там же. — Л. 16 зв.

37. Там же. — Л. 17.

38. ГАХО. — Ф.Р 183. — Оп. 1. — Д. 75. — Л. 18.

39. ГАХО. — Ф.Р 203. — Оп. 1. — Д. 54. — Л. 103.

40. Там же.

41. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 3. — Л. 19.

42. Там же. — Л. 46.

43. ГАХО. — Ф.Р 203. — Оп.1. — Д. 54. — Л. 176.

44. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 4. — Д. 4. — Л. 217.

45. ГАХО. — Ф.Р 190. — Оп.1. — Д. 124. — Л. 2.

46. Временная инструкция по отправке заключенных на работы вне лагеря // Советская Украина. — 1920. — № 2-3. — С. 53.

47. Советская Украина. — 1920. — № 2-3. — С.24-26, 53.

48. Скоркин К. В. Украинская система мест заключения 1917-1930. — Архив автора.

49. ГАХО. — Ф.Р 203. — Оп. 1. — Д. 54. — Л. 176.

50. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 6. — Л. 23.

51. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 4. — Д. 5. — Л. 68 зв.

52. Там же. — Л. 65.

53. ГАХО. — Ф.Р 1786. — Оп. 1. — Д. 1. — Л. 138.

54. Коммунист. — 1920. — 4 декабря.

Эдуард Зуб, Historians.in.ua

Перевод: Аргумент

 В тему:

• Станислав Кульчицкий: «Мы выползаем не только из коммунизма, но и из России»
• Рафаэль Лемкин: Советский геноцид в Украине
• Историк Владимир Кравцов: «Русским еще надлежит осознать свое настоящее происхождение»
• История «расстрелянного возрождения» для тех, кто не понимает декоммунизации
• Лики палачей

 Заглавное фото: «Печать Харьковского концлагеря» (источник — ГАХО)