Одесса-мама и Ростов-папа: история криминального тандема. Часть 2: Кто в доме хозяин?!

Версия для печати

На рубеже XIX–XX веков большая, богатая Одесса становится Меккой для российских уголовников. Но здесь уже сложилось свое, особое, криминальное сообщество, где ведущую роль играют уголовники-евреи. Причем одесский вор любил «чистую» и «тонкую» «работу» в отличие от своих славянских «коллег».

(Продолжение. Начало читайте здесь).

А идише мама...

Вообще, Одесса славилась либерализмом. Это был один из немногих городов, где евреи активно участвовали в городском самоуправлении. Местные власти относились к ним с большой симпатией и терпимостью. Политика российской власти в отношении евреев Новороссии привела к тому, что Одесса становится для них неофициальной столицей, городом мечты.

В крупных городах империи жило ничтожное число евреев, поскольку большинство этих городов находилось за пределами черты оседлости. Зато в Одессе евреи по численности были второй национальностью. В 1892 году из 404 тысяч жителей города 198 233 были русскими, 124 511 — евреями. То есть один из самых богатых и красивых городов страны был на треть еврейским, и евреи играли в его управлении не последнюю роль. Для российских иудеев одесский воздух казался воздухом свободы, а сам город открывал радужные перспективы.

Понятно, что и представители еврейского «благородного преступного мира» относились к Одессе трепетно. Говоря о еврейской составляющей преступного мира империи, мы должны иметь в виду не только Одессу, но и уголовников всей «черты оседлости», в том числе Киева, Варшавы, Вильно и проч. Однако именно Одесса стала их криминальной столицей. Ведь даже в Киеве и Варшаве права на жительство иудеев были ограничены (а в Киеве временами действовал полный запрет).

Впрочем, к этому времени еврейское уголовное сообщество значительно расширяет свое влияние в блатном мире всей империи. Собственно, и само словечко «блатной» (означавшее преступника), и «блат» (преступление) пришли в русское арго именно из еврейской среды — во всяком случае, через ее посредство. Вообще же корни «блата» лежат в немецком арго, где Blatte — одно из названий воровского жаргона, platt — свой, заслуживающий доверия. Как раз именно последнее значение было в русском жаргоне первоначальным.

Александр Куприн в очерке 1895 года «Вор» («Киевские типы») писал:«Промежуточную ступень между ворами и обыкновенными людьми составляют «блатные», то есть пособники, покровители или просто только глядящие сквозь пальцы люди всяких чинов и званий. Сюда относятся: разного рода пристанодержатели, дворники, прислуга, хозяева ночлежных домов и грязных портерных«. «Блатной» — это уже чисто русское производное (в польском произношении — blatny).

И вот мы переходим к главному. В российском преступном сообществе конца XIX века явно обозначились два основных течения — «еврейское» и «славянское». Это проявлялось как в менталитете, в подходе к самому преступному ремеслу, так и в уголовном жаргоне. Увы, сегодня целый ряд как русских, так и еврейских горе-филологов пытается доказать, что отечественный уголовно-арестантский жаргон («блатная феня») в основе своей является криминальным сленгом одесских евреев. Происхождение большей части жаргонной лексики эти «исследователи» отыскивают в идише и иврите. Однако большинство таких изысканий нелепо и притянуто за уши.

Итак, на переломе XIX–XX веков большая, богатая, теплая Одесса становится Меккой для российских уголовников. Но здесь уже сложилось свое, особое, криминальное сообщество, где ведущую роль играют уголовники-евреи. Причем это новое течение в воровском мире отличается, как говаривал поэт Баратынский, «лица необщим выраженьем». Одесский вор любил «чистую» и «тонкую» «работу» в отличие от своих славянских «коллег». Это отмечал в начале ХХ века киевский журналист и писатель Григорий Брейтман — автор исследования «Преступный мир. Очерки из быта профессиональных преступников» (1901). В частности, он указывал на существенное различие карманников еврейских и русских:

«Карманный вор на специальном воровском жаргоне называется „марвихер“. Это название распространяется на всех воров, занимающихся карманными кражами. „Марвихеры“ в свою очередь разделяются на несколько групп... Самым интересным карманным вором является тот, который специально занимается кражами бумажников с более или менее крупными суммами денег... В воровском обществе эти воры пользуются большим почетом и уважением. Преступники считают и называют их „аристократами“. Эти аристократы воровского мира держатся всегда в стороне от других воров... „Марвихеры-аристократы“ большею частью евреи, поляки, греки, а русские встречаются между ними сравнительно редко...

Имея определенное постоянное жительство в каком-нибудь месте, где живут их семьи, они никогда не воруют в родном городе, а уезжают в другое, более отдаленное место... Собираясь „райзен“, т. е. путешествовать, вор намечает себе известный район и, пускаясь в путь, непременно берет с собой товарища, который служит ему помощником. Такой помощник на воровском жаргоне называется „фартицером“ или „затырщиком“, сам же вор именуется „торговцем“...

Приезжая в какой-нибудь город для „торговли“, торговец и „фартицер“ садятся, например, в театре и, наблюдая за публикой, выбирают себе подходящую жертву. Жертва эта должна непременно иметь вид барина... и такая жертва носит у воров кличку „прыц“. В антракте помощник вора следит за таким „прыцемъ“, чтобы узнать, есть ли у него такая сумма денег, чтобы стоило из-за нее красть бумажник, который называется у воров „кожа“ или „тувиль“, смотря по национальности преступника.

Кроме „марвихеров“, ворующих у ,,прыца», есть карманные воры, которые воруют уже у «грача». «Грачом» на воровском наречии называется богатый купец, подрядчик и вообще богатый, но простой человек. Такие воры отличаются от «аристократов» тем же, чем «прыц» разнится от «грача». Это по наружности уже не джентельмены, а напоминают доверенных приказчиков, артельщиков или средней руки купцов. Такие воры происходят всегда из русских. Процесс вытаскивания бумажников у них тот же, как и у «аристократов», только бумажник с деньгами и документами у них называется не «кожа», а «лопатник»... Вообще жаргон их состоит больше из русских слов, в противоположность «аристократам», у которых преобладают еврейские выражения«.

Как мы узнаем из рассказа, евреи в основном занимались «аристократическими» карманными кражами и даже выезжали с этой целью за границу, русские же «втыкали» там, где народ попроще, «посермяжнее». И жаргон у них был разным. Более того, даже если в среде «аристократов» оказывался русский карманник, у него были собственные, нееврейские термины: не «фартицер», а «затырщик», «„кожа“ или „тувиль“, смотря по национальности преступника».

Сам термин «марвихер» заимствован из идиша, но происходит от ивритсткого корня «ревах» — прибыль. Отсюда ивритское причастие «марвиах» — зарабатывающий, получающий пользу. В идише добавилось окончание «-ер» («марвихер» или «маравихер»), что, как и в немецком языке, указывает на профессию, занятие, образ жизни — добытчик (пояснение — Зеэв Гейзель, Алон-Швут, Израиль). Русские названия воровской «специальности» — кармаш, щипач, ширмач. На сегодняшний день слово «марвихер» давно ушло из активной лексики блатного арго.

Можно приводить еще множество примеров разницы в менталитете еврейских и русских уголовников, который отразился в жаргоне. Но, думаю, это и так очевидно. Причем различия эти диктовались в основном окружающей средой, условиями «работы», «торговли». В Одессе — городе «утонченном», с обилием иностранцев, изысканной публики, наплывом богатых аристократов, балами, операми и променадами, вор, преступник должен был соответствовать «интерьеру». Вот как описывает «марвихеров-аристократов» тот же Брейтман:

«Если бы кто-либо из читателей увидел вора, совершающего подобные кражи, он с трудом поверил бы, что перед ним профессиональный преступник. Такой вор скорее похож на доктора, адвоката, агента страхового общества, у него благообразная наружность, прекрасные манеры; на нем великолепный костюм всегда от лучшего портного... Большая часть их получила в свое время некоторое воспитание, многие говорят на нескольких иностранных языках, так что они не ограничиваются пределами нашего обширного отечества, а часто отправляются на гастро­ли в населенные центры других государств».

Другими словами, одесскому вору требовался особый артистизм, подготовка, интеллект. «Русаки», славянские воры (равно как и цыганские, татарские, кавказские преступники) ментально были чужды этому. Они «работали» с иной категорией жертв: богатые купцы, приказчики, состоятельные крестьяне-хозяева, провинциальные помещики и т.д. Таким образом, Одесса осуществляла естественную «фильтрацию» уголовников. Нет, безусловно, дорогих собратьев здешние жулики встречали душевно. Хотя лишние конкуренты криминальному миру Одессы не были нужны, однако те же самые одесситы охотно гастролировали с поддельными паспортами по всей России (кстати, фальшивые документы назывались у славян и евреев тоже по-разному: у первых — «темный глаз», у вторых — «шварц-вейсс», то есть по-немецки «черно-белый»). Значит, необходимы связи, адреса «малин», скупщики краденого, подельники... Так что воровской интернационал надо крепить.

Собственно, он крепился и в самой Одессе, где большинство все-таки составляли русские плюс украинцы. Однако и этим куда ближе были местные еврейские пацаны, а не приблудившиеся соплеменники. Одесские жулики, несмотря на гостеприимство, не шибко давали развернуться у себя дома заезжим «гастролерам». Как говорится, все углы уже помечены, город находился под контролем. Аристократическую публику «чистили» еврейские мальчики и девочки, окрестных «лохов» попроще — русские и украинцы. Безусловно, разделение несколько условное, но в общих чертах оно соблюдалось. Вот для этих людей, объединенных не только одним промыслом, но и «местечковым патриотизмом», особым одесским говором-«языком», постоянным общением, — Одесса и стала «мамой».

...и а руссишер папа

Преступники славянского роду-племени не могли не почувствовать эту своеобразную дружелюбно-изоляционную ауру: показное «жульманское братство» при реальном нежелании пускать чужаков на свою территорию. И тогда «русаки» обратили взоры к расположенному не так далеко сытому купеческому Ростову. Славянским уголовникам было здесь намного вольготнее. Население города — свое, родимое, обстановка привычная, купеческая, работать привычно. А то, что город меньше... Тоже свой плюс: меньше и уголовников, куда легче конкурировать с местным жульем. Да и общий язык найти проще. Для российского вора Ростов представлял собой идеальный город, где можно и «работнуть», и отдохнуть: достаточно прочесть серию очерков того же Свирского-Вигдоровича «Ростовские трущобы» (1893). Уже цитированный Жак Росси в «Справочнике по ГУЛАГу» отмечал: «...после Одессы Ростов-на-Дону стал одним из важнейших центров советской уголовщины».

Необходимо, однако, подчеркнуть, что Ростов стал второй столицей российского преступного мира не только в противовес Одессе, но и как ее дополнение. Ведь Ростов-папа тоже не был «чисто русским» городом. До революции он числился одним из самых «еврейских» городов России. Он и по сию пору считается священным для евреев-хасидов всего мира, потому что здесь похоронен один из главных еврейских святых — пятый рэбе Шолом Дов-Бэр Шнеерсон, а также благочестивый Авраам-Хаим Беньяминович-Исар Каценеленбоген.

Почему так сложилось, объясняет ростовский краевед и историк Василий Вареник: «Да все потому, что Ростовский уезд (с городом Таганрогом и посадом Азовом) входил чужеродным административным вклинением в донские земли, числясь прежде частью... Екатеринославской губернии. А сама эта Екатеринославская губерния находилась в так называемой ’’черте оседлости’’ для евреев, где им жить можно было без ограничений... Так получилось, что в 1887 году Ростовский уезд вошел в состав Области Войска Донского, а донские атаманы получили в наследство в качестве подданных всех евреев, живших в упомянутом уезде. Вот так Ростов обильно пополнил евреями и без того многонациональную семью донских народов».

Историк отмечает также существенное отличие местных евреев от их собратьев в той же Одессе: «Среди них было далеко не так много людей с высшим образованием и вообще интеллигентов. Зато хватало представителей так называемого ’’еврейского пролетариата’’, ’’еврейского рабочего класса’’ (в Ростове было даже сильное отделение партии СЕРП — Социалистической Еврейской Рабочей Партии). ’’Еврейский пролетариат’’ состоял из сапожников, жестянщиков, старьевщиков, мусорщиков, драгилей (возчиков), слесарей...

По этому поводу историк еврейства Г. Богров не без горечи замечал: „Многие изъ потомковъ славныхъ когановъ (еврейских предводителей. — Прим. автора/) занимаются самымъ грубымъ физическимъ трудомъ или извознымъ промысломъ“. Было также много мелких ремесленников — переплетчиков, часовщиков, портных». По большому счету таких «еврейских пролетариев» было достаточно и в Одессе. Однако там они растворялись на фоне «роскошной» жизни, аристократического антуража. Здесь же, в Ростове, и еврей был «свой», «простецкий». Но все же «папа», в отличие от «мамы», воспринимался жуликами как «русский».

Возникновение двух уголовных центров не привело к расколу криминального сообщества империи. В преступном мире России национал-шовинистические настроения не приветствовались. Здесь действовали иные традиции: о человеке судили по уровню его «профессионализма» и «товарищеским» качествам (до революции слово «товарищ» среди воров еще не было девальвировано). Евреи-уголовники отличались чрезвычайно высокой квалификацией и взаимопомощью — причем не только по отношению к соплеменникам. Отринув религиозно-национальную общинность, они нашли замену ей в общинности криминальной. Поэтому евреи в преступном мире пользовались большим — и заслуженным — авторитетом.

Формула «Ростов-папа, Одесса-мама» (то есть упоминание обоих уголовных центров в связке, а не по отдельности) возникла первоначально именно в среде уркаганов-«русаков». Это связано с особенностями русского маргинального сообщества. До революции профессиональные преступники называли себя бродягами, иванами. «Иваны» и «бродяги» — фактически наименование одной и той же уголовно-арестантской касты. Ну, с «бродягами» ясно. Уголовники, называя себя бродягами, подчеркивали, что занимаются исключительно криминальным промыслом, не имеют ни дома, ни семьи, ни паспорта (у одесских евреев дело обстояло иначе: традиционно они очень ценили семью и родной очаг). А почему — «иван»?

Полностью определение этих уголовников звучало как «иван, родства не помнящий». Оборот перешел в жаргон арестантов из официальных бумаг. Иван — издревле у русских самое распространенное имя: даже в сказках его носят главные герои от дурака до царевича (не случайно немецкие оккупанты во время Великой Отечественной называли всех русских мужчин «иванами»).

Поэтому, когда задержанного бродягу спрашивали об имени и фамилии, он обычно так и аттестовал себя: «Иван». На вопрос о месте проживания и родственниках следовал стандартный ответ: «Не помню». Так и записывали: «Иван, не помнящий родства» (позже фразеологизм обоснуется в литературном языке для обозначения человека, который оторвался от своих корней).

Но после возникновения криминальных «папы» и «мамы» формулировка несколько изменилась. Когда преступники и бродяги отвечали на вопрос о родных, они уже не ссылались на «забывчивость». Разъясняли охотно: «Ростов — папа, Одесса — мама».

Кто в доме хозяин?!

Обратим внимание: Жак Росси в своем справочнике подчеркивает, что Одесса была главным центром российской уголовщины до начала 40-х годов ХХ века. То есть подразумевается, что в последующем Одесса перестала быть «главным центром». Или, выражаясь иначе, Ростов-папа вел довольно активную борьбу за первенство и как минимум не проиграл — скорее выиграл.

Предпосылки для «уравнивания» статуса двух криминальных столиц появились еще в начале ХХ века, когда Одессу охватил промышленный кризис, из которого она, впрочем, стала выходить в 1910 году. Однако тут грянула Gервая мировая война. Сократилась до критического минимума внешняя торговля через порт и выпуск продукции на экспорт. Но дело не только в экономике. Немалую роль сыграла та самая «черта оседлости», благодаря которой Одесса в свое время обрела статус «еврейского рая».

К 1915 году черта оседлости фактически перестает существовать, поскольку тысячи еврейских беженцев из западных губерний хлынули на восток, и власть вынуждена была разрешить им проживание в центре империи. Окончательно и официально черту оседлости еврейского населения отменило Временное правительство в 1917 году. Это означало потерю Одессой статуса главного «еврейского» города страны. Теперь перед «народом рассеяния» открывались перспективы освоения Петрограда, Москвы и всего российского пространства.

После победы партии большевиков, в руководстве которой евреи были представлены особенно массово, начинается активный «исход» еврейского населения за пределы бывшей «черты оседлости». Разумеется, этот процесс коснулся и Одессы, что отрицательно сказалось на ее статусе «криминальной еврейской столицы».

Гражданская война на время затормозила этот процесс. Город переходил из рук в руки, преступность свирепствовала, к началу 20-х Одесса подошла в жалком состоянии. В городе было разрушено четверть домов и многие предприятия, внешняя торговля прекратилась, численность населения резко упала: немало людей погибло, часть эмигрировала. В 1920-м в Одессе насчитывалось 428 тысяч человек, а после голода 1921— 1922 годов и вовсе 324 тысячи — примерно половина населения времен заката империи.

Ростов в период революций пострадал не столь основательно. И разрушения, и потери среди населения здесь были несопоставимы с одесскими.

Впрочем, с начала 20-х годов Одесса интенсивно возрождается: восстанавливаются прежние фабрики и заводы, строятся новые.

И все же на поприще криминальной «романтики» Одессе удается отстоять ведущую позицию. Мы не случайно затронули тему «второго еврейского исхода». В результате Советская республика получает яркое явление в литературе, получившее название «одесской школы». Возникает творческая плеяда замечательных писателей-одесситов, переехавших в столицу и добившихся громкого успеха: Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф и Евгений Петров, Исаак Бабель, Александр Козачинский, Лев Славин...

Отдельно следует назвать великого Леонида Осиповича Утесова, не принадлежавшего к писательскому цеху, но ставшего настоящим певцом Одессы. Все эти люди в той или иной степени способствовали расцвету и укреплению одесского криминального мифа.

(Окончание следует).

—

Александр Сидоров; альманах «Неволя», опубликовано в приложение к журналу «Индекс/Досье на цензуру»

В тему:

• Мишке-«Япончику» — 120 лет! Вместо легенды
• Справедливый бандитизм как украинская мечта
• Одесса: милицейский корпоратив в Одесском ТЮЗе закончился убийством
• Азбука воровского мира Украины. Лидеры ОПГ 1990-х.: «Фашист», «Монтана», «Папа», «Шпрот», «Лом»
• Александр Пресман утратил нюх. Приятель бандита «Киселя» идет в Раду от Партии Регионов
• 10 самых криминогенных регионов Украины