Разведчик Геннадий Черниченко: С пленными говорить желания нет. Я их на свою землю не звал

Версия для печати

«Не хочу кровавого Майдана. Но все идет к тому. Я очень люблю свою родину, однако не понимаю государство. Власть — это менеджеры, нанятые народом. Но они делают абсурдные вещи... Ребята прогнозируют армянский сценарий — зайдут в Раду и всех перестреляют.» Монолог человека, который год служит в зоне АТО.

— Рвался пойти добровольцем еще в начале войны. Но друзья отговорили. Тогда бойцам и семьям погибших государство не давало никаких компенсаций. Подумал о родных — и остался. Заменил службу волонтерством — возил в АТО продукты. И вдруг пришла повестка. Знал, что комиссию пройду — у меня хорошее здоровье. Но тогдашний областной комиссар был сепаратюгой. Увидел, что я хочу на войну — и отправил домой. Полгода ждал решения. В прошлом году 15 июля таки призвали. Прошел обучение в «Десне».

Получилось так: дали врагу откусить палец, а ему захотелось всю руку. Понял, что не остановятся, когда забрали Крым. Для многих кадровых военных российская агрессия была прогнозируема. Мой знакомый, полковник в запасе, в середине 2000-х написал военную доктрину в Министерство обороны. Проанализировал, что Россия — вероятный противник. За такие выводы его уволили. А в 2008-м не понятно, кто поджег артсклады в Новобогдановке на Запорожье. Потом — еще несколько поджогов. С какого-то чуда в феврале 2014-го уволили весь личный состав учебного центра «Десна», а казармы отдали под общежития. Умножали армию на ноль.

В тему: Запад Украины фактически разоружили и «обезглавили»

Жарче всего было в Трехизбенке, Счастье и Станице Луганской. Там есть мосты через реку Северский Донец. За них и сражались. В сентябре 2015 года завязался бой в Счастье. С нашим командиром Виктором Николюком — честь воевать, толковый кадровый военный. Сказал прямо: «Мы должны выбить сепаров с моста». Так и сделали. Теперь мост и 700 метров вокруг — наши. Называем эту территорию «Фасад».

Геннадий Черниченко, 45 лет, разведчик

Родился 10 июня 1971-м в Полтаве. Окончил среднюю школу в селе Рунівщина, что недалеко от областного центра. Служил в Риге в разведывательном батальоне. Воевал в Нагорном Карабахе. Работал сварщиком на Полтавском турбомеханическом заводе. Выучился на техника-строителя. С 1998-го по 2008-й — тренер по лао-тайским боевым искусствам. Занимался с ребятами от 6 до 20 лет. До войны работал механиком в коммунальном предприятии «Полтавалифт». В АТО с июля 2015 года. Разведчик 92-й отдельной механизированной бригады, командир взвода. Позывной — «Никитич». Хобби — спорт и лошади. С женой 36-летней Яной воспитывают 9-летнего Александра и Евгения, 13 лет

Некоторые села война территориально разделила пополам. В Лобачево на Луганщине на одном берегу реки — школа, сельсовет, детсад, амбулатория. Их контролируют сепаратисты. С нашей же стороны — неработающий паром и много домов. Отсюда ежедневно курсирует лодка: дети и взрослые ездят на учебу и работу, проходят два блокпоста — вражеский и наш. Между нами — 70 метров по реке. Видим друг друга, иногда перекликаемся. В марте приехало к нам телевидение. Сняли, как мы говорим с врагом. Те просили, чтобы мы бросили им элекропровод, потому что наши разведчики его оборвали. Отвечаем: «Меняем электричество на Крым». Они: «А чего не на Донбасс?» Мы: «Донбасс мы и сами заберем».

У боевиков цель — уничтожить промышленность и патриотов Украины. Слышал это от пленного российского офицера. Первое им удается, но со вторым не получается. Нас хватит. А их — вряд ли. Потому основную массу местных идейных против Украины выбили еще в 2014 году. Их выставляли как пушечное мясо. Это российская тактика — самым прятаться в тылу. Сейчас там полно наемников — чечены, осетины, казаки. Городами управляют криминальные авторитеты. А еще выпускают зэков из российских тюрем. Их главная цель теперь — нажива. Из Луганска в Россию вывезли патронный и тепловозоремонтный заводы. Из Донецка — предприятие, которое производило «Кольчуги»: уникальное оборудование для радиотехнической разведки. Воруют уголь на складах, черный металл сдают на металлолом. Что уж говорить об отобранных у людей машинах и имуществе...

Нашего бойца схватили вражеские разведчики, когда он отошел в туалет. Затаились в кустах в нескольких метрах. Так и шел с ними три километра со спущенными штанами. Дуло в лоб — и вперед. Через два месяца обменяли его...

У русских гораздо лучше оснащение. Такая оптика, что можно разглядеть человека за три километра. А у нас — тепловизоры, которые привезли волонтеры. Танки — 1964-го, БТРы — 1970-х, УАЗ «Таблетка». И такая техника — на передовой. Вся новая — у ​​Нацгвардии, которая стоит в 40 километрах от передовой.

Российский спецназ — наглый. Могут из-под носа забрать бойца и называют это «сувениром». Мы стояли в Старом Айдаре. Метров через 700 — их блокпост. Началась у них ротация. Приехали кадровые российские войска. Разложили минометную батарею и начали нас обстреливать. Еще развесили триколор. Чувствуют себя там хозяевами.

Мы воюем лучше. Бывает, как ответим на обстрелы, сепары выходят на связь с нашим руководством и просят прекратить. Потому что типа же перемирие. Часто говорим, что это — «Правый сектор». Они — пацаны безбашенные, и мы не имеем над ними контроля. ПС нужно уважать. Чихать они хотели на мирные договоренности. Если по ним ударят, то в ответ дадут два прямых, боковых и коленом под дых.

С пленными говорить желания нет. Я их на свою землю не звал.

70 процентов жителей Донбасса имеют родственников в России. Их баб-дедов принудительно заселяли на восточную Украину после Голодомора. Слышал такие истории. Говорят, не хотят жить в Украине. Вспоминают родственников в Саратове, в Ростове. Они так и не полюбили край, в который попали не по своей воле.

На территории ЛНР цены в три-четыре раза выше, чем у нас. Через Станицу Луганскую массово ездят на подконтрольную Украине территорию скупаться. Бывают предатели. В основном — бывшие милиционеры, работники спецслужб. Сдают наши позиции. Как-то взяли контрабандистов — с лодками. Притворялись сторожами. А оказалось — наемники из банды Мозгового. На телефоне обнаружили фото, где один из них — «Золотой» — позировал на фоне трупов наших ребят в Дебальцево.

Россияне расставляют пластиковые мины, которые не берет металлоискатель. ПОМ (российская противопехотная осколочная мина. — Ред) — прыгает на метр в высоту, нашпигована треугольными острыми зубцами, которые прошивают бронежилет. Ребята называют их «пилой». Также имеют минометы с несколькими зарядами. После выстрела мины разлетаются по территории, как паутина. Растяжки ставят на уровне ног, пояса. Или вяжут на деревья рыболовный крючок-тройник. Зацепишься — взрыв. Хорошо, что у нас хороший сапер. Идет впереди разведки. Ощущение опасности у него — как у зверя.

ОБСЕ — слепоглухонемые. Называем их так, потому что делают вид, что ничего не видят и не слышат. Когда были канадцы, то следили и записывали факты обстрелов. Сейчас 60 процентов — отставные военные из России. Был случай, когда один из них говорил по-английски. Вдруг споткнулся и упал в окоп. Начал смачно ругаться по-русски.

В тему: Шоколадный мир

Задачи разведки не изменились с начала АТО. Тихо подойти, проверить информацию и без столкновений отойти. Основная наша работа — на территории противника. Ходим по 10 километров в одну сторону. В обычной жизни это расстояние можно преодолеть часа за два. Мы тратим минимум шесть. За каждым кустом в «зеленке» может сидеть враг. Натыкаемся на оленей, кабанов, сурков, фазанов.

Сепары о войне не говорят. Преимущественно — о бытовых вещах. Как-то подобрались к ним метров на 20. Они ловили рыбу, проверяли сети. На расслабоне. Хотелось дать кому-то «леща», чтобы в реку влетел. Но рисковал сорвать задание.

В отпуске товарищ спросил: «Как там твоя война?» Не подал ему руки. Потому что считаю, что беда — одна на всех. Но ему ничего не стал объяснять. Как-то зашел в маршрутку, показал удостоверение. Водитель дважды переспросил, что не расслышал. Я не хотел ехать дальше. В следующем автобусе заплатил за проезд.

Когда еду домой — это всегда сюрприз. Если поздно, звоню жене, что уже стою у двери. Она тихонько открывает. Один сын — за компьютером, второй — за планшетом. Говорю: «Равняйсь. Смирно!» Бегут и обнимают. Тему войны дома не поднимаю. Раз на вопрос сына ответил, что прогоняю москалей.

Три-четыре дня отсыпаюсь. А лучше всего успокаивают лошади. Когда-то разводил рысаков. Имел на этом бизнес. Но не сложилось. Оставил себе двух. За ними ухаживает товарищ. Еду на ферму, глажу, сажусь — и в лес. А еще есть любимый пес Бородач. Подарили местные люди в АТО. Когда долго не видимся — пищит, облизывает, ластится. Даже неловко иногда становится перед ребятами. После дембеля заберу собаку домой.

В свободное время рыбу ловим, занимаемся спортом или спим. Есть среди бойцов художник. Пишет карандашом портреты ребят.

Видел смерть товарища. Ставлю за него свечи в церкви.

Не хочу кровавого Майдана. Но все идет к тому. Я очень люблю свою родину, однако не понимаю государство. Власть — это менеджеры, нанятые народом. Но они делают абсурдные вещи. Нам на передовую нужна техника, а завод КрАЗ в Кременчуге стоит без заказов. Врачи, учителя работают за копейки. В это время новая полиция получает 8000 гривен. Татьяна Черновол приезжала и рассказывала, что некоторые депутаты предлагают отдать армии замороженные средства Януковича. Но большинство блокируют этот законопроект. Ребята прогнозируют армянский сценарий — зайдут в Раду и всех перестреляют.

—

Анна Лакиза, Денис Скрыль, фото: Алексей Виноградов; опубликовано в журнале «Країна»

Перевод: Аргумент

В тему:

• «Чем ближе к смерти, тем чище люди» Монолог украинского военного психолога
• «Несколько раз попадали на ГРУшников. Тогда готовишься подорваться гранатой, и все»
• «Чтобы налупить 200-х, нашим людям больших усилий не требуется.» Монолог комбрига
• Александр Трепак, полковник: Чтобы выжить в донецком аэропорту, нужно было стать киборгами
• Этого не сделает никто, кроме нас. Просто больше некому