Гранатометчица Лера: Не любила донецких, а теперь их обожаю

Версия для печати

Валерия Бурлакова уже более двух лет служит гранатометчиком в зоне конфликта на Донбассе. Ей всего 30 лет, но она уже столько раз сталкивалась со смертью, что теперь говорит: не боюсь.

Сначала она работала в составе добровольческого батальона ОУН «Карпатська Січ». Была единственной женщиной в батальоне. У нее не было позывного, все мужчины называли ее Лерой. После расформирования "«Карпатської Січі» Валерия попала в 93-ю отдельную механизированную бригаду Вооруженных Сил Украины. Сейчас она в 54-й ОМБр. Ранее Лера работала журналистом в журнале «Український тиждень».

ВВС Україна узнала, какова жизнь женщины в боевых условиях. Сама Валерия говорит, что никогда военным делом не интересовалась, но после начала конфликта на Донбассе искала, «куда бы влезть».

Только одно — идти воевать

— Что для тебя лично эта война? 

— Чем бы она ни была на самом деле, я поняла, что лично для меня и для целого ряда людей война — это вопрос сохранения уважения к себе. Возможность и дальше чувствовать себя человеком, спокойно смотреть себе в глаза в зеркало, смотреть в глаза друзьям. 

Потому что игнорировать войну — это все равно что видеть, как убивают на улице ребенка, и пройти мимо. Кто-то может себе это позволить. Кто-то даст ребенку хороший совет, скажет другим прохожим, что обеспокоен. Может, это нормально, люди все разные. Но для меня нормальной в ситуации, когда в стране война, видится только одна реакция: идти воевать. Поэтому чем дальше, тем четче я понимаю, что все это на самом деле очень и очень просто, сколько бы в этом не было поэзии или грязи. 

— Как война изменила тебя? 

— Изменились какие-то очень простые и одновременно очень важные вещи — как вот отношение к жизни и смерти. Существенно изменился круг общения. Кто-то из старых друзей тоже воюет, кто-то — волонтер, но были среди них и те, кого война не «заинтересовала». 

Честно говоря, я не знаю, о чем с ними говорить, когда оказываюсь дома. И знаю, что самые дорогие мне люди — кроме мамы, конечно — не где-то условно «дома», а рядом, на передовой. 

«Эта война надолго» 

— Одно из последних твоих сообщений на Facebook, посвященное погибшему побратиму, завершается словами: «Скоро увидимся. Обнимай за меня всех наших». Знаю, что одна из твоих татуировок — «До встречи в Вальгалле». Ты как-то объясняла, что у викингов так называется рай, где встречаются воины, павшие в бою. Ты фаталистка? 

— Это довольно трудно объяснить. Но я сейчас постоянно вижу, как гибнут действительно лучшие ребята. Не потому, что на войне все поголовно лучшие. Нет, но хотя бы потому, что самые смелые, умные и наимотивированные чаще всего оказываются впереди, часто выбирают опасные специальности, чаще действуют так, как того требует их совесть, а не инстинкт самосохранения. 

Я знаю, что и дальше буду терять людей, которые для меня — самые дорогие, и это может быть скоро. Может, завтра кого не станет, может, через неделю. 

Думаю, осознавать, что в опасности люди, за которых ты отдал бы жизнь, не колеблясь, и все равно оставаться там, где ты есть и не пытаться вытолкнуть их из этого же места — труднее, чем принять возможность собственной смерти. 

Детского ощущения, что с тобой, таким удивительным, ничего не может произойти, здесь, думаю, нет ни у кого. Поэтому я знаю, что могу еще к вечеру потерять каждого из тех, кто рядом. Знаю, что еще до вечера может не стать меня.

Фото: FACEBOOK.COM.LERA.BURLAKOVAI 

И знаю, что впереди еще сотни и сотни дней в таком режиме и с такими «быть может», потому что эта война надолго. 

Поэтому здесь естественно предполагать, что увидимся мы скоро и естественно этого не бояться. Потому что бы там после смерти ни было — это путь, уже пройден теми, с кем за счастье быть бок о бок. 

Кто-то писал, что бояться надо не смерти, а напрасно прожитой жизни. Не исключено, конечно, что я, живя так, как считаю нужным, доживу до 100 лет. Но все равно — увидимся мы «скоро», потому что ну что такое эти сто лет в сравнении с вечностью. 

«Единственный способ не застрелиться» 

— На днях в Киеве состоялась презентация твоей книги «Життя. P.S.». О чем она? И как тебе удалось писать книгу, находясь в таких сложных условиях? 

— Это своеобразный дневник. 30 января 2016 года, когда мы находились на позициях на шахте «Бутовка», во время выполнения боевого задания погиб мой любимый, жених Анатолий Гаркавенко, его позывной был «Морячок». 

В тему: «Бутовка». Шахта смерти 

И книга — это, фактически, письма к нему с первого дня, как его не стало. Это и описания того, что происходит на фронте без него, и общие размышления о войне и просто, конечно, эмоции и воспоминания о том, что делал на фронте он. 

Для меня это было единственным способом не застрелиться тогда — говорить с ним так, как будто он все равно рядом. Хотя до этого я смерть воспринимала очень спокойно. Хоронить друзей уже приходилось. Как и регулярно приходится сейчас. 

Об условиях — в любом месте на фронте, если, конечно, это позиционная война, какой преимущественно является АТО, ты не проводишь сто процентов времени непосредственно на дежурстве. Может не хватать людей, можно заступать на два часа через два, могут постоянно быть атаки сепаратистов, но у тебя все равно будет свободное время. То есть, в любых условиях человек находит время и возможность сделать какие-то базовые вещи — поесть, поспать, помыться хоть как-то. И поговорить с самыми дорогими людьми тоже — непосредственно, или по телефону, или мысленно. 

«Расширенная зона комфорта» 

— Расскажи, как можно выжить девушке в боевых условиях, как это можно выдерживать столько времени? 

— Мы сейчас стоим прямо в чистом поле. Летом ничего, но как наступят холода — в бытовом смысле будет гораздо труднее, чем в Песках или на «Бутовке», где все же были какие-то здания. 

Но не то, чтобы меня это сильно волновало. Спим в вырытом в земле блиндаже — на досках, потом коврик, потом спальник. Воду нам привозят в баклажках — можно помыться. Можно приготовить что-то днем на костре, кофе сварить. 

Мне кажется, что у тех, кто здесь давно, уж очень расширена зона комфорта. На «гражданке» кто-то будет ныть, что у него диван неудобный и крутить шеей. А здесь поспал где-то хоть как-то — и хорошо, что вообще удалось. Проснулся, а ребятам на соседней позиции блиндаж ночью завалило во время обстрела — и грех жаловаться. И так далее. Это действительно становится нормой и уже не напрягает. 

— Где ты научилась военному делу и как стала гранатометчиком?

 — Я военным делом никогда не интересовалась. Но как началась война — начала искать, куда бы влезть. Была в лагере «Айдара», где тренировалась их разведка. Там получила базовые знания. А потом уже была «Карпатська Січ» и сразу Пески, где мы учились всему на месте. Всем, что попадалось под руки — потому что хотели и хотим быть хоть относительно взаимозаменяемыми. 

Так сложились звезды, что основным оружием для меня стал АГС (автоматический гранатомет станковый — ред.). Гранатометчиком я была еще в Песках на Черной горе, где этот АГС впервые увидела. На АГС я и сейчас. Но могу справиться с любым другим оружием, которое имеет пехота. Мы хорошо понимаем, что если в бою убьют, скажем, пулеметчика, кто-то должен его заменить. Сразу! А не когда «нового пришлют». Это больше добробатовский подход, чем армейский, но он верен.

Всегда есть чему учиться дальше, и нужно учиться дальше. Мне бы сейчас хотелось делать это в направлении саперного дела — где я имею какие-то базовые знания, но хотелось бы больше.

Фото: FACEBOOK.COM.LERA.BURLAKOVA

 «Это не какая-то отдельная галактика» 

— Ты уже давно в зоне боевых действий. Заметила ли за это время какие-то изменения, и вообще хоть что-то изменилось? 

— Для меня изменения есть во всем. Во-первых, мне, если честно, очень не хватает добробатов как таковых, потому что это совсем другие люди. (Более года назад добровольческое формирование «Карпатська Січ» легализировалось в составе 93-й отдельной механизированной бригады Вооруженных Сил Украины. — ред.).

Да, и сейчас есть «Азов» или «Днепр-1», но «Азов» сидит на базах в мирных Мариуполе и Урзуфе, «Днепр» загнали на блокпосты, и это уже не тот «Днепр», который был на передовой. «Карпатську Січ» разбросали не по всей 93-й бригаде, а по разным подразделениям. Остались отдельные кучки бойцов-добробатовцев в составе различных бригад. Но это не то. Трудно иметь «свою», например, роту пехоты, которая держит позиции «на нуле», но не иметь своей артиллерии, готовой работать и дать ответ, когда по нам «работают» сепаратисты.

Если я начинала в чисто добровольческом кругу, то потом пришлось увидеть Вооруженные силы Украины изнутри, во всей красе, и часто это очень печально.

Имею в виду и большую часть мобилизованных, особенно последних волн, которых я даже права осуждать за алкоголизм, трусость или непонимание ситуации не могу, потому что эти люди лезли в ад не добровольно. Хотя есть классные бойцы и среди мобилизованных, конечно.

То же и армейское руководство. Здесь все, как в руководстве любой государственной структуры — и коррупция, и «недалекость», и отсутствие хотя бы какого-то уважения к бойцам.

Но армия — это срез общества, а не какая-то отдельная галактика. Поэтому и имеем здесь все, что и в мирной жизни — и хорошее, и плохое.

Теперь обожаю донецких 

— Ты и твои друзья общаетесь с местными? Если да, то заметила ли ты какие-то изменения в их отношении ко всему, что происходит? 

— Я все время на передовой, сначала были Пески, затем «Бутовка», сейчас — передовые позиции на Светлодарской дуге. Это не те места, где место гражданским. Но я за войну встретила многих ребят из Донбасса, воюющих за Украину.

И если я раньше не любила донецких, то теперь я их обожаю. И их, как никого, жаль. Потому что иногда им просто некуда поехать хоть на несколько дней с передовой, отдохнуть. Можно, конечно, снять где-то квартиру и все такое. Но это не «домой».

Возможно даже правильнее было бы сказать, что они не знают, куда возвращаться с этой войны вообще. И конца края этому не видно.

Недавно у нас здесь погиб Влад Казарин, позывной «Расписной». Мальчик из Красноармейска (уже Покровская), который воевал и в Донецком аэропорту (чудом туда прорвавшись во время отпуска, он был тогда бойцом «Днепра-1»), и в Песках, и на шахте «Бутовка» мы были вместе, в одной роте и на одной позиции.

Для меня он — местный. Других мне не надо и, честно говоря, мнение других мне не интересно — как и мнение той части киевлян или львовян, которые делают вид, что войны нет и не принимают в ней никакого участия. А участие — это не только оружие в руках.

— После почти двух лет в зоне АТО есть ли у тебя свое видение путей прекращения войны в Донбассе? Скажи, что надо сделать?

— У меня есть некоторые соображения по уничтожению внутреннего врага, который не дает нам войну завершить, не дает продвигаться вперед, но позволяет — с ежедневными потерями — ждать чего-то в окопах годами. И в тех же окопах не открывать огонь, «пока не будет двухсотых», как говорил один из руководителей моей «любимой» 93-й ОМБР. Но я боюсь, что говорить о таком — дело не только уголовное, но и пустое одновременно.

— Ты была журналистом, теперь — военный. Думаешь ли о том, чем займешься на «гражданке», когда вернешься?

— Я была журналистом до войны и очень любила свою работу. Если я действительно вернусь с войны, то есть, если эта война для нас когда-нибудь кончится и кончится победой, то вопрос, что делать, стоять не будет.

Светлана Дорош, ВВС Україна

 Перевод: Аргумент

 В тему:

• Нашу армию хоронят генералы
• «Настоящие герои молчат». Как «списывают» боевые потери в штабах
• «Хунта будет»
• Нестрашный суд. Как украинская Фемида «карает» сепаратистов
• Мы и они

Фото: FACEBOOK.COM.LERA.BURLAKOVA