Нападение государства, управляемого 70-летними чекистами, на Украину многих удивляет своей архаичностью: в бой идут танки, военные корабли и самолёты, стирающие с лица земли города — разбомбленные украинские населённые пункты повторяют судьбу Грозного и Алеппо, доказательств использования российскими войсками неизбирательного оружия сотни. Казалось, что наступило время «новых» или гибридных войн, войн четвёртого или даже пятого поколения, сетецентричных, асимметричных или цифровых, — такого рода конфликтов, где масштабное использование железных штук, делающих «бум» отходит на второй план или вообще перестаёт быть релевантным. Но для российского руководства будущее еще не наступило, и оно достало из амбаров танки 60-х годов.

Новые виды оружия

По российской агрессии в Украине понятно, что разделение войн на поколения крайне условно — в одном конфликте могут совмещаться признаки войн от 2 до 5 поколений. Но если принять это разделение, то перед участниками «новых войн» в идеале стоит несколько задач. Первая — не вступать в боевые действия с кинетическим оружием, а если же с этим не получилось, то сократить количество или совсем избежать жертв среди мирного населения (на практике это почти невозможно — учитывая и особенности существующего вооружения, и размытие границы между военными и гражданскими)

Среди других задач — тотально контролировать нарратив как о ходе войны, так и о причинах её развязывания. Нанести максимальный ущерб минимальными средствами — экономя или не используя боеприпасы и технику, сохраняя жизни и здоровье военных, увеличивая дистанцию между оружием и целью. Как можно больше собирать и как можно качественнее и быстрее обрабатывать все доступные данные о происходящем конфликте. Наконец, обладать такой связностью военной машины, которая позволяет максимально быстро корректировать стратегию в зависимости от поступающих данных.

Читайте также: Екс-директор ЦРУ: російська армія показала всі військові недоліки, які лише можна уявити

Когда речь заходит о технологиях, с помощью которых ведутся современные войны и выполняются эти задачи, многие представляют экспериментальное оружие, например, DIME-бомбы с небольшим радиусом взрыва, (раскалённой вольфрамовой пыльцой буквально выжигающие куски тела, — Израиль обвиняли в применении таких бомб). Или биологическое и химическое оружие, в том числе используемое на своих же солдатах для подавления страха, боли и увеличении времени без сна или уровня агрессии.

Можно подумать и о нелетальном вооружениии, которое временно ослепляет и дезориентирует или потоком электромагнитных волн создаёт очаги невыносимо высокой температуры на коже. Кто-то представит ультрасовременные милитари-устройства, вроде модифицированных для американской армии AR-шлемов HoloLens. Или же полностью автономные боевые машины — на земле, в воде или в воздухе.

В действительности же ключевое оружие в современных войнах — это данные. А важнейшие технологии ведения войн — устройства и алгоритмы, помогающие эти данные собирать, обрабатывать и синхронизировать по множественным сетям: дроны, спутники, мобильные устройства, алгоритмы машинного обучения и глобальные и локальные коммуникационные сети.

Дроны — оружие «асимметричной войны»

Военные дроны из всего этого арсенала сильнее всего будоражат воображение исследователей и наблюдателей. Про дроны на войне написано много хороших книг, но одна из самых существенных — «Теория дрона» философа Грегуара Шамаю. Описывая историю и технологии беспилотных летательных аппаратов — как боевых, так и разведывательных — он показывает, как этот тип устройств впервые позволил «проецировать власть, не проецируя уязвимость». Дроны — самый яркий пример оружия так называемой «асимметричной войны», когда возможность нанесения ущерба одной стороной несопоставимо выше, чем у противника.

Читайте также: The Economist: как Украина выигрывает войну беспилотников

В использовании дронов США и Израилем проявляется отчётливо неоколониальная милитаристская политика. Циничный нарратив о том, что это «гуманное оружие», которое позволяет совершать высокоточные атаки и избегать жертв среди мирного населения, не подтверждается опытом: тысячи мирных граждан были убиты в ходе различных операций с применениями дронов. Это неизбежно, когда речь идёт о взрывах с радиусом поражения от 15 до 50 метров. При Буше и Обаме в США даже существовала так называемая система signature strike. Удары дроном производились по неопознанным индивидам только на основании того, что они вписывались в «паттерн поведения», который, по соображениям американских военных, указывал на вовлечённость в террористическую деятельность.

Количество убитых в таких атаках невиновных лиц сложно оценить, потому что, как пишет Уильям Меррин в книге Digital War, использование дронов превратило военные вторжения в незначительные и малозаметные события, которые практически невозможно освещать в медиа, если сами военные не делятся подробностями. И это ещё одна важнейшая черта современных дисперсных войн — их неподотчётность гражданскому обществу.

Дроны убирают солдат с поля боя, превращая их в дистанционных операторов, тем самым делая реальные человеческие жертвы как будто бы более виртуальными. Тем не менее, операторы дронов, как и контактные военные, страдают от ПТСР и других последствий. Кроме того, пишет Меррин, обслуживание и управление этим оружием вовлекает в себя множество гражданских лиц, действия которых также связаны с реальными последствиями в местах работы дронов.

Беспилотники нужны не только для того, чтобы сбрасывать взрывные устройства. Планирующие дроны и квадрокоптеры активно используются для наблюдения, разведки и — что особенно проявляется в текущей российско-украинской войне — выяснения и уточнения целей для наземной артиллерии.

Читайте также: Артиллерийская «битва за Донбасс» глазами американского журналиста

Беспилотную войну Россия на текущий момент проигрывает: украинцы наладили мощную сеть из гражданских и военных дронов, выполняющих цели разведки, наведения оружия и даже сбрасывания боеприпасов самодельными зажимами с модифицированных в боевые коптеров. Украинские военные используют так называемые камикадзе-дроны, аппараты стоимостью всего в десятки тысяч евро, которые уничтожают танки и другую крупную технику. У России нет инфраструктуры для использования гражданских беспилотников, свои военные дроны она теряет десятками. Глушить же массово украинские не в состоянии, потому что опасается подводить глушилки беспилотных летательных аппаратов к линии фронта, потеряв уже около десяти таких комплексов.

Военные спутники и их роль

Использование военных спутников (как и спекуляции вокруг гипотетических битв в космосе) практикуется уже больше 30 лет. В 1985 году в США и в 1992 году в России даже были основаны специальные «космические войска».

Благодаря улучшению разрешения и укреплению каналов связи за последние 15 лет стало возможным наблюдение из космоса в реальном времени. В военных операциях спутниковые изображения используются для разведки, наблюдения, коммуникации и навигации. Они помогают узнавать о положении и передвижении войск (даже в тёмное время суток или под облаками, в случае с SAR-спутниками), координировать движение и действия собственных сил, перехватывать радиосвязь противников или вычислять их попытки GPS/радио-джемминга. Кроме того, снимки со спутников сыграли ключевую роль в расследовании военных преступлений в нескольких крупных военных конфликтах, в том числе убийств в Буче.

В российско-украинской войне спутниковый интернет занимает важнейшее место. «За час до вторжения» в Украину «связанные с Россией хакеры» взломали сеть американской спутниковой компании Viasat. Эксперты характеризуют эту атаку как безоглядный брутфорс — взломщики не пытались быть осторожными и снесли все системы защиты, до которых смогли дотянуться, выведя из строя десятки тысяч спутниковых модемов в разных странах Европы и, в том числе задев работу тысячи ветряных турбин в Германии.

Дело в том, что интернетом Viasat пользовались украинские военные, связывающиеся через него с руководством с передних линий конфликта. Украинские официальные лица, не приводя подробностей, заявляли, что это вылилось в «большой разрыв в коммуникации» в начале войны. Но этот же взлом помог ускорить переговоры Украины с компанией Starlink, в тестовом режиме предлагающей интернет с сети низкоорбитальных спутников. В кратчайшие сроки в Украину было завезено более 11 тысяч терминалов Starlink, которые существенно изменили ход войны.

Они помогли вернуть интернет в районы Восточной Украины, которые российские войска оставили без связи. Через них держат коммуникацию военные с руководством и между собой (так выходили в сеть люди, заблокированные на «Азовстали»). К сети Starlink украинцы подключают беспилотники, координирующие удары артиллерии по российским позициям.

Само устройство этой сети, полагающееся на работу многих спутников в связке, делает гораздо более сложной, если вообще возможной, блокировку её работы. Владелец компании писал в Twitter, что российская сторона пыталась глушить сигнал их спутников, но при помощи изменения в коде эту атаку удалось нивелировать.

У Украины спутников нет. Однако неоднократно сообщалось, что западные государства поставляют в страну масштабный объём разведданных, в том числе со спутников, в том числе, в близком к реальному времени. Один из американских генералов характеризовал этот обмен разведкой как самый «точный, своевременный и эффективный» за его 35 лет службы. Тем временем, у России со спутниками дела обстоят плохо: их немного, они находятся далеко и выдают визуал не самого высокого разрешения.

Cмартфоны — оружие нового времени

Мобилизация всего сказывается и на том, какое вооружение набирает или теряет актуальность. Даже если не говорить про китайское экспериментальное оружие, совмещающее винтовку и гранатомёт или стреляющее из-за угла, эксперты отмечают тенденцию возрастающей эффективности недорогих, небольших размером и несложных в управлении вооружений против крупной традиционной артиллерии, самолётов и кораблей. Украинское сопротивление показывает, как против крупной платформоцентричной армии можно эффективно воевать небольшими дронами, стингерами и джавелинами (ручными ракетными комплексами).

Но одно из самых зловещих измерений этой войны в том, как обычные смартфоны становятся оружием. Джудит Батлер в книге Frames of War поднимает вопрос об инструментах, которыми война ведётся, и спрашивает — становится ли камера таким оружием наряду с ружьём и бомбой? Кто-то над этим посмеётся, ведь камерой не застрелишь человека. Однако Батлер наглядно показывает, как производство изображений, а также визуальных и дискурсивных полей (совокупности визуальной и текстовой информации в массовых медиа) в месте конфликта или даже за его пределами становится частью цепи убийств — определяя цели, задавая категории людей, достойных смерти, укрепляя пропагандой милитаристский дух и понятие о войне, как справедливой или даже моральной, что безуспешно пытается сделать сегодня российский режим. Российско-украинская война даёт примеры, когда на поднятый смартфон реагируют как на оружие — в тебя стреляют.

Соавтор книги Radical War Мэтью Форд написал три статьи о том, как смартфоны в этой войне помогают отражать нападение и становятся реальным оружием. Основная идея в том, что телефоны гражданских лиц и военных, будучи по сути мультифункциональными сенсорами, включаются в так называемый targeting cycle, цикл наведения. С самого начала войны граждане Украины — сначала через боты обратной связи, а затем через более интегрированные с военными каналы — начали сообщать данные о местоположении российских войск и техники, отправляя и координаты, и фото/видеозаписи.

Газета Financial Times писала, что эти отчёты играют «реально большую роль». Форд уточняет, что точные эффекты включения смартфонов в цикл таргетинга ещё нуждаются в исследовании, но по сути армия Украины отдала существенную часть цикла убийств противника и уничтожения его техники на аутсорс гражданскому населению. И это справедливо не только в случае использования смартфонов, но также гражданских дронов и, например, партизанского изготовления гранат с зажигательными смесями и распространения инструкций по их производству. В этой оборонительной войне это почти не вызывает вопросов, но всё равно выглядит пугающе и только подтверждает то, насколько несущественна сегодня граница между военными и гражданскими.

Искусственный интеллект и автономное оружие

Датафикация конфликтов приводит к тому, что на помощь в сборе и обработке информации привлекаются не только гражданские лица, но и «искусственный интеллект» — программное обеспечение с использованием алгоритмов глубинного машинного обучения. В российско-украинской войне есть уже как минимум один впечатляющий пример применения AI. Американская компания Primer, предлагающая AI-продукты военным и коммерческим фирмам, решила помочь Украине и заодно протестировать свои алгоритмы анализа данных, в основном нацеленные на вычленение ключевых пойнтов из большого массива информации.

Они подключили свой софт к аудиопотокам незащищённой связи российских военных и практически в режиме реального времени смогли анализировать эти потоки: вычленять названия локаций, имена персонала, обозначение техники, а также описание происходящих ситуаций, — и дали доступ к этому анализу украинским военным. Последние и до этого анализировали перехваченные переговоры российских войск, но это происходило в ручном режиме. Использование AI сокращает время работы над такими потоками, увеличивает эффективность анализа и обеспечивает более оперативные сводки о состоянии дел в месте конфликта, что помогает корректировать стратегию.

Многие военные структуры в разных странах уже сегодня используют deep learning алгоритмы в военных целях — в основном, для обработки разведданных, но и в таргетинг-цикле тоже. В Китае AI-алгоритмы используют для решения инженерных проблем при разработке гиперзвукового оружия. Набирающий в связи с этим актуальность последние 5 лет вопрос — использование и регулирование автономного вооружения.

Профессор робототехники в лондонском Империал Колледж Тришанта Нанаяккара определяет автономность оружия и роботов как обладание вычислительными возможностями, позволяющими оценить ситуацию и совершить действие (например, поразить цель) без внешнего вмешательства человека.

Надо понимать, что под это определение подпадает вооружение, используемое в войнах уже давно: например, самонаводящиеся ракеты, использующие тепловые или электромагнитные радары, либо снаряды, которые определяют собственное положение, считая число оборотов, которые они совершили в воздухе, либо противотанковые мины, которые срабатывают только при определённых условиях (реагируя на прикладываемый вес или даже отличающие вражеские танки от своих).

Но в дискуссии про автономное вооружение основные опасения касаются полноценных «роботов убийц» — в основном речь о дронах, оснащённых AI, которые могут самостоятельно анализировать ситуацию и при совпадении заложенного паттерна преследовать и уничтожать цель. Примеры таких атак уже были. Массовое применение подобного оружия сопряжено с кучей рисков.

Разговоры про то, что AI-оружие «более гуманное», поскольку точнее обрабатывает информацию и позволит избежать гражданских жертв, не выдерживают проверки практикой. AI-алгоритмы стабильно производят кучу ошибок, отклонений и предубеждений, заложенных тренировочными данными или тем, как именно их обучали. Такие алгоритмы всё ещё почти не работают с контекстом: дрон может заметить вражеский танк, но не заметить, что он стоит на территории детского сада.

В случае, когда речь идёт о жизни людей, перепоручать решение об огневых атаках AI — такое же преступление, как вообще начинать войну. К тому же автономность оружия усиливает процесс растворения власти, о которой пишет Шамаю и другие исследователи. В случае с и так незаметными операциями дронов, за автономные удары будет совсем непонятно кто отвечать, поэтому практическое внедрение автономного оружия справедливо вызывает протесты.

Летальность кибероружия

Ещё более незаметным, сложнодоказуемым и вызывающим вопросы о границах легального стало кибероружие. Некоторые исследователи вообще не согласны с тем, что кибероружие это существенный термин, якобы потому что его прямое влияние на физические объекты и людей крайне ограничено и тем более не может быть смертельным.

Скорее всего, это не так: несложно понять, что кибератаки (которые могут сочетаться с информационными) активируют определённые механизмы социальной инженерии, либо открывают/блокируют участки коммуникационных сетей таким образом, что вокруг большого количества людей может меняться пространство возможностей, что в отдельных случаях может приводить к смерти.

За последние 15 лет мы видели несколько кибератак, которые затрагивали критические инфраструктуры. Например, знаменитый вирус Stuxnet, остановивший обогащающие уран центрифуги на атомной станции в Иране, недавние взаимные кибератаки между Ираном и США, атака России на Эстонию в 2007 году, парализовавшая цифровое правительство на существенное время, или атака России на украинскую энергетическую сеть в 2016 году — тогда впервые в истории около 230 тысяч человек остались без электричества на несколько часов (сообщалось, что США и Россия также взаимно заразили энергосети друг друга вирусным ПО). Представьте, что в результате кибератаки остаётся без электричества медицинская инфраструктура или экстренные коммуникационные сети, через которые оказывается помощь в чрезвычайных ситуациях, — и вопрос о потенциальной летальности кибероружия отпадёт сам собой.

Санкции, блокады и миграция

Превращение интернета в поле боя — это один из примеров той самой милитаризации взаимосвязей между государствами, о которой пишет Марк Леонард. Но есть и другие. Сопротивляясь использованию боевой техники, западные государства превращают в оружие свои границы, рынки, производства, энергоресурсы или законы.

Санкции «западного мира» против России — один из главных инструментов противодействия агрессивной политике путинского режима. Исходя из самого названия «экономические санкции» можно подумать, что они бьют строго по экономике, не ставя под угрозу жизни людей. Однако история применения такого способа давления показывает, что это суждение несправедливо. Например, американские санкции в отношении Ирака и Венесуэлы напрямую ответственны за десятки тысяч смертей от разного рода последствий связанных с экономическими блокадами в разных сферах, от медицины до продуктов питания.

Сейчас сложно оценить летальность антироссийских санкций, но всё время возникают сюжеты о том, что элементы критической инфраструктуры, от энергосетей до машин скорой помощи, выходят из строя или не могут больше поддерживаться из-за санкций, или что заканчиваются лекарства. Россия тоже давно милитаризует те немногие взаимозависимости с иностранными государствами, которые у неё есть — в основном, вокруг энергоресурсов.

Миграционные кризисы показывают, как целые группы населения превращаются в инструмент в конфликтах. Например, Турция, угрожая отправкой в Европу миллионов беженцев и мигрантов, выторговала миллиарды евро субсидий. Она же использует преимущество в водных ресурсах, перекрывая реки и оставляя сотни тысяч людей без воды, как часть военного противодействия. Джеймс Гау и Георг Гассауэр описывают, как внутри таких кризисов используются технологии биометрии для ещё большего контроля над беженцами, что тоже является проявлением низкоуровневого конфликта.

Марк Леонард, в книге The Age of Unpeace говоря о том, как гиперсвязность между государствами и рынками провоцирует конфликты, отмечает, что не совсем верно считать, будто конфликтность заложена в характер сетей. Скорее это результат «комплекса токсичного поведения», — маскулинных привычек решать вопросы силой, свойственных главам государств и военным.

Он пишет, что лучший способ не скатиться в вечный конфликт — разоружение этой связности, возможное через новые международные договорённости в отношении сфер взаимодействия, где могут возникать конфликты. Но это возможно только после того, как мы поймём, что милитаризуется она, в основном, мужчинами. Игнорировать гендерную динамику в развязывании войн — значит продолжать не понимать вообще ничего о том, почему войны до сих пор возможны.

Аналогов нет

За 9 дней до начала войны в Politico вышел странный материал, общий смысл которого сводился к тому, что пока украинцы копают траншеи и прокладывают проводную связь, Россия все эти годы накачивала ультратехнологичную армию, готовую поддерживать цифровыми ударами продуманные и скоординированные атаки на местности. Там даже приводятся реплики украинских солдат, которые говорят, что сейчас «Россия как никогда готова поженить технологии с возможным вторжением», и это якобы серьёзный сигнал западу — готов ли он вообще столкнуться с такой силой XXI века.

Это далеко не единственный материал, в котором указывалось на высокую технологичность российских военных сил. Сообщалось, что Россия собирает армию автономного вооружения при помощи китайских AI-технологий, что русские разрабатывают стратегии информационного доминирования на поле боя. Доклад CNA обнаружил в России аж 150 военных систем на разных стадиях разработки, работающих в связке с AI-алгоритмами, а в Пентагоне «заявляли о невероятно мощной армии России».

Даже в речах и интервью начальника Генштаба РФ Валерия Герасимова (как и якобы им написанной в 2013 году доктрине) можно найти представление о том, что «невоенные средства достижения политических и стратегических целей во многих случаях превосходят по эффективности военные».

После неожиданного успеха России в аннексии Крыма, после первой в мире успешной атаки на электросети Украины, после двух взрывов на оружейных складах в Чехии, откуда боеприпасы должны были поставляться в Украину, и после отравления болгарского оружейника, через которого они поставлялись, после вмешательства в выборы США, — за путинским режимом закрепилась репутация мастеров гибридного конфликта (что в действительности является результатом нескольких успешных операций, проведённых в беспрецедентно благоприятной атмосфере).

С 2021 года Россия постепенно наращивала объём кибератак на Украину, перед самой войной продолжая бомбить её разными не-кинетическими средствами: взломами, психологическим террором, экономическим давлением, «мягкой силой». Все настолько поверили в технологичную российскую армию, что даже американская разведка 24 февраля была уверена, что Киев возьмут максимум за 72 часа.

А потом всё пошло, как пошло. Россия потеряла тысячи единиц техники, в том числе флагманский крейсер и дорогущие самолёты и вертолёты. Авиация практически не играет в продвижении существенной роли, потому что дисперсную украинскую ПВО подавить так и не удалось. А не удалось это сделать, потому что легендарные российские дроны почему-то не справляются с выяснением точных координат техники соперника и не передают её артиллерии, как должны.

Сами дроны Россия теряет бешеными темпами, только Орланов-10 к маю было сбито или заглушено около пятидесяти. Не было замечено ни одного использования Россией вооружения с AI-функционалом. Около десяти комплексов радиосопротивления (которые глушат вражеские дроны или джеммят GPS-приёмники) были брошены, разбомблены или захвачены. Бойцы Росгвардии «по непонятным причинам» оказываются на передовой раньше вооружённых сил, днями бродят по полям и несут большие потери.

Читайте также: The Economist: Наскільки прогнила російська армія?

Там, где на земле нужна поддержка с воздуха, её не получают. Контр-артиллерия не работает, потому что техника стоит в пробках. Российские военные массово используют незащищённые каналы связи и не могут оставить противника без мобильной связи, разбомбив вышки, потому что сами полагаются на них, что облегчает задачи украинской разведки. В том числе, поэтому российские генералы погибают в большом количестве. Россия пытается использовать дроны-камикадзе, но они промахиваются, как и «высокоточные» ракеты. На фоне всего этого государственное информагенство сообщает, что в скором времени российские беспилотники смогут при помощи нейросетевого визуального сегментирования (AI) опознавать и уничтожать технику НАТО.

Особенно трогательно в этом контексте читается интервью в МК с капитаном-танкистом (после интервью погибшим), в котором он откровенно описывает технические преимущества украинской армии, «снабжаемой американцами»: у них есть выход в интернет и электронные карты, и «у них что ни выстрел — то в цель идёт», потому что артиллерия направляется автоматизированным таргетингом при помощи дронов (о чём подробно рассказывается в Новой газете).

Вероятно, всё это — одна из причин того, как начала воевать российская армия после неудавшегося блицкрига, прямо по методичке из Афганистана, Чечни и Сирии: ковровые бомбардировки, массовое использование неуправляемых ракет, урбицид, запрещённые кассетные бомбы, осознанное убийство мирных жителей с целью предотвращения сопротивления, панический набор наёмников без опыта и даже с криминальным прошлым, импорт добровольцев из Сирии, пытки и террор — вроде фейковых газет для украинских пленных, мобильных вышек с трансляцией российского ТВ или рассылки украинским солдатам сообщений с призывом «убить своего командира и идти домой», многочисленные случаи сексуального насилия и совершенно ничем не оправданной жестокости российских солдат, мародёрствующих по квартирам и магазинам, наевшись просроченным пайком. Россия бы и рада применять, по Шамаю, «колониальную политику дронов» в адрес Украины, но пока самая явная колониальная составляющая этой войны — непропорционально большое использование военных из бедных национальных регионов.

Читайте также: Заборонені засоби та методи ведення війни, які фашистська Росія використовує проти України

Но куда же делись все технологические результаты реформы российской армии, идущей с 2008 года? Почему самонаводящиеся ракеты России используют электронику 70-х годов, а российские дроны оснащают пластиковыми бутылками и привязывают к ним фотоаппараты и как так вышло, что спустя три месяца войны, Россия пополняет строй танками, произведёнными 60 лет назад и гражданскими кораблями?

Российская техника, попадающая в руки украинцам, даёт подсказку: большинство военных технологий России критически зависят от иностранных компонентов, в частности, полупроводников и микрочипов, но также и микросхем, печатных плат, двигателей и антенн. Украинские военные специально пригласили «западных экспертов», чтобы те изучили российскую технику — в том числе, лазерные дальномеры и электронику наведения крылатых ракет, — как оказалось, они напичканы компонентами, произведёнными компаниями США и ЕС.

Читайте также: Як Швейцарія, Італія та Німеччиня допомагали Путіну виробляти сучасну зброю в обхід санкцій 

Возможно, в этом причина такого массового использования неуправляемых боеприпасов — Россия либо экономит наводящиеся бомбы, либо исчерпала их запас и не может пополнить самостоятельно, потому что введение санкций на 90% перекрыло возможности импорта западных компонентов для военных целей, а производить те же полупроводники в достаточном объёме в России не научились. Уже появляются свидетельства, что российские военные используют в своей технике полупроводники из кухонной бытовой техники.

История с санкционными компонентами не новая — минимум, с 2008 года Россия с переменным успехом пытается закупать микроэлектронику, средства наведения и радиационно-стойкие микросхемы (критически необходимые во время войны) через компании-прокладки, либо вводя в заблуждение поставщиков обещанием использовать электронику только в гражданских целях.

Читайте також: Как импортные чипы в российской военной технике убивают украинцев

С 2018 года Россия запретила американским исполнителям экспорт-контроля проводить проверки на местах, выясняя, действительно ли ввозимая техника используется как было обещано. Внутри защищённых российских раций, перехваченных украинцами, были обнаружены микрочипы со стёртыми логотипами производителя — давно используемая практика для скрытия источника микроэлектроники.

Но даже если каким-то образом у России получится снова наладить секретные поставки необходимой техники, в условиях современной войны сами по себе девайсы значат немного. Гораздо важнее общая инфраструктура, в которую они включены, — тот самый Internet Of Military Things (по аналогии с интернетом вещей — сетью, объединяющей в себе домашние устройства).

Этот термин, наряду с американскими практиками unblinking eye, JADC2 или deep sensing указывает на систему соединения между собой разной техники и людей в месте конфликта и за его пределами, внутри которой перманентно происходит обмен информацией.

В США разрабатывается централизованная система TITAN, которая организует такую сеть. В России есть ведомство, в чьи задачи входит организация такой же системы — Национальный центр управления обороной Российской Федерации. Как эта система работает, мы видим. Учитывая недавнюю реплику Дмитрия Рогозина против цифрового прогресса и связности, которая «поставит запад на колени», вполне возможно, что это осознанная политика России.

В российско-украинской войне изначально заложены факторы за пределами контроля России. Прежде всего, то, что это преступная и людоедская война, не только ничем не оправданная, но и не спровоцированная. И поэтому в войне нарративов, в войне за «умы и сердца» (которая является важнейшей чертой современных конфликтов) Россия проиграла с самого начала.

Читайте также: 4 аномалии в потерях российских захватчиков

Однако есть и факторы, которые путинская военная машина могла бы контролировать, но по ряду причин не смогла. Это, прежде всего, связность и коммуникация — продуманный способ организовать потоки данных с поля боя до командования и обратно. Связность стала важнейшим фактором успеха в современных войнах. Но коммуникация — не сильная сторона пожилых чекистов, особенно живущих в совсем параноидальном режиме секретности и видящих движение вперёд как череду силовых решений. Г

еополитический способ мыслить мир легко застилает глаза, и кажется, что если ты наверху, то целые гигантские сложные системы, потоки живых человеческих тел и техники будут гладко двигаться строем по твоему приказу, даже если их до последнего держать в неведении. Как выясняется, это не так.

Кроме того, что всё это большой и ужасающий урок о том, что бесконфликтная горизонтальная коммуникация между государствами безусловно лучше разрывов связи или милитаризации зависимостей, хочется обратить внимание на ещё одну вещь. Во многих текстах о военных технологиях, которые я читал, чтобы написать этот, меня удивляло дефолтное принятие войны и её машин как неизбежных.

Это часть культуры войны, которая до сих пор допускает разрешение противоречий через конфликт. Сегодня производство оружия целиком контролируется государством, военными и закрытыми частными компаниями. Так устроено сейчас вообще почти любое технологичное производство — вокруг закрытой «экспертности» и коммерческой тайны.

Читайте також: Що це таке ленд-ліз для України і чи допоможе це перемогти Росію

Но как мы знаем из текстов Эндрю Финберга и критической теории технологий, появившейся отчасти благодаря ему, а также из феминистских теорий технологий, — они не нейтральны, и чтобы артефакты и алгоритмы работали на свободу, а не на убийство, необходим доступ гражданского общества к процессам обсуждения, дизайна и разработки на самом старте, а не после их появления. Автономное оружие не неизбежно; использование напалма было запрещено в 1980 году в результате масштабного антивоенного движения, как и использование кластерных бомб в 2008 — при участии гражданского общества. Антивоенный протест — это, в том числе, протест против военных технологий.