«Ко мне подошел русский и говорит: "Говори, как вы там любите ... Слава Украине?!»

Версия для печати

«Третий этаж ожогового центра Киевской городской больницы № 2 оклеен детскими рисунками. Надписи об украинских военных-героев подтверждают, что в больнице находятся бойцы АТО.

«Вы к Вадиму Довгоруку? По коридору слева», — объясняет нам дежурная медсестра, увидев камеру фотографа.

Вадим Довгорук — 24-летний боец знаменитой «тройки» — 3 го полка спецназа — уже четыре месяца находится в киевской больнице. 16 февраля под Дебальцево БТР, в котором находился Вадим и двое его побратимов, попал в засаду. Взрывом снаряда парню оторвало руку. Чтобы спастись от обстрела, он отполз в лесополосу, где пролежал четыре дня в 20-градусный мороз. Попал в плен ЛНР. После переговоров луганских афганцев с боевиками его вывезли с оккупированной территории. Сначала в Днепропетровск, а затем в Киев. Столичные врачи вынуждены были ампутировать ему обе ноги после обморожения. Таким образом, из конечностей у него осталась только одна рука — правая.

В палате Вадима много детских рисунков, аппликаций и сувениров. Говорит, часть «коллекции» мама забрала в родной Кировоград. На столике у него среди медикаментов — банка с водой, в которой плавает окурок. В палате Вадим лежит один. На соседней кровати — сложенные камуфляжные штаны и тельняшка. «Это — единственное, что осталось от войны», — говорит спецназовец. 

У кровати Вадима — электроколяска, подаренная волонтерами. Улыбаясь, он скупо добавляет, что «гоняет» на ней до Дарницы. В углу комнаты стоит так называемый пробный протез, на который Вадим уже становился. «Как оно?.. Высоко», — шутя, говорит он.

Сегодня боец ждет протезирования в харьковском «Укрпротезе» и хочет выучиться на психолога. Далее — его прямая речь.

 «Страх там чувствуется всегда. Но начинаешь верить в судьбу» 

С 18 лет я служил в армии. Сам попросился, чтобы меня оформили в воинскую часть в Кировограде. Там готовили спецназовцев. Четыре года прослужил по контракту. И тут — война. В сентябре (в прошлом году — ред.) нас отправили в Донецкий аэропорт. Тогда еще никого не называли «киборгами». Хотя мы и давали перца сепарам. У них начиналась паника, как только слышали, что едет «тройка» (улыбается). Когда 26 мая был первый штурм аэропорта, наших было около 60, из них четверо — ранены. А с той стороны — от 350 до 450 «двухсотых». Мы видели много трупов, и разведка наша подтвердила эти цифры. 

В аэропорту я получил первое ранение. Пуля вошла в грудную клетку вот здесь (показывает) — слева, немного ниже ключицы. Госпитализировали в Днепропетровск. Правда, пролежал там всего два дня (смеется) и поехал в Кировоград. Ранение было не серьезное, так ... один шов ... Решил, что перевязки делать могу и дома, чтобы не занимать отдельное место в палате. В больницу тогда привозили очень много раненых, это как раз был период Илловайска. 

Месяц была дома, еще несколько недель ходил в наряды в воинской части, а зимой (в феврале — ред.) поехал в район Дебальцево. 

На востоке я был со своими ребятами, все — контрактники, поэтому ни у кого не возникало сомнений, что мы действительно делаем свое дело. 

Фото: www.facebook.com/vadim.dovgoruk

 А к войне привыкаешь. От выстрелов вздрагиваешь разве что первые три дня, дальше — спишь нормально. Помню, как-то лежали мы с ребятами, уже собирались засыпать, и тут — такой выстрел, что аж окна дрогнули. «Наши или по нам?» — переспросил кто-то. «Ну, раз по радиостанции не передавали в укрытие, то пока спим», — ответил другой. Минут через пять слышим по радиостанции: «Всем — в укрытие! Работают «Грады». 

Как-то встретил «Грады» на взлетной полосе аэропорта. Мы с товарищем вышли посуду помыть. Стою такой — в шлепанцах, подкатаных брюках, сигаретка в зубах. И здесь метрах в 70 начали лететь ракеты и «Грады» лупить. «Так что? Бежим?», — говорю товарищу. «Бежим!» — ответил он. 

Страх там чувствуется всегда. Но начинаешь верить в судьбу. Она тебя догонит везде, будешь ты в укрытии или на открытом пространстве. «Надеялся, что придут «наши» 16 февраля, в первый день объявленного перемирия и за два дня, как я потом узнал, до Дебальцевского котла, мы попали в засаду возле одного из блок-постов. Наш БТР выводил колонну военных по дороге в Артемовск. Начался обстрел. Правда, колонна успела развернуться обратно в Дебальцево. Так что мы фактически взяли весь удар на себя. 

Помню, раздался выстрел, один из снарядов (скорее всего, из ручного гранатомета) залетел внутрь нашего БТРа. Мне сразу оторвало руку. Еще двое моих побратимов погибли у меня на глазах. Когда наш БТР остановился, я вылез из него, пока он не взорвался. Трудно воспроизвести в памяти, что происходило вокруг, но точно знаю, что дополз до посадки — метров 300. Там в кустах и пролежал четыре дня. 

На улице было где-то больше 20 градусов мороза. Промерзал до костей. Не смог даже наложить себе жгут, который был в кармане. Не дотянулся, мешал броник. 

Я слышал постоянные обстрелы. То приходил в сознание, то «засыпал». Видел даже, как метрах в 10 мимо проходили сепары. Видимо, думали, что я — двухсотый. 

А просить у них помощи не хотел, все надеялся, что наши придут и заберут меня. 

Еще заходя в Дебальцево, мы понимали, что готовится котел. Там «Уралов», танков, минометов сепаров столько было!.. Мы отбили пять атак, пока заехали в город. И понимали: выбраться оттуда так просто не удастся. 

Там были российские военные, это не «ополчение». Узнавали мы их по типичному говору, плюс — видели немало бурят-танкистов. 

На четвертый день я увидел четырех человек. Это были сепары. Они снимали пулеметы со сбитой машины неподалеку от места, где я лежал. Один из них прохаживался вдоль ограждения, осматривая местность. Ему еще крикнули, чтобы шел аккуратно, потому что все — заминировано. 

«Я нашел «двухсотого», — сказал он, увидев меня. «Нашего?» — спросили. «Не знаю», — ответил он. Подходит, я ему и говорю: «Не стреляй». «Нет, «трехсотый», «укроп», — крикнул он своим. А мне говорит: «Как не стреляй, вы же наших добиваете ...» Тогда подошел их старший и говорит: «Вставай!» Я ему: «Не могу, ног не чувствую». Сказал им, сколько там пролежал. Все поняли, что ноги у меня — обмороженные. 

Тогда подбежал русский (на нем был российский шеврон) с фотоаппаратом и начал меня снимать. И говорит: «Ну, говори, как вы там любите ... Слава Украине?!» Старший ему: «Ты чего над малым издеваешься? У него такая же мать, как и у тебя, и у меня ...» Никто не возразил. И меня погрузили в автомобиль, дали воды и завезли в областную больницу в Луганске.

 Я понимал, что раз они меня сразу же не добили, то буду жить. 

В больнице меня восприняли как и всех украинских военных, довольно враждебно. Каждый (из медперсонала — ред.) подходил и спрашивал, чего я сюда пришел ... Они не признают, что живут в Украине. У них — республика. А все остальные вторглись на их территорию. 

Правда, случилась мне и очень хорошая медсестра. Она спросила номер матери, позвонила ей и попросила, чтобы меня быстро забрали. Иначе — на следующий день у моей палаты будет охрана. Затем дала мне телефон, чтобы мама убедилась, что я — живой. 

А дальше дело было за мамой. Она позвонила в воинскую часть, и уже на следующий день меня забрали луганские афганцы и передали через миссию ОБСЕ. Тогда я впервые ее увидел, хотя слухи о том, что они (наблюдатели миссии — ред.) должны к нам приехать, часто распространялись. Но какой толк с них?! Пацаны рассказывали, что только обстреливать начинают чаще, как только они уедут с места их дислокации. 

А медсестра из луганской больницы до сих пор звонит моей маме, спрашивает, как здоровье. И один из ветеранов Афгана из Луганска дал мне свою визитку, сказал, чтобы звонил при необходимости. Так что и на той территории есть нормальные люди. 

*** 

Несколько дней я пролежал в больнице в Днепропетровске, а потом меня привезли в Киев. Привык уже здесь, столько друзей нашел, что и домой не сильно хочу возвращаться. Да ... разве на день съездить. 

Фото: www.facebook.com/Marta Boyanivska 

Медикаментозное лечение уже завершилось, осталось ждать только прохождения специальной комиссии, после чего можно приступить к протезированию. Собираюсь в харьковский «Укрпротез», говорят, хорошие там специалисты. А потом поеду домой. Буду поступать на психологию в педагогический университет. К нам тут приходили какие-то гражданские психологи, но они совершенно не годятся в условиях войны. Военные не воспринимают их всерьез, часто даже шутят с ними. 

Мне надо адаптироваться к мирной жизни. Если бы мог, то снова пошел бы на восток. Но такого выбора у меня сейчас нет. 

Реквизиты ПриватБанка тем, кто хочет помочь бойцу, — 5168 7420 2080 3460 (получатель — мать Вадима Брюховецкая Наталья Викторовна).

 —

Виктория Матола, фото: Макс Требухов; опубликовано в издании  Lb.ua 

Перевод: «Аргумент»

 В тему:

• Александр Трепак, полковник: Чтобы выжить в донецком аэропорту, нужно было стать киборгами
• Нет на войне черного и белого, — комбриг
• Военврач Юрий Ковтун: «Если призовут еще раз — пойду, без вопросов»
• Олег Кузьминых: «В плену себя не потерял»
• От Крыма до Донбасса. Легендарная разведрота