Военврач Юрий Ковтун: «Если призовут еще раз — пойду, без вопросов»

Версия для печати

Военный врач 72-й бригады ВСУ — настоящая находка для Гаагского трибунала. Он свидетель обстрелов Украины «Градами» с территории РФ. К тому же, видел обстрелы не только находясь с украинской стороны границы, но и из российской больницы, куда Юрий попал после ранения.

Повестку Юрий получил еще 18 марта 2014 года, на следующий день уехал в Белую Церковь, где дислоцируется бригада. С 22-го июня стоял в Провалье у Изварино на границе с Российской Федерацией. «Я был не только врачом — выезжал со всеми на зачистки, на стрельбы, на все», — рассказывает медик, служивший срочную службу в разведывательно-десантной роте в Венгрии.

Пережил окружения, обстрелы, две контузии. Уже будучи раненым и контуженым, оказывал помощь другим раненым, теряя сознание, под обстрелами. Когда руководство договорилось о выходе на территорию РФ — возглавил эвакуацию. По возвращении в Украину долго лечился, выписался из стационара только 31 мая этого года. «У меня еще состояние здоровья не очень, — говорит Юрий. — Голова болит и шум в ушах». Просит смотреть на него, когда говоришь, чтобы он мог читать по губам то, что не расслышал.

 До войны работал в Киеве в больнице на Кондратюка. Имеет две специальности — врач неотложных состояний и терапевт. Планирует вернуться к работе в больнице, хотя получил третью группу инвалидности и потерял 60% работоспособности.

Юрий очень рассчитывал на то, что его уволят из вооруженных сил по состоянию здоровья. «Но у меня не захотели принимать заявление о демобилизации по состоянию здоровья, сказали, что увольняют меня просто по демобилизации. Это очень обидно, такое отношение, как к отработанному материалу», — рассказывает. Дважды его представляли к государственным наградам, но до сих пор ни одной награды он не получил.

По   просьбе журналистов издания «LB.ua» Юрий рассказал о событиях на границе с Россией, непосредственным участником которых он стал.

С 22 июня 2014 года мы стояли у границы в Провалье — между Изварино и Поречье. Меня туда отправили от медроты вместе с фельдшером Валерием Белявским — ехали в сопровождении БМП и одного КРАЗа с гранатами и патронами. Дорога до границы была очень тяжелая — каждый куст стреляет. Но доехали, получили боевое задание. Наша 72-я бригада и 3-й полк кировоградского спецназа перекрывали на границе путь прохождения оружия из Российской Федерации в Луганскую область. За спиной у нас была Украина, а впереди — «братская» Россия, с которой нас быстро начали обстреливать «Грады».

Днем 22-го мы ездили на задание, зачистили местность от боевиков, вернулись и легли спать. В четыре ночи — тревога. Минометный обстрел. Рядом в лесополосе была выкопана нами траншея, но я даже не успел к ней добежать. Обнялись в бронежилетах еще с одним товарищем, прижались друг к другу и слушали, как хлопает. Простояли так минут 20, потом закурили. К счастью, пострадавших не было.

Больше всего раненых в те дни было от фугасов, заложенных на дорогах, и от мин. Привозили ко мне много людей с осколками, которые надо было вытаскивать. Был один больной с ожогами, который 5 суток провел в лесополосе. У него было ожоги лица, верхних конечностей, предплечий, обеих ног где-то до верхней трети бедра ... Когда мы на него наложили повязки, он выглядел, знаете, как волк из «Ну, погоди», как мумия — полностью обмотан. Но у него была невероятная воля, он даже от обезболивающего отказывался, когда я делал ему перевязки.

Многие привозили в нашей точки раненых из 51-й бригады, ее потом расформировали. Привезли ко мне как-то после обстрела трех артиллеристов, у одного ранения ноги и щеки — пришлось вынимать осколки, у второго просто повреждения кожи, ссадины, царапины. Третий тяжелее — пришлось заходить в брюшную полость и вынимать осколок, и из ноги тоже вытаскивать.

И вот когда я все сделал, они мне рассказали, что на поле боя еще остался их раненный капитан. Он отказался эвакуироваться, потому что ему «еще надо установить одну пушку, а ребят мало».

Так вот, его доставили ко мне только через несколько дней — с раздутой ногой. Ему там на поле боя как-то помогали в полевых условиях, но это была не квалифицированная помощь. Я почистил ему рану на стопе, поудалял осколки. Пока обрабатывал рану, он мне рассказывал, как ему обидно, что не всегда дают приказы стрелять, когда по нам стреляют. «Я передаю, а мне говорят: «Наблюдай». И после того, как я ему оказал помощь, он снова пошел на свой ​​боевой пост на границе. Только через трое суток заставили его поехать в тыл, потому что не было ему смысла на передовой раненому оставаться.

С 12 июля нас взяли в окружение. Как и 24-ю бригаду, и 79-ю. Это были так называемые изваринские котлы. Но тогда к нам еще прилетал АН-26, который сбрасывал парашютами воду, еду, медикаменты, боеприпасы и все, что нужно для защиты. 14 июля этот самолет сбили. И мы поняли, что ждать помощи нам уже неоткуда. Начался дефицит воды и патронов.

Обстрелянная техника 79-ой бригады возле Мариновки, рядом с Изварино. Фото: www.facebook.com/valery.kisel

Также 14 июля на наши позиции отошли пограничники, потому что у границы их сильно обстреливали. И нас уже стало не 129 человек, как было изначально, а 300 вместе с пограничниками.

И в этот же день нас впервые прицельно обстреляли из «Градов». Сразу погиб один киевлянин, контрактник. Шесть раненых, позже еще ​​один раненый скончался. Положили зарядов десять, очень плотно, все горело и взрывалось. Но от больших потерь нас спас рельеф — мы прятались за возвышенностью, попасть у нас было сложно.

Страшно было ... Ну как, помолился Богу и ждешь, попадет оно или не попадет.

Нам приходилось часто менять расположение, поскольку с 12 числа появились сепаратистские беспилотники (одного из них мы даже сбили просто из автомата). И к местным жителям не было особого доверия — бывало такое, что спрашиваешь у женщины, где можно взять воду, а она просто отворачивается от тебя. Возможно, запуганные были люди. Хотя некоторые местные помогали нам.

Утром 15-го наши ребята на БМП поехали в Панченково, чтобы набрать питьевой воды, медикаментов, боеприпасов и забрать небольшие посылочки, которые передавали нам волонтеры. По пути попали под минометный обстрел, но вышли без потерь — не снижая скорость, разъехались по полю.

Вернулись, и тут начинается обстрел из минометов 120-го калибра. Били прицельно по нашей части, которая стояла в Провалье — на тот момент с нашей 72-й были пограничники и кировоградский спецназ. По рации передали, что есть раненые среди спецназа, нужен «Айболит». Это я. Но позывной у меня этот был буквально несколько дней — мне его дали перед теми событиями, о которых я вам рассказываю.

Фото: Макс Требухов

Я побежал туда, где, по сообщению, меня ждали раненые. Но не добежал — минометы. Только высовываешься из укрытия — стреляют. В конце концов, вместе с командиром батальона Михаилом Драбатием все же вышли и начали бежать в направлении полосы, где были раненые.

Но не добежали — снова начался плотный обстрел из миномета, и дальше я уже не помню, потому что потерял сознание. Взрывной волной меня отбросило в какой-то полублиндаж, пограничники, которые там сидели, затащили меня во внутрь.

Очнулся через несколько минут. Голова гудела. Обстрел продолжался. А мне надо было перемещаться к раненым. Я услышал, как наш командир, Драбатий, между обстрелами закричал: «Что, никто не может ничего сделать с тем минометом? Что это такое?!».

Тогда наш танк начал стрелять, меняя позицию. Думаю, полбоекомплекта он влупил. Но эта гора, которая не давала накрыть нас «Градом», не давала и нам накрыть тот миномет сепаратистский. Но, в конце концов, наши 156-мм пушки ударили по нему сбоку, и обстрел прекратился.

И вот наконец я подошел туда, где требовалась помощь. Я врач. Я работал в скорой помощи, и в реанимации работал, и терапевтом. Много видел, но то, что я увидел там ... Снаряд попал в круг спецназовцев, их сидело там человек 12. Четырех разорвало сразу на куски. По ДНК затем их опознали и похоронили.

Среди убитых был многократный чемпион Украины по панкратиону Максим Бендеров, молодой совсем парень, 24 года.

Очень тяжело это и дивно: лежит манекен обгоревший, а ты всматриваешься и узнаешь человека, своего знакомого.

Подбегаю к какому-то парню, который еще дышит, фельдшер погранслужбы спрашивает: «Что делаем, доктор?» Я говорю: «Этот препарат начинаем ему капать». Он отвечает: «Нет смысла». А я ему говорю, что смысл есть, потому что, во-первых, мы дадим парню шанс, во-вторых, отрабатываем по схеме и все. У парня была остановка сердца, лежал без сознания. И на предплечье у него была татуировка: «Nemo sed nobis». И я понимаю, что я точно видел эту татуировку. Ведь мы ж со всеми ребятами общались — приходили на чай-кофе, кто за мазью, кто за бинтом.

Я делал ему массаж сердца и пытался понять: кто он? Кто он, как его зовут? Я же точно его знаю! И где-то на пятнадцатой минуте реанимации я вспомнил его имя — Богдан Каравайский. Я его часто чаем угощал ... Он был из кировоградского спецназа. «Nemo sed nobis» — это по-латыни «Никто кроме нас». Нет, он не выжил.

Затем другие были раненые, 8 человек из нашей 72-й бригады, и 6 человек спецназа. Собрали всех убитых и раненых, был приказ отходить на Панченково.

Раненые бойцы 79-й отдельной аэромобильной бригады под Мариновкой. Фото: Юрий Бирюков

(Спрашиваю, как он с контузией мог помогать другим — Авт.) А об этом не думаешь вообще. Кто-то поддерживал меня иногда, я действительно был в таком состоянии несколько ... Но не обращал внимания.

Итак, все машины колонны мы загрузили ранеными и убитыми и пошли к Панченково. Я поехал от границы последним — не потому, что я герой, все герои, кто там был, а потому, что у меня сломалась машина. Не работало сцепление. Мы зацепились за ГАЗ-66, и он нас потянул. Водителя я хорошо знал еще по Мариуполю — звали его Юра Гладченко, старший сержант, командир отделения взвода связи. И он говорит мне: «Юра, я не могу тебя тянуть, потому что закипел двигатель. Цепляйся за ту МТЛБешку (МТ-ЛБ — тягач с легкой броней — Авт.), это будет правильнее». И пошел вперед, всего в его машине было 7 человек.

Поехали, нас тянул гусеничный транспорт. А это уже не колеса, вы сами понимаете. В зеленке были сепаратисты, выполняли свое черное дело.

И уже когда мы на Червонопартизанск выезжали, чтобы проехать к Панченково, случился взрыв. А я ничего не слышу. Мне товарищ говорит: «ГАЗ-66, который нас тянул, попал на фугас». Я говорю: «Не может быть такого». А он отвечает, что по радиосвязи передали. Я говорю: «Едем туда».

Это было ужасно ... К нам бежали полностью обожженные люди, там начал боекомплект взрываться, бензобак взорвался.

Юра, который управлял машиной, погиб на месте. Офицер, который рядом с ним сидел, вылетел в сторону правого колеса, ему полностью порвало лицо, была раздроблена челюсть, но — живой.

Я занялся обожженными, давал обезбаливающее, срывал обгоревшую кожу, перевязывал. И все это на открытом месте под обстрелом. Решили спуститься с дороги в лес, чтобы хотябы переждать, пока взрываются боекомплекты ГАЗ-66. Ребята были в отчаянии, после контузии, обожженные: «Мы не забрали Юру! Надо забрать Юру!» А я говорю: «Ребята, как мы можем его забрать. Если мы сейчас туда пойдем — то еще кто-то из нас погибнет. Он уже мертвый, нет смысла его сейчас забирать, надо самим выжить, а потом за Юру решать». Кстати, очень хорошо, что мы его тогда не забрали, потому что так получилось, что буквально через полсуток его тело передали сестре. А если бы забрали — неизвестно, получили бы родственники когда-нибудь своего Юру.

Появилась наша БМП, из нее высадился десант и начал прикрывать наш отход. Один из разведчиков сказал мне, что надо все убрать из медицинской машины, потому что никто не будет ее тянуть. Решили, что оставляем только МТЛБешку, всех раненых кладем в нее, и сами тоже туда.

Пока бежали к медицинской машине — снова по нам стреляют. Не добежали метров 30, как в нее попали. Я потерял сознание.

Фото: Макс Требухов

Когда пришел в себя, то отполз к МТЛБешке. Мне помогли залезть в нее, и мы поехали на Панченково. Три БМП прикрывали наш отход. Подрывники взорвали все, что нам пришлось оставить — технику, боеприпасы.

Нам говорили, что за нами прилетит вертолет. У нас было 18 раненых, из них 8 очень тяжелых, нас надо было эвакуировать. Потому что в поле, даже если хирург правильно зашил рану, через 4-6 часов у человека уже опарыши на губах ползают. Поле есть поле, это не стерильная операционная.

Мы ждали обещанный вертолет и продолжали оказывать помощь раненым. Дождались ночи. Ночью нас обстреливали, но нам удалось спрятаться и спрятать раненых. На следующий день, когда мы провели в поле 24 часа, стало понятно, что за нами никто не прилетит.

Среди наших раненых были два пограничника. Они позвонили начальству, и в результате Пограничная служба Украины связалась с Пограничной службой РФ.

Думаю, что разговор происходил на уровне руководства пограничных служб.

Наши спросили у россиян: «Скажите, пожалуйста, Россия — воюющая сторона или нет?». Те спрашивают: «А что такое?». Наши говорят: «Ну, если воюющая, то у нас к вам вопросов нет. А если не воюющая — то у нас раненых 18 человек, надо их принять в больницу, а ваша в Гуково ближайшая».

Российские пограничники позвонили в Кремль. То есть, дальше вопрос решался на международном уровне. Наконец приняли решение, что Россия нас принимает и будет принимать в больнице в Ростовской области.

Заложником был наш пограничник, подполковник Кузнецов. Его должны были держать заложником, пока мы доедем и пока нас идентифицируют. Нам дали 2 часа на сборы. Меня, хотя я и был ранен, назначили командовать эвакуацией. Я подчеркиваю, что это был приказ, мы ехали в Россию по договоренности, достигнутой руководством. Ну и другого выхода не было — у нас были тяжелые раненые, или мы везем их в больницу, или они умирают.

Для нас должны были сделать зеленый коридор. И в момент, когда мы должны были уже выходить и ехать по этому коридору, у меня возникло ощущение, что не надо сразу выходить и грузить раненых. Я говорю: «Ребята, давайте 15 минут просто побудем в блиндаже». И это нас спасло, потому что наш «зеленый коридор» обстреляли из «Градов».

Представляете себе этот «коридор», который нам дала Российская Федерация для раненых? Это никакой не коридор, если он обстреливается. Но что нам делать — надо идти туда, потому что вокруг — окружение и раненые вот-вот станут из «трехсотых» «двухсотыми».

В тему: «Слово русского офицера имеет цену меньше чем кусок определенного вещества»: освобожденный пленный батальона «Донбасс»

Поэтому решили идти. Загрузили всех, попрощались со всеми. Ну, думаю, что будет, то будет. Я еще взял две гранаты с собой.

Раненые спрашивали, зачем беру гранаты. Я говорю: «А потому, что нам ехать 15 километров по территории, которую мы не контролируем, поэтому я беру гранаты. Что вам не ясно?»

И мы поехали — тем же путем, что отходили от границы, снова к границе. Там нас встретили наши пограничники. Мы сдали бронежилеты, каски, все, что у нас было. И эти две гранаты тоже, и медицинскую сумку с личным инструментарием — думаю, пусть хоть пограничникам останется.

Майор Майкут из Погранслужбы сел к нам в машину, сопровождал нас. Приезжаем на российскую границу. Там стоят российские пограничники, такие напряженные, сердитые, в камуфляже, с карабинами. А мы в окружении были, немытые, раненые все, безоружные. Говорим им: «Что вы нас с оружием встречаете и такие напряженные?». Ну они начали сразу улыбаться, говорят, что должны нас охранять. Мы им говорим: «Так охраняйте, и не надо такие лица делать».

И вот приехали мы в Гуково. И первое, что мы там увидели, был Киселев — этот, что брешет на всю страну по телевизору. Он бегал там и что-то показывал. Стоит шесть машин «скорой», но к нам, раненым, никто не двигается. Они стоят как на параде перед Киселевым и улыбаются на камеру.

Я уже на русском языке кричу: «Мать вашу, вы хотите, чтоб нас сейчас стало на шесть человек меньше?». Тогда уже они к нам начали бежать.

Шестерым людям нужна была срочная госпитальная помощь — поэтому было шесть «скорых», мы по телефону сообщили, что у нас 6 очень тяжелых раненых на носилках. Человеческого отношения — ноль.

Часть 72-ой бригады на территории России. Фото: kp.ua/Илья Богомолов

Тогда нас всех положили в больницу, осмотрели врачи. Охраняла нас пограничная служба и их ОМОН. Через коридор от нас лежали раненые сепаратисты. Такие вот дела.

К нам приехал наш консул Украины в Ростовской области — мой однофамилец, Александр Петрович Ковтун. Он нас подбодрил и вообще поддержал, привез нам все, что было нужно.

Приезда ОБСЕ я не помню, потому что был уже в отключке. Когда пришел в себя — надо мной стоял российский пограничник с улыбкой: «Ну, как там под «Градом»?

В ночь с 16 на 17 июля мы услышали, как «Грады» возле нашей больницы стреляют. Наш водитель Валик Денюк был в КрАЗе, которым мы приехали, увидел, как летят снаряды от больницы на Панченково.

Побежал к русским и начал кричать: «Что же вы делаете, гады?». Они ему сказали: «Да это же с вашей территории летят».

В тему: Как армия России стреляла в спину украинской армии

Пять суток я провел в Гуково, а потом меня, поскольку ранение было средней тяжести, перевели в больницу в Зверево, там оказывали более квалифицированную помощь. И там ко мне пришли корреспонденты из какого-то российского канала. Первый вопрос: «Вы из Национальной гвардии?» «Нет, говорю, Вооруженные силы Украины». «А где вы родились?» Я говорю, что в городе Северодонецк Луганской области. А я действительно юбилейный житель Северодонецка, у меня даже медаль есть. «Я защищаю свою землю, — говорю. — Что в этом плохого? Я с пограничниками стоял, оказывал всем помощь, как надо. А вы нас обстреливают со своей территории из „Градов“, зачем?».

На этом месте корреспонденты потеряли ко мне интерес, интервью мое так нигде и не получилось.

23 июля приехал консул, говорит: «Ребята, давайте собирайтесь». Летели из Ростова-на-Дону в Одессу. Было страшновато, потому что это было как раз когда «Боинг» сбили.

В тему: Путин доигрался: В Донецкой области террористы сбили пассажирский самолет

С собой везли гроб — один из спеназовцев умер. Приехали его сестра и жена, летели с нами. В Одессе нас встретили, конечно, не как Киселев, сразу отвезли в госпиталь южного региона. Меня положили в нейрохирургию, хлопчиков с ожогами — в ожоговое отделение. Старшего лейтенанта, у которого было разорвано лицо — в травматологию.

Диагноз у меня такой: минно-взрывное ранение, сотрясение головного мозга, ранение осколками левого плеча. Травма барабанных перепонок, акустическая травма — сразу после контузии ухудшился слух. Ну и говорить немного плохо стал. Кроме того, было повреждение позвоночника и ушиб колена. По заключению комиссии, я не годен к службе в мирное время, но пригоден в военное время. Если призовут еще раз — пойду, без вопросов.

Фото: Макс Требухов

***

По состоянию на 8 августа 2014 года в 72-й бригаде погибли 44 человека.

—

Виктория Герасимчук, опубликовано в издании  Lb.ua

В тему:

• Олег Кузьминых: «В плену себя не потерял»
• Командир 93-й бригады Олег Микац: Хочешь показать себя? Иди сюда
• Александр Трепак, полковник: Чтобы выжить в донецком аэропорту, нужно было стать киборгами
• Нет на войне черного и белого, — комбриг
• На линии огня. Репортаж из 93-й отдельной механизированной бригады ВСУ: от Красноармейска до Тоненького
• Битва за донецкий аэропорт — мифы и реальность
• Боец батальона ОУН: Воюем как в Первую мировую
• Командир Червень: Политики могут дорого заплатить за то, что не успевают за своим народом
• Новые герои Украины: история одного воина
• «Наши солдаты должны больше бояться Украины, чем сепаров». Рассказ канадского добровольца