“Я не знаю случаев, когда совет «дать в морду» не сработал бы. Уникальный рецепт”

Версия для печати

"Мы, конечно, не купим столько кислорода, сколько нужно. Но это должно быть не нашей задачей, а государства». Как Леся Литвинова, соучредитель благотворительного фонда «СВОИ», “подтирает зад” в который раз обгадившемуся государству.

Королевство кислородных концентраторов благотворительного фонда «СВОИ» располагается на нескольких квадратных метрах комнаты на Соломенке. В течение разговора с журналистами издания   LB.ua соучредитель фонда Леся Литвинова четыре раза объясняет кому-то по телефону, как в эту комнату добраться, чтобы получить аппарат. А потом еще столько же раз показывает родственникам пациентов, нуждающихся в кислороде, как им правильно пользоваться.

«Вы пользуетесь аппаратом до тех пор, пока пациент не будет дышать самостоятельно и обходиться без него, - четко подчеркивает Леся мужчине, что приехал за кислородом для мамы. - Это произойдет тогда, когда сатурация стабильно будет выше 93. Тогда вы не перестраховываетесь, не держите все дольше, чем нужно, а возвращаете аппарат нам. Потому за вами - другие пациенты».

Фото: Макс Требухов

Леся Литвинова занимается волонтерством с 2014 года - тогда она стала соучредителем центра помощи вынужденным переселенцам на Фроловской, 9/11 в Киеве. Позже появился благотворительный фонд «СВОИ», основными направлениями работы которого стали паллиативная помощь и взрослая онкология. С марта 2020 года «СВОИ» помогает преодолевать пандемию ковида. Сначала закупали СИЗ для медиков, а сейчас ищут кислородные концентраторы для пациентов. Кроме Литвиновой, в офисе работает исполнительная директор фонда Ирина Кошкина, а в углу спит почти трехмесячная дочь Леси - Соломия. Остальные либо помогают удаленно, или болеют.

На эту тему: Право на достойную смерть

В довесок к аппарату Леся выдает мужчине пульсоксиметр, маску и канюли. Он благодарит, забирает все добро и быстро идет - концентратор нужен его маме уже. Аппарат, который ей достался, только утром вернули родственники другого пациента, которого, к сожалению, спасти не удалось.«Абсолютно яркий пример того, что нас ждет в больших масштабах», - говорит Леся и возвращается к телефону объяснять следующему человеку, где находится королевство кислородных аппаратов, которые нужны сейчас, как воздух.

Фото: Макс Требухов

- Куда этот человек забрал концентратор? - уточняю я.

- Он забрал его домой, - отвечает Леся. - У него выписывают маму. Не выписывали раньше, потому что не было возможности снять ее с кислорода. Но уже настойчиво в больнице сказали найти кислород где угодно, потому что ее больше держать не могут. Вот он и позвонил мне утром. Тогда у меня не было ни одного аппарата. Я попросила перезвонить в обед, может, что-то и появится. Потому что люди возвращают концентраторы - кому-то стало легче, кого-то переводят в реанимацию, кто-то дождался госпитализации. Семья этого человека побоялась, что в обед может ничего не быть. Нашли концентратор самостоятельно, последний, маленький, совсем бздюльку. За 37 000 гривен. Они уже побежали собирать деньги, везде занимать. Не звонили мне, а потом я сама их набрала, когда все же один аппарат вернули. Говорили, что уже заказали, но я попросила отменить.

На эту тему: Ковидный бардак. Что происходит в украинских больницах

Это не первый раз, когда еще мы ищем концентратор, люди успевают его или купить, или хотя заказать. Однажды было такое, что парень стоял в магазине, держал аппарат в руках. Жена обзванивала всех, чтобы накопить, но там же в магазине были люди, которые имели деньги. И они сражались за концентратор. Это на самом деле трагедия. 

Пациенты излечиваются, в том смысле, что получают отрицательный ПЦР-тест, но остаются кислородозависимыми. Сейчас мы видим тех пациентов, которые по какой-то причине не попали в больницу, или ожидающих госпитализацию, или попавших в больницу, где нет кислорода. Вот буквально пока мы общаемся, мне прислали бумажку из больницы, где указано, что пациентка на стационарном лечении в терапевтическом отделении КНС «Киевская городская клиническая больница №1». С 25 октября по настоящее время. Кислородозависима, с необходимостью 10 литров в минуту. Поражение легких 75%, по данным КТ. Печать, подпись заведующего, врача, все как нужно. В больнице не хватает кислорода.

Еще появились те, кого не могут выписать, потому что они еще не научились дышать самостоятельно, без кислорода. К нам обращались родственники пациента из села Брынь Ивано-Франковской области. Территориально это почти горы. Человек отлежал в больнице, получил отрицательный тест, выписали домой. С сатурацией 70 и с припиской, что пациент нуждается в ингаляции увлажненным кислородом. Семья купила кислородный баллон, ездила в районную больницу за деньги его заправлять и обратно в село. Пациент растягивал этот один баллон на 3-5 дней, чтобы уж совсем не задохнуться.

- Но почему не госпитализируют пациентов, которым нужен кислород?

- Некуда, - коротко бросает Леся.

- Ковидная кровать - это кровать с кислородом, - вмешивается в разговор Ирина Кошкина. - Без этого никак.

- Госпитализировать их просто для того, чтобы они подышали кислородом? - продолжает Леся. - Тогда куда? Выписать человека, который задыхается, теоретически нельзя, а практически больница опорная по ковиду, а не терапия. Держать пациентов с отрицательными тестами они не смогут, потому что у этих пациентов уже нет ковида. В другую больницу некуда, потому что весь кислород отдают под ковидные заведения. А если госпитализировать в ковидное заведение для того, чтобы подышать кислородом, то на какой срок? Мы не понимаем, о каких сейчас сроках идет идет. Это зависит от степени поражения легких. В больнице без кислорода их госпитализировать нет смысла.

Эта проблема на самом деле будет очень похожей на проблему людей, которые зависят от аппаратов искусственного дыхания. Когда люди просто всю жизнь лежат в реанимации, потому что не в состоянии купить ИВЛ для домашнего пользования. Концентраторы хотя бы дешевле, чем ИВЛ.

- То есть это проблема реабилитационного характера по ковиду?

- Причем, возможно, пожизненная. Кто-то восстанавливается за 3-4 дня, кто-то - месяцы, а кто-то не восстановится никогда. 

Фото: Макс Требухов

- Есть ли сейчас такая же проблема с ИВЛ, как и с концентраторами?

- Если мы говорим об ИВЛ в контексте лечения ковида, то аппаратов закупили достаточное количество. Правда, далеко не все те, какие нужно, но достаточно. Но если говорим об ИВЛ для домашнего пользования, то в контексте ковида это невозможно. О домашних аппаратах ИВЛ мы говорим тогда, когда речь идет о пациентах с системными заболеваниями или травмами, на долгосрочную перспективу. ИВЛ - это не реанимационное оборудование, а как кардиостимулятор, остается на всю жизнь с пациентом. ИВЛ дома возможен, если есть еще врач, высокопотоковый кислород и реанимационная бригада. Это как посадить самолет на Крещатик - теоретически можно, но это глупо.

- В какой момент вы вообще поняли, что пора помогать ковидным больным?

- Ну как государство всралось, так и понятно стало. Дело в том, что мы совершенно случайно занимаемся паллиативом. До этого совершенно случайно ввязались во взрослую онкологию, из которой вырос паллиатив. Еще до этого совершенно случайно ввязались в переселенцев, из которых отдельным пунктом выросла медицина, из которой появилась онкология, из которой вылез паллиатив. Все - как в стихотворении о «Доме, который построил Джек». Но вообще все началось с Майдана. 

Знаете, что такое нашкодивший ребенок, за которым нужно постоянно присматривать? Когда он уронил чашку, нужно подмести осколки. Когда он грохнулся и разбил нос, нужно вытереть кровь. Когда он укакался, нужно вытереть попу. У нас государство вот примерно такое же. Никогда не знаешь, когда и что оно разобьет и с какой стороны покалечится. Но когда это происходит, то уже хорошо видно. Моментально. И так уже последние семь лет происходит.

- Но вы не сразу начали закупать концентраторы, разве нет?

- Нет, почти сразу. У меня очень чувствительная пятая точка. Поэтому еще весной, когда запахло первыми ковидными неприятностями, все деньги, которые у нас были условно свободными, мы вбухали в расходники, предполагая, что сейчас не будет ни масок, ни фильтров, ни канюль. То есть все, к чему можно было дотянуться, включая пульсоксиметры, оплатили. И на следующее утро обнаружили - то, что вчера стоило 10 гривен, сегодня стоит под тысячу.

Фото: Макс Требухов

На эту тему: Нехватка кислородных баллонов, больные в коридорах и 100 000 грн на лечение

Когда стало понятно, что наше прекрасное министерство даже не пытается чесаться и готовиться к осени, мы начали потихоньку наращивать парк кислородных концентраторов. Понимая, что все равно никуда не денемся, ведь люди знают о том, что у нас есть кислород не первый год, потому что мы занимаемся паллиативом. И что когда придут пациенты и будут говорить, что они задыхаются, ответить "нет" им мы не сможем. Мы, конечно, не купим столько кислорода, сколько нужно. Но это должно быть не нашей задачей, а государства.

- Пациенты обращаются только за кислородом или что-то еще ищут?

- Пациенты обращаются за всем одновременно. У меня был ящик клексана, который мне подарили для паллиативных пациентов девушки из итальянской диаспоры, но закончился. Покупать я не буду, потому что у меня нет рецепта. Дефицит лекарств есть. Сейчас и антибиотики стали исчезать. Я этим не занимаюсь, но знаю, что тяжелые антибиотики, которых порой требуют паллиативные пациенты, сложнее доставать. 

Я не могу заменить собой государство. Ира тоже не может. А Соля тем более, - Леся кивает в сторону спящей дочери. - Больше, как вы видите, здесь нет никого. Есть еще один мальчик, который помогает нам, но сейчас он с ковидом дома. Его заменяет другой, который уже переболел, решил помочь, чтобы мы вовсе не попадали с ног. Еще у нас есть бухгалтер, которую мы отправили на удаленную работу, потому что она астматик. В паллиативной программе, правда, есть врач, медсестра, еще один врач и психолог, но они работают с пациентами, поэтому мы стараемся, чтобы они здесь не появлялись.

Мы можем разве что посоветовать пациентам, куда обратиться, чтобы решить задачу без нашей помощи. Например, когда человек в больнице и какой-то вопрос не решается, можно напомнить горячую линию НСЗУ, можно написать жалобу в Минздрав, можно посоветовать пойти дать в морду главврачу. Такие советы тоже иногда приходится раздавать.

- И работает?

- Я не знаю случаев, когда совет «дать в морду» не сработала бы. Уникальный рецепт.

- А жалобы в НСЗУ?

- Жалобы в НСЗУ - это вообще единственное, что работает, - говорит Ирина Кошкина. - Потому что НСЗУ сейчас - это кошелек с деньгами. НСЗУ заинтересована в мониторинге адекватности затрат средств. Больница понимает, что если НСЗУ обнаружит что-то не то, могут быть проблемы с получением денег, на которые заведение законтрактировалось. Поэтому сейчас НСЗУ - единственная служба, куда можно написать жалобу и надеяться, что ее рассмотрят.

Ирина Кошкина (справа) и Леся Литвинова. Фото: Макс Требухов

А вот МЗ ... Мы ждем ответа на запрос публичной информации от Минздрава с 27 мая, хотя срок ответа - 5 дней, а если большой объем информации - 30 дней. Помните историю с костюмами, которые Минздрав закупил дороже в Китае, поскольку отечественные, более дешевые, не имели соответствующего сертификата качества? Затем министр вышел на голубые экраны и рассказал, что он единственный, кто купил сертифицированные СИЗ. Мы тогда вообще-то были первыми, кто ввез биозащиту в Украину, и сильно возмутились заявлении. Все это сделали позже. Поэтому мы всего лишь попросили Минздрав в запросе показать их сертификаты и приложили свои документы к письму. Вот и ждем.

- СИЗ или сертификаты?

- Сертификаты. О СИЗ я не знаю, но сертификатов не видел ни один живой человек вне Минздрава. И я даже не уверена, что видели их в Минздраве. Потому что я совершенно не уверена, что они вообще существуют.

- А как вообще сейчас ситуация с СИЗ в больницах?

- Я не знаю, честно, - продолжает Ирина. - Мы закончили с помощью больницам в начале июня. Помогали в марте, апреле, мае. В июне с крупным партнером реализовали обширную программу. Это была целевая помощь бизнесу, который выделил два миллиона гривен восьми конкретным больницам. Мы закупили СИЗ и оборудование. А дальше Зеленский сказал, что он мастер спорта по борьбе с коронавирусом. Затем Степанов заявил, что карантин помог, мы все преодолели. Ну окей.

Весной мы стали костылем для государства, когда поняли, что никто не раздуплился вовремя. Ведь ГО, не говоря уже о простых гражданах, немного более оперативная история, чем государство - чтобы потратить хотя бы 20 гривен из бюджета, нужна куча согласований, росписей, подписей, бумажек. Но когда 32 миллиарда гривен из Коронавирусного фонда закатали в асфальт, а с нас снова хотели и СИЗ, и кислород, и еще что-то, мы перестали помогать больницам централизованно. Мы посчитали, сколько кислородных концентраторов можно было бы купить на 32 миллиарда гривен - один миллион. И это по-богатому, по коммерческой цене. Поэтому людям мы помогаем, заведениям - нет. И по моему мнению, мы более эффективно работаем для пациентов, которым не могут помочь врачи. Нас мало, но те, кто обращается, получают то, что просят.

Вот, например, Ляшко говорит, что они могут развернуть 80 000 коек, из которых 60 000 будет с кислородом. Зачем эти 20 000 коек без кислорода? Чтобы что? Но окей, будет 60 000, хорошо. По состоянию на позапрошлую неделю в Украине было 18 600 коек с кислородом. Я почти на 100% уверена, что если больницам поступит запрос посчитать койки с кислородом, которые можно забрать под ковид, они начислят еще. А ведь есть еще реанимационные кровати. Люди, которые попадают в реанимацию после аварий, инсультов, лежат и дышат кислородом. Эти кровати не отнимешь никак под ковид, как ни крути.

Фото: EPA / UPG

На эту тему: Яна Зинкевич: Первичное и вторичное

- А почему вы не поставляете концентраторы в больницы?

- Ну, например, вы пользуетесь дома фильтрами для воды, - включается Леся. - Одно дело - вы наливаете водопроводную воду дома через фильтр, вода отстаивается и становится чистой. Но через некоторое время фильтр загрязняется и перестает или вообще пропускать воду, или пропускает грязь. В любом случае чистой воды у вас не будет. Так же и в кислородном концентраторе.

И вот смотрите, - Леся подходит к столу, где лежат как почти чистые белые, так и потемневшие от грязи фильтры кислородных концентраторов, и показывает на один из чистых. - Вот фильтр, которым пользовались мало в чистом помещении. А вот, - она переводит палец на фильтр с посеревшими вкраплениями, - фильтр, которым пользовались чуть дольше. Фильтр пропускает сквозь себя воздух, который есть в комнате до того, как он попадает в молекулярное сито и рассеивается на составляющие, из которых собственно и берется кислород для пациента. Соответственно все вирусы, которые есть в комнате, прогоняются через аппарат. Как вы думаете, надо ли фильтры эти менять, когда в больнице аппарат передают от одного пациента к другому? Конечно, так. Но это мы с вами так думаем, а вот Степанов полагает, что нет, и так сойдет.

Пользоваться в условиях больницы концентраторами нереально, потому что пациенты очень быстро меняются. Пациенту может быть достаточно 5-литрового аппарата, а через три часа ситуация изменится - и ему поставят 10-литровый, который сняли с другого пациента. Никто не будет менять фильтр. Это дорого и неудобно. Один врач нам доказывал, что в инструкции к аппарату написано менять фильтр только раз в год. Да, но это бытовой прибор, который рассчитан на одного пациента, живущего в квартире. Тем более, мы не сразу понимаем, какие еще болезни имеет пациент, попавший в больницу с ковидом. А они дальше будут передаваться от пациента к пациенту, потому что будут оставаться в фильтре. 

Именно поэтому в больницах должен быть разведенный кислород. Более того, в идеале - еще и с кислородными станциями, которые этот кислород производят. А не замечательная система таскания и слива кислорода в цистернах.

- Были хоть какие-нибудь изменения за период весеннего локдауна, когда система здравоохранения должна была подготовиться к большому количеству больных?

- Нет, ничего не было, - продолжает вместо Леси Ирина. - Но, например, в том проекте на восемь больниц, о которых я говорила, были заведения, понимавшие необходимость кислорода, они просили закупить концентраторы. Мы объясняли, что им нужны не аппараты, а кислородные станции. Строить, если их нет, и расширять, если они есть. Только одна больница из восьми, в Ровно, сказала, что им ничего не нужно от государства, только пусть оплатят разводку кислорода. Кислородная станция у них уже была. Им оплатили разводку для четырех отделений. Мы до сих пор в хороших отношениях с начмедом, который это выбивал, потому что сразу было понятно, что человек на своем месте. 

Но есть еще одна проблема. У нас кислородные станции - это преимущественно цистерны, к которым приезжает машина и заправляет жидким кислородом. Мы - не последняя страна в мире, которая продолжает разделять медицинский и технический кислород. Технический кислород от медицинского отличается только тарой, в котором его транспортируют. В таре технического кислорода могут быть примеси масел, плюс те примеси, типа азота, которые и так есть в воздухе, которым мы дышим. В условиях ковида невозможно обеспечить всех чистым медицинским кислородом, и постепенно страны начали отказываться от этого разделения. Потому что в текущей ситуации нужен кислород, точка. Медицинский кислород у нас производят только несколько компаний, потому что на это нужна сертификация, а технический - все кому не лень. МЗ очень долго упиралось рогом и говорило, что нельзя закупать технический кислород, только медицинский. Но то же МЗ собирается закупать на больницы кислородные концентраторы, которые производят технический кислород. И министерство не видит никаких противоречий в своих действиях.

- Как-то пытались в Минздраве сотрудничать с вами?

- Кто? МЗ? Ну на самом деле обращались к нам остатки команды Супрун, которых еще не выгнали. Они и сами знают, что делать и как правильно, но просто сверяют показатели барометров в попытке хоть как-то повлиять на ситуацию. Извините, но в сторону МЗ цензурных слов нет и не будет, - заканчивает Ирина и отворачивается к компьютеру.

- Скажите, как-то изменилась работа фонда с пандемией? Стали ли люди помогать меньше? - спрашиваю у Леси.

- Люди помогают больше или меньше в зависимости от того, что они видят в телевизоре и за окном. Больше всего люди помогают тогда, когда им страшно. Вот, например, к нам уже седьмой год приходит прекрасный дедушка Аскольд Георгиевич, которому, может быть, уже под 90 лет. Ранее ежемесячно приносил по 100 гривен с пенсии, теперь по 200.

Нам помогают разные люди. Есть довольно активный молодой человек, как раз из тех, кто считает, что ковид - это всепланетная истерия, которая не имеет никакой связи с реальностью.

- Почему он тогда помогает вам?

- Он не верит в ковид, но верит в нас. На самом деле я часто и не знаю тех, кто нам помогает. Трудно отследить, сколько нам поступает денежных переводов, а уж тем более узнать что-то о каждом, кто их осуществляет. Наиболее трогательными являются переводы по три, семь гривен. Что могут, то и переводят, как я понимаю.

- Но вы знаете, сколько было денег, например, в прошлом году и сколько в этом. Изменились эти суммы как-то?

- Я вам не скажу, но Ира знает. Для меня деньги - это инструмент. Я думаю не суммами, а задачами. Вот, например, эта задача у нас получилась, а другая - нет. Какой-то сбор удается закрыть - молодцы. Какой-то не удается - что ж. То, что фонд финансово растет, но не в смысле собирания, а в смысле средств, которые тратит, это однозначно. Шесть лет назад, когда все начиналось с помощи переселенцам, мне казалось, что собрать 20 000 гривен на медицину - это практически нереальная задача. А сейчас мы ведем нескольких пациентов, у которых только медикаменты стоят 250 000 гривен. Госпожа исполнительный директор, жги цифрами! - обращается Леся к Ирине, и та протягивает бумажку, из цифр на котором понятно, что общая сумма пожертвований в 2020 году большая уже больше чем на 1 млн гривен по сравнению с 2019 годом. По данным аналитической системы Youcontrol, БФ «СВОИ» находится на 15 месте в рейтинге благотворителей по COVID-19.

- Нормально вы так выросли.

- Да, но на нас это совершенно никак не отразилось. Нам как нечем было платить за коммуналку, так и нет. Зарплаты в фонде мизерные. Это реально большая проблема, потому что у нас в стране принято считать, что ты волонтер, то так и должно быть. А то, что волонтеру надо есть-пить, купить ребенку памперсы или заправить машину, чтобы куда-то доехать - это такое. В 2020 году пять с половиной миллионов ушло в больницы, только с марта по июнь.

- Бизнес помогает фонду?

- Да, но не могу сказать, что очень часто. Мне нравится, когда бизнес помогает тем, чем умеет, не только деньгами. Например, «Новая почта», без которой мы просто с ума сошли бы с логистикой. Все наши отправления идут за их счет. Поэтому мы вполне смело отправляем противопролежневые матрасы, концентраторы, функциональные кровати и другие грузы и не паримся. Или частная клиника R+ делает бесплатную КТ для наших пациентов. У них есть очереди, но мы договариваемся заранее.

- Были ли проекты, которые пришлось свернуть?

- Нельзя закрыть проект, пока существует проблема.

- Что сейчас изменилось в работе с паллиативными пациентами?

- Их стало больше. Во-первых, потому что они потеряли возможность попадать в больницы, когда это нужно. Плановые процедуры теперь не делаются. Во-вторых, они стали бояться обращаться в медучреждения, и их тоже можно понять. Для таких пациентов ковид - это почти приговор. Хотя у нас было несколько подопечных пожилого возраста, которые подхватили коронавирус и прекрасно справились с ним дома.

Изменилось также то, что теперь врач и медсестра домой к людям ходят в костюмах биозащиты, респираторах и вообще представляют из себя инопланетян. Пациенты сначала пугались, но потом привыкли. Нам страшно принести к ним с собой то, чего приносить не стоит. Это, конечно, значительная финансовая нагрузка, но мы договорились, что на защите экономить не будем. Люди нам немного дороже бабла.

- Повлияла ли на работу с паллиативом медреформа?

- Конечно, повлияла. И очень хорошо причем. Но народ у нас хитрый и уже научился обходить все то, что определено медреформой, к сожалению. Я, например, сейчас «с восторгом» наблюдаю за одной из киевских больниц, которая законтрактовала с НСЗУ паллиативные услуги. Они оказывают помощь, но далеко не в тех объемах, которые задекларировали.

- Насколько я понимаю, это распространенная проблема? Ведь весной много больниц, которые никогда паллиативные услуги не оказывали, законтрактовали их в НСЗУ, из-за чего реальные хосписы недополучили деньги.

- Да, поскольку на паллиатив давали деньги, больницы их брали. Но не на паллиатив, а просто на больницы. В отчеты для НСЗУ запихивали что угодно, например, что они уехали домой к лежащему пациенту взять какие-то анализы, и считали это как паллиатив. Это мобильная помощь, которая не имеет прямого отношения к паллиативу.

В Киеве мы знаем два хосписа, которые помогают онкобольным. Они честно подали те услуги и в тех количествах, которые они действительно могут предоставить. Например, хоспис на Верховинной, который давно работает, законтрактовал услуг на 120 пациентов на 9 месяцев. А 11-я больница, которая никогда не занималась паллиативными пациентами, законтрактовалась на 700 пациентов. НСЗУ должен провести аудит, подозреваю, что по документам там все будет красиво, но без фактической работы.

Xоспис городского онкологического центра по улице Верховинной, 69. Фото: novostiua.net

- Чтобы понять ситуацию по факту, должны быть жалобы пациентов.

- Когда у человека дома паллиативный пациент, ему не до жалоб. А после того, как пациент умирает, родственникам еще больше не до того. Очень большое количество наших подопечных еще достаточно долгое время после того, как уходят их близкие, работают с психотерапевтом.

- Сталкивались ли вы уже с проблемой отмены плановых госпитализаций?

- Есть одна пациентка, которой везет, как утопленнику. У нее тяжелая форма сколиоза, и ей нужна операция на позвоночнике. Ей трудно дышать, у нее плохо работает сердце, но это плановая процедура, а не ургентная. Мы пообещали, что оплатим операцию, которая стоит почти 200 000 гривен. Для обычной семьи это заоблачная цена, а там еще молодая женщина, ей трудно будет найти деньги. Люди лучше откликаются на маленького ребенка, чем на взрослого. Пока мы пытались собрать деньги, она откладывала операцию. И в тот момент, когда мы уже имели нужную сумму, плановые операции запретили. Договорились, что когда это все закончится, она позвонит - и мы все оплатим. Перезвонила летом - заболела. Пока мы ждали, когда она вылечится, пошла вторая волна ковида. Тот случай, когда начинаешь думать, что просто судьба.

Я думаю, что таких людей еще будет какое-то количество, просто не понятно, какое. Мы же не занимаемся хрониками. Что касается паллиативных пациентов, то мы всегда найдем, где и какие процедуры можно сделать.

- Как вы думаете, как быстро нас догонят последствия отмены плановых процедур?

- Здесь в глобальном масштабе достаточно трудно что-то прогнозировать. Последствия мы увидим позже. Можем только предполагать, что часть людей, проблемы которых могли бы решиться легче, будут решаться значительно труднее. Потому что они просто будут накапливаться, потому что что-то не сделали вовремя. 

- А психологические последствия?

- Вы решили у нас остаться до утра? С этим у нас вообще жопа. Люди раздражены, причем независимо от того, с какой стороны от веры в ковид они стоят. Те, кто понимает, что может оказаться на больничной койке без кислорода или потерять своих близких, паникуют по этому поводу. Те, кто считает, что вирус не страшнее обычной простуды, кричат, что их заставляют носить маски и ограничивают свободу передвижения. Все вместе бьются в истерике, что у нас на носу большой экономический кризис. Когда истерика у одного человека, то есть еще надежда, что люди вокруг могут его утешить. Но когда в истерике все общество - это очень страшно.

Если говорить о клинических проявлениях, то мы неоднократно сталкивались с тем, что люди, которые заболели ковидом и почувствовали некоторый дискомфорт в начале болезни, получают весь спектр панических атак, с которыми не могут справиться. Я знаю одну замечательную женщину, социальную работницу, которая помогала переселенцам в самом начале войны. В первый день болезни она почувствовала одышку, ей было трудно дышать. На следующий день ей привезли кислород, но ничего уже не помогало снять страх, что она задохнется. Ночи превратились в кошмар. Она мозгом понимала, что ничего не случится, что есть аппарат, можно вызвать скорую, что она в квартире не одна. Но тело живет своей жизнью и выдает всю психосоматику, на которую способно. То есть задыхается не потому, что легкие не работают, а из-за паники. И такой человек не один, просто об этом мало говорят.

- Да, уже есть исследования, что 56% пациентов, переболевших ковидом, жалуются на различные психологические трудности, тревожность, депрессию ...

- ... расстройства сна, да. Я не скажу в процентах, но знаю, что действительно значительная часть пациентов с этим сталкивается.

Но опять же, я не могу отслеживать их. Со многими из них у меня нет близкого контакта. Вот сегодня, например, женщина написала, что ее папе нужен кислород, сбросила мне контакты, прислала справку из больницы. Человек приехал, забрал аппарат и уехал. Вернет или когда пациент умрет, или когда вылечится. Я не знаю, в каком психическом состоянии человек, и не узнаю, если родственники не захотят поговорить об этом со мной. Иногда бывает, что хотят, и мы разговариваем часами. Те, кому страшно, звонят по ночам. Кто-то делится хорошими новостями, например, что папа сегодня первый раз поел простой суп. Это для меня как глоток свежего воздуха. Тогда я понимаю, что есть шанс куда-то выбраться. Но о большинстве пациентов я не знаю ничего. И больше вам скажу - знать не хочу. Я просто не выдержу.

Только в вашем присутствии мы выдали четыре аппарата. И еще столько же до вас. Это просто один день. А теперь представьте, на что я превращусь, если буду в подробностях пропускать сквозь себя каждого человека? Это просто бесконечный сумасшедший калейдоскоп. Когда люди справляются сами и не делятся со мной своими страхами, я им благодарна. Но если у вас есть потребность поговорить со мной, я всегда отвечу.

Фото: Макс Требухов

- Есть ли хоть маленький шанс минимизировать потери?

- Шансы есть всегда. Я не надеюсь на государство, не надеюсь на министра. Но я верю в людей. Не в себя, не в Иру. А в том, что в этой стране достаточное количество людей, которые в состоянии взбодриться, сгруппироваться, что-то сделать и как-то ситуацию разрулить. Мы вот говорим, а мне написал представитель одного бизнеса, как лучше помочь в ситуации, когда дойдет до госпиталя во Дворце спорта.

- Думаете, дойдет до госпиталя во Дворце спорта?

- Да, дойдет. И если его будет организовывать не Министерство, то он будет иметь все шансы стать эффективнее больницы.

- Можно ли что-то сделать сейчас, чтобы до такой ситуации не дошло?

- Нет, у нас нет мест, куда класть людей. Не просто коек, а мест с оборудованием, с мотивированным персоналом. Мотивированных врачей в учреждениях не очень много, потому что государство сделало все, чтобы бросить их под паровоз и там оставить. 

Помните 2014-й? Помните, как все работало, пока не вмешалось государство? Добровольцы, волонтеры, различные прекрасные инициативы, которые дали толчок развитию всего, что только возможно. Но только за это взялось Министерство обороны, все превратилось в то, во что превратилось.

- Но как долго такие инициативы могут существовать без системной поддержки?

- На самом деле все очень просто - пока есть мотивация и люди втянуты, понимают для чего они работают, что-то будет делаться. Как только мотивация исчезает и работа становится потоком, надо начинать искать компромиссы.

Результат, как ни парадоксально, можно получить только тогда, когда выбираешь совсем не ту цель, к которой в конце концов хочешь прийти. Например, ты хочешь, чтобы пациентам не было больно, ставишь себе такую цель и ломишься к ней через все двери. В конце концов, становишься одной из самых влиятельных пациентских организаций. Или другой пример - ты хочешь попасть в реанимацию к своему ребенку, а, в конце концов, меняешь законодательство. Это вполне реальная история, которая началась с одной мамы. Когда находишь понятную цель и хочешь ее достичь, то можешь оказаться где угодно. Даже мир перевернуть.

Если я буду жить так, как живу сейчас, может быть, есть какой-то шанс, что мои дети не захотят уехать из этой страны. А если я буду жить исключительно для себя и своей семьи ... ну, наверное, тогда надо будет всех забирать и уезжать. О себе я забочусь ровно настолько, насколько я забочусь о любом рабочем инструменте. Если я не буду заливать в машину бензин, она не поедет. Если не поменяю летнюю резину на зиму - попаду в аварию. На самом деле последние семь лет у меня просто какое-то увлекательное соревнование со Вселенной, Боженькой, обстоятельствами, не знаю еще с кем. Мне нескучно жить, во всех смыслах.

Фото: Макс Требухов

- Вы знаете, что «люди устали от войны». Кажется, от ковида люди устали еще быстрее. 

- Это нормально. Война была где-то не здесь. Телевизор включил - и война есть, выключил - нет. А с ковидом так не получается, потому что пандемия везде. Выходишь на улицу - кто-то в маске, а кто-то - нет, но все равно без нее в магазин или аптеку не зайдешь. Школы то работают, то нет, дети то сидят дома, то не сидят. В поликлинику попасть сложнее, на плановые операции невозможно попасть, в отпуск не поедешь, малый бизнес закрывается, все меняется. Понятно, что это значительно быстрее достает, чем то, что происходит не просто у тебя дома.

- Означает ли это, что по крайней мере пандемия закончится быстрее?

- Да, рано или поздно против ковида появится вакцина или лечение, а вот что делать с войной, я не знаю вообще.

Конечно, вряд ли что-то для ковида нас ждет в течение этого года, но не думаю, что потребуются десятилетия. Рассчитываю на следующий год. Разве это первая эпидемия на земном шаре? ВИЧ тоже когда-то считался приговором. Я хорошо помню, с какой скоростью заражались люди, преимущественно в портовых городах и там, где были проблемы с инъекционными наркотиками. Но сейчас ВИЧ-инфицированные живут полноценной жизнью, принимая антиретровирусную терапию. А пройдет немного времени, и они не просто будут нормально жить, а от них еще и перестанут шарахаться те недалекие люди, которые шарахаются сейчас.

- Думали уже, что делать, если когда-нибудь позвоните в больницу, а там скажут, что помощь не нужна?

- Будет классно. Калитка моего дома выходит в лес, я, страшно сказать, имею огород, кучу кошек, собаку. Когда помощь будет не нужна, я буду сажать цветочки. У меня это получается, - Леся резко разворачивается в сторону двери. - Добрый вечер! Я вас приветствую!

В комнату вошел высокий мужчина с кислородным концентратором в руке. Он привез аппарат из Чернигова - брал концентратор для отца, который начал дышать дополнительным кислородом с сатурации 83. Сейчас он полностью выздоровел. За маской не видно улыбки мужчины, но ее выдают глаза. В другой руке он держит пакет с тортом.

- Так что, вы молодцы? - радостно спрашивает Леся.

- Нет, это вы молодцы. Спасибо, - отвечает мужчина. Его отец, который более чем две недели мог жить только с аппаратом, наконец снова дышит самостоятельно.

Фото: Макс Требухов

Допомогти благодійному фонду «СВОЇ» можна за реквізитами: 

Рахунок UA223206490000026007052620401, отримувач БО "БФ "СВОЇ"

Код ЄДРПОУ: 39293651

Картка фонду 5169 3305 1748 5634 Кошкіна Ірина

PayPal: [email protected]

—

Анастасія Іванців,  опубликовано в издании  LB.ua

На эту тему:

• Александр Данилюк: «Врачебных знаний для принятия государственных решений недостаточно»
• «Почему люди понимают, зачем нужен хоспис, только когда беда случается с ними?»
• Анархия — мать пандемии
• "53% средств "ковидного фонда” "ушло в "Укравтодор” на строительство и ремонт дорог»
• Тут живет COVID-19. Один день больницы в "желтой" зоне: записки врача
• Загляни в могилу и почувствуй себя счастливым. Как мысль о смерти нам жить помогает