«Делаешь вид, что работаешь» – жизнь советского человека через призму его трудовой книжки

Версия для печати

Чем на самом деле занимается советский человек, когда он работает? Об этом рассказывает главный библиотекарь «Мемориала» Борис Беленкин на примере 37 записей в своей собственной трудовой книжке.

В 1956-м году Хрущев отменил сталинский указ, запрещавший без разрешения руководства предприятия увольняться или переходить на другую работу. Сталинское крепостное право было отменено. Именно тогда появились так называемые «летуны» – люди, которые слишком часто, по советским меркам, переходили с места на место. До указа за всю жизнь в трудовой книжке советского человека могло быть две, от силы три записи. Я же со своими тремя дюжинами был классический «летун».

Нулевая запись

Школу я закончил, когда мне еще не было 17-ти, и до армии у меня был год в запасе. При этом учился я плохо, и в моей характеристике было написано: «поступать в высшее учебное заведение не рекомендуется». Кажется, именно в моем выпускном 1970 году в школах ввели такие характеристики на выпускников. Тем не менее, я сразу же пошел поступать в МГУ на истфак и завалил сочинение. Было ясно, что впереди работа и подготовка к поступлению в институт следующим летом. Или армия. Никаких других вариантов биография физически здорового молодого человека в то время не предполагала.

Я за весь советский народ говорить не буду, но примеров того, чтобы кто-нибудь поступал в институт без блата, знаю очень мало. Большинство людей вокруг меня были хоть с минимальным, но блатом. Там, куда ты поступал, пусть хоть уборщица «своя», но была обязательно.

И уж точно не знаю случая, чтобы тогда какой-нибудь молодой человек приходил поступать на работу с улицы. Причем речь здесь не идет о каких-то «теплых местечках». Допустим, кто-то идет работать на завод Лихачева слесарем самого низкого разряда. Почему? Потому что папа там работает. Проводниками не обязательно выступают родители, сгодятся и тети, и дяди, и просто знакомые, соседи. Главное, что ты шел «по рекомендации».

Моя мама работала в МГИМО, но незадолго до окончания школы я узнал о том, что я еврей и поэтому в МГИМО мне нельзя. Тогда родители могли довольно долго не говорить детям об их собственной национальности – таковы были издержки жизни в полуофициально антисемитском государстве. Так или иначе – это был шок. В этом случае помочь не могла даже мама. Стало ясно, что пора устраиваться на работу. И тогда выяснилось, что жена брата отчима моего отца – главный энергетик киностудии имени Горького, где как раз освободилось место подсобного рабочего.

Записи №№ 1-3, киностудия им. Горького

Я заступил «... временно, на время болезни товарища Моршанина», который, как мне сказали, упал с дерева и повредил позвоночник.

Эта работа была замечательная, а по меркам вчерашнего школьника и вовсе фантастическая. Часами делать было совершенно нечего. Зарплата нищенская, 70 рублей в месяц. Работа двухсменная: первая смена начиналась в 07:15, а в 16:00 я был уже свободен. Вторая начиналась в те же 16:00, и уходил я, как правило, не позже 10 вечера. Во вторую смену работы было совсем мало.

Цех обработки пленки занимал два этажа в старом корпусе киностудии. Моя задача в основном состояла в транспортировке пленок между этажами и со склада в так называемых ЯУФах – металлических контейнерах, куда помещалось по пять катушек с пленкой. Иногда приходилось грузить ЯУФами целый автобус-ПАЗик. С тех пор, когда я вижу тележку для кинопленки, или высокую стопку книг, сразу чувствую, как пробуждается мышечная память: перетаскал я этих коробок немереное число. Но все же бо́льшую часть времени на работе я проводил, сидя в креслах. Именно в нерабочее время проходила самая важная часть моей жизни в студии.

Потаскал коробки и сидишь. Я даже закурил от безделья, чего в школе не делал. За вычетом курения и чтения оставался только просмотр фильмов. Надо понимать, что в киностудии тогда не только делали кино, но и отсматривали зарубежные ленты, прежде чем пустить или не пустить их в прокат.

Сырой рабочий материал смотреть было неинтересно. Было еще много северокорейского дубляжа, который смотреть было просто невозможно. Таких фильмов закупалось много, но я не помню, чтобы что-то северокорейское вообще выходило в прокат.

Но все же пересмотрел я массу всего: например, что вырезано советской цензурой из фильма «Конформист». Я полностью видел прекрасный трехсерийный польский комедийный фильм, который в подлиннике назывался «Как я развязал Вторую Мировую войну». В прокатном варианте его сократили до двух серий и переименовали в «Приключения канонира Доласа».

Б. Беленкин в юности

На цеховых попойках в директорском зале (глубокие мягкие кресла с деревянными подлокотниками, чуть изогнутые стены, все в коврах, можно курить, включив вентилятор), мы ставили несколько пленок. Например, первый диснеевский мультик, «Пляска смерти» под музыку Сен-Санса мне до сих пор снится по ночам. Почему-то студийным рабочим тогда очень нравился один безымянный ролик – пошлая песенка на немецком языке в стиле Киркорова. Почему рабочие мужики любили слушать такую музыку? Для меня это был секрет. Ну и, конечно, несколько цензурных обрезков сексуальных сцен из разных фильмов.

Если на просмотры почему-то не пускали в зал, можно было посмотреть фильм из будки киномеханика. Именно так в 17 лет я увидел «Гражданина Кейна», «Полночного ковбоя», «Инцидент» и другие фильмы, которые советскому зрителю того времени были вообще недоступны.

Именно поэтому возможность проводить людей в студию сразу сильно поднимала мой статус среди сверстников. Это вам не завод Лихачева. Одним только «я работаю на киностудии» ты уже практически актер Тихонов.

В тему: По всему СССР на «жигулях» в 1982 году. Часть 1: Дальний Восток, Казастан, Урал, Москва…

Как происходила «проводка» на студию? Сначала я брал у работников цеха несколько пропусков, с ними выходил в рабочем халате на улицу, для вида с пустой тележкой. А там передавал пропуска ожидающим снаружи знакомым. Если пропусков было меньше, чем желающих, проводили «каруселью». Иными словами, система была налаженной – студия всё время была наводнена визитерами, особенно в дни просмотров в большом зале чего-нибудь стоящего.

Серьезная часть этой светской жизни проходила в столовой студии. Кофе там лился рекой. У меня сохранилась записная книжка с отметками: «Наташе должен 30 коп., Виктору – 20 коп., Оле – 40 коп.» и так далее, потому что одалживал все время. В этой столовой я выучил множество киношных анекдотов, которые я еще много лет пересказывал во время дружеских застолий. Теперь все начисто забыл, кроме одного.

Тогда на экраны уже вышла «Калина красная», а по телевизору показали первый раз «17 мгновений весны»:

Шоссе. Указатель на немецком: «Берлин 70 км». Останавливается черный мерседес. Выходит Штирлиц. Вдыхает свежий весенний воздух. Идет в лесок. У ближайшего дерева расстегивает ширинку и писает. Закадровый голос: «Штирлиц не знал, что спустя 20 лет эту самую березку будет целовать Василий Шукшин».

Второе поступление

Весь тот год я параллельно ходил к репетитору по русскому языку, потому что на выходе из школы в сочинении делал 50-60 ошибок, шансы поступить были нулевые! И вот я, человек, собиравшийся на истфак, год спустя пошел на экономический факультет ВГИКа. В математике я был полное «зеро», так что ходил заниматься к своему другу Сергею Травкину. Он был гениальным математиком, но большего тупицу, чем я, ни он, ни его жена Аня (тоже математик) не видели в жизни.

Когда я получил «тройку» за билет по теореме Пифагора, я понял, что поступил. Больше по математике я получить не мог генетически. Географию сдал, кажется, на «пять». К сочинению я был готов, меня научили, что если не знаешь, как пишется «карова» или «корова», пиши «крупное домашнее рогатое животное», и никогда не брать свободную тему, лучше «Ионыча» Чехова или что-нибудь безобидное по Лермонтову. Благодаря этой выучке за сочинение я получил «четыре».

И только тогда, сдавая свои вторые вступительные экзамены, я понял, что все, что было в школе, все эти 10 лет вычеркнуты из жизни. По большому счету я не получил от школы ничего. Хорошо, что в начальной школе меня научили читать и писать. Но с пятого и дальше – все оказалось ненужным, все, что заставляли выучивать – все это не пригодилось никогда. Я не знал языков из-за этого.

Школа не дала мне навыков, только антинавыки.

Я уверен, для половины человечества школа – это травма на всю жизнь. С тех пор стал убежденным сторонником остроумной теории «обесшколивания общества» Ивана Иллича. Все то, что я должен был сдавать на вступительных, было усвоено мной за год после школы.

Итак, за сочинение во ВГИКе я получил четверку. А вот за историю, которую, как я считал, знал на «пять», получил «два». Засыпался, а вернее, был намеренно завален на вопросе про «троцкистско-зиновьевскую оппозицию». А на дворе уже середина июля! Я побежал на филфак пединститута, который мне посоветовали в последний момент, и поступил.

Запись № 10

Зачислен в институт студентом I курса факультета русского языка и литературы дневного отделения. Туда я рвался, чтобы в армию не попасть. То, что я «филолог» и то, что это «пединститут», мне было малоинтересно.

Работа без книжки

Разумеется, трудовая жизнь советского человека могла протекать и вне трудовой книжки. Я учился на дневном, стипендию получал только первые полгода, до первого экзамена. А потом оказался без денег, от чего за время работы успел отвыкнуть.

С сентября месяца параллельно с киностудией я работал еще в одном месте – очередная жена моего отца, Алла Дмитриевна Полумордвинова, устроила меня в редакцию «Нового времени».

Это была одна из моих любимых работ, я был читчиком в немецкой редакции журнала (он выходил на нескольких языках). Передо мной лежал текст на русском языке, а у редактора, Жореса Марковича Гречаника, на немецком. Я читал свой текст вслух, а он сверял перевод. На работу я приходил раз в неделю и получал 40 рублей в месяц. Однажды, правда, я прочитал вслух весь отчетный доклад Брежнева на XXIV съезде КПСС за целых 25 рублей.

Следующая моя работа – брошюровочный цех фабрики «Детская книга». Там брали без трудовой книжки, на временную работу, рублей на 120 в месяц. Отличные деньги.

Начало работы – ровно в 06:15. Книги я, разумеется, воровал. У меня был пиджак с нашитым карманом на спине и солидный кожаный портфель с малозаметным внешним отделением на молнии. Уходя, на вахте полагалось открывать портфель, и у меня там видны были только треники, тапочки и газета.

Так мне в руки попадало то, что в магазины поступить и не могло: подарочное издание «Сирано де Бержерак» Э. Ростана или приключения Мюнхгаузена. Я их дарил девочкам на курсе.

Я научился спать днем, стоя у конвейера, отчего случалось заправлять барона Мюнхгаузена корешком наружу. На фабрике я работал весной одновременно с учебой на I курсе, а летом совмещал с работой на киностудии Горького.

При этом трудовая книжка – (записи № 4-7) продолжала лежать в студии Горького. Там меня часто подменял знакомый слесарь, с которым я делился зарплатой. Он был счастлив, так как с этого нелегального приработка не платил алименты!

Умолял меня не увольняться.

Геологическая экспедиция

Летом 1973 я уехал на 3 месяца на Дальний Восток, где работал в геологической экспедиции.

Произошло все очень просто: сдавал экзамены после второго курса, пил пиво, было душно, было жарко, планов на лето нет. Накачанных студентов брали в стройотряды, а таких как я – худеньких евреев – нет. У меня были знакомые на геофаке МГУ – «поедем, – говорят, – в экспедицию. Там рабочие нужны». Оформили меня, взяли на работу. Билет Москва – Охотск, как сейчас помню, стоил 144 рубля – две зарплаты. Тогда я впервые в жизни сел в самолет.

Жил в тайге, в палатке, ходил в маршруты, была обычная геологическая жизнь. Через два месяца наша замечательная повариха уехала, и меня, как самого ненужного в отряде, назначили на ее место. Когда все шесть здоровенных мужиков уходили в маршруты, я брал винтовку и шел на охоту, потому что есть тушенку было нельзя.

Ее выдавали заранее, но съеденное потом вычитали из гонорара, потому задача была не съесть ни одной банки, и всю тушенку сдать обратно нетронутой. Мы ели оленину, охотясь на каких-то колхозных оленей, которые отбивались от стад и полудикие забредали к нам. Мяса было порядочно – мы еще подкидывали другим отрядам. Надо мной все смеялись: «филолог, так вот пускай ручки попачкает», имелось ввиду – в крови во время свежевания туши. Стрелял перепелок, они сами подлетали к палаткам. Чаще всего готовил котлеты из оленины.

С оленями приходилось быть осторожными, потому что за кражу колхозного имущества давали 3 года.

Якуты и эвенки, которые в колхозах работали оленеводами, приходили к нам с обыском. Там за 300 километров вокруг ни одного населенного пункта, так что подозрения их можно было понять. Но нас не поймали.

На учебу я опоздал на 3 недели, вернулся с запиской из Мингеологии: «В связи с плохими погодными условиями (взлетная полоса была засыпана снегом), Борис Беленкин не мог вылететь из .... с 1 по 18 сентября с.г.». Пришел с такой бумажкой в деканат, когда у меня было уже 140 с чем-то часов прогула.

Через несколько месяцев меня всё-таки стали выгонять, но уже «по политике», и здесь меня спас «рабочий фактор». Я признался ректору, что в свое время выпросил трудовую книжку «на два дня» и не вернул ее в институт. Далее произнес нечто вроде «учась на филфаке, я еще и подсобный рабочий... Содержу больную сестру (полная ложь), старую бабушку и одинокую мать (вообще-то работающую в МГИМО)». Выглядел я щупленьким, но убедительным. Отчисление было отложено на год …

Записи № 8-9, музей Пушкина

Здесь у меня произошла уже некая интеллектуальная инициация.

Музей был очень интересным местом. Например, в музейных рабочих числился нынешний профессор ВШЭ Александр Осповат.

В основном контингент состоял из свободомыслящих «бывших» со звучными дворянскими фамилиями и интеллигентных евреев. Тем не менее, как музейный рабочий, подчинен я был омерзительному старому коммунисту и стукачу.

Запись № 11

Отчислен с III курса. Академическая задолженность – не сдан экзамен по русскому языку за третий курс. Быстро понимаю, что впереди у меня – армия и ничего больше.

Записи № 12-13, транспортный рабочий второго разряда

Тут все было точно рассчитано. Нужно было избежать разрыва в стаже, поэтому после отчисления гуляю 29 дней – главное, чтобы не больше месяца. После чего устроился в Строительное управление через брата отчима отца. Я разъезжал в машине, сидя рядом с шофером, на разных комбинатах, заводах, складах мы заполняли машину гравием, паркетом, цементом, досками и развозили по строительным объектам. Совершенно тупая работа. Никакого тебе неподцензурного кино, ворованных книг и интересных собеседников.

Призыв. Белый билет

Впереди маячил призыв. Но у меня уже была девушка. У меня были интересы: филология, история. Были друзья, были самиздат и тамиздат.

Будучи к тому времени уже законченным антисоветчиком, я не мог представить себе, что вот-вот придется идти в армию. Уже были 10 лет школы, а тут еще предстояло выкинуть из жизни два года. Я в то время получал из армии гору писем, от моих школьных и дворовых друзей, которые тогда как раз служили. Я читал их и понимал – в армию никак нельзя!

В апреле 1975 я лег по направлению военкомата в больницу, пытался жрать сырую печень. Но оказалось, что кровяные тельца в моче не спасают. Перед прохождением рентгена к рентгенологу наведался мой однокурсник и друг Яша А., человек в высшей степени деловой, в результате чего у меня нашли язву двенадцатиперстной кишки. После диагноза пришлось каждый день в течение месяца терпеть уколы и переливание крови. Зато цена – белый билет.

В тему: По всему СССР на «жигулях» в 1982 году. Часть 2: Москва, Ленинград, Таллин…

***

Моя следующая работа – «пункт захоронения ядохимикатов» – это пункт захоронения очень многого в моей жизни. Я знал уже, что впереди у меня не будет армии, а будет прекрасная незамутненная жизнь, которую я как бы начинал с белого листа.

Борис Беленкин. Источник: www.olds.silver.ru

Записи № 14-15, пункт захоронения ядохимикатов

Итак, я был признан негодным к армейской службе. Однако, я успел заранее договориться с географом и диссидентом Владимиром Сквирским, что он меня «спрячет» на время призыва в какой-нибудь экспедиции, если я вдруг окажусь годен. Эта договоренность осталась в силе и после освобождения от армии. Деваться мне было некуда, денег не хватало, и я отправился в Краснодарский край.

Прибыв на место, я оказался в поле, в двух километрах от станицы Варениковской, недалеко от Анапы. В поле стояли несколько вагончиков и пара КШК-1 (Копатель шахтовых колодцев). Называлось все это – «Объект № 1». Не знаю, можно ли назвать результаты нашей деятельности там экологической катастрофой. Но обо всем по порядку.

В Краснодарском крае в какой-то момент скопилось колоссальное количество ядохимикатов и удобрений с истекшим сроком годности. Чтобы как-то их ликвидировать, вызвали геологов, копателей шахт и взрывников. Идея была такая: пробурить шахту метров тридцать глубиной и взорвать заряд на дне так, чтобы получилось нечто вроде огромной подземной колбы. Далее по плану эти колбы (планировалось сделать несколько) следовало заполнить ядохимикатами и запечатать.

В одном месте выкопали, взорвали – где-то за километр оттуда в свинарнике треснули стены. Но свинарник никого не волновал, важно было, что никакой «колбы» не вышло – все обвалилось. Почвы не позволяли вести взрывные работы. Ситуация была авральная, сотни тонн стухших удобрений скопились на железнодорожных станциях края, нужно было куда-то их девать.

Записи № 14-15

Придумали так: истыкать территорию могильника 30-метровыми колодцами, заполнять их негодными удобрениями на две трети, а остаток засыпать землей. Колодцев, конечно, пришлось выкопать гораздо больше, чем панировалось «колб».

Власти не усложняли дело излишним формализмом: платили по коэффициенту 1 к 5. Если в Москве, например, или в Воронеже, за 1 метр проходки рабочему платили 1 рубль, то на «Объекте № 1» платили 5 рублей. Работали мы с лопатами вокруг этого колодца примерно как в том анекдоте о милиционерах, вкручивающих лампочку: один держит лампочку, а еще двадцать крутят дом.

Наша с напарником работа, тем не менее, была самая тяжелая – отбрасывать грунт, который «доставлял» на поверхность бур КШК. Зато заработок мог доходить до 10 рублей на двоих в час. Это раз в десять больше стандартной суммы.

Работа не относилась к «вредным» – сами ядохимикаты я видел только один раз и в самом конце. Мы должны были в сжатые сроки вырыть 30-40 колодцев, проблема была только в КШК-1, который ломался каждые пять минут. В остальном – это была встреча с народом.

За рабочие места шла драка. Для сравнения – месячная пенсия моей бабушки была 30 рублей. И, хотя я приехал как бы по блату, места для меня изначально не было. Первые дней 10 я слонялся без дела, но затем атмосфера стала накаляться.

Местная кубанская публика прознала, что «понаехавшим» почему-то платят раз в 10 больше. А когда оттуда уволили единственного местного, чтоб взять москвича, местные из города Крымска собрались резать московскую публику. Меня не трогали, потому что мне работы и денег не досталось, как и им. В какой-то момент часть москвичей просто смылась, и со второй половины июля я заступил со своей штыковой лопатой к дышащему на ладан КШК-1.

Пункт захоронения ядохимикатов стал кульминацией моей трудовой биографии.

Оставшиеся москвичи там были преимущественно из НИИ нефти и газа. Сугубо антисемитская публика. Мы все обедали вместе, и разговоры за столом были на две темы: о бабах из станицы и о евреях. Кто-то из их института эмигрировал в Израиль, и теперь у них якобы никто не может защититься. А виноват, конечно, «Кацман».

Тогда я своим ушам не верил – как так может быть, что эти люди, все-таки москвичи, с каким-то образованием, могут всерьез такую чушь нести. Единственный раз в жизни тогда мне пришлось занять позицию оголтелого сиониста и русофоба. Я всё время нёс что-то вопиюще провокационное, просто не зная, как правильно реагировать на откровенное юдофобство.

Но морду мне ни разу не били. Рассуждения были все из разряда: «Я с одним хорошим евреем работал ...» или «Ты-то Борька ничего, молодец, но вот твои евреи ...».

Когда их пришли бить, я особо не переживал.

Перед возвращением в Москву я купил 30‑литровый дубовый бочонок домашнего вина, 3-х литровую банку винного спирта и ящик колхозных груш из садов колхоза-миллионера «Кубань».

В Москве, допив с друзьями вино и спирт, стал думать, что делать дальше. Надо было восстанавливаться в институте, чтобы все же получить высшее образование, но для этого нужно было пойти работать по профилю, то есть в школу. Для чего я, после кратковременного возвращения на киностудию Горького (Записи №№ 16-17), все же решился на резкую перемену участи.

Записи №№ 18-21, старший пионервожатый в школах №№ 872 и 81

Я устроился на должность пионервожатого. Как это удалось человеку, убежденному на тот момент, что «хороший коммунист – это только мертвый коммунист»? Видимо, некоторая природная живость ума, остроумие и беспринципность были во мне заложены. Поэтому я поступил на самую смешную и неуместную работу в своей жизни.

Пришел я устраиваться на место лаборанта по физике опять по знакомству, но что-то в блате не сработало, и на мое место взяли другого человека. Взамен мне предложили место пионервожатого, объяснив, что для восстановления в институте пионервожатство даже лучше.

Плюнул я на принципы и стал пионервожатым. Не должность, а почти синекура: время от времени делаешь вид, что работаешь, надеваешь галстук перед началом большой перемены.

Имитация деятельности была поставлена на поток. Иногда приходилось проводить прием в пионеры и какие-то линейки солидарности с братским народом Никарагуа, но это мелочи.

Вся эта затея, повторяю, была исключительно для того, чтобы восстановиться в ВУЗе.

Чтобы вернуться в пединститут, нужны были основания. В частности, нужно было не меньше года проработать по профилю. Проработал я год, получил соответствующую характеристику, и меня восстановили в МГЗПИ – Московский государственный заочный педагогический институт. Правда, в школе сразу после моего восстановления меня все время норовили уволить. За полную профнепригодность.

От увольнения с работы меня спасло рождение сына. Январь, последние дни каникул. 1977-й год. Меня вызывают, я знаю точно, что будет: «Борис Исаевич, вы больше года работаете, очень интересно было познакомиться. Но вы больше нас не устраиваете». А жену мою как раз накануне я отвез в роддом. Без пяти двенадцать ночи мы с ней говорили по телефону, никаких схваток не было. В 10 утра у меня была встреча в школе. Утром беру такси, еду в школу в Коломенское.

И начинается: «Борис Исаевич... ваша работа... мы вынуждены...», И вдруг звонит телефон. «Алло», – говорит директор. «Да, да, да здесь, да, работает». Затем пауза, она слушает, потом говорит «Да, конечно, передам». Вешает трубку, секунду молчит. «Ну что, Борис Исаевич, мы вас поздравляем, у вас родился сын. Идите». Все можно было, но сказать: «У вас родился сын – мы вас увольняем», – они не могли. Я спокойно доработал до лета.

«Эту свою работу я довел в плане халтуры до абсолюта»

Дальше я пошел пионервожатым в школу № 81, где мне сразу же дали еще и преподавательские полставки: 9-й, 6-й, 7-й классы. 9-й у меня быстро отняли, сказали, что я не справляюсь, зато 6-й класс был замечательный. Довольно скоро я обнаружил, что две девочки на уроках «незаметно» читали «Красный террор» Волошина и Цветаеву (6-й класс!). Я вызвал родителей, мы тут же нашли общий язык и вступили в книгообменнные отношения. Класс был огромным – 46 человек, но я получал от уроков удовольствие.

7-й класс был поменьше и попроще. Один недоумок во время уроков меня доставал меня так, что я однажды не выдержал и решил проучить его раз и на всегда. Во время урока сказал «к тебе пришли, выйди». Он выходит в пустой коридор, я вслед за ним и со всем наслаждением бью его по заднице. Он: «Вы че, ваще, бить школьников нельзя!», – а я, плотно закрыв за собой дверь, говорю: «А ты не докажешь, тварь вонючая». Мой рейтинг среди учеников сильно вырос после этого.

Через несколько месяцев после начала работы чуть ли не на каждый урок ко мне стали ходить директриса или завуч, чтобы потом устроить экзекуцию. Не спасали даже образцовые планы, которые я брал у своих бывших однокурсниц-отличниц с дневного отделения.

Уроки признавались плохими. По окончании учебного года с учительства меня попросили, решив оставить пионервожатым. Эту свою работу я довел в плане халтуры до абсолюта. Я собрал всех своих любимчиков из 6-7-го классов, сказал: «ты будешь председателем совета дружины, а ты будешь отвечать за работу с октябрятами».

Жили мы замечательно, только изредка занимались сбором макулатуры и проводили митинги солидарности с народом Никарагуа. Мне только все время казалось, что меня не просто выгонят, а обзвонят все места и везде расскажут, что «это какой-то не тот человек».

Но, видимо, директриса и завуч сами были такими формалистами, что увидели во мне абсолютного профессионала. Они даже готовы были взять меня завучем по внеклассной работе.

В тему: По всему СССР на «жигулях» в 1982 году. Часть 3: Прибалтика, Белоруссия, Украина

«Вся вина лежала на старом большевике»

От первой школы у меня остались жуткие воспоминания о приеме в пионеры. Как-то я повез детей на Красную площадь – там они у Мавзолея должны были пионерскую клятву прочитать: «перед лицом своих товарищей тожественно клянусь ...» и так далее. А я эту клятву, конечно, не знал наизусть. Я толкнул вперед особо одаренную девочку: давай, мол, проговори клятву, они за тобой повторят. Но тут меня прижали эти учителя: «Нет, Борис Исаевич. Нам тут в магазин надо, колбасу дают. А с детьми еще в музей Ленина тащиться потом. Надо, чтоб все побыстрее было. Давайте вы». И, к моему позору, они поняли, что я не знаю этого текста. Может быть, потом они директору школы и стукнули на меня.

Из-за этой истории в своей новой школе я решил выпендриться, и организовал прием в пионеры там, где этого никто сделать не мог – в музее Революции, в зале победы над фашистской Германией. В организации мне помог отец, который был сотрудником музея. И вот – дети выстроены в линейку прямо у фашистских знамен, которые в 1945 бросали на Красной площади на параде победы. Перед ними выступают ветераны, рассказывают что-то о своих подвигах.

Важная деталь – в одном из третьих классов была девочка по фамилии Георгадзе – племянница секретаря Президиума Верховного Совета СССР. Эту фамилию знали все. Все шло нормально, пока не вылез какой-то старый большевик, и не принялся толкать длинную речь, которую кроме того перед поездкой в музей уже произносил в школе тем же самым третьеклассникам. Мы с классной руководительницей стали делать ему знаки – хватит уже, мол, надо заканчивать. Но все напрасно.

И случается страшное – девочка Георгадзе падает в обморок лбом на стекло витрины с фашистскими знаменами.

Это было что-то! Классная руководительница, жутко заслуженная учительница, была в предынфарктном состоянии. Все набросились с криком на большевика, он стоит бледный, что-то мямлит. Девочка, кстати, не пострадала и быстро пришла в себя. На мне эта история никак не отразилась – вся вина лежала на старом большевике.

После ухода из школы начались проблемы. Я повсюду ходил со своей трудовой книжкой, искал учительское место, но мне предлагали быть либо пионервожатым, либо завучем по внеклассной работе. А учителем – «спасибо, не надо, нет ставок!..»

Записи №№ 22-27, редактор Отдела научного описания информационных материалов (служебный каталог) в ИНИОНе

После некоторых мытарств я, как водится, по знакомству был зачислен временно, на 2 месяца, в ИНИОН в Отдел каталогизации. Начался странный период моей трудовой биографии. Коллектив был хороший, антисоветский, самиздатский. Все бы хорошо, но я должен был работать только 2 месяца, затем – 10 дней перерыва. А потом опять следующие 2 месяца. Таково было советское трудовое законодательство. Иначе они вынуждены были бы взять меня на ставку, которой формально не было. А когда она освобождалось, должность моментально сокращалась директором.

Было известно, что Владимир Алексеевич Виноградов, тогда еще член-корреспондент Академии Наук, был также генерал-майором КГБ в отставке. Эдакий крутой бровастый гебист, которого посадили наводить кадровый порядок в гнилое заведение. ИНИОН того времени – это сплошь диссиденты, отъезды в Израиль и другая дурная слава. Его кадровая политика была проста: ни один еврей на постоянную работу в ИНИОН принят не будет.

В какой-то момент меня не восстановили, и два месяца я проработал в кабинете языкознания по договору, как бы нелегально. Это было разоблачено, и меня уже больше в ИНИОН не брали, ни временно, ни на договор.

Записи №№ 28-31, лаборант в Институте социологических исследований

Снова по блату меня посадили на временную работу в отдел общественного мнения Института социологии АН СССР как раз на опрос «Москвичи об Олимпиаде-80». Это мне было очень смешно, как автору стихотворения «В Москве не будет Олимпийских игр ...». По всей видимости, кто-то из начальства ИНИОН меня засек в ИСИ, и проработал я всего два срока. Отделы кадров двух учреждений, наверное, были как-то между собой связаны.

Б. Беленкин с женой Записи №№ 32-33, методист по работе с детьми и молодежью в кинотеатре «Юность»

1979-й год. Мне 26 лет, сыну уже 3 года. Работу я не мог найти два месяца. Здесь уже не только пятый пункт, – к этому моменту я уже «летун», ведь в трудовой книжке 31 запись! Наконец один мой знакомый направил меня в дирекцию кинотеатров Ворошиловского района города Москвы.

Кинотеатры одного района объединены в одну дирекцию. Так я попал в кинотеатр «Юность» на должность методиста, на которой проработал почти 8 лет. Уволился уже в перестройку, в октябре 87-го.

В кинотеатре моей задачей был детский зритель – обеспечить его появление в кинотеатре, выполнить «план по детям». Я отвечал за детский репертуар и предсеансовую работу в киноклубах, которых у меня было штук 8-9. Пытался подбирать какие-то приличные фильмы, насколько возможно. Ходил по школам, распространял абонементы. Весь сентябрь я продавал их в диких количествах, тысяч по 10 билетов на год вперед.

Работа в кинотеатре «Юность», конечно, не требовала моего постоянного присутствия. Надо было только явиться к началу работы и уйти положенное время. Где я только не проводил время в промежутке ... По-настоящему работал я в сентябре, когда «делал» зрителя на весь год.

Через год-полтора меня, как, наверное, социально (или классово) чуждого опять стали гнать, но я вылетать не хотел. Чтобы усложнить начальству свое увольнение, я поступил во ВГИК. Я учился на киноведческом факультете, работа была по профилю учебы, в управлении кинофикации по городу Москва и в городском кинопрокате отношения с коллегами были вполне дружеские.

С годами выгнать меня стало технически невозможно, я грамотно выполнял свою работу, вовремя сдавал отчеты. Иногда устраивал хорошие показы.

В тему: По всему СССР на «жигулях» в 1982 году. Часть 4

Например, как я показывал фильм Квирикадзе «Пловец».

Кадр из фильма И. Квирикадзе "Пловец»

Кастрированную цензурой копию взял для клубного показа в кинопрокате, привез в кинотеатр и спрятал. Потом Квирикадзе то ли сам принес, то ли передал полную версию фильма. Я подложил в ЯУФ с полной версией разрешительное удостоверение и спокойно отнес ее киномеханикам. В результате фильм можно было увидеть в полной версии.

Женя Марголит стал мне подсказывать умные фильмы. «Один из нас», например, был редкий, 4 копии по всему Союзу. Мы его показывали в рамках киноклуба с дебильным названием «Профессия – Родину защищать». Основной зритель – учащиеся ПТУ. Было уморительно наблюдать за их реакцией. «Познавая белый свет» Киры Муратовой – фильм о якобы строительстве БАМа и якобы о тружениках, а на самом деле исключительно о любви и сложностях человеческих отношений. Это тоже в рамках киноклуба, но уже другого – «Я выбираю профессию». Никто в этот клуб не ходил, я смотрел Муратову в гордом одиночестве, зато без идиотских смешков, семечек и мата.

Ни киноманом, ни киноведом я так и не стал. Хотя ВГИК закончил.

Записи №№ 34-35, лаборатория киноинформации отдела технико-экономических исследований и распространения передового опыта Всесоюзного научно-методического центра по организации труда и управлению производством Министерства труда СССР

Типично горбачевская, перестроечная работа – «распространение передового опыта», во всех его видах и подвидах. Зато конкретная: я писал довольно бездарные киносценарии про образцовые производства, про передовой опыт на ковровых фабриках Бреста и Волоколамска, про автоматизацию производства, использование труда слепых и прочее... Наша киногруппа разъезжала по всей стране и все это снимала. «Все это» было либо кальками с западных образцов, либо чем-то домотканным и совершенно не презентабельным, либо просто липой. Сюжеты рушились на глазах, вместе с умиранием СССР.

В ноябре 1988-го я пришел в «Мемориал» без всякой мысли связать с ним свою профессиональную судьбу, но создание Научно-информационного центра «Мемориал» изменило все мои трудовые планы.

Запись № 36, предпоследняя, библиотека общества «Мемориал»

Лето, июнь 90-го года. (Ровно 25 лет тому назад.) Зачислен на должность библиотекаря. Здесь можно много всего рассказать, но эту работу я не комментирую, а перейду к последней, самой важной записи.

Запись № 37, последняя 30 сентября 1993 года. Переведен на должность заведующего библиотекой

Пик карьеры. Вершина. Через 2 дня будет штурм московской мэрии и телецентра Останкино, через 3 дня – штурм Белого Дома, через четыре дня в Москве введен комендантский час, через пять дней мне исполнится 40 лет. Но об этом, как и о многом другом, трудовая книжка умалчивает.

—

Записал Сергей Бондаренко, опуьликовано на сайте Уроки истории

В тему:

• Жизнь в СССР - отрезвляющие фотографии
• Куреневская трагедия. Кто виноват и как это случилось
• Черный рынок валюты в СССР: за что расстреляны Буонаротти, Косой и Антиквар
• В Украине за СССР жалеют малообразованные русскоязычные пенсионеры