Две Марины

Версия для печати

«Я не хочу мира, я хочу победы. И единственный шанс — это наша армия».

Для многих Пасха — очень большой праздник, повод собраться всей семьей. У украинских воинов, находящихся в зоне АТО, такой возможности нет. Но это не значит, что праздника у них не будет. Волонтеры тщательно готовились — раскрашивали яйца, пекли куличи. И сегодня все это передано бойцам. У защитников Родины обязательно должен быть праздник. Они должны чувствовать, что о них помнят, о них волнуются и переживают не только их семьи, но и все украинцы, которых они сейчас защищают.

В Славянске отношение к бойцам особое — славгородцы не понаслышке знают, что такое война, оккупация, пытки и смерть. Поэтому здесь так много активных волонтеров. Как они помогают армии и Нацгвардии, где берут все необходимое?

Мы познакомились с двумя известными в здешних краях волонтерами — двумя Маринами. Марина Данилова — учитель, Марина Гринивская — частный предприниматель. А вместе две очаровательные женщины — активная волонтерская группа, которая координирует работу нескольких других групп, которые занимаются самыми разными направлениями — от закупок пищи и предметов гигиены до плетения маскировочных сеток. Полдня мы провели вместе с ними.

Марина Данилова: Наша волонтерская деятельность началась самым естественным образом — когда мы вернулись в город после освобождения. До этого мы ощутили все радости жизни в оккупации. У каждого нормального человека произошел в голове переворот, перезагрузка. Все абсолютно изменилось. Совершенно поменялись взгляды на жизнь, на друзей, на окружающих. В один момент оказалось, что у нас вообще нет друзей. И у меня, и у Марины. Просто мы остались вообще без друзей. Оказалось, что они все враги.

Мы жили в хороших условиях, но домой хотелось смертельно. Когда город был оккупирован, мы уехали, потому что здесь было опасно для жизни. А когда я вернулась, у меня было чувство глубокого стыда. Я не могла смотреть в глаза бойцам, этим хлопцам. Это чувство стыда мне просто не давало жить. Было страшно обидно за себя — что я ничего не сделала, что мы допустили все это... Мы все виноваты в том, что произошло.

Я лично не ходила на референдум, я спорила в школе. И даже какой-то доброжелатель занес меня в список неблагонадежных, но мы успели уехать и уже не попали в подвал. Хотя я ничего такого не сделала. И от этого чувства никак невозможно было избавиться.

В первый же день, когда мы вернулись, я пошла на площадь. Оказалось, что таких, как я, много. Как-то Марина мне сказала, я даже прослезилась, — «Знаешь, я с тобой пойду в разведку». И постепенно вместо людей, которые были со мной, которых я считала всегда своими друзьями, я нашла таких людей, с которыми я могу пойти в разведку, на которых можно положиться, которые думают также как я, которые согласны идти вперед, не оглядываясь назад.

Я считаю, что мы все оказались в такой ситуации, когда нет смысла оглядываться назад и нечего говорить, что было хорошо или плохо до этого. Да, было хорошо — у меня, например, все было в порядке, у Марины — тоже. Но мы не можем оглядываться назад, мы должны идти вперед. Сжигать мосты и идти вперед.

Когда горят мосты — светлей идти, я так считаю. И таких людей много, у нас в городе большая группа людей, которые поддерживают армию. Это бизнесмены, это, как правило, люди, которые достигли чего-то в жизни, которым есть, что терять, которые потеряли очень много на этой войне, но они поддерживают армию, потому что это люди разумные. Потому что они понимают: мы делаем все правильно.

Я считаю, что мы сейчас должны все свои силы бросить, отдать последнее, и сделать все возможное для армии. Потому что у нас единственный шанс победить — это наша армия. И когда мне говорят: «Я ни за тех, ни за тех, я хочу мира» — я их ненавижу. Я так потеряла многих друзей. Я не хочу мира, я хочу победы. И единственный шанс — это наша армия, только она может это закончить. И для того, чтобы мы не стали сами беженцами, мы должны помогать армии, мы должны отдать последнее. Мы так и делаем.

Сначала мы отдавали последнее. Я просто из дому вынесла все, что можно вынести, все, что может пригодиться бойцам — я отдала, не жалея.

А Марина расскажет про свитер. Когда ее муж ищет свитер, спрашивает, где он. Марина говорит, что не знает, в конце концов, не выдерживает и отвечает — «Воюет твой свитер!»

Марина Гринивская: Это потому, что звонят и говорят, что сегодня посылка, должно быть 40 свитеров. А когда ты понимаешь, что у тебя их не сорок, а два или тридцать девять, ты куда лезешь? Лезешь сначала к себе в шифоньер, достаешь, чтобы было до сорока. Либо бежишь к своим родителям, либо бежишь к активистам. Так как друзей не осталось, я открывала свой телефон, в котором очень много знакомых, а позвонить некому, спросить, попросить не у кого. Последнее, что мне сказали люди из моих бывших друзей — что я предатель, что я из города сделала казарму, что все у них плохо.

Марина Данилова: Одними из первых нас поддержали члены «Ротари-клуба». Появилась группа поддержки. Я не скажу, что их было много. Сначала люди просто звонили мне, Марине или Ларисе: «Мы хотим помогать». Некоторые просто не знали, что делать. Ко мне пришел беженец из Донецка, дедушка, и говорит: «Я хочу помогать». Я ему: «Что Вы умеете делать? Что Вы можете? Что у Вас есть?» Он отвечает: «Я? У меня ничего нет вообще». Я попросила его рассказать о себе.

Дедушка оказался беженцем из Донецка, приехал сюда с маленьким внуком. Ребенок усыновленный, дочка уехала на заработки. А они приехали сюда, в Славянск. «Я ему говорю — вам самим помощь нужна, может, вам одежда нужна?» — рассказывает Марина Данилова. «Ну я же одетый, я же в одежде.» — ответил дедушка. Он ходил, говорил, что знает, как буржуйки делать, может сидеть за компьютером, искать что-нибудь нужное, все время приходил на Вече.

Один человек — я его назвала Святым Николаем — он приходил и давал деньги. Я его спрашивала, как мне отчитаться, может, чеки предоставить. А он говорил, что ничего не надо. «Когда дает правая рука — левая не должна знать, что дает».

Нас очень поддерживают итальянцы. Мы с ними случайно познакомились. И итальянские жены, которые вышли замуж за итальянцев, живут в Италии — они такие патриоты! Они скучают по Родине. От их первых слов я плакала, когда звонит Оксана и говорит: «Боже, яка біда в нашій хаті! Ми маємо все хоч потроху віддавать. Ми маємо всі гуртом, хто що може давать.» Они присылают вещи, они все время звонят и спрашивают, что нам нужно.

И в городе тоже люди помогают. Есть бизнесмен Саша, мы его называем Саша-Чашка. Он человек самодостаточный, он достиг высот в жизни, определенного положения. Но он сейчас такие суммы своих денег тратит... Он просто ездит к военным, он ездит — они у него просят. Он набивает машину чем попало, он берет все подряд, все, что может взять и пару раз в неделю ездит, помогает.

Я не скажу, что мы стали центром волонтерства. У нас еще есть группа «Славянские укропы», которые тоже ездят и помогают. Есть другие люди, которые просто сами как понимают — так и делают.

Наша группа поддержки — она как сетевой маркетинг. Люди не приносят определенную сумму, не сдают каждый месяц. Но если мы что-то покупаем или нам что-то срочно нужно, мы просто звоним по телефону, и это тут же появляется.

У нас все получается. Если мы за что-то беремся, начинаем, у нас все получается правильно, все ложится одно к одному. Значит, с нами Бог; значит, мы все делаем правильно.

— Как вы оцениваете обстановку в городе? Сколько патриотов и сколько сепаратистов?

Когда закончился этот ад кромешный, я город на три части делила. 30 процентов патриотов, 30 процентов явных сепаров воинствующих и 30 процентов — это равнодушных. Это равнодушные люди, которым все равно, это самые страшные люди, от которых можно ждать всего. Это изменники.

Я даже больше уважаю сепаров, которые четко знают, что они — за Россию, они чего-то хотят, они все понимают. А эти — негодяи «я ни за тех, ни за тех» — я их терпеть не могу. Это философия обезьяны, которая смотрит, как два льва дерутся, и когда победит сильнейший — она с ним и будет. Это люди, которых я презираю. У меня было несколько семей, с которыми мы дружили, а потом все четко поделилось. И они остались милыми людьми, которые ни за тех, ни за этих. Я не хочу даже здороваться с ними.

Сейчас по-другому становится. Сепаров явных меньше и меньше становится. Они просто хлебалы закрыли свои, они молчат. А то, что они думают, меня не волнует. Лишь бы они сидели молча и не мешали. Их становится меньше и меньше. А люди, которые ждут возвращения ополченцев сюда, с ними как-то связаны.

Если человек говорит, мол наши мальчики придут — знайте, что у нее там сын, брат, зять, родственник или еще кто-то. Они с ними как-то связаны. Если бы мой сын в Донецке в ДНР воевал — конечно, я бы ждала, что он вернется. Это же ребенок. И я бы говорила, что те, кто с ним — тоже классные мальчики. Их становится все меньше и меньше, и в конце концов мы победим.

Когда мы вернулись, было много разных событий. У меня тогда появилось сомнение, я подумала — как же много этих сепаров, может, я что-то не так думаю, может, это я зазомбированная? Я тогда стала колебаться. Поговорила со знакомым. Спросила его — смотри, столько сепаров, причем многие вроде бы и не дураки, почему так? А он в ответ спросил, знаю ли я хоть одного сепара, который стал патриотом. Я подумала и сказала, что знаю. Тогда он еще спросил — знаю ли я хоть одного патриота, который стал сепаром? А таких я точно не знаю. Видишь — говорит он — масса сепаров убывает, а масса патриотов растет — значит, мы все правильно делаем.

Марина Гринивская: Мы очень много разговариваем с людьми. Мы как-то ехали с Мариной, нам нужно было купить носки. Я пошла на рынок, где стоят бабульки, купить носочки. И говорю: «Дайте мне, пожалуйста, 50 пар». Стою, считаю 50 пар носков. И другая женщина стоит впереди. А им интересно — 50 пар носков — это явно не домой. И она у меня спрашивает: «Скажите, Вы торговать ими будете? А я говорю, что повезу своим ребятам — хорошим, классным. И в глазах вопрос — каким ребятам?

А мне очень нравится этот вопрос, мне страшно нравится, когда мне его задают. Я и говорю: «Своим ребятам, украинской армии. Они такие молодцы, они такие классные.» И та, которая стоит перед нами: «Ну да, конечно, все побили, теперь все классно!» А у нас сейчас в городе такое модное выражение: «А ты видела?» Я ей так и говорю — «А Вы видели?» Она мне — мол, видела. Я ей предлагаю — «Я завтра еду на передовую, поехали со мной. Вы сами посмотрите.» Она говорит, что она ни за кого, лишь бы порядок был, мир.

Проходит мимо женщина, слышит наш разговор и говорит: «Конечно! Давайте сюда сепаров приведем и будет мир во всем мире. Все будет зашибись! И выть будете самые первые.» И побежала на рынок. Собеседница покрутилась-покрутилась, а я ей настойчиво стала предлагать поехать со мной, обещала показать, познакомить с бойцами, показать, как они живут, че дышат.

Ей стало неинтересно — я не стала реагировать на ее колкости, не стала кричать. Когда-то я в таких случаях орала, а теперь перестала и стала разговаривать. И вот эта женщина, которая продавала мне носки, просит рассказать. Я ей рассказываю, какие они хорошие, как они любят свою Родину, что они нас защищают, что она живет в своей квартире, ей не страшно, она торгует и зарабатывает деньги. Это же хорошо.

Спать она не боится, дети и внуки с ней. И это хорошо. Она смотрит на меня и говорит, что как только «они» сюда зашли, она была против, говорила, что это неправильно. «Но я думала не своей головой. А сейчас, Вы знаете, они мне так нравятся — и я о них поменяла мнение. А вообще так хорошо, что Вы мне встретились, и мы так с Вами хорошо поговорили. В своем окружении я боюсь об этом говорить, меня не поймут.» Я ей:

— Вы боитесь чего-то?

— Да, боюсь

— А сколько Вам лет?

— Семьдесят два.

— В семьдесят два уже бояться не нужно. Уже пора определиться. Вы же за то, чтобы все было правильно.

— Я уже не боюсь.

В конце разговора мы с ней обнялись, она пригласила приходить еще. Доложила две пары носочков — «Скажете, баба Зина передавала, чтоб ножки были сухие.» Ради этого стоит жить. Я шла домой, и у меня было такое ощущение, так радостно на душе, что я поговорила с этой женщиной и она меня услышала, она меня поняла. Как говорят — «Услышьте Донбасс!» Так вот, мы друг друга услышали, поняли, что все, что происходит у нас сейчас — это хорошо. И если эта женщина-пенсионерка еще какой-то соседке расскажет, что она встретила меня и ей рассказали, как это все на самом деле, и еще у кого-то поменяется мнение — это здорово. Правда?

Когда встречаются много людей, все начинают разговаривать на повышенных тонах, я в том числе. Все начинают говорить общими фразами, как в телевизоре. Тогда я предлагаю — давай мы это все применим к себе. Если будет так? — Да, это хорошо. А если так? — Тоже хорошо. Затем — нет! Человек мыслить перестает, потому что за столько лет люди отучились мыслить абсолютно. Они — Вперед! Несем! Нога в ногу!

То есть девизы, мы живем девизами. Мы перестали жить разумом. И когда человеку начинаешь объяснять человеческими словами, приводить человеческие доводы, он с тобой соглашается. Но потом он вдруг замечает, что у него в голове творится что-то не то, в телевизоре он слышит совершенно другое, значит все не так.

Мы много ребятам помогаем, но мы много разговариваем. Я, например, иду на рынок — рынок у нас сплошное сборище сепаров — и каждый день я «цепляюсь» к людям. И если человек меня понял — это для меня радость. Человек начинает мыслить самостоятельно, без зомби-ящика.

Марина Данилова: У меня одна родительница есть, Лиля ее зовут. Когда все начиналось, она была такая воинствующая, такая злая. «Ненавижу! Здесь идет католизация России! Это война с Америкой!» И все такими фразами, этими штампами. Она как-то вышла в магазин и там разорвалась сепарская мина. Это была явная провокация, под выступление Чуркина в ОН. Ее ранило, она так гордилась рукой забинтованной — мол, украинская это армия. Я уже на нее рукой махнула.

Мы поехали в «Айдар», в Счастье они тогда стояли. Мы им большой заказ делали. Мне позвонила знакомая и попросила забрать шиншиллу. Оказалось, один боец пришел воевать и у него была шиншилла. На фронте не до нее, а она все-таки живая. А у этой Лили, воинствующей сепарши, тоже есть шиншилла, Шушиком зовут, член семьи. И я сразу вспомнила о Лиле — мне шиншилла не нужна, а ее надо куда-то пристроить.

Лиля посоветовалась со своими родными и сказала, что заберет ее домой. И когда она пришла забирать, я ей сказала, что шиншилла не простая — боец «Айдара», была на войне и даже воевала. А хозяин шиншиллы — доброволец, пошел в «Айдар» защищать Родину. Что с ним случилось — сейчас неизвестно, может ранен, может на передовой воюет. Но шиншилла осталась без него. Хотя, если можно, он ее потом заберет.

Лиля при этом в лице поменялась. Потом я ей несколько раз звонила, справлялась о животном. Потом предложила созвониться с хозяином — может шиншилла что-то любит. Дала Лиле телефон, она созвонилась, и они с этим бойцом решили, что он не будет животное забирать, но потом, когда будет потомство, заберет себе одного крольчонка.

А теперь сынок Лили рисует флаг желто-голубой, хотя раньше рисовал танки и флаг России. Значит, что-то изменилось. И мы что-то для этого сделали, хотя бы попытались.

Две Марины еще много рассказывали. Например, как ни встречали разведроту 129 горно-пехотной бригады, которая выходила из Дебальцево самой последней. Глаза у всех были красные, «как свежее мясо» — это пыль, дым и мороз. Разведчики не верили, что им удалось вырваться.

Марины их остановили, расспросили и кинулись по всем своим друзьям договариваться, чтобы приютить бойцов, расквартировать по домам. Чтобы разведчики хоть немного пожили в нормальных домашних условиях. Удалось найти кров для всех. Накормили, забрали форму, постирали. У кого одежда или обувь протерлась, изорвалась — нашли новую. Кому-то новый камуфляж, кому-то новые берцы.

Рассказывали, что бойцы долго вообще не могли поверить, что они вырвались из того ада. Но раз наши героини волонтеры — их первой заботой было накормить, обогреть воинов, просто поговорить с ними, успокоить.

Марины до сих пор удивляются бойцам, которые оказались родом с западной Украины. Они как дети, они кристально чистые — говорят дамы. Они кормили в Дебальцево местных детей, родители которых демонстрировали бойцам свою ненависть. Они надеются после войны помочь в восстановлении Донбасса. Марины удивляются — как можно так относиться к людям, которые проклинали наших солдат и желали им смерти. А бойцы говорят, что все равно надо будет отстраивать города — людям же надо где-то жить. И рассказывают, как по ним стреляли «ополченцы», засевшие в больнице, а они не отвечали. «Это же больница, в нее стрелять нельзя» — говорили бойцы.

— С тем плачешь, с тем молчишь, с тем говоришь — рассказывают Марины. Мы всем старались что-то дать. Кому полотенце, кому щетку, кому еще что. И когда бойцы приедут домой — они будут рассказывать, как их встречали в Славянске. Как они попали в семьи, как их отправили мыться в душ, как их переодели в домашнюю одежду, как их накормили.

И да, эти бойцы рассказывают, что в Славянске есть хорошие люди. Те, кто ощутил гостеприимство славянских волонтеров и их радушие, сейчас рассказывают об этом у себя дома. Это от них узнают и те славгородцы, которые едут на запад Украины. Потом они приезжают домой и ищут двух Марин, о которых им рассказали в другом конце страны.

А волонтеры работают не покладая рук. Сегодня две Марины поздравляют бойцов с праздником, они готовят бойцам праздничные столы. Чтобы воины на блок-постах тоже почувствовали себя как дома.

Когда говоришь с Маринами, понимаешь, насколько разный Донбасс. И понимаешь, что именно эти люди начнут восстановление Донбасса после войны.

Благодаря таким, как они, рано или поздно будет наша победа. Потому что спину одного воюющего героя прикрывают десятки безымянных тружеников-патриотов в тылу. Так пусть же известность и славу обретут все герои.

—

Василий Омельченко, Юлия Гуш, Сергей Ермаков, специально для издания «Аргумент»

В тему:

• Волонтеры в тени: как украинцы обеспечивают армию в обход закона и бюрократии
• «Иногда больше бойцов погибает после войны, чем во время нее»
• «Не весь Донбасс стал адом». Рассказ волонтера
• Французские студенты везут в Донбасс две «скорые» через всю Европу
• С прицелом на победу: как IT-волонтеры помогают армии метко стрелять