Халхин-Гол: застава, которой не было

Версия для печати

Считается, что советско-японский конфликт на Халхин-Голе начался 11 мая 1939 года. Согласно канонической советской версии в тот день отряд баргутской кавалерии совершил налёт на монгольскую пограничную заставу в районе Номон-Хан-Бурд-Обо. (Баргуты – монголоязычная народность, близкая по культуре бурятам, проживающая во Внутренней Монголии. Баргутские территории тогда входили в состав двух созданных японцами марионеточных государств: Маньчжоу-Го и Мэнцзян.)

На фото: Георгий Жуков (справа) по время военных действий на реке Халхин-Гол, 1939 год

За прошедшие с тех пор восемь десятилетий ни один историк так и не ответил внятно на вопрос, почему столь упорные и кровопролитные бои развернулись именно на том, казалось бы, совершенно никому не нужном клочке пустыни? Советская, а ныне и российская историография, строго придерживаясь пропагандистских штампов образца 1939 года, повторяет: это была целенаправленно спланированная японцами агрессия, имевшая целью захват Монголии, выход к озеру Байкал и на Транссибирскую магистраль, а затем и захват советской территории от Иркутска до Владивостока.

Но доступные факты никак не подтверждают эту привычную схему.

Картографическая сказка

Буквально вся историография в обязательном порядке упоминает о наличии картографической проблемы: обилии карт спорной местности, разночтении в них, отсутствия чётко обозначенной линии монголо-китайской границы – в том районе её никто не демаркировал. Разумеется, если даже картографическая проблема и существовала, она в принципе не могла стать реальной причиной возникновения столь масштабных боевых действий. Тем не менее, принято утверждать, что спор из-за различного понимания прохождения линии границы и стал одним из поводов для конфликта – пусть и чисто формальным. Потому небезынтересно разобраться и в этом аспекте: в конце концов, надо же понять, кем именно и где была нарушена граница, что это была за граница, да и была ли она вообще?

Советские военачальники из числа участников событий, оставившие хоть какое-то их описание, эту тему всегда обозначали штампованными фразами, ни на микрон не рискуя удалиться за пределы вешек, вывешенных соответствующими органами пропаганды ещё в 1939 году. Скажем, в мемуарах маршала Георгия Жукова сказано: "Для "обоснования" надуманной претензии в Японии в 1935 году издали фальсифицированную топографическую карту, на которой произвольно перенесли государственную границу МНР более чем на 20 километров, обозначив ее по реке Халхин-Гол". Практически слово в слово это же повторено и в книге генерала армии Ивана Федюнинского: "Для того чтобы оправдать перед общественным мнением свои захватнические действия, японцы пошли на подделку границы Маньчжоу-Го с МНР, обозначив ее на своих топографических картах по реке Халхин-Гол".

Но можно ли подделать то, чего просто не было? Ведь фактически, да и юридически, никакой границы между МНР и Маньчжоу-Го (да и вообще с Китаем) просто не существовало, как не было и договоров о её делимитации. Это была чисто условная пограничная зона шириной от нескольких десятков до сотни километров без каких-либо опознавательных знаков – там вообще никто и ничего никогда не демаркировал. Да и спорной эта территория никогда не была: по ней веками мирно кочевали монголы, баргуты и прочие местные племена, вообще не признававшие никаких границ.

До поры всех эта ситуация устраивала, никаких конфликтов из-за этого не возникало, ни о каких картах – "правильных" или "неправильных" – никто и не вспоминал. Впервые этим вопросом вдруг озаботились не в Улан-Баторе, не в Токио и даже не в Синьцзине – столице марионеточного государства Маньчжоу-Го: с 1932 года Москва непрестанно требует от советского полпредства как можно скорее определить линию границы именно в районе реки Халхин-Гол и высоты Номонхан. Причем советское руководство имело в виду вовсе не определение действительно "правильной" линии с формально-юридической точки зрения, а именно что закрепление за собой (интересы "подопечных" монгол Москву не волновали) территорий восточнее реки Халхин-Гол – с господствующими высотами.

По сути, речь шла о документировании прав на конкретный плацдарм. Задача была поставлена вполне определенная, но не прямо, а в стиле Сталина – эзоповым языком. Однако в полпредстве установку то ли не поняли, то ли отнеслись к заданию спустя рукава, отписавшись, что в порубежной полосе шириной 150 км живут, мол, лишь постоянно кочующие монголы и баргуты, потому там невозможно точно определить границы. Обосновали это и съемками местности, которые провел геодезический отряд Отдела военно-топографической службы Штаба РККА. Но Кремлю требовалась не аптекарская точность, а вполне определенный результат.

Так что в первой половине 1934 года руководство ОГПУ направило Сталину спецсообщение, что в Улан-Баторе ведется расследование "вредительского характера" выводов геодезистов РККА и уже произведены аресты сотрудников этой службы. ОГПУ также информировало тов. Сталина, что наконец обнаружены некие "картографические материалы", свидетельствующие, что японцы вторгаются на территорию МНР. Но вот что это были за "картографические материалы" и где их обнаружили чекисты, загадка и поныне – никто их так и не увидел.

Колонна советскийх танков у реки Халхин-Гол, 1939 год

С лета 1935 года в обстановке глубочайшей секретности начинается переброска в Монголию техники, вооружения и подразделений РККА. Первоначально это отдельные броне- и авиаотряды, затем их переформировывают в полки и бригады, к лету 1936 года советские части объединены в группу под командованием военного советника при главкоме МНР комкора Леонида Вайнера.

В начале же сентября 1937 года на монгольской территории развернута уже полноценная группировка советских войск – 57-й особый стрелковый корпус, командование которым тогда было возложено на комкора Ивана Конева. Уже к октябрю 1937 года численность этого корпуса превысила 32 тысячи человек, части РККА перебрасывались в МНР, опять же, в обстановке строгой секретности. Ни о какой защите Монголии от внешнего нападения речи не шло: руководство СССР рассматривало монгольскую территорию исключительно как плацдарм для развертывания своих войск. Вскоре после ввода которых в Монголию чередом и пошли пограничные инциденты.

В тему: Коктейль Молотова для России

Судя по исследованию япониста Кирилла Черевко, инициативу проявила именно монгольская сторона: 8 января 1935 года отряд монгольских кавалеристов выдвинулся в окрестности кургана Халха к северу от озера Буир-Нур. Спустя 20 дней последовал ответ – курган Халха занял отряд уже японской кавалерии. Инцидент послужил поводом для начала летом 1935 года переговоров об определении линии границы. СССР формально в переговорах не участвовал, но монгольские переговорщики получили жесткие инструкции советских кураторов не идти ни на какие уступки японцам, всячески затягивая переговоры. Видимо, для усиления этой позиции в разгар переговоров были захвачены японские геодезисты, производившие съемку местности в районе реки Хайластын (приток реки Халхин-Гол). В конечном счете переговоры были сорваны: каждая сторона твердила, что спорная территория принадлежит ей, предъявляя ворох совершенно различных карт.

Вариантов карт действительно оказалось столько, что можно сбиться со счета: карта 1884 года военно-топографического отдела Главного штаба Русской императорской армии; карта Китайской империи 1888 года, составленная Матусовым и Никитиным; карта Главного штаба 1906 года, составленная на основе топографических съемок Забайкальского геодезического отряда; есть изданная в 1918 году карта Внешней Монголии масштаба 1 : 10 000, составленная геодезическим отрядом генерального штаба армии Китайской Республики; изданная в Пекине карта Китайского почтового ведомства 1919 года; китайские карты, изданные в Шанхае в 1935 году. Помимо этого имелись карты Квантунского генерал-губернаторства 1919, 1926 и 1934 годов, карта генерального штаба японской армии 1928 года, карты штаба Квантунской армии 1937, 1938 и 1939 годов…

Обмен пленными после окончания боёв 27 сентября 1939 г.

По данным историка-востоковеда Сергея Лузянина, 17 февраля 1936 года замнаркома иностранных дел Борис Стомоняков собрал в НКИД совещание по вопросу реальных границ МНР и Маньчжоу-Го с участием начальника Генерального штаба РККА маршала Александра Егорова, начальника Разведывательного управления РККА комкора Семёна Урицкого и группы специалистов по топографии. Но совещание картины не прояснило.

20 февраля 1936 года Стомоняков просит советского полпреда в Улан-Баторе (на тот момент им был профессиональный военный разведчик Владимир Таиров) прислать "точную официальную карту", информируя его, что "мы имеем серьезные доказательства, что на этот раз японское правительство действительно было уверено, что столкновения происходили на маньчжурской территории". Сам Таиров не смог дать внятного ответа, где именно находятся пункты, возле которых произошли очередные инциденты, потому сделал соответствующие запросы в Разведупр РККА и военным топографам. Получил обескураживающий ответ: согласно карте военных топографов РККА, два из трех конфликтных пункта находятся "на территории Маньчжоу-Го", а третий – "в спорной зоне".

Но Кремль интересовала вовсе не картографическая ясность. "Особое внимание советское военно-политическое руководство придавало восточному выступу территории МНР в районе р. Халхин-Гол, представляющему собой удобный военный плацдарм, – пишет военный историк полковник Владимир Мильбах. – Не случайно именно в начале 1938 г. в Большой Советской энциклопедии была опубликована обзорная карта "Монгольская Народная Республика", на которой граница между МНР и Маньчжурией была показана вынесенной за р. Халхин-Гол в сторону Маньчжоу-Го и обозначенной четкими прямыми линиями, соединяющими тригонометрические пункты (т. е. вариант, оставшийся по настоящее время)".

Ранее советское руководство устраивала карта военно-топографического отдела Главного штаба 1884 года и та самая карта Китайской империи 1888 года, что составили Матусов и Никитин. "До 1938 г. советские руководители ничего не имели против Politische Karte von China Bielefeld und Leipzig (1900 г.), – пишет Мильбах, – не оспаривали такие уважаемые издания, как Большой всемирный настольный атлас Маркса под редакцией проф. Э. Ю. Петри и Ю. М. Шокальского (1910 г.), и уж тем более – Атлас Союза Советских Социалистических республик (1928 г.). На всех этих изданиях граница между Маньчжурией (Халхой) и МНР (внешней Монголией) была показана совсем не так, как трактовала БСЭ в 1938 г., и даже не по р. Халхин-Гол, а вынесенной юго-западнее ее, в сторону МНР". Выходит, боевые действия велись на территории Маньчжоу-Го?

Правда, когда бои на Халхин-Голе уже начались, нашлась ещё одна карта – как раз та, что и была столь нужна ранее. 17 мая 1939 года командир 57-го особого корпуса комдив Николай Фекленко доложил в Генштаб, что "потребовал документы правительства МНР. Документы найдены, где указывается в точности прохождение границы, по картам и живыми людьми, которые в свое время отмечали границу. Найдена карта от 5.07.1887 года, составленная в результате разрешения пограничных споров между биргутами [так в документе. – Авт.] и халхасцами (монголы)". И вот, мол, на этой карте граница и проходит так, как надо: "таким образом, все события происходят не на маньчжурской территории, а на территории МНР".

Лаврентий Берия

21 мая 1939 года нарком внутренних дел Лаврентий Берия, информируя об этой "находке" Сталина и Молотова, сообщил: аналогичных экземпляров отчего-то не удалось обнаружить больше нигде, ни в архивах НКИД, ни в Генштабе РККА, ни у военных топографов. Но вот издателям ранних карт, как следует из цитируемого Сергеем Лузяниным документа за подписью Берии, явно не поздоровилось: "Нами, – рапортовал Берия, – ведется расследование, на основании каких материалов и документов в январе 1934 г. Управлением Военной Топографии РККА была издана карта, по которой государственные границы показаны проходящими по реке Халхин-Гол, а также выясняется, что послужило основанием к обозначению государственной границы МНР и Маньчжоу-Го к северо-востоку от реки Халхин-Гол".

Вот они какие, оказывается, эти топографы: им же ещё в 1934 году было приказано найти нужную карту, а если таковой в природе и нет, могли бы догадаться, что от них требуется – сделатьтаковую. Так нет же, саботируют решение партии и правительства… Хотя искомую карту всё же "нашли", но поздновато – она уже никому не была нужна. Потому этим и занялся т. Берия, который во всём разобрался – и топографов не стало…

Впрочем, какая бы карта ни была "правильной", это мало что значило: с точки зрения международного права, не было ни МНР, ни Маньчжоу-Го, а были – Внешняя Монголия, считавшаяся автономной, но неотъемлемой частью Китая, и китайская же Маньчжурия, оккупированная японскими войсками. Но какая граница могла быть между китайскими провинциями, разве лишь административная?

С 1911 по 1918 годы Внешняя Монголия находилась под российским протекторатом, оставаясь китайской автономией, с 1919 по 1921 года Монголию вновь заняли китайские войска. Затем, выбив их, Монголией несколько месяцев правил барон фон Унгерн, которого, в свою очередь, разгромили советские войска. С 1921 по 1926 годы Монголия оккупирована Красной армией. В 1924 году появилась так называемая Монгольская Народная Республика – образование чисто марионеточное, полностью подчиненное Кремлю. Никакой собственной политики у МНР быть не могло, и в ранге полномочных представителей СССР в Улан-Баторе сидели фактические наместники Москвы, если и числившиеся по линии НКИД, то чисто условно.

Именно в руках советских полпредов и были все реальные бразды правления, они же и решали, кого казнить, а кого миловать. Соответствующие товарищи с чрезвычайными полномочиями находились там и по линии НКВД, и по всем прочим линиям, так что монгольские госбезопасность и погранвойска были не более чем придатком Лубянки. Разумеется, Монгольская народно-революционная армия (МНРА) тоже была полностью подконтрольна советским военным.

Вплоть до 1946 года МНР не признавало ни одно государство мира, кроме Советского Союза. Но так ведь и Маньчжоу-Го также считалось незаконным государственным образованием.Так о какой границе и её демаркации могла идти речь? Впрочем, демаркации не было по всей линии соприкосновения МНР с Маньчжоу-Го, но ведь не было и серьезных конфликтов. А тут вдруг полыхнуло – в нужное время и в нужном месте…

Японские пилоты, Халхин-Гол, 1939 год

Таинственная застава

Сделав своё дело, теоретическая картография плавно перетекла уже в практическую военную топографию. По канонической версии (впервые заявленной в сообщении ТАСС лишь 26 июня 1939 года – через 47 дней после начала боевых действий), "11 мая монгольские пограничные заставы, расположенные в районе Номон-Кан-Бурд-Обо (юго-восточнее озера Буир-Нур и в 16–20 км восточнее реки Халхин-Гол), подверглись неожиданному нападению со стороны японо-маньчжурских войск и вынуждены были отойти на запад от границы к реке Халхин-Гол…". Правда, налет был странный: никаких трупов на заставе, да и с самой заставой сплошные загадки. При том, что и у японцев, и даже у маньчжур с баргутами всё детально документировано, у монгольских цириков – только сводки ТАСС, но ни единого документа…

Всё, что за последующие 80 лет опубликовано в Советском Союзе и современной России про первое боевые столкновение, не добавляет к этому затасканному шаблону ни малейшей подробности или детали, ни хотя бы одного имени. Всё написанное за эти десятилетия удивительно однообразно и слеплено как под копирку, не отличаясь даже микроскопическими деталями. Авторы порой даже путаются в показаниях, кто именно напал на монгольскую заставу: у одних это баргуты, у других – маньчжурские солдаты, а у третьих и вовсе сразу японцы. Версии же иной стороны и вовсе не удостоены внимания, хотя как раз у японцев и маньчжур наличествовало вполне четкое и детальное документирование тех эпизодов, имеются рапорты японских командиров, сохранились журналы боевых действий.

Константин Симонов

Но была ли вообще та застава? Константин Симонов в своих "Халхингольских записках" оставил описание того места, где всё началось: "Чуть севернее было синевато-свинцовое озеро Буир-Нур, холодное, чистое, окруженное низкой веселой зеленью, желтыми песчаными косами. Там, в районе пограничной заставы, и начались бои, начались, но сразу же переместились южнее, к реке Халхин-Гол. А застава, вблизи которой все началось, так и осталась спокойно-нетронутой и мирной со своим маленьким домиком, с остатками какого-то не то храма, не то кумирни и с невысокой сторожевой вышкой, с которой невдалеке по-прежнему можно было видеть японскую пограничную заставу".

Очень странно: согласно официальной версии, на заставу напали, её уничтожили, а она – целехонькая? Ни о какой ошибке Симонова речи нет: такое он придумать не мог, да и привязка к местности у него отменная, ни с чем не спутать. Тем паче, монгольских погранзастав вообще было раз-два – и обчелся. Попутать с другой тоже невозможно: историк-международник и японист Кирилл Черевко пишет, что монгольские погранзаставы располагались близ спорной полосы на расстоянии 40–60 км одна от другой.

Так что описанная Симоновым – та самая. Симонов упоминает ещё один пограничный пост, который, по его словам, находился аж "в шестидесяти километрах от границы": но на таком расстоянии от границы пограничные посты не ставят – это бессмысленно, что он мог охранять на таком удалении? Но не Симонов же это придумал – ему так сказали, и пост был, пусть и не на самой границе, но вблизи: значит, реальная граница проходила близ него – на десятки километров западнее тех рубежей, которые были объявлены монгольскими.

Не один Симонов случайно обозначил некие нестыковки, явно просмотренные цензурой. Есть ещё один интересный свидетель – генерал армии Иван Федюнинский, тогда – полковник, командир 24-го моторизованного полка. В его воспоминаниях есть крайне интересный пассаж относительно предшествующих событий. В частности, Федюнинский пишет: "Успеху в подготовке японцев к намеченной операции способствовало, как мне кажется, то обстоятельство, что организация монгольской пограничной службы имела упущения.

За рекой Халхин-Гол монгольских погранзастав не было, туда лишь изредка высылались небольшие по численности дозоры. В период половодья и этого не делалось". Но ведь и поныне официально утверждается, что и заставы за рекой – были, и японцы на них напали, а тут Федюнинский простодушно выдает: не было никаких застав за рекой! Как тогда японцы могли напасть на монгольскую заставу там, где её не было? Не потому ли и не было, что за рекой территория была уже не монгольская? На реальную же заставу, судя уже по Симонову, никто не нападал… Сплошные вопросы, которыми никто почему-то не задавался.

Визит военной делегации Монголии в СССР, 1969 год. Слева генерал армии Иван Федюнинский

Продолжим читать Федюнинского: "До начала боев японцы сумели спокойно провести разведку и рекогносцировку района предстоящих военных действий, создать неплохие топографические карты этого района, подготовить офицеров для решения боевых задач на данной местности, методом военных игр отрабатывая и изучая не только наступление, но и оборону". Практически то же самое сказано и у Жукова: "По всем данным, японские разведчики провели тщательную рекогносцировку и даже издали неплохие топографические карты района реки Халхин-Гол". Советские военачальники единодушны в том, что японцы (со своими баргутами и маньчжурами в придачу) прекрасно знали этот район, перемещаясь по нему как дома, без малейших препятствий и опасений.

Да ещё детально и тщательно картографировали этот район, хотя никакой военно-топографический отряд со своим громоздким инструментарием просто не может действовать скрытно. Да и зачем им было скрываться, если там же на постоянно основе были дислоцированы целые батальоны маньчжурской пехоты и полки баргутской кавалерии. "Что же касается командиров монгольской Народной армии и Красной Армии, – отмечал Федюнинский, – они этот район не знали и не изучали…". Красноречивое признание: может, "красные монголы" потому и не знали район боевых действий, что это была территория вовсе не Монголии?

С учетом таких интересных деталей столкновение 11 мая 1939 года явно выглядело иначе, нежели в подаче ТАСС. Согласно документам уже штаба Квантунской армии, инцидент в районе Номонхан (или, в другой транскрипции, Номонгаг) был начат войсками Внешней Монголии. И по данным мировых информационных агентств (иностранных журналистов в Маньчжурии хватало), именно монгольские кавалеристы в мае 1939 года неоднократно пересекали границу, вторгаясь на территорию Маньчжоу-Го и обстреливая маньчжурские и японские армейские патрули.

Агентство "Рейтер", сообщив, что "причины остаются неизвестными", допустило, что это нападение было совершено "внешними монголами" с целью захвата …пастбищных территорий. Но тут же и оговорилось: данная местность, конечно, удобна для скотоводства, но маловероятно, что это могло стать причиной столь крупного вооруженного конфликта. Другие издания, сообщая, что конфликт начат Улан-Батором, но не по своей воле, а по подстрекательству Москвы.

Японские солдаты на Халхин-Голе в советском противогазе и со снятым с подбитого танка советским пулемётом ДП-27, 1939 год

Исследователь Эдвард Дж. Дри в работе "Номонган: Тактические боевые действия советских и японских войск, 1939", изданной в Командно-штабном колледже армии США (Форт Ливенворт), используя документы японских военных архивов, так реконструировал события тех дней. 11 мая 1939 года "около 70–80 монгольских кавалеристов, вооруженных легкими и тяжелыми пулеметами, пересекли реку Халха и оказались на территории, считавшейся маньчжурской, в поисках пастбища и воды для своих лошадей. Поблизости от деревни Номонган они напали на небольшую группу маньчжурских пограничников. На помощь пограничникам подошли подразделения маньчжурской пехоты численностью до батальона. Маньчжуры контратаковали и отбросили монгольский отряд обратно за реку Халха. Монголы при отступлении оставили на поле боя пять убитых, четыре лошади и значительное количество стрелкового оружия и боеприпасов к нему".

Неужели монгольским кавалеристам действительно пастбищ не хватало или маньчжурская трава вкуснее? Насчет пастбищ и, особенно, воды для лошадей – для поиска которой цирики со станковыми пулеметами и переправились через реку – Эдвард Дж. Дри, конечно, слегка погорячился или иронизировал. Но очевидно, что никакой монгольской заставы в районе Номонгана не было: территория изначально контролировалась маньчжурскими подразделениями. "На следующий день отряд монгольских солдат примерно той же численности перешел границу к юго-западу от Номонгана.

Контратака маньчжурских подразделений, предпринятая 13 мая, на этот раз успеха не имела". Поскольку один из авторов работал с документами командования 57-го особого корпуса – 1-й армейской группы, а также входивших в их состав частей, столь высокая боеспособность монгольских цириков удивляет: в просмотренных оперативных и политдонесениях неизменно подчеркивалась крайне низкая "боевая устойчивость" цириков, выявившаяся с первого же дня боев. А тут эти "низкоустойчивые" цирики, мало того, что сами напали на маньчжур, но даже и разбили их? И ни до того, ни после монголы и близко не проявляли в бою ни такого упорства, ни столь же отменной боевой выучки. Закрадывается мысль: точно ли это были монголы? Но даже если и они, то уж точно, что цирики игрушечной МНРА марионеточной МНР никак не могли совершить налет по своей инициативе. Да ещё в самый разгар жесточайших массовых репрессий, когда советские чекисты вовсю зачищали "братскую" Монголию от лам и прочих "врагов трудового народа". О каком несанкционированном налете "на пастбище" могла идти речь?

Район инцидента находился в зоне ответственности 23-й пехотной дивизии японской императорской армии, командовал которой генерал-лейтенант Комацубара Мититаро. Штаб дивизии дислоцировался в Хайларе – в 217 километрах севернее места конфликта, но это если вымерять на карте по прямой. Если же по одной из двух грунтовых дорог (иного варианта для колонн автотранспорта быть не могло), с началом сезона дождей (который скоро и наступил) превращающихся в болота, то выходило уже никак не меньше 260–270 километров. Но это от штаба, полки же дивизии были разбросаны по иным точкам дислокации.

Монгольское направление вообще не являлось для дивизии Камацубары сколь-нибудь значимым: она была нацелена на прикрытие Хайлара от советского удара со стороны Борзя, где была дислоцирована мощная группировка из состава Забайкальского военного округа. Потому разворот на Халхин-Гол даже одного её полка был сопряжен с огромными трудностями. Как пишет Эдвард Дж. Дри, "японские штабные офицеры с трудом даже смогли найти Номонган на своих оперативных картах". Командир дивизии генерал-лейтенант Комацубара Мититаро первоначально счел, что это довольно типичная стычка, приказав выдвинуть в район инцидента относительно небольшие силы.

14 мая 1939 года "силы быстрого реагирования" в составе роты бронеавтомобилей и кавалерийского эскадрона под командованием подполковника Адзума Яодзо прибыли к месту конфликта. Первое же боевое столкновение с необычайно упорными цириками немало озадачило японцев: "японские солдаты были удивлены, – пишет Эдвард Дж. Дри, – что в карманах убитых монголов не оказалось ни еды, ни сигарет, а были только патроны и ручные гранаты". В карманах убитых "монгол" вообще ничего не было: ни каких-либо личных вещей и хотя бы завалящего клочка газеты в карманах, не то что документов. Тела этих странных и "беспаспортных монголов" оставлены японцам словно специально, хотя все возможности вынести их с места стычки были…

По личному указанию Сталина вся непосредственная организация военно-технической помощи Китаю, а также и специальных операций в Монголии (и Внешней, и Внутренней) была возложена в тот период на Разведывательное управление РККА. Эти спецоперации велись в рамках т. н. "Операции Z" или, как это проходит в ряде документов, "линии Z", включавшей в себя как действия собственно в Китае, так акции на монгольском театре тайной войны. Непосредственно на месте за реализацию указаний Центра отвечал главный военный советник МНРА, являвшийся одновременно и начальником разведотдела этой армии.

В Москве эти спецоперации непосредственно курировал начальник 2-го (восточного) Отдела РУ РККА и один из двух его замов, начальник Отделения "А", ведавший "острыми" зарубежными мероприятиями, также начальник 9-го отдела (специальных заданий). Этот отдел ещё именовали "монголо-синьцзянским", а в 1939 году реорганизовали в самостоятельное подразделение Генштаба РККА – Отдел специальных заданий. Как раз в мае 1939 года спецотдел "А" Разведупра возглавил Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров, тогда еще полковник, считавшийся матерым специалистом по диверсионным и прочим "острым" акциям, ранее отличившийся в Испании как раз на ниве схожих операций.

А все эти стычки и кавалерийские налеты, вдруг случившиеся 11–15 мая 1939 года, как-то очень уж напоминают не только такую известную провокацию, как инсценировка эсэсовцами нападения поляков на немецкую радиостанцию в Глейвице 31 августа 1939 года, но советские провокации – артобстрел деревни Майнила 26 ноября 1939 года и серию нападений советских спецотрядов на литовские и латышские пограничные посты в ночь на 15 июня 1940 года…

Просочились и реальные свидетельства того, что к боям – не вообще на монголо-маньчжурской границе, а именно на Халхин-Голе – советские войска готовились задолго до того, как то ли "баргуты" напали на заставу, то ли беспаспортные "цирики" в поисках водопоя очутились в глубине маньчжурских пастбищ. Полковник Михаил Воротников – тогда лейтенант-танкист, а затем и адъютант Жукова, в своих воспоминаниях писал: "Еще в начале мая командный состав нашей бригады регулярно стал получать информацию об обстановке на Халхин-Голе. На разборе проведенного тактического учения командир нашей бригады М. П. Яковлев подробно остановился на агрессивных устремлениях японского милитаризма. Он ориентировал нас на возможное перерастание отдельных провокационных действий японцев в крупные бои". "…Халхин-Гол от нас, сами знаете, – сказал комбриг, – далеко", но если потребуется…

Самое начало мая, до первых стычек ещё дней десять, ничего и нигде не происходит, но советские танкисты в Монголии уже получили ориентировку о предстоящих боях с "японскими провокаторами", причем, именно на Халхин-Голе.

Почему японцы не боялись за Халхин-Гол

Советская пропаганда десятки лет повторяла, что боевые действия на Халхин-Голе развязали именно японские военные. По одной из версий, они, мол, жаждали реванша за поражение у озера Хасан в 1938 году. Но это было пригодно разве лишь для внутреннего потребления, так как ни о каком "японском поражении" у Хасана и говорить не приходится. Несостоятельна и трактовка конфликта из-за "неурегулированности" пограничных споров: делимитации не было по всей линии соприкосновения МНР с китайскими территориями, однако же на всех прочих участках не было ни инцидентов, ни попыток переноса границ силовым путем. Боевые действия развернулись именно на Халхин-Голе – самом глухом пограничном углу, на бесплодном клочке безжизненной пустыни…

Плацдарм

Ещё одна пропагандистская версия утверждает, что причиной конфликта стало строительство японцами железнодорожной ветки: то ли Солунь – Халун-Аршан – Хайлар, то ли Солунь – Ганьчжур. Эта дорога, мол, позволяла эшелонами перебрасывать войска туда, откуда "обеспечивался стратегический выход на широкий простор монгольских степей" и даже в советское Забайкалье. Как написал в своих "Халхингольских записках" Константин Симонов, как "японцы тянули дорогу… чтобы подвести ее к нашей границе, возможно ближе к Чите". Но ветка якобы шла "на расстоянии орудийного выстрела" от монгольской территории, вот для обеспечения её безопасности японским генералам и надо было отодвинуть границу на запад.

Но кто бы вообще стал планировать строительство стратегической магистрали так, чтобы она оказалась в зоне накрытия огнем артиллерии противника? Да и карту "строители" этой версии, похоже, явно поленились посмотреть, тогда бы увидели, что никакое "отодвигание" границ кардинально проблему не решало. Но, главное, ни на какие "стратегические просторы монгольских степей", ни к советскому Забайкалью эта мифическая магистраль вывести не могла. Какая уж там Чита, если от китайской границы по единственной дороге до неё аж 460 километров.

Даже сейчас железнодорожная магистраль, идущая от Солуня через Аршан, заканчивается там же, где и тогда – в шахтерском поселке Хандагай, примерно в 60–70 километрах юго-восточнее района сражения. Никакого смысла тянуть магистраль дальше тогда не было, как нет и сейчас. "Дорожная версия" столь притянута за уши, что возникает вопрос: были ли те планы в природе? Не говоря уже о том, что не с теми силами, какие там имели японцы, было "отодвигать" границу и держать новые рубежи. Да и не в компетенции генералов "двигать" границы своим волевым решением, учиняя войну вопреки воле императора.

И совсем уж невозможно всерьёз воспринять штампы советской пропаганды, что таков был стратегический замысел японского Генштаба: заранее спланированная Японией агрессия, имевшая своей целью захват Монголии, выход к озеру Байкал и на Транссибирскую магистраль – с последующим захватом всей советской территории от Иркутска до Владивостока. Что же это за стратегия такая, когда в самый разгар жесточайшей и выматывающей войны в Китае – там были задействованы практически все сухопутные и военно-воздушные силы Японской империи – вдруг по своему почину взять да и открыть ещё один фронт в собственном же глубоком тылу, учинив войну с мощным соседом?

Если даже просто бросить взгляд на карту, возникают сомнения, что японские генералы всерьёз могли планировать реализацию столь грандиозных замыслов именно в районе Халхин-Гола – трудно найти плацдарм для наступления, более неподходящий, чем этот пустынный и никчемный кусок Монголии, с которого никуда выдвинуться невозможно. До Улан-Батора почти тысяча километров полного бездорожья, безводной и безлюдной степи-пустыни.

До советских границ – кривым и тоже никуда не выводящим путем, по тому же пустынно-безводному бездорожью – почти 700 километров. Не говоря уже о том, как обеспечить логистику, наладив снабжение японской армии боеприпасами, продовольствием, водой, топливом, фуражом для вьючных животных – в японской армии моторизация была не на высоте. Куда затем упёрся бы тот рывок – в тайгу, в горные хребты и котловины Бурятии? Нет, ни к Чите, ни к Улан-Удэ, ни к Транссибу через Халхин-Гол и Монголию японцам никак было не выйти.

Во всяком случае, с теми силами, которые у них имелись – именно на том клочке и тогда. 28 мая 1939 года, когда разгорелись настоящие бои, даже по официальным советским данным, восточнее реки Халха японское командование сосредоточило группировку в составе 1680 штыков и 900 баргутских кавалеристов при 75 пулеметах. Из относительно серьёзного вооружения – 18 орудий, шесть бронемашин и единственный танк. Если даже учесть находившиеся в Хайларе два полка с частями усиления, всё равно выходит не больше 10 тысяч человек: с такой "мощью" – и рвать через всю Монголию, а затем громить СССР?

Впрочем, кое-какими тактическими (и даже оперативными) достоинствами халхингольский плацдарм обладал, но, как оказалось, не для японской стороны. "Река Халхин-Гол, – вспоминал генерал Иван Федюнинский, – сложная водная преграда, особенно в районе боевых действий. Ширина ее от 50 до 130 метров, глубина – 2–3 метра. Бродов мало, течение сильное, дно галечное. Широкая долина реки во многих местах заболоченная". По обе стороны реки на один-два километра простирается болотистая низина. Восточный (маньчжурский) берег пологий, а вот западный (монгольский) – обрывистый, крутизной до 75 градусов.

Так что если закрепиться там, то наступать на монгольскую сторону, форсируя реку под огнем, а затем под огнем же карабкаясь на отвесные кручи, задачка та ещё! К тому же западный берег выше восточного, потому "японские войска на восточной стороне реки, – это уже пишет исследователь Эдвард Дж. Дри, – были уязвимы для обстрела и наблюдения с противоположного берега". Что и подтверждает генерал Федюнинский: "Восточная долина Халхин-Гола хорошо просматривается с высот как правого, так и левого берега.

В 2–3 километрах восточнее реки тянется гряда господствующих над местностью высот, положение которых выгодно в тактическом отношении". А вот местность восточнее Халхин-Гола разрезала речка Хайластын – приток Халхин-Гола, что, продолжает Федюнинский, "затрудняло маневр силами и средствами". Правда, генерал "забыл" уточнить, что маневр это затрудняло именно японцам: их позиции и разрезала речка Хайластын. Но главное военачальник отметил: "Река Халхин-Гол и песчаные высоты по восточному берегу, если бы они были захвачены японцами и укреплены, создали бы сильное прикрытие подступов к Хайлару и Халун-Аршану". Никаких "если бы" не случилось: все высоты были сразу захвачены – не японцами. Что и давало советским войскам возможность нанесения удара и в направлении Хайлара с Аршаном, и на Цицикар.

Стратегическая неготовность

Если, в полном соответствии с советской установкой, Япония все-таки собиралась нападать на СССР через Монголию, – не приходя в сознание от войны с Китаем, – значит, возможность имелась? Посмотрим, что могла в 1939 году выставить Японская императорская армия против РККА. Непосредственно в континентальном Китае тогда оперировали 24 японские дивизии, но мы эти силы трогать не будем: ни "вынуть" их оттуда, сняв с передовой, ни перебросить для операций против Советского Союза (с Монголией в придачу) японцы возможности просто не имели. Нельзя было трогать и ту дивизию, что "стерегла" Корею, прикрывая коммуникации от возможного советского удара из Приморья, а из метрополии перебрасывать было нечего.

Так что оставалась только дислоцированная в Маньчжурии Квантунская армия. Которая, согласно справке Разведуправления РККА от 25 февраля 1939 года, располагала: девятью пехотными дивизиями, двумя кавалерийскими бригадами, двумя артиллерийскими бригадами, предположительно – двумя отдельными мотомехбригадами, двумя отдельными танковыми полками и отрядами, тремя охранными бригадами (годными лишь к несению караульной службы на железных дорогах), десятью "боевыми авиаотрядами" и восемью пограничными гарнизонами. РУ РККА насчитал в Маньчжурии 1052 орудия, 585 танков, 355 самолетов, а численность японских войск оценил в 359 тысяч человек.

На деле это сильно завышенные данные. По оценке историка Элвина Кукса (Alvin D. Coox), считающейся точной, личный состав Квантунской армии в 1939 году не превышал 270 тысяч человек. Да и дивизий историки ныне насчитывают восемь, мотомехбригада – одна (и в её составе те самые два танковые полка, которые Разведупр ошибочно обозначил как дополнительные и отдельные). Самолетов, по версии Кукса, в Маньчжурии было больше, чем их насчитала советская военная разведка, – 560, а танков – 200. Впрочем, это ровным счетом ничего не меняет, равно как и добавление сюда тех 264 орудий, 34 танков и 90 самолетов, которые имелись у японцев в Корее.

Этим силам противостояла группировка РККА в составе: 30 стрелковых и механизированных дивизий, 5–7 кавалерийских дивизий, 6–8 танковых бригад, да ещё не менее 24 авиационных бригад (по состоянию на 1 января 1938 года; к маю 1939 года их точно не стало меньше). Танков у РККА (на Дальнем Востоке, в Забайкалье и Монголии) имелось 4716, артиллерийских орудий – 5748, самолетов – 2623.

Личный состав группировки – от 450 до 570 тысяч человек. Так что по артиллерии советские войска превосходили Квантунскую и Корейскую армии, вместе взятые, в 4,3 раза, по самолётам – почти в шесть раз (с учетом же наращивания советской авиационной мощи в 1938–1939 гг. – и того больше), по танкам – в 20 раз. С учетом непреложной военной истины, что наступающая сторона должна обладать как минимум трехкратным превосходством (хотя бы на направлении главного удара), о каком японском нападении на СССР в 1939 году вообще могла идти речь?

Конечно, с учетом боёв на озере Хасан в Генеральном штабе Императорской армии могли скептически относиться к качеству боевой подготовки красноармейцев, да и какие-то планы могли сочинять (хотя ни один из документов японского военного планирования вообще никогда не был добыт советской разведкой), но не мог же японский генералитет всерьез рассчитывать, что разгромит такую группировку РККА силами всего лишь восьми дивизий.

Японские самолеты Ki 27

Собственно о районе боевых действий. Если именно тот плацдарм, согласно советской трактовке, полагался наиболее перспективным для нанесения удара – через всю Монголию – по Советскому Союзу, значит, там японцы и должны были сосредоточить всё своё самое лучшее, отборное и наиболее боеспособное? За тот сектор отвечало вполне конкретное соединение – 23-я пехотная дивизия, части которой и были расквартированы в районе Хайлара – в 200–220 километрах от будущих полей сражения. Это было совершенно новое соединение, относящееся к числу дивизий так называемой "второй волны".

Если "старые" японские пехотные дивизии имели в своем составе четыре пехотных полка (две бригады по два полка), а их штатная численность могла достигать 29 тысяч человек, то затем сочли, что дивизии с тремя пехотными полками экономически более целесообразны. Именно к соединению такого типа и относилась 23-я пехотная дивизия, сформированная в июле 1938 года на острове Кюсю: три полка, 13 тысяч человек по штату и совершенно недостаточно артиллерии. По данным Кукса, в дивизии имелось не свыше 60 разнотипных орудий, в том числе откровенно устаревших образцов, горных пушек и старых гаубиц, оказавшихся непригодными для ведения огня прямой наводкой в условиях обширной открытой местности.

В то время как, например, такая "старая" кадровая дивизия, как 7-я пехотная, имела на своем вооружении 80 орудий (по другим данным – 102). Для сравнения: советская 36-я мотострелковая (иногда именуется моторизованной) дивизия, согласно штатному расписанию, имела на вооружении 99 орудий: 36 – 45-мм противотанковых пушек, 20 – 76-мм дивизионных пушек, 18 – 76-мм полковых пушек, 16 – 122-мм гаубиц, а вдобавок ещё и девять самоходных 76-мм артиллерийских установок СУ-12.

Это не считая легких танков – от 34 до 37, и бронеавтомобилей – 58. По насыщенности пулеметами японская 23-я дивизия также уступала кадровым дивизиям. Менее чем через месяц после формирования, уже в августе 1938 года, части дивизии стали отправлять в Маньчжурию, но только в ноябре того же года лишь часть её состава смогла как-то обустроиться в Хайларе. Остальных временно вынуждены были разместить у Харбина – почти в 700 километрах от дивизионной штаб-квартиры. Ни о каком боевом слаживании и дивизионных учениях не было и речи, подготовку вели лишь на взводном уровне. Рядовой и унтер-офицерский состав боевого опыта не имел – это были призывники первого, реже – второго года службы.

Подавляющая часть офицерского состава тоже не воевала, младшие офицеры – в основном, призванные после университетов офицеры-резервисты или выпускники краткосрочных школ для кандидатов в офицеры, а не военных училищ. Из других "болячек" дивизии – крайне низкая мобильность: ничтожно мало автотехники, все перемещения личного состава – пешими маршами, снабжение – конной тягой. Из-за острой нехватки воды даже вынуждены были сформировать верблюжьи части! Командование Квантунской армии оценивало боевые возможности 23-й дивизии "ниже среднего".

Впрочем, её изначально планировали использовать не для боевых действий, а для несения гарнизонной службы в оккупированных районах Китая, но затем Генштаб решил, что совсем уж необстрелянной и слабо обученной дивизии даже и там делать нечего. Вот она и оказалась в Северной Маньчжурии, где должна была пройти подготовку, попутно прикрывая Хайлар от возможного советского удара со стороны Борзя. Впрочем, штаб Квантунской армии полагал, что к противостоянию советским войскам дивизия тем паче не готова, но был уверен, что ни из Забайкалья, ни из Монголии советский удар не угрожает. Иначе на тот участок и не поставили бы столь второразрядную дивизию, назначив её командиром генерала с весьма специфическим послужным списком.

Генерал-лейтенант Комацубара Мититаро получил под своё начало 23-ю пехотную дивизию в июле 1938 года, ко времени боёв на Халхин-Голе ему было 53 года. Трудно было найти фигуру, менее подходящую на эту чисто строевую должность, нежели Комацубара, который никогда ранее планированием военных операций – любого уровня – не занимался и не имел ни малейших навыков командования полевыми частями. Боевого опыта, по сути, у него тоже не было, не считая участия в скоротечной осаде германской базы Циндао в 1914 году – в качестве младшего офицера.

Основная карьера Комацубары проходила по линии военно-дипломатической, разведывательной: с 1909 по 1910 годы он помощник военного атташе в России, затем прикомандирован к Генштабу; в 1919 году получил назначение в военную разведку – Второе бюро Генерального штаба японской императорской армии. Где и служил до 1926 года в Советском отделении 4-й секции (Европа и Америка). В феврале 1927 года 40-летний подполковник Комацубара Мититаро направлен военным атташе в Москву, где пробыл до декабря 1929 года. Относительно недавно появилась версия, что во время той московской командировки чекисты завербовали Комацубару, шантажируя японского атташе фотографиями постельных забав того с "гейшами", подставленными ему ОГПУ. При всей соблазнительности версии, её придется отвергнуть: "медовая ловушка", несомненно, имела место, как и попытка шантажа с вербовочным подходом.

Но далее последовала подача рапорта по инстанции и досрочный отзыв. А после полугодового "разбор полетов" – цензовое, чисто формальное, пребывание в должности командира полка. Поскольку кадрами, обладавшими ценными знаниями главного вероятного противника, ни одна разведслужба не разбрасывается, то после создания Маньчжоу-Го полковник туда и откомандирован, возглавив т. н. Харбинское специальное агентство, ведавшее вопросами разведки и контрразведки.

Ведал успешно – 1 августа 1934 года ему присвоено звание генерал-майора. Вскоре он получил под начало 8-ю пехотную бригаду, еще через год с небольшим – 1-ю бригаду императорской гвардии: назначение почетное, но чисто придворное, а не строевое, принесшее Комацубаре звание генерал-лейтенанта. Несложно предположить, что вряд ли бы кто-то в воюющей армии рискнул назначить на должность, чреватую серьезной стрельбой, столь бравого кабинетно-штабного "строевика" с фанабериями гвардейско-столичного шаркуна. Отсюда главное: японское командование даже не предполагало каких-либо осложнений на этом участке подконтрольной территории.

Удивительно, но, как следует из японских документов, почти до самого конца мая 1939 года в штабе японской 23-й пехотной дивизии даже не предполагали, что в районе Номонхана им придется иметь дело не с монгольскими пограничниками, а с советскими войсками. Полагая, что речь идёт о рядовом пограничном инциденте, японцы ожидали стычки лишь с монгольскими кавалеристами и пехотинцами. В датированном 21 мая 1939 года приказе генерал-лейтенанта Комацубары по частям 23-й дивизии сказано лишь про необходимость "уничтожить войска Внешней Монголии в районе Номонхан", то есть монгольские части, вторгшиеся на территорию Маньчжоу-Го. В инструкции подполковника Адзума, командира разведотряда, которому поручили эту операцию, четко сказано: "противником являются войска Внешней Монголии" – и только.

Установка вполне недвусмысленная: с советскими – не связываться! По данным исследователя Юрия Свойского, первые пленные красноармейцы оказались в руках японцев ещё 20 мая, но к получению сведений от них, да и к самому факту прямого советского участия в боях японцы отнеслись халатно. Лишь к вечеру 26 мая японские командиры наконец поняли, что им противостоят отнюдь не "внешние монголы", а регулярные танковые и моторизованные части Красной Армии, сражаться с которыми совершенно не рассчитывали.

Разумеется, в японских штабах прекрасно знали, что в Монголии находятся части РККА, более того, имели неплохое представление о составе советских сил и их дислокации. По крайней мере, такие данные были предоставлены перебежчиками. 29 мая 1938 года к японцам из Монголии перебежал некий майор Герман Францевич Фронт, начальник артиллерии 36-й мотострелковой дивизии: он просто переехал на автомобиле через никем не охраняемую границу в пустыне Гоби.

Показания дал японцам крайне подробные, абсолютно точно указав численность и дислокацию частей 57-го особого корпуса, сообщил сведения об аэродромах и складах, а самые насыщенные данные предоставил о своей дивизии, артиллерийском вооружении частей корпуса и Забайкальского военного округа. Хотя это были данные на май 1938 года и за год многое могло поменяться, но, по факту, японское командование знало о советской группировке в Монголии практически все.

Быть может, именно это и сыграло дурную шутку с японскими штабистами, полагавшими, что наиболее крупные группировки РККА дислоцированы в пустыне Гоби – в опорных пунктах Соин-Шанда (современное наименование Сайншанд) и Дзамин-Удэ (Замын-Уудэ), прикрывая стратегическую трассу (и древний караванный путь) от Улан-Батора на Калган. Это почти в 1000 километров от Халхин-Гола, и то лишь напрямик и на карте, а не по барханам и бездорожью.

По тем же данным, три бригады – механизированная и две мотоброневые – дислоцировались в Ундурхане, который аж в 700 километрах от места инцидента – это если тоже по прямой и на карте. Это были действительно стратегически важные пункты и узлы, но переброска бригад оттуда на Халхин-Гол выглядела делом маловероятным и небыстрым. Да и вообще, как полагали японцы, задачи у советских войск были куда более важные, нежели участие в ничтожных пограничных стычках.

Информация, полученная от советского майора-перебежчика, равно как и по агентурным каналам, была не единственной. Была и та, что принёс ещё один перебежчик, уже монгольский – капитан Монгольской народно-революционной армии (МНРА), как-то уж очень своевременно сбежавший в Маньчжоу-Го – в августе 1938 года. Приводятся и различные транскрипции написания его имени: Бямба, Бьямба, Хишигтийн Биамбаа (Khishigtiin Biambaa), Бимба (Bimba).

Для обычного капитана-кавалериста он знал слишком много, детально описав происходящее внутри правящей верхушки, роль советских наместников, подробно поведал о репрессиях и карательной зачистке монгольской армии. Если суммировать его показания, МНРА небоеспособна, в ряде частей уже были мятежи, часть руководства МНР настроена против СССР, а 80 процентов населения ненавидит советских, готово к восстанию и ждет японцев. Это явно была чистой воды провокация: японцев словно приглашали войти в Монголию освободителями от советского ига. Трудно сказать, насколько японские разведчики поверили показаниям перебежчика, но уже во время сражения на Халхин-Голе его арестовали, объявили советским шпионом и ликвидировали, хотя официально и сообщено, что тот погиб на поле боя.

В тему: Нож в спину: советское вторжение в Польшу

Но если на эту приманку они не клюнули, то попались на другую, поверив, что монгольские рейды за Халхин-Гол – местная самодеятельность и Красная армия в эту склоку не ввяжется. А если Москва и надумает, то к тому времени цириков уже выкинут за реку. Все оказалось иначе. Сначала монголы действительно отошли. Сочтя инцидент исчерпанным, генерал Комацубара приказал отряду Адзумы возвращаться в Хайлар. Но затем воздушная разведка и маньчжурские пограничники засекли, как несколько десятков монгольских солдат вновь перешли реку Халха, потом количество нарушителей увеличилось до нескольких сотен, причем на сей раз монголы принялись возводить оборонительные укрепления.

Комацубара вынужден был вновь отдать приказ: выдвинуться и уничтожить нарушителей. Но вместо монголов там оказались советские части – с танками, броневиками и артиллерией, которые и разгромили отряд подполковника Адзумо, хотя и позволили оперативной группе полковника Ямагаты подобрать тела убитых. На этом в штабе уже Квантунской армии вроде решили остановиться, сочтя, что всё завершилось вничью, а "Номонганская пустыня, – по словам Эдварда Дж. Дри, – не стоит дальнейшего пролития японской крови".

Но вторжения с монгольской стороны продолжались, разведка фиксировала постепенное наращивание советских сил по обеим сторонам реки, и Комацубара не мог игнорировать занятие района, который мог стать плацдармом для нанесения удара на Хайлар или Цицикар. Правда, он уже вообще мало что мог: вводя в дело подразделения своей хлипкой дивизии постепенно, по частям и мелкой россыпью, Комацубара "незаметно" ввязался во всё более масштабные – по численности наращиваемых сил – и интенсивные боевые действия на небольшом, но вполне конкретном участке, оказавшись в мощных медвежьих объятиях советского "отдельного корпуса", по сути – полноценной армии.

Иван Федюнинский

Прав был генерал Федюнинский: "река Халхин-Гол – сложная водная преграда", но, как оказалось, именно для японцев. Они смогли соорудить лишь один-единственный хилый понтонный мост, совершенно не обеспечивавший подвоз всего того, в чем отчаянно нуждались сражавшиеся японские части. И ничего с этим поделать было уже нельзя, так как практически весь свой понтонно-мостовой парк Квантунская армия незадолго до того отправила… на китайский фронт! Но тогда как Квантунская армия вообще могла (по советской версии) планировать наступательные операции против Красной армии, оставшись без понтонно-переправочных средств? И как вышло, что она осталась без переправочных средств именно на том единственном участке маньчжуро-монгольской границы, где они вообще могли пригодиться, да ещё в тот самый момент, когда потребовались?

—

Владимир Воронов, Александр Крушельницкий,   опубликовано в издании Радио свобода

В тему:

• Гитлер, Сталин и Украина: безжалостные стратегии 
• Россия трезвеет. История псковского десанта и конец «русского мира»
• Война в Украине и война в Афганистане: сравнительная статистика
• Как Сталин готовил большую войну
• Главные советские мифы о Великой Войне