Владимир Мильчев. В поисках «Антисечи»: запорожские общины за пределами вольностей (1740-1760-е гг.) Часть I

Версия для печати

Первая декада XVIII в. ознаменовалась обострением взаимоотношений российского правительства с двумя крупнейшими казацкими общинами южного степного пограничья — запорожской и донской.

Унификаторская политика Петра I по отношению к казацким окраинам государства проявилась в следующих мероприятиях: привлечении казаков к военным операциям за пределами традиционных для них территорий Юга; ограничении поступления к Войскам нового контингента из внутриукраинских и русских земель; усилении контроля за казацкими Войсками путем создания на их землях ряда крепостей, ставших форпостами и базами для дальнейшей их инкорпорации.

Как следствие подобной политики правительства, в течение 1707-1709 гг произошли антироссийские выступления как донцов, так и запорожцев, завершившихся их поражением от правительственных войск и переходом всего Войска Низового и части донцов под турецкий протекторат. Упомянутые события на долгие десятилетия определили взаимное недоверие в отношениях между этими казацкими общинами и российским правительством.

Так же привели они и дальнейшей социальной дифференциации казачества, его разделению на несколько антагонистических партий и группировок. Особенно это касалось Запорожского казачества. У донцов социальное напряжение внутри общины несколько тормозилось за счет отрыва оппозиционно настроенных элементов и присоединения их к «потусторонним» донцам-некрасовцам. Роль катализатора при этом часто, но не всегда, играл религиозный фактор — исповедание старообрядчества.

Недостаточный уровень исследования политической и социальной истории Запорожья XVIII в. не позволяет однозначно ответить на вопрос о наличии аналогичных процессов в запорожской общине. Проблема оппозиционных и ренегатских групп в среде запорожского общества времен Новой Сечи остается практически не разработанной. Беглые заметки по этому поводу мы встречаем лишь в трудах А.Скальковского и О.Рябинина-Скляревского, но они, в основном, касаются только заключительного периода запорожской истории — конца 1760-х и начале 1770-х гг.1

Считается, что у запорожцев подобной альтернативы не было, поскольку и при переходе в крымскую протекцию в 1709 г., и при выходе из нее в 1734 г. все Войско Запорожское выступало в определенной степени как единое целое. Как некий монолит в своей пророссийской ориентации Войско воспринимается все время заключительного периода истории. Это не соответствует действительности.

Вся история Запорожья после возвращения под российскую протекцию является перманентной попыткой военной старшины приспособить традиционный образ жизни казацкой общины к новым условиям, достичь компромисса в отношениях с местной и высшей российской администрацией, сохранив при этом остатки автономного устройства. Попытки запорожской верхушки ввести в Войске порядки, которые бы позволили ему в буквальном смысле «выжить» в империи, отталкивали от нее те массы казачества, которые становятся воплотителями его традиционных духовных ценностей и хранителями исконного казацкого образа жизни.

Все это в полной мере относится к запорожскому люмпену — «сироме» (казацкой бедноте — ред.), идеалом и образцом подражания для которой, скорее, выступает казак-добытчик XVI -XVII вв., чем зимовщик-гречкосей времен Новой Сечи. Именно в среде бедноты зреют оппозиционные настроения, именно здесь выкристаллизовываются они в виде различных проявлений неповиновения решению российского правительства и сечевой администрации, прежде всего бунтов бедноты (1749, 1756, 1768гг.), в деятельности гайдамацко-добытчитских ватаг и учреждении в уединенных местностях Вольностей куреней, в которых можно было жить так, как тебе нравится.

Распространение среди «сиромы» (бедноты), во времена Новой Сечи, приобретает и так называемая «крымская легенда» — поэтизация периода крымской протекции, идеализация тамошних порядкив 2. Следовательно, раскол на пророссийски и протурецкую настроенную части, который состоялся в среде запорожцев после 1775 г., своими корнями уходит в более ранние времена. Состоялся он не случайно. При таких обстоятельствах логично поставить вопрос: имели ли место попытки отдельных групп запорожцев выйти из-под российского протектората и юрисдикции Войска еще до разрушения Сечи?

Выявление дополнительного круга источников по истории запорожского казачества, скрывающихся в архивохранилищах России, и последующее введение их в научный оборот позволяют реконструировать общий ход событий. И ответить на вопросы о причинах и обстоятельствах деятельности вне пределов Запорожских Вольностей оппозиционно настроенных по отношению к сечевой администрации групп казачества.

Согласно им можно вполне уверенно констатировать факт существования, на протяжении 1730-х-1760-х гг, трех запорожских общин вне российского влияния и юрисдикции Коша. Все они располагались в пределах Крымского ханства, а именно: собственно в Крыму (Бахчисарай и его ближайшие окрестности), в нижнем течении Днепра (окрестности Каменного Затона и на Лимане) и в Очаковской степи (правобережье нижнего течения Южного Буга).

Относительно запорожского анклава на Крымском полуострове можно утверждать, что он был ничем иным, как остатком казацкой колонизации предыдущего периода. На протяжении 1709-1734 гг благоприятные климатические и ландшафтные условия горного и южнобережного Крыму привлекли немало запорожцев, более подверженных хозяйственным занятиям, а не военным походам. На вторую декаду XVIII в. приходится покупка ими земель и хуторов в окрестностях Гезлева, Кафы и Бахчисарая. Особенно охотно казаки оседали в греческих (румейских и татских) поселках, обзаводились мельницами, садами, виноградниками 3. После 1734 года немало подобных хуторян осталось на нажитых местах, не желая в очередной раз начинать все с нуля.

Однако не эти «гнездюки» определяли «лицо» запорожской колонии в Крыму. Не вернулась на родину и часть запорожцев-сечевиков. Согласно донесениям российских конфидентов, часть их жила в самом Крыму, часть же поселилась на Кубани, совместно с некрасовцами. Показательным является тот факт, что кубанская ветвь этих запорожцев сохраняла свою идентичность до конца 1750-х гг. 4. Впрочем, количество этих «кубанцев», очевидно, не была значительным и не влияло существенно на настроения в самой Запорожской Сечи.

Этого нельзя сказать о казацкой общине, которая оседло проживала в ханской столице — Бахчисарае, и его окрестностях. Ее ядро составляли неженатые запорожцы, не пожелавшие перейти под российскую протекцию. История этой группы казаков во время русско-турецкой войны 1735-1739 гг, к сожалению, пока остается неисследованной из-за недостатка источников. Однако, мы можем утверждать, что их количество значительно возросло после окончания войны за счет притока населения из Запорожья и Гетманщины. К крымским запорожцам охотно приставали чумаки-батраки, сечевая молодежь, казаки-лисичники — все те, кому жизнь в Крыму могла дать немного больше возможностей для самореализации. Необходимость получения средств для пропитания толкала часть из них искать работу по найму, что, в конце концов, сказалось на тех специфических названиях, под которыми они фигурируют в российских и турецко-татарских документах того времени — «аргаты» (батраки) и «ренджиперы» (работники-поденщики).

Впрочем, эта терминология не отражает реального характера запорожской эмиграции в Крыму. Согласно показаниям поручика О.Никифорова, который по особому поручению киевского генерал-губернатора И.Леонтьева в сентябре- ноябре 1744 года находился в Крыму, большинство запорожцев-аргатов находилось в Крыму не столько ради зароботка, сколько спасаясь от наказания за совершенные на Сечи преступления. В большинстве своем это была публика неопределенная, склонна к пьянству и разбойничеству 5.

Следует отметить, что крымская власть, прекрасно чувствуя, с одной стороны, опасность пребываний в своих владениях такого беспокойного элемента, а с другой — его полезность, учитывая перспективы привлечения других групп запорожских и украинских ренегатов, делала попытки взять его под свой контроль. В частности, над ними, по личному содействии ханского переводчика Гасана (который сам был запорожцем, принявшим ислам), был поставлен атаманом запорожец Андрей Щербина. Значительным влиянием пользовались также казацкие старшины из окружения Мазепы и К. Гордиенко, поселившиеся в Крыму. В ближайшие планы ханского правительства входило быстрее переселения казаков из Крыма в Буджак, и основание там ими собственного Коша 6.

Российское правительство, в свою очередь, сделало все возможное, чтобы не дать этим планам реализоваться. Воспользовавшись договоренностью о совместной экстрадиции преступников, согласно условиям Белградского мира, упомянутый поручик Никифоров потребовал выдачи главаря крымских запорожцев Щербины, который был русским подданным и разыскивался Кошем за совершенные им на Запорожье преступления.

В конце концов, А.Щербина стал разменной монетой в этой дипломатической игре и был выдан крымской властью. 17 октября 1744 года его в сопровождении конвоя из запорожцев этапировали в Сечь 7. Обезглавив «аргатов», Никифоров поспособствовал высылке и рядовых членов этой запорожской ватаги. Конечно же, речь шла только о тех, кто был русским подданным. В частности, им в три этапа были высланы из Бахчисарая несколько десятков запорожцев. Большая часть из них сбежала из-под конвоя и вернулась в Крым. Наконец, общее количество высланных, переданных администрации Коша, составило лишь 29 казаков из 14 сечевых куреней 8.

Проблема существования центров запорожской «диаспоры» в Крыму не была решена и в течение последующих лет, несмотря на то, что она стала предметом специальных переговоров российских посланцев в Константинополе А. Неплюева и О. Обрескова с Портой в 1746-1747 и 1752 годах. Для успешного выполнения этой важной для империи миссии российская дипломатия настаивала на восстановлении института консульства (резидентуры) в Бахчисарае, однако Порта была категорически против. Следовательно, продолжали существовать и очаги запорожской эмиграции 9.

Запорожцы — жители Крымского ханства с этого времени активно привлекаются к участию в военных акциях. Так, в сентябре 1754 года в Секретную экспедицию Правящего Сената поступило донесение от генерал-майора И.Глебова относительно посылки на черкесов, летом того же года, крымским ханом шеститысячной орды (войска — ред.), в состав которой входили некрасовцы и 280 «вольных запорожцев» 10. Однако невозможно выяснить, были эти запорожцы из Крыма или с Кубани. Возможно, имело место объединение обоих отрядов.

Следующий год ознаменовался активизацией крымских запорожцев в деле привлечения на свою сторону казаков из Сечи. В конце сентября 1755 года киевским вице-губернатором И. Костюриним был получен рапорт от секунд-майора Миронова, который был послан в Крым с письмами. Тот сообщал о попытке двух представителей «мазепинской» эмиграции — Мировича и Нахимовского, обитавших в Бахчисарае, наладить контакт со старыми сечевиками, которых они знали еще по Старой Сечи и Олешкам. Те пытались через двух запорожцев, сопровождавшие Миронова-Орловского и Черевского, передать на Сечь письма, в которых призывали запорожцев выйти из российского подданства 11.

Вероятно, существовали и другие каналы обмена информацией между Сечью и Крымом, поскольку подобная агитация все же достигла своей цели. 19 сентября 1755 года киевский вице-губернатор И. Костюрин доносил в Сенат о полученных прапорщиком Хорватского гусарского полка С. Живановичем разведданных относительно 119 запорожцев, которые перешли турецкую границу, прошли Очаковскую область (Эдисан) и стали сараями (лагерями — ред.) на бессарабской стороне реки Днестр, после чего послали депутатов к крымскому хану с просьбой о взятии их под свою протекцию 12.

Подобное движение казаков-перебежчиков в бессарабском направлении можно объяснить лишь целенаправленным продвижением для соединения с крымскими запорожцами. Такая версия согласуется с донесениями завербованного российского агента — писаря бендерского паши Радкевича. По его сообщениям, часть крымских запорожцев в августе 1755 года находилась в Каушанах, при ставке буджацкого сераскир-султана 13. Согласно дополнительным свидетельствам этого же конфидента, запорожцы стали сараями за Бендерами и выслали депутатов к крымскому хану. Чуть позже к бендерскому паше по поводу этих казаков писал польский пограничный комиссар, который обвинял их в гайдамацтве (разбоях — ред.) и просил выдать на расправу 14. Однако турецкое начальство оставило без внимания это требование и присоединило перебежчиков к остальным запорожцам.

На протяжении 1755-1756 гг уже достаточно мощный запорожский отряд находился на квартирах в Бессарабии. Так, 3 октября 1756 года в Правящий Сенат поступило сообщение о пребывании в бессарабских городах Оргееве и Кишиневе 400 запорожцев, вместе с теми, которые вышли из-под российской протекции 15. Эту же цифру — 400 казаков, подтвердил еще один российский симпатизирующий — молдавский священник Дамиан. Он же сообщил о непростом положении запорожцев в первое время по прибытии в турецкие владения: сначала перебежчиков хотели сослать на каторгу, вообще перебить, но, поразмыслив, приняли в службу «в таком намерении что где может быть и вся Запорожская Сечь в подданство их чрез тех злодеев отдастца как где и прежде от них запорожцов было» 16.

Дальнейшие сведения о крымских запорожцах крайне отрывочны и неполны. Последняя весть датирована 1758 г., и касается она желания кубанских запорожцев переселиться на Крымский полуостров 17. После этого — большое белое пятно. По крайней мере, документация Секретной экспедиции Правящего Сената, Секретного приказа Военной коллегии и Коллегии иностранных дел упорно сохраняет молчание по этому поводу на протяжении всех 1760-х и первой половины 1770-х гг.

Создается впечатление о потере этой группой запорожской эмиграции движущей силы, которая вдохновляла ее к жизни, питала идеями и толкала к активным действиям. Очевидно, роль такой силы играла старая генерация казаков — соратников К. Гордиенко, Мазепы и Орлика. По мере того, как они сходили в могилу, эта ветвь казачества все более превращалась в «аргатов» — безразлично, продавали они свой ​​труд или воинское мастерство. Не исключено, что отдельные их остатки после 1775 года слились с главной массой турецких (задунайских) запорожцев. По крайней мере, на это намекает наличие среди старшины очаковских запорожцев, назначенных турецким правительством, полковника Люльки, «который не из бывших запорожцов» 18.

На протяжении 1734-1775 гг Порта использовала наличие на территории Крыма отдельных групп запорожской оппозиции как предмет для торга в деле искоренения других запорожских поселений, неподконтрольных хану, в крымской степи 19. В свете новообретенных источников можно уверенно утверждать, что на территории ханства существовало еще два региона, контролируемых выходцами из Запорожья. В отличие от запорожских общин Крыма, Кубани и Бессарабии, они не подчинялись ни российской, ни турецкой, ни крымской власти.

Одним из мест размещения этих запорожцев источники постоянно называют левый берег Днепра в нижнем течении — окрестности Каменного Затона и Прогноя. Турецкие источники сообщают и специфический термин, который использовали турки и ногайцы для определения этой категории запоржцев — «гюруны» 20.

Значительную роль в возникновении подобных стационарных поселений сыграло местонахождение на перекрестке торговых путей (Каменный Затон) и наличие залежей соли (Прогной). Все время своего существования эти две ячейки запорожской колонизации притягивали к себе ту часть казачества, которая больше тяготела к занятиям торговлей и соляным промыслом. Они вобрали в себя и рассеянные остатки населения запорожских зимовален, образовавшиеся во времена крымской протекции, и новопришедший элемент, очень неоднородный по своему этническому происхождению.

Запорожский Кош на протяжении 1740-1750-х гг неоднократно отрицал свою причастность к основанию этих колоний на крымских землях, однако был достаточно неплохо знаком с особенностями жизни их жителей. В донесении кошевого атамана В. Григорьева на имя императрицы Елизаветы Петровны от 12 мая 1747 года признавался их мирный (торгово-ремесленный) характер и смешанный (запорожско-турецко-татарский) состав их населения 21.

Итак, побудительными мотивами основания запорожцами поселений в Каменном Затоне и Прогное следует считать экономические, а не политические факторы. На протяжении всего времени своего существования их население ограничивалось сугубо экономической деятельностью. С началом русско-турецкой войны 1768-1774 гг Кош смог взять под свою юрисдикцию эти поселения. При этом каменнозатонские поселения влились в комплекс великолужских зимовален, с которыми они были органически родственными из-за территориальной близости и экономического характера деятельности, а соледобывающие центры в устье Днепра составили основу Прогноинской паланки.

Несмотря на свое расположение на крымских землях, не эти ячейки запорожской колонизации приносили наибольшие хлопоты. Существовал еще и третий запорожский центр за пределами Вольностей, чья деятельность стала настоящей головной болью для правительств всех государств региона и сечевой администрации.

Учитывая отсутствие устойчивого и постоянного месторасположения, уместно было бы назвать его «кочующим». Впрочем, территорию «кочевания» можно выделить достаточно четко — низовья Южного Буга (южный Эдисан) в зоне схождения границ трех стран — Российской и Турецкой империй и Речи Посполитой.

Статья была опубликована в издании: Наукові записки. Збірник праць молодих вчених та аспірантів Інституту української археографії та джерелознавства ім. М.С.Грушевського НАН України. — Т. 10. — К., 2005. — С. 231–250.

***

1 Рябінін-Скляревський О.О. Запорозькі заколоти та керуюча верства Коша XVIII століття // Малинова Г.Л., Сапожников И.В. А.А.Рябинин-Скляревский: материалы к биографии. — О.-К.: Элтон-2 — Гратек, 2000. — С.83-178; Скальковський А.О. Історія Нової Січі, або останнього Коша Запорозького / Передмова та коментарі Г.К. Швидько. — Дніпропетровськ: «Січ», 1994. — С.420-421.

2 Рябінін-Скляревський О.О. Запорозькі заколоти та керуюча верства Коша XVIII століття. — С.93, 141, 146.

3 Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф.177, оп.1, 1733 г., д.5, л.10 об.

4 Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф.20, оп.1, д.1165, л.53.

5 Архив внешней политики Российской империи Историко-документального департамента МИД Российской Федерации (АВПРИ), ф.123, оп.123/1, 1744 г., д.2, лл.6 об., 37.

6 АВПРИ, ф. 123, оп. 123/1, 1744 г., д.2, л.50.

7 АВПРИ, ф. 123, оп. 123/1, 1744 г., д. 2, л.52.

8 АВПРИ, ф. 123, оп. 123/1, 1744 г., д.2, лл.22 об., 46 об., 62 об.-63, 123-124 об.

9 РГАДА, ф. 15, оп. 1, д. 61, лл.23-23 об., 26 об., 59-59об.

10 РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1574, л.599-а.

11 РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1579, л.517-518.

12 РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1579, л.488-488 об.

13 РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1579, л.494-495.

14 РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1579, л.526-526 об.

15 РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1579, л.3.

16 РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1579, л. 701-701 об.

17 РГВИА, ф. 20, оп.1, д. 1165, л. 53.

18 РГВИА, ф. 52, оп. 1, д. 304, ч. ІІ, л. 11.

19 РГАДА, ф. 15, оп. 1, д. 61, лл. 27 об., 67 об.

20 РГВИА, ф. 52, оп, 1, д.1, ч. 2, лл. 35-36.

21 АВПРИ, ф. 124, оп. 1/124, 1747 г., д.3, лл. 1 об.-2.

Владимир Мильчев, доктор исторических наук, профессор, декан исторического факультета Запорожского национального университета; опубликовано на сайте  historians.in.ua/

Перевод: «Аргумент»

В тему:

• Братья по оружию и духу. О дружбе казаков и татар
• Другой Богдан. Гетман Хмельницкий и внутренние смуты казацкого государства
• Украинские казаки-характерники: слава и мужество, приукрашенные легендой
• Казаки-«западники»
• Как Петербург покупал украинскую элиту
• Рождение украинской бюрократии. Как элита Гетманщины стала имперскими чиновниками
• «Украинская земля насквозь пропитана кровью». Украина и ее место в Европе глазами британца
• Украина: долгий путь на Евромайдан